НИКname

Я возвращаюсь, как блудный сын, но никакой любящий отец не встречает меня. Арина, которой, по всей видимости, сообщили, что я вернулся, выходит из кабинета и останавливается у стола, который был мне выделен, как надел. – Что это такое? – спрашивает она, показывая на моего Киркорова, и еще: – Где ты был? Ну вот что ей ответить? – В мире идей. Она раздраженно выдыхает. – Молодец, а теперь идем со мной – Филиппов ждет тебя. – Меня? За кой хрен я ему сдался? – Тебя, тебя. Он один из тех [редких – едва не срывается у нее с губ] людей, кто ценит твои работы. Какой все-таки очаровательный способ щадить мои чувства. – Он хочет поздороваться с тобой. – Передавай привет, да и все. – У него не сегодня-завтра откроется галерея, ты понимаешь это? Налаживать нужно связи. Нейронные связи, может, и нужно налаживать, а все остальное: – Это дело наживное. Я широко зеваю, вежливо прикрывая рот рукой. Че-т вообще зарубило зверски. Надоели как люди. Тоска зеленая. Которая выбивает из меня восхитительную взбудораженность, предчувствие вдохновения. Проносится ветерок. Мимо. Вколыхнул и сгинул. Все вернулось на круги своя. – Еще засни тут! – она протягивает руку, маня на себя, но это тот тип сирены, на который такие как я никогда не откликаются. – Пошли-пошли, посмотришь на него, познакомишься заново, может, и придумаешь что-нибудь. Чтобы придумать что-то о человеке, ни в коем случае нельзя с ним знакомиться. * С Филипповым мы все же встречаемся – в сортире. Ссать при единственном, может быть, в целом мире своем поклоннике – это, конечно. Судьба. – Здравствуй, – говорит мне Филиппов. У него простое и радушное лицо (которое кажется мне весьма смутно, но знакомым), при этом есть в нем какая-то утонченность и сдержанность, обещающие глубину. Я киваю в ответ. Потому что не могу выдавить из себя ответное – здравствуй. Здравствуй – это для разведенных. Он моет руки, и в плеске воды и в его отражении я различаю что-то вроде: – Видел твои последние работы. Интересно какие? – Особенно, портрет гардеробщицы. А. Да. Женщина в больнице, без левой руки. Я открываю кран. – Думаю тут о большой выставке. Собрать всех в городе – всех живых, так сказать – и сделать что-то вроде вернисажа будущих классиков. Звучит жутковато. – Звучит, конечно, жутковато, но все-таки. – Думаю, инсталляции писсуаров, выставленных в круг, было бы достаточно, чтобы выразить идею. Он хмурится, потом задумывается, потом усмехается. – Думаешь, здесь никого нет? – Почему? Везде кто-то есть. Может быть, в этом вся и проблема. Но главное. Во мне недостаточно вдохновения.