НИКname

Вечером среды я заезжаю к маме. В коридоре – стойкий запах болезни и невоздержанности в спиртном. Заглядываю в большую – отец пополам, но лежит прямо, как покойничек. Щеки ввалились, глазницы тоже, накрыт простынкой. Дремлет. Как Исусик. Блаженно. Шмон стоит, пиздец. Умереть – не встать. – Привет, мам, – кричу я из коридора, потому что она с чем-то возится на кухне. Разуваюсь. Куртка на вешалку. – Привет, солнышко, – выходит она в смешном, сшитом из моих старых джинс фартуке, который висит на ней, как щит – прочно. Она улыбается и легко меня обнимает. – Привет. Говорю я еще раз. – А я тут кетчуп варю. Есть хочешь? – Кетчуп? – Да нет же, я котлеты сделала на пару, рис. Ну и кетчуп, конечно, горячий еще. – Ну давай. Я ем. Мама кружит длинной ложкой в высокой кастрюле. По часовой стрелке. Хорошо это. Потом – с ней случается словесный понос, как она сама это называет, потому что, кроме меня, ей как будто не с кем поговорить, и она говорит в меня все, что с ней приключилось за день: как она потеряла кошелек в магазине, а потом нашла дома, как Зина на работе на нее рюхнула ни за что и как она обиделась на нее, но потом оттаяла, как она устала, но об этом недолго, как я живу? Я пожимаю плечами. – Когда ты женишься уже? – Как только – так сразу. С учетом того, что еще не родилась для меня избранница – никогда. – Я тут с женщиной одной познакомилась, так у нее брат, встречался с девушкой, они до свадьбы ни-ни, потом он в армию ушел, а когда пришел, она его ждала, но и свадьбы ждала, а к ним приехали молдаване, строить что-то, в общем – к ним все ходили. Сам понимаешь зачем. Он тоже сходил. Ну мать ему и говорит: что, Сашенька, теперь жениться надо? И он женился. На молдаванке этой. Всю жизнь себе испортил. Пить стал. В пьяной драке его и зарезали. Такая судьба. – Бывает. – Но не должно же так быть. Надо правильную женщину выбрать. Чтоб любила тебя. И чтобы ты ее любил. – Обязательно. Так все и будет, мам. – Мир сошел с ума. В интернете пишут, что показывали спектакль у нас чуть ли не в «Эрмитаже» – все голые. Зачем? Я пожимаю плечами. – Ведь дети на все это смотрят, в кого они вырастут? Я молчу, что в деревнях дети смотрели на то, как коров быки ебут, и сильно рано про все понимали. Природа брала свое и свое показывала. Это в городе, молоко в пакетах. – В кого-нибудь. – В кого? Геи эти повсюду. Самое время для каминг-аута? – Мам, Ральф Файнс – гей. – Да ты что! Она так неподдельно расстраивается, что я не могу сдержать улыбки. – Как это грустно. Как грустно. Говорит моя мама. О Боже, бедная моя мама.