НИКname

Он делает мне массаж. Дожили. А мы ведь даже не начинали. И за что мне такое счастье? Я ведь даже не был по-настоящему хорош. А он хорош. Знает – что, где, куда. Откуда? Просыпаюсь один. Ничего не думаю. При таком раскладе лучше уж ничего не думать, конечно. Дальше стандартный набор – действий. Пью, моюсь, одеваюсь, выхожу из квартиры, еду на машине, сдаю Глебовых, с потрохами. Филиппов прописался в офисе? Предлагает пройтись. Я смотрю на него, как Магомет на гору. – Зачем? – Подумать. В шаге лучше думается. По крайней мере, мне. А тебе? – Мне? Я что, в гребаной пьесе? Арина, как сваха, все быстренько обсчитала и: – Сходите-сходите. Смотрю на нее и получаю воздушный поцелуй через толщу уплотнившейся вязи. С Филипповым мы проходим восемь кварталов и два моста (один – пешеходный). Я всю дорогу продолжаю навязчиво ни о чем не думать. О чем думает Филиппов – не берусь судить даже близко, потому что мы вообще-то молчим, как дятлы. Хоть с ним хорошо молчать – ровно. Потом он предлагает зайти – я поднимаю голову на вывеску – в «Олимп». Этот город склонен к гигантомании. Как Моська. Внутри затапливают печи, пахнет каким-то странным угаром. Дышится при нем тяжелее, чем снаружи. Филиппов делает заказ, не спрашивая совсем, чего мне хотелось бы. И правильно, чего мне хотелось бы, здесь не подают. Когда официант уходит, Филиппов набирает этого спертого воздуха в грудь, словно собираясь что-то сказать, но тот отравляет его, и он сникает. Потом говорит, явно другое: – Я думал об уличных художниках. Гулял, смотрел на город. Ничего не нашел. Никого. Только согласованные места. Но там же – все так. Декоративно? Чтобы глаз радовать. Везде надписи эти дурацкие. Ты их понимаешь? Что они говорят такое? – Так Бог говорит с нами. Филиппов хмурится. – Ты веришь? – А ты видел мои картины? – Не знаю. – Не видел там Бога? – А в жизни, вот скажи, что в жизни? Я хочу покурить. – Я покурю? – А ты вернешься? Спросила жена у мужа, засобиравшегося куда-то в пять утра, после двадцати пяти лет унылого брака. Я даже не киваю. Просто выхожу за дверь. За которой видно, что я остаюсь на месте. На улице моросит. Как будто дождь протирают сквозь сито. Плечом я вдруг вспоминаю ночные касания, все неоново вспыхивает под курткой, как со стыда – щеки, какими-то томными теплящимися огоньками. Мясо, наверное, вкусное, но в горло не лезет. Я смотрю на Филиппова, который жует его так отрешенно, как будто давно смирился с необходимостью жевать мясо. Вот человек, у которого есть все. Плюс – галерея. Кому вообще нужна галерея? А у него есть даже такая ненужная вещь. И что? Кто-то обязательно спросит его: вот чего тебе надо? Но это буду не я. Потому что могу понять, как это – никогда не быть сытым. На чужом пиру.