Звон колоколов окутал городок. Он заполнял всё пространство между небом и землёй, донося божественную песнь до своих вечных слушателей, и эту мелодию можно было распознать даже сквозь наглухо закрытые окна и двери. На улице уже не светило солнце, да и закат был где-то полчаса назад; в комнате горела лишь настольная лампа, освещающая малую часть пространства. Достоевский сидел на полу, облокотившись спиной о дверь, и, придерживая учебник по химии одной рукой, бархатистым шёпотом читал материал и сразу же объяснял его. Коля лежал у него на коленях и внимательно слушал, впервые в жизни понимая хоть что-то. Он бы понял больше, ведь собеседник оказался чертовски хорош в репетиторстве, но его мысли были заняты абсолютно другим.
На первом этаже было необычайно тихо. Чайник не кипел, телевизор не шумел, да и шагов не было слышно. Голубоглазый предположил, что отец просто намертво отрубился, но выходить не спешил; кто знает, разбудят ли два подростка взрослого неадекватного мужчину. А рисковать как-то не хотелось, подвергать опасности своего гостя — тоже. Но брюнету надо домой, это факт, только вот как это провернуть? Хороший вопрос.
Коля перевёл задумчивый взгляд с потолка на окно. Плюс отдалённого от основных построек дома номер два: огни не перекрывают небо, можно спокойно наблюдать за звёздами.
Звёзды. Наблюдение за ними успокаивает, не правда ли? Всё на мгновение становится таким глупым, неважным, тебя окутывает приятное ощущение безмятежности. Кажется, что всё только впереди, некуда спешить, а все проблемы можно легко и просто решить. Такие мысли, конечно же, длинноволосому никогда не помогали. Проблемы, конечно, непреодолимыми не бывают, но и сами по себе они не исчезают. Чтобы решить задачу, нужно считать. Чтобы решить проблему, нужно прикладывать усилия.
Высокорослый поднимается с чужих колен и принимает сидячее положение. Тупо смотрит в стену минуту-другую, вслушиваясь в продолжающийся как ни в чём не бывало шёпот, и думает о чём-то своём, далёком от этой комнаты и вообще от этого города.
— Хэй, Феденька, — наконец задумчиво тянет парень, поворачиваясь и глядя теперь уже на личного учителя. Последний откладывает учебник в сторону и привычно-холодно рассматривает оппонента. В этом жесте Гоголь прочитывает немое «Что?» — А ты разбираешься в астрономии?
— Глупый вопрос, — спокойно отвечает фиолетовоглазый, сразу понимая, к чему ведут такие разговоры. Его способность с лёгкостью читать мысли людей всё ещё поражает, но уже не так сильно удивляет. Гений он на то и гений. — Я выучил всю карту звёздного неба, когда мне было девять лет. Хочешь проверить мои знания на практике? — блондин коротко кивает в знак согласия. Сейчас талант худощавого очень полезен: не нужно что-то объяснять, не нужно просить. Достаточно лишь намекнуть. — Прекрасно, это будет неплохая практика.
Гоголь аккуратно встаёт. Коса частично распустилась после длительного дня, да и в целом парнишка выглядел потрепанным и уставшим, но школьник давно уже привык к такому ритму жизни. Да, он не самый выносливый, не самый занятой, но дела и развлечения сами находятся в течение дня. Удивительно, как ему вообще хватает энергии на такие вечерние авантюры?
Достоевский, принимая предложенную руку помощи, встаёт следом и, не спрашивая и не уточняя, покорно выходит за хозяином квартиры в коридор. Ему плевать, как они будут смотреть на звёзды, как сбегут на улицу, не разбудив Колиного отца; это всё потом, не сейчас. А сейчас, прямо здесь, перед расчётливым гением, непонятный паренёк, который, схватив оппонента за руку, завлекает того в тёмную-тёмную кладовку с кучей барахла.
— Я что-то не пойму, у тебя мания такая? — шёпотом говорит Фёдор, вопросительно изгибая бровь. Гоголь этого, по правде говоря, не видит, но по интонации сразу же понимает. — Очередная попытка пофлиртовать? Или ты всё же убить меня решил?
— Ой, чья бы корова мычала, — беззлобно шипит в ответ голубоглазый и пихает импровизированного напарника локтём в бок. Тот тихо ойкает и замолкает. — Сам за мной в лесу увязался, совсем идиот, что ли? Мог бы и рассчитать такой поворот. Ты точно гений? Или просто притворяешься?
— Просчитался, извини. В следующий раз будем беседовать на моей территории.
Подросток хмыкает; аккуратно, чтобы случайно не напороться на всякие там гвозди, шарит рукой по полкам в поисках спичек, но пальцы предательски дрожат. «В следующий раз», да? На лице как-то сама собой появляется улыбка, по телу разливается волна тепла, а сердце… Сердце в порядке, бьётся в своём привычном ритме. А вот мозг отчаянно просит отложить всю эту сентиментальность на потом и найти уже грёбанные спички. Темно, будто бы слепой!
Наконец Гоголь возвращается в строй и находит злосчастный коробок. Зажигает одну; брюнет немного жмурится, но в целом спокоен. Коля улыбается, имея теперь возможность смотреть на визави.
— Там, в углу, — парень кивает на дальнюю часть комнаты, — лестница, как видишь. Вверху люк. Он закрыт на щеколду. План простой и понятный даже тебе: я открываю люк, ты держишь единственный источник света, — блондин вкладывает в чужую руку коробочку. — Точно понял?
— Лучше бы себя проверил, недотёпа, — незнакомец сказал бы, что фиолетовоглазый бесится, но длинноволосый, начинающий понимать характер сына священника, понял, что тот подкол оценил. Как? Его глаза всего на долю секунды весело блестели.
— Ну вот и договорились, — «Клоун» задорно подмигивает и одним изящным движением-вращением руки тушит почти догоревшую спичку.
Спутник сразу же зажигает другую. Голубоглазый, времени даром не теряя, одним движением запрыгивает на лестницу и отодвигает щеколду. Раздаётся характерный скрип; выход на крышу открыт.
Высокорослого окутывает вечерняя прохлада. Ветра почти нет, но всё-таки на дворе осень, она даёт о себе знать. Парень спускается вниз и жестом просит Достоевского подняться первым. Тот без вопросов исполняет. Следом, с разницей примерно в пять минут, на крыше появляется и хозяин дома. В руках у него два пледа; один он стелет на кровлю, чтобы не отморозить копчики, а вторым накрывает гостя. Тот сидит, задумчиво глядя на презент, а затем пододвигается ближе к светловолосому, накрывая и его.
— Федь?
— Просто так теплее.
В этих словах Николай слышит «Заткнись» — далеко не раздражённое, скорее смущённое, если брюнет вообще способен что-то такое чувствовать. В целом, Гоголь не против. Даже наоборот. Вот так, сидя на коньке крыши с кое-кем близким по духу, он наконец перестал чувствовать себя одиноким потерянным мальчиком.
Фёдор, расположив голову на чужом плече и указывая пальцем на какое-то из созвездий, тихо рассказывал про возникновение звёзд, про то, какими они бывают, какими их видно с Земли и какими они бывают на самом деле. Школьник не перебивал, лишь изредка задавал вопросы, на которые сразу же получал ответ. Большую часть из рассказанного он, конечно, не запомнит, но просто слушать тоже хорошо. Ещё лучше, когда слушаешь
его.
— И часто ты сидишь здесь? — вдруг спрашивает фиолетовоглазый, глядя на довольную улыбку собеседника. Последний и сам не заметил, когда начал так открыто проявлять эмоции. Впрочем, его оппонент пользоваться этим не собирался.
— Довольно часто. Если чувствую себя одиноко или паршиво — смотрю на звёзды и забываю о проблемах, — короткая пауза. — И о времени.
— И часто ты… — Фёдор отводит взгляд, пару секунд молчит, обдумывая диалог. Ему практически не знакомы эмоции, так что парень много чего не понимает. — Такое чувствуешь?
— Почти каждый день.
Наступает тишина. Практически абсолютная, только изредка стрекочут сверчки, но потом и они затихают. Достоевский в тупике, он снова не знает, что сказать. Ощущение незнания, непонимания накрывает с головой уже в который раз за этот день. С этим странным человеком, с Колей, просто невозможно здраво оценивать ситуацию, да и разговор поддержать не так просто, как обычно.
— А сейчас? — прерывает тишину гений. — Сейчас тебе одиноко, Коля?
Подросток смотрит на визави. Тот выглядит растерянным, и Гоголь невольно улыбается. Серьёзно? Как можно говорить о таких очевидных вещах и быть чертовски милым одновременно?
— Нет, конечно, — короткий смешок. — Ведь ты же рядом, идиот!
Блондин поднимается, каким-то образом сохраняя равновесие на такой косой крыше, и смотрит сначала вдаль, а потом вниз. Медленно стаскивает плед с себя и Достоевского, а затем кидает его в открытый люк. Худощавый от такого поворота событий только больше запутался, поведение оппонента вызывало только полнейшее непонимание, а Коля, по правде говоря, даже не пытался что-либо объяснить. Он лишь закрыл единственный вход обратно в дом и прошёлся по крыше влево. Брюнет всё ещё не понимал, как Гоголь не умудрился упасть.
— Осторожнее, — вся эта ситуация испытывала нервы Фёдора. Испытывала так хорошо, что подросток почти что сломался. А вот голубоглазому, видимо, не в первый раз приходилось спускаться таким способом: он ловко перепрыгнул на ветку какого-то дерева — фиг разберёшь, какого именно, темно же — и недовольно цыкнул, услышав хруст. — Коля, блин, что ты делаешь?
— Провожаю тебя домой, очевидно же, — высокорослый соскользнул с ветки на землю; Достоевскому пришлось встать с места, чтобы разглядеть знакомую макушку внизу и успокоиться. — Прыгай давай.
Мгновенный ступор. Чего? Он всё правильно расслышал? Прыгать? С крыши? Это, должно быть, шутка такая. Несмешная, глупая шутка, как раз в духе блондина.
— Ты точно смерти моей хочешь, — с едва различимым возмущением в голосе произносит Федя, стараясь не грохнуться к чёртовой матери. — Ни за что. Я не прыгну. Нет, нет и ещё раз нет.
— Ты реально хочешь тусоваться у меня на крыше до утра? — Гоголь недовольно скрестил руки на груди. — Я, конечно, только за, но вот твой отец явно будет против.
Ловко упомянул. Брюнет совсем позабыл про время и про то, что у него, вообще-то, есть специальный комендантский час. У него нет такой свободы действий, как у длинноволосого, плюсом есть ещё достаточно неприятное обстоятельство в виде Гончарова, с которым, по родительским замыслам, сейчас должен находиться Федя. Но, упс, он очень далёк от этого плана, да и вообще алгоритма действий как такового нет.
Стало страшно. Не от того, что нужно прыгать без подстраховки, а от того, что последствия эдакой «маленькой авантюры» будут слишком масштабными, а этого Достоевский ожидает в самую последнюю очередь.
Прекращая думать, парень делает несколько шагов вперёд. Про то, как пройдёт падение, он немного забыл, зато Коля, заметив, что его гость готов довериться и прыгнуть, среагировал моментально. Итог: подростки валяются в высокой пожелтевшей траве, Гоголь — снизу, смягчая визави посадку, Достоевский — сверху, прикрыв глаза.
— Посадка прошла успешно, спасибо за использование аэролиний «Гоголь-экспресс», — эспер прижимает гения к себе, мягко улыбаясь и глядя на изучающие фиолетовые глаза. На ноги падает что-то тёплое — забытый брюнетом второй плед, например. Проходит секунда, сын священника приподнимается на локтях и равнодушно ударяет, правда легонько, дылду по макушке. — Ну и за что ты меня бьёшь? — возмущённо-обиженно пробубнил Коля, освобождая «друга» из собственных объятий.
— За то, что ты кретин, — тяжело вздыхает одарённый и садится рядом, укутываясь в плед и позволяя школьнику встать. Холодно, чёрт возьми. — Тебе не больно? Сильно ударился?
— Да я-то в порядке, ты совсем лёгкий, — усмехается тот, отряхивая штаны от пыли и поправляя рукава. — Сам-то в норме? Не ушибся?
— Нет, — спокойно отвечает фиолетовоглазый, тоже поднимаясь. — Я в порядке, приземление было очень мягким. Надо тебе спасибо сказать.
— Ой, избавь меня от этого, — махнул рукой Коля, ясно показывая, что он и так всё знает. — Я же хозяин, а ты — мой гость.
Здесь огни не горели. Лампочки уличных фонарей были разбиты уже давным-давно, поэтому приходилось идти почти что в полной темноте. Достоевский, укутавшийся в плед, не мог найти тему для разговора, а Николай на разговор не подбивал; как ни крути, им и молчать друг с другом комфортно. Да и все темы, наверное, они уже обсудили. Все, кроме одной.
Блондину не хотелось о таком говорить. Это далеко не его дело, да и вряд ли кто-то из них двоих сможет повлиять на решение такого вопроса, но любопытство брало верх.
И всё же одарённый тянул. Ждал чего-то? Знака? Что Федя заметит и сам ответит? Кто знает.
— Чего нервный такой? — бинго, у брюнета терпение кончается раньше. Он косится на собеседника в своей равнодушной манере и никак не проявляет эмоции. — Неприятно со мной находиться?
— Ты совсем идиот? — буркнул Гоголь, вздыхая. — Нет. Я просто подумал… Гончаров ходит в школу, — после этих слов фиолетовоглазый, кажется, понял, к чему оппонент ведёт, а потому выглядел хмурым и мрачным. — А ты ходить не будешь?
— В этом нет необходимости, — пожал плечами гений, но в его взгляде читалось что-то ещё. Что-то похожее на вызов. «Попробуй, найди причину», да?
— А социум?
— С идеологией моих родителей? — равнодушно протянул парень и зевнул, прикрыв рот рукой. Вау, он и правда вымотался. — Ещё варианты будут?
— Гончаров? — парировал голубоглазый.
— Мне хватает шести часов общения с ним в день, спасибо большое, — Фёдор выглядит максимально равнодушно. — Даже у меня есть лимит, знаешь ли, — тяжёлый вздох. — Мне в жизни однозначно не хватает хороших подчинённых.
— Тогда… — что можно противопоставить? Они ещё слишком мало знают друг друга, чтобы разбираться в увлечениях и вкусах. Книги? Боже, нет, библиотека в школе скудная. Еда? Тоже такой себе вариант. Просто так, от скуки? Да будто бы других развлечений в городе нет. Чтобы получить официальный аттестат? Да ну, он может сдать экзамены экстерном, ему незачем учиться с кем-то в классе.
Безвыходная ситуация. Тупик. В школе нет ничего, что может заинтересовать человека, который и так всё знает. Иначе такую причину Достоевский уже бы озвучил. Значит, у него тоже нет мыслей по этому поводу. Но должно же быть хоть что-то, верно? Что обычно любят в школах? Социум, столовая? Ничего не подходит.
О, а что, если…
Да, в общем, вариант вполне подходящий, учитывая предыдущие ответы худощавого, только вот правильный ли — уже другой вопрос.
— Тогда тебе стоит пойти в школу из-за меня? — Фёдор резко останавливается и смотрит на лицо напротив долго-долго и очень пристально, словно не веря своим собственным ушам. Ну и ну, что даёт этот парень.
— Что?
— Мы не сможем видеться в первой половине дня, потому что я должен симулировать свою учёбу. С тобой симулировать будет сложнее. Особенно зимой, — начал объяснять Гоголь. — Во второй половине дня у тебя общение с Кочерыжкой, который Иван. А ночью ты спишь. Когда тебе общаться со мной?
Эспер задумался. Да, аргумент хороший, не поспоришь. Только вот школа, пожалуй, самое ужасное место для встреч, да и родителям не скажешь что-то в духе «Знаете, я нашёл друга с запойным папашей и без единого гроша за душой, поэтому я хочу пойти учиться, чтобы видеться с ним как можно чаще». Это не сработает.
Подросток вдруг пошёл дальше, незаметно усмехнувшись. Длинноволосый удивлённо похлопал глазами, но следом пошёл.
— Я подумаю над этим, — сказал Фёдор, тщательнее укутываясь в плед и стараясь согреться. — Кстати, это я верну тебе когда-нибудь потом, не против? — Гоголь отрицательно кивнул. — Ну вот и отличненько.
Наконец вдали показались первые огни. Парни заметно оживились, ведь теперь можно не всматриваться в почву под ногами, а спокойно идти. Они ускорили шаг, чтобы быстрее добраться до церкви на холме, ведь ни Коля, ни Федя не желали наказания брюнета. Это было бы как минимум плохим завершением дня. Но простого «не опоздать» недостаточно: нужно ещё и придумать, где Достоевский был всё это время. С этим, в общем-то, можно разобраться потом. Ну, так думал фиолетовоглазый. Его спутник же думал об этом уже сейчас и потому придумал выход довольно быстро.
— Можно сказать, что ты осматривал местность, — вдруг подал голос светловолосый, задумчиво глядя по сторонам. Некоторые магазины уже закрылись, но большинство всё ещё работало; время, наугад, где-то восемь вечера. — Ты же должен знать город, верно? Хочешь-не хочешь, но гулять тебе придётся. И жить здесь тоже… Угх.
— Тебе не нравится этот город? — на секунду показалось, что это удивление такое, но нет, брюнет как всегда холоден и равнодушен.
— А чем он должен нравиться? — усмехнулся высокорослый, искоса поглядывая на сына священника. — Да, климат тут зашибенный, лес и река рядом, людей немного. Но это же дыра. Нормальные книги — редкость, да и вообще здесь нечего делать. Скука смертная.
— Можешь почитать мои книги.
— Что-то мне подсказывает, что я все уже прочитал.
Парировать Фёдор не стал. У него в коллекции не было особо редких книг — парочка особенных, конечно, найдётся, но их мало. Достать такие можно даже в такой глуши, если очень уж постараться. Да и Гоголь прав: всё же сейчас они не в Москве, где возможностей больше, чем клеток в твоём организме, а в тихом городе под столицей. И всё же у жизни здесь должны быть плюсы.
Гоголь, сам того не понимая, всё время следил за визави. Ему почему-то очень сильно хотелось знать, что всё в порядке, потому что после рассказа о жизни мальчика, запертого внутри священных стен, ему стало не по себе. Практически полная изоляция. Это действительно ужасно. Поэтому такого асоциального парня нужно защищать и беречь.
На таких странных мыслях голубоглазый себя поймал и впал в ступор. С каких это пор ему так хочется что-то, вернее кого-то, защищать?
— Я могу и сам дойти до дома, — сказал одарённый, выводя школьника из размышлений. Довольно типичный способ, но действенный. — Нет необходимости провожать меня. Иди домой, уже поздно.
— Мне-то как раз ничего не будет, — ответил Коля, всё равно шагая рядом и улыбаясь. — Я в такое время частенько гуляю. А вот ты, новичок, можешь заблудиться, а я так-то беспокоюсь.
— Однако потом волноваться буду я, — шёпотом произнёс фиолетовоглазый и тяжело вздохнул. Чёрт, эти вечные подколы — неплохая фишка для дружеских отношений, но со временем фантазия пропадает. — Ладно, так уж и быть. Делай то, что хочешь, я не против. Жаль, правда, что дорога к храму ещё строится.
На улицах стало больше народу. Достоевский, который в местности пока что разбирался плохо, догадался, что они приближаются к центру города. Высокорослый приятель, оказывается, живёт дальше, чем думалось изначально. Что ж, это неплохо, пожалуй.
Люди уже никуда не спешили, лишь спокойно прогуливались или сидели в кафешках, проводя свой вечер за чашечкой чая. Кто-то наконец встретился со своей второй половинкой после долгой разлуки, а кто-то в гордом одиночестве читал книгу, сидя на лавочке.
Мир удивителен. Он всегда разный, никогда не стоит на месте и очень быстро меняется. Сегодня ты можешь спокойно жить, а завтра человечество сделает какое-то важное открытие, и мир опять перевернётся, всё станет новым и необычным. Люди тоже меняются очень быстро. Не только их настроение, но и мнение, вкусы, отношения. Всё такое нестабильное, хрупкое, но притягательное. И эту сторону жизни Достоевский, считай, видит впервые. Он поражён, увлечён, но осознание того, что это нечто обыденное для других притормаживает его. Со стороны он, должно быть, похож на маленького глупого ребёнка.
А вот школьник так не считает. Он даже рад тому, что этого расчётливого до ужаса гения ещё можно чем-то удивить. Всё же, быть нормальным человеком не так плохо.
— Господин Фёдор, Николай, какая встреча! — светловолосый невольно вздрагивает, когда чья-то тяжёлая тушка наваливается сзади. Брюнет тоже удивлён; его зрачки уменьшились, и рот приоткрыт, однако парню удаётся вернуть самообладание буквально за несколько секунд до неизбежного. Он прожигает высокорослого взглядом, так и говоря: «Не надо устраивать потасовку, пожалуйста». Проворачивает он это как нельзя вовремя: Коля почти что захотел вмазать белобрысому по роже за все его злодеяния. — Ну, как вам гуляется? Весело без меня, а?
— Иван, — Достоевский отходит в сторону, равнодушно рассматривая новоприбывшего. Длинноволосый смекает, что сейчас будет, а потому и молчит, беззвучно хмурясь. Лучше пока не встревать в их разговор, а то потом проблем будет выше крыши. Причём не от безмозглого тупицы из параллели, а от фиолетовоглазого. Подумать только, последнего эспер боится больше. — А мы как раз к тебе шли. Прости, что оставил, но мне нужно было решить с Колей кое-какие вопросы.
Гончаров выглядел не очень впечатлённым такой отмазой, а потому внимательно смотрел на давнего друга. Тот держался молодцом: эмоций не проявлял, да и вообще не выдавал своего обмана. Поразительная способность.
В конце концов, светлоголубоглазый сдался, мягко улыбнувшись. Купился, значит. Интересно, сколько раз такое было?
— Что ж, тогда давай пойдём домой вдвоём, — после таких слов Николай цыкнул, сжав руку в кулак. Вот гад, вообще обнаглел? Решил проигнорировать присутствие третьего человека? Ну уж нет, не выйдет!
— Иван, не провоцируй конфликт, — холодно предупредил брюнет, оглядывая обоих своих собеседников. Сомнений нет: оба хотят устроить второй раунд. Чёрт, как же всё это невовремя…
Гоголь сделал глубокий вдох, разжал руки, успокоился и выдохнул. Сейчас ему нужно постараться сохранить самообладание, это не так уж сложно. К тому же, худощавый пошёл на компромисс и, хоть он и не принимает чью-то определённую сторону, это всяко лучше, чем вообще быть без поддержки. Нельзя подводить его.
Светловолосый задорно улыбается, продолжая шагать вперёд. Они всё ещё дети, жестокая вражда будет потом, когда-нибудь в будущем, а сейчас нужно легче относиться к происходящему.
— Ну, долго вы ещё стоять будете, тормоза? — блондин оглянулся лишь один раз — чтобы бросить вызов. — Кто последним прибежит к церкви — тот выполняет желание победителя!
Нечестно. Да, именно так подумал Фёдор. У Гоголя отличные рефлексы и неплохая скорость. Да и, как показывают недавние события, ловкость тоже на уровне. Он определённо способен победить в этом маленьком состязании, но, вот беда, с выносливостью будут некоторые проблемки. Гончаров же уступает в скорости и рефлексах, но ловкость у него гораздо выше. Только вот у него припрятан туз в рукаве — его способность, позволяющая манипулировать твёрдыми породами. А ещё есть непоколебимое желание победить. Этот набор качеств делает его серьёзным противником.
Однако Достоевский не привык проигрывать. Даже в таких пустяках. Это правда, в физических характеристиках он проигрывает полностью и без шансов, способность тоже неподходящая — не станет же он оппонентов убивать? Всё это правда, только вот кто и когда сказал, что это важно?
Дыхание сбилось. Пока что не было какого-то конкретного плана, чтобы победить, но это не важно.
Он обязан.
***
— Э? А где Федя? — блондин обеспокоенно обернулся, тяжело дыша.
Как и ожидалось, он пришёл первым. Знание местности и коротких, менее затратных по энергии путей делает своё дело. Иван, опоздав на несколько минут, прибежал вторым, но истратил практически всю энергию, а потому безвольно сидел на вершине холма и пытался отдышаться. Но кое-что их двоих напрягало. Достоевского не было видно ни по пути, ни даже сейчас, в конце. Времени прошло достаточно, так что он должен был финишировать.
Голубоглазый нахмурился. Его одолевало плохое предчувствие, и оставить всё так, как есть, он просто не мог. Да и больше некому действовать, у Гончарова не хватит сил на поиски, а ждать чуда — такая себе затея.
Не спрашивая, одарённый рванул вниз, туда, где лес был более-менее редкий, но на половине пути остановился. Нет, тут любой дурак, даже младенец, смог бы пройти. Тогда… Где искать? Куда идти? Налево, где есть какая-никакая дорога? Нет, пожалуй, слишком просто для манёвристого извращённого гения. Тогда… Направо? Где деревья растут до жути плотно?
Колю осенило. Ну конечно, куда ещё побредёт этот сумасшедший дурак, желающий победить. Напрямик от места старта, как же иначе. Но чёрт, это верное самоубийство даже для брюнета.
— Федя! — крикнул парень, шагая как можно аккуратнее. Везде камни, стоит смотреть под ноги. Да и, как ни крути, он тоже на пределе. Такой нехилый забег выматывает больше, чем подъём в кое-чью комнату на вершине башни. — Федя, ты где? Отзовись, блин!
Нет ответа. Школьник уже начал терять всякое терпение, хотелось сорваться с места и бежать наугад, лишь бы найти. А вдруг он ошибся? Неправильно понял и выбрал другое направление? Вдруг фиолетовоглазый уже пришёл к финишу? А может он лежит на другой стороне?
— Федя!
— Я… Здесь… — хрипло отозвался сын священника, кашляя. Он лежал чуть поодаль справа, нога застряла под мощным корнем дуба. Общий вид оставлял желать лучшего. — Я проиграл, да?
— Тупица, — высокорослый подскочил к подростку и присел на корточки, вырывая корень. — Ты как? Идти сможешь?
— Вряд ли, — эспер приподнялся на локтях, осматривая конечность. Покраснение — не очень хороший знак. Ну и придумал же он: бегать в подряснике, с минимальной выдержкой. Вот так шутник. — Кажется, я ногу подвернул. И сил у меня больше нет. Прости, — короткая пауза. — Сам ты тупица, Коля. Предлагать такое нечестное пари, только чтобы взять реванш у Ивана. Совсем котелком своим пустым не думаешь!
— Ну, тут моя вина, признаю, — почесал затылок голубоглазый, понимая, что положение фиговое. Доигрался, блин. Затем он встал и, подхватив оппонента на руки, помог тому сесть на свою спину, придерживая под ногами. — Ну, теперь твоя задача — отодвигать ветки. Не подведи.
Достоевский не ответил. Лишь молча кивнул в знак согласия, но даже в этом маленьком, незначительном жесте длинноволосый увидел благодарность. Кажется, он начинает привыкать к отстранённому пареньку.
Назад они шли молча. Оба были заняты своей частью работы, плюсом выносливость Гоголя буквально трещала по швам. Второй подъём давался труднее, а если учитывать дополнительную нагрузку… Ну, сдаваться никто не собирался, так что оставалось только идти. Но колени всё же слегка подкашивались.
На тёмноволосом было много царапин; большинство мелких и незначительных, но были и серьёзные. Колени стёрты в кровь и, должно быть, адски болели, учитывая телосложение парня. Однако он терпел. Терпел и отводил от лица помощника ветки, хоть немного облегчая путь наверх. Конечно, Фёдор всё это время думал кое о чём. О том, как он будет оправдываться перед родителями. Теперь это не просто «изучал местность», это должно быть что-то другое. Нечто не менее убедительное и не менее правдоподобное. Дело за малым — придумать.
Наконец, вершина была достигнута. Как только фиолетовоглазый встал на ноги, Коля упал на колени, тяжело дыша. Он потратил все свои силы на это восхождение. Достоевский, видя это, только ободрительно похлопал товарища по плечу. Тот улыбался.
— Спасибо, без тебя я бы так и остался лежать там, — к ним подошёл Ваня, который кое-как восстановил собственные силы. — Но нам всё-таки пора прощаться.
— Вы и правда хорошо общаетесь, — пробубнил белобрысый, хмурясь и глядя на длинноволосого оппонента. Значит, он особенный, раз даже Федя говорит с ним на равных. Гончаров тяжело вздыхает. — Ладно уж, я вас прикрою. Скажу что-нибудь Вашим родителям, господин Фёдор. Но только на этот раз, — этот самый «господин» кивнул в знак благодарности.
— Тогда до встречи, Коля.
— Ага. До встречи.
Двое парней направились ко входу в церковь. Один заметно прихрамывал, и это, скорее всего, пройдёт не скоро. На полное восстановление сил второму, вероятно, понадобится целый час, а то и полтора. И всё же что-то беспокоило эспера. Кое-что так и не было сказано. Слова, которые должны были прозвучать ещё там, в центре города, а то и раньше, на крыше. Но как их сказать сейчас?
Голубоглазый поднялся на ноги, взглянул на звёзды, делая глубокий вдох, а затем посмотрел вслед новым знакомым. Сейчас.
— Эй, Федь, — окликнул он, на что названный вопросительно обернулся. — У тебя глаза красивые.
Подросток на секунду застыл, — от удивления, кажется — а затем задумался. Молчал где-то минуту, размышляя о том, что обычно отвечают на такое. Ну, длинноволосый ни на что особое не рассчитывал.
— Потому что ты в них отражаешься? — Гоголь вздрогнул, непонимающе глядя на оппонента. Тот оставался спокойным, несмотря на сказанное. Высокорослый тихого «Блять» сдержать не смог.
Больше никто ничего не сказал. Подросток побежал с холма вниз, в город, оставляя свой ответ при себе. Худощавый же постарался запомнить тот факт, что нужно будет научить одного светловолосого паренька хорошим манерам.
Дальнейшие события прошли гладко. Гончаров сказал, что они подрались с «господином» на лужайке — тренировали последнего. Получилось так себе, поэтому оба в мелких царапинах. Конечно, брюнету больше досталось, ведь Ваня — сильный и независимый мужчина, ну, а Достоевский так, жалкая копия. За это Федя хотел своего друга ударить. Сильно. Насмерть, желательно.
— Это правда? — спросил у сына Михаил. Не так сурово, как обычно, ведь они имеют зрителя, но всё равно чувства не самые приятные. Но парень привык, так что действовал равнодушно и чётко, как и всегда.
— Конечно, отец, — глаза холодные, словно сделаны из чистейшего льда. — Разве я посмел бы соврать? Не думаю, что Бог такое прощает.
Мужчина, довольный таким ответом, жестом приказал своему ребёнку подняться в комнату, а пепельноволосого поблагодарил за компанию, передал пакет с какими-то вещами и пожелал хорошего пути.
Удивительно, что такой обман всё ещё прокатывает. Конечно, тому есть две причины. Первая: практически идеальные репутация и послушание со стороны тёмноволосого. Вторая: серьёзное лицо и ледяной взгляд. Удивительно, но эти вещи играют ключевую роль в спектакле Фёдора.
А что имел в виду Гоголь? Он говорит такие странные, непривычные вещи с невероятной лёгкостью, будто бы это нормально. Но фиолетовоглазый таких слов в свой адрес раньше не слышал. Да, Иван и до этого хвалил своего знакомого, и не раз, но это всё не то. Его слова принимались как должное, как нечто само собой разумеющееся.
Подросток зашёл в комнату, в которой царила кромешная тьма, и, закрыв за собой дверь да облокотившись об неё спиной, сполз на пол.
— Что ты делаешь, Коля?
***
Звон колокольчика. Мужчина, протирающий бокалы за барной стойкой, посмотрел на вход. Он даже не пытался скрыть удивление, и блондин невольно выдохнул, отмечая, что общаться с обычными людьми весьма комфортно. Парнишка подошёл к владельцу заведения, осматривая столики. Время близится к закрытию, как удачно.
— Коля? Ты что тут делаешь? — Есенин всё понимал, но это уже слишком. На улице довольно поздно, а город хоть и тихий, но в ночное время опасный. Мальчугану даже со способностью вряд ли справиться с хулиганами или, что ещё хуже, с преступниками. — Что-то случилось?
— Нет, — отрицательно мотнул головой одарённый. Он пришёл по другой причине. Терпение, наконец, иссякло, пора бы уже брать жизнь в свои руки. Надоело жить, голодая и буквально увядая день за днём. Надоело ждать чуда и того волшебного момента, когда положение дел изменится. Это бесполезно. — Я хочу устроиться на подработку во второй половине дня.
— Э? Что?
— Любая работа, — с готовностью ответил подросток, подходя вплотную. — Я готов на всё. Если надо будет — готов учиться прямо во время процесса. Мне надоело брать у тебя еду и просить милостыню, хочу нормально жить. И мне плевать, что кто-то там что-то там не может, я готов пахать. Поэтому пойду на всё. Сергей, — Гоголь посмотрел на знакомого максимально серьёзно. — У меня больше нет вариантов. Ты — моя последняя надежда.
В общем, возражений мужчина не имел. Ему бы не помешала пара лишних рук, особенно в выходные, когда посетителей много, но брать подростка в типичную пивнушку? Сомнительная затея. С другой стороны, это просто временное средство заработка, на будущее не повлияет. Тогда всё в порядке, наверное.
— А как же учёба? — он парировал. Нужно исключить любые сомнения, чтобы на такое согласиться. — Ты и так плаваешь.
— С этого дня я буду регулярно ходить на занятия. Плюсом у меня есть неплохой вариант, чтобы наверстать упущенное, так что всё в порядке. Я буду делать домашку на переменах и на малозначимых уроках, — видимо, голубоглазый уже всё продумал. Значит, размышлял над таким вопросом уже давно? Похвально. — Как я и сказал, мне хочется изменить свою жизнь к лучшему. Просто работать — не вариант, мне нужно и учёбу подтянуть.
Что ж, тогда решено. Если всё и правда будет так, то нет проблем. Только вот справится ли подросток с таким ритмом жизни? Совмещать подработку и учёбу в пятнадцать лет будет если не адски невыносимо, то как минимум сложно. Как бы эспер не сломался.
Но если он справится, то жизнь и правда изменится. Не тотально, конечно, но значительно. Это должно хоть как-то помочь.
— Ладно, — наконец соглашается бывший танцор, улыбаясь. — Но если узнаю, что ты не успеваешь по учёбе или сильно выдыхаешься к концу дня — немедленно запрещу тебе приходить на смену, понял? — подросток кивнул. — Отлично, тогда жду тебя завтра в два часа дня. Не опаздывай, ждать я не буду. И объяснять, что да как, если опоздаешь — тоже.
— Спасибо! — энергично выкрикнул светловолосый и радостно выбежал из магазина. Что ж, теперь всё будет иначе. Завтрашний день изменит всё!
Есенин подошёл к двери, переворачивая табличку с «Открыто» на «Закрыто» и взглядом провожая своего нового работника. Тот позабыл про усталость, которую испытывал ранее, но вот про то, что нужно будет пройти в дом через крышу — нет. Коля до родного двора добежал-то с трудом, а тут надо взобраться на верхушку дерева и доползти до люка. Впрочем, он это сделал через «не хочу» и «не могу». Пришлось.
Уже в своей комнате школьник рухнул на кровать абсолютно без сил. В голове крутились обрывки диалогов, какие-то отдельные моменты, но всё это было таким незначительным и неважным на тот момент. Конечно, можно было зациклиться на последней фразе Достоевского, но нет.
Коля просто заснул.
