***
Со времени четвертной аттестации прошла неделя. Контрольные Гоголь написал на твёрдые тройки, а литературу вообще умудрился вытянуть на четвёрку. И это без малейшего использования способности. Дела на подработке тоже шли неплохо: Коля быстро осваивался, старался обслуживать клиентов максимально качественно и быстро, при этом не забывая про учтивость. Правда, тут были и свои минусы: приходилось натягивать на себя эту наигранную милую улыбочку и всегда быть в хорошем расположении духа, но это ничего. Всё же он решил быть «Клоуном», верно? Для него это первые шаги к изменению самого себя. Так как блондин не работал, а подрабатывал, то Сергей платил ему не за месяц, а за смену. Зарплата немаленькая — тысяча за шесть часов работы, они же смена. Таким образом домой парень заявлялся не позже десяти вечера. Но в последнее время начал оставаться у Есенина на ночь, а то и на две подряд; всё равно отец особо не следит. А так гораздо проще, да и в каникулы можно работать дополнительно — в первую смену, а это уже две тысячи. Деньги спускать на бесполезную ерунду одарённый не собирался. Откладывал половину или больше в тайник, на будущее, а остальные средства спускал на доширак и прочую дешёвую еду. Да, трапеза не из самых полезных, но Коле нужны деньги. И срочно. Со своими знакомыми он не пересекался. Ни Пушкина, ни Достоевского, ни, о боже правый, Гончарова на горизонте не наблюдалось. С Сашкой понятно — они с родителями умотали в Москву и вернутся только ко второй четверти. Иван, видимо, слишком занят, проводя время с бабушкой, а потому не достаёт. Оно и к лучшему. А Федя… Говоря о нём, голубоглазый не был уверен хоть в чём-то. Возможно, брюнет не хочет видеть его после того, что случилось тогда на холме. Возможно, Гоголь преувеличивает и драматизирует, а этот чёртов гений сам не понял смысл чужих слов, что вполне вероятно, ведь тот так же хорош в понимании человеческих эмоций, как длинноволосый хорош в балете. Возможно, отец Михаил нарочно не позволяет сыну выходить на улицу в качестве наказания. Или Фёдор откинул коньки, пока имел дело с Гончаровым. Тоже как вариант. Николай долго ломает голову над «журналом». Сидит в уютной сергеевской кухне и сверлит взглядом разнесчастную бумагу, тихо постукивая карандашом по поверхности стола. Вообще, это вовсе не журнал, а атлас, рулоны, валяющиеся на полу — карты. Мира, России и Московской области. На столе стоит раскрытый ноутбук — вещь Есенина, но не суть— а рядом с подростком, на табуретке, лежит учебник по географии. Эспер что-то долго чертит на карте, обводит маркером определённые места, заключая их в ярко-красные овалы, а затем долго-долго роется в Интернете, выписывая в ежедневник цифры и адреса. Примерно через час и семнадцать минут раздаётся звон будильника. Восемь утра. Коля сгребает вещи в рюкзак и поспешно наливает воду в кружку. Он завтракал, вернее съел упаковку хлебцев со вкусом мёда полтора часа тому назад, да и уже был одет — привык, бедняжка, рано вставать. До начала смены остаётся два часа; за это время нужно растолкать работодателя и прибраться в магазине. Ещё сегодня должна быть утренняя поставка, а значит нужно будет разгрузить товар.***
— Знаешь, в последнее время ты до поздней ночи сидишь над своими картами, — вдруг сказал Сергей, пока Гоголь вырисовывал шваброй круги по полу. Он так-то не скрывал своего увлечения, даже умудрялся учиться, но всё же у окружающих такая маниакальная одержимость вызывала некоторые вопросы. Школьника это только веселило. — Что ты там такое готовишь? — Ох, это подарок для драгоценнейшего друга. У него день рождения через две недели, хочу его приятно удивить, — обыденным тоном проговаривает длинноволосый, словно и правда повседневные дела выполняет каждую чёртову ночь, и окунает тряпку в ведро с водой, после утаскивая всё это барахло в подсобку. Затем парень возвращается и поспешно протирает столы тряпкой. На часах — десять утра. Самое время открывать магазин. Иногда Коля задумывался о том, что все люди вокруг, даже он сам, ничто иное, как рабы системы, бизнеса и денег. Земля вообще принадлежит только тем, у кого есть власть и средства. Нет ни того, ни другого? Ты, вероятнее всего, станешь никому не нужным биомусором. Удивительно, время течёт, люди не стоят на месте, технологии развиваются, но каков итог? Общество создателей постепенно становится обществом потребителей, человека просто вгоняют в рамки. Все ждут чего-то нового, но всё равно поощряют посредственность. Это несправедливо. Блондин наливает пиво из бочонка в литровую бутылку. Он и сам не лучше всех окружающих его людей. Такой же раб системы, правда понял это немного раньше, чем все остальные. Стоит тут, распинается о том, что он всё знает и понимает, а смысл? Из этой западни парень выбраться не может, он такой же: посредственный, обычный, простой, безнадёжный. Он живёт и занимается самообманом. «Я смогу изменить жизнь, смогу изменить правила этого мира. Мне больше не придётся выживать, всё будет хорошо. Нужно лишь сейчас приложить небольшие усилия. Я справлюсь». Бред, бред, бред! Так просто ничего не изменится. Голубоглазый отдаёт алкоголь. Натягивает добродушною улыбочку и буднично произносит «Сто шестьдесят пять рублей, сэр», получает деньги, отдаёт сдачу и хмурится. Его не печалит нынешнее положение дел. Всё лучше, чем могло быть, а сдаваться Гоголь не собирался — время ещё не наступило. Да, он не сможет ничего сделать в одиночку, но кто сказал, что эспер обязательно должен быть один? Верно, никто. А значит шанс на успех есть. Высокорослый смотрит на телевизор. Показывают какую-то мелодраму; Коля, вообще-то, не шибко в этом разбирается, да и предпочитает смотреть фильмы о приключениях или на крайняк спортивные передачи. Они вдохновляют и помогают поверить в свободу (поэтому, наверное, рабы системы о своём рабстве не догадываются, как печально), хотя и сериалы про любовь кое-что могут. Например, научить, как правильно целоваться или как отшивать идиотов; как вести себя при разводе и как сталкерить за предметом обожания; как связывать руки; как организовать свидание и ещё уйму полезных ништячков. Подросток, правда, не уверен, что будет ими всеми, или хотя бы одним, пользоваться, но для общего развития пойдёт, пожалуй. Сергей возвращается из подсобки и оповещает сотрудника о том, что разгрузкой товара займётся он. Школьник на это лишь кивает — он не очень-то горит желанием разгребать тяжёлые ящики с чипсами и сушёной рыбой, так что оно к лучшему. За прилавком стоять круче: во-первых, спокойнее, во-вторых, надо считать. Хорошая возможность подтянуть математику, не правда ли?***
Звон колокольчика оповещает о новом покупателе. Блондин в это время наклонился, чтобы достать из ящика пачку сушёной рыбы, и при этом он ещё успевал напевать «Тополиный пух», тихо играющий по радио. Тихие шаги — посетитель подошёл к кассе. — Добро по… — подросток выпрямляется и замолкает, —…жаловать. Стрелка часов останавливается на тройке. Магазин-кафе постепенно наполняется людьми, во всю работает телевизор, посетители разговаривают, сидя за столиком. А Коля не может отвести от покупателя свой взгляд, полный непонимания, интереса и… сомнения, что ли. Да и тот, другой парень, тоже смотрит с явным любопытством, с этой извечной внимательностью. Дотошный. Голубоглазый тяжело вздыхает. Вот же ж. Ну и как, скажите пожалуйста, Достоевскому в голову пришла «замечательная» идея прийти именно сюда и именно сейчас? И кто его, чёрт возьми, отпустил? — Я даже подумать не мог, что встречу тебя здесь, Коля, — ох, это что, издёвка? Или он решил так подколоть приятеля? — Не обижайся, я просто шучу. — И тебе привет, — усмехается трудящийся, продолжая раскладывать товар. Честно говоря, ему максимально неловко, но нужно работать. — Зачем ты пришёл? Не товар покупать, надеюсь. — Нет, — брюнет отрицательно мотнул головой. — Я за тобой пришёл. Думал, что ты дома, но там никого не было. На улицах тебя тоже не наблюдалось, так что я бесцельно бродил, пока не увидел твою светловолосую макушку через окно. И вот я здесь. Одарённый вновь выпрямился, серьёзно глядя Фёдору прямо в глаза. Последний оставался спокойным. Итак, этот чёртов гений мотался по всему городу, заглянул в дом к Гоголю, где мог бы быть пьяный мужик, готовый прибить не только нарушителя, но и собственного сына ради бутылки пива и спокойствия, пришёл в пивной магазин ради простого «провести время вместе»? Что-то совсем не верится. Какие глобальные изменения за такой короткий срок! Подросток не выдержал и засмеялся. Боже-боже, как это мило! — Что смешного? — фиолетовоглазый мило надулся, вернее попытался надуться, и скрестил руки на груди. И только тогда длинноволосый понял, что кое-что изменилось. Если быть конкретным, то изменилась одежда: вместо рясы и прочей мутотни — вполне адекватная одежда. Чёрные зауженные брюки, подчёркивающие кости бёдер, тёмная водолазка, которая буквально рвала в клочья адекватное мышление высокорослого наблюдателя, потому что плотно прилегала к худощавому телу, светло-коричневое пальто… А что было ниже — загадка, Коля только мельком глянул, а затем стукнулся лбом о столешницу. — Коля? — Сил моих больше нет… — парень не знал, что чувствовать. Это было что-то абсолютно новое, странное, необычное. Он мог лишь смеяться: над собой, над миром, над госпожой Судьбой. — Сергей, — голубоглазый чуть повернул голову в сторону, чтобы посмотреть на работодателя. — Не против, если я слиняю до конца дня? Мужчина деловито посмотрел на часы и пожал плечами. Ну, одна смена уже точно отработана, да и завала быть не должно, так что почему бы и нет? Есенин повернулся к школьнику и кивнул, разрешая уйти. Честно говоря, он бы и сам хотел закрыть заведение к чёртовой матери прямо сейчас, в самой середине рабочего дня, а потом подняться в квартиру и завалиться спать, но работа — это работа, жить в достатке-то хочется. Гоголь моментально скидывает с себя рабочий фартук и выходит к «приятелю», теперь имея возможность рассмотреть того с головы до пяточек. Любитель книг даже делает усилие, чтобы не закусить губу от удовлетворения. Благо, у него получается. — Классно выглядишь, — Коля делает комплимент от всего своего невинного сердца, улыбается ярко-ярко и долго соображает, что обычно делают дальше в подобных ситуациях. Ни одного адекватного алгоритма действий в голове не нашлось, потому что о подобных ситуациях парень ни разу не слышал, хоть и смотрел мелодрамы, поэтому пришлось импровизировать. — Ну-с, пойдём? Парни неспешно вышли на улицу, и светловолосый впервые за несколько дней вдохнул свежий воздух. Ему даже в каком-то смысле полегчало; мозги проветрились, что ли. Всё небо в тучах, ветер довольно холодный и заставляет ёжиться, листья всё ещё падают с деревьев, хотя, казалось бы, сколько можно? Фёдор внимательно наблюдал за оппонентом. Изучал поведение, привычки, особенности. И всё никак не мог понять. Гоголь на первый взгляд самый обычный, невзрачный даже. Парень как парень, ну что в нём такого? А что-то «такое» определённо было: Достоевский чувствовал это, хоть и не понимал, что именно. Очередная загадка, которую надо решить? Но люди — не задачки, их нельзя так просто понять. И всё же… Как только тёмноволосый начинал думать, что понимает своего собеседника, как тот сразу же выкидывает новый фокус. Мысли гения путаются, словно какая-то пряжа, и ответ уходит всё дальше и дальше. Замкнутый круг. — Ты странный, — шумно выдыхает парень, поправляя рукава пальто. — Я никак не могу понять, о чём же таком ты думаешь. — А ты не пробовал сначала понять самого себя? — усмехается в ответ голубоглазый, рассматривая людей, идущих вдалеке. Очередная парочка, отправившаяся на свидание. Почему он так решил? Да потому что влюбленные вошли в дорогой ресторан. — Ты и других не очень-то хорошо понимаешь… — Не понял. — Люди не так просты, как ты думаешь, — блондин переводит взгляд на визави. Глаза серьёзные, без чертей и весёлых огоньков. До дрожи. — Сейчас ты видишь лишь поверхность — то, что человек позволяет себе показывать окружающим. Но ты не можешь видеть настоящие чувства, потому что не понимаешь эмоций. Пойми себя и то, что ты чувствуешь, потом придёт понимание окружающих. И тогда мир покорится тебе. — Не ожидал от тебя дельного совета, — сын священника хмыкнул и, убрав руки в карманы, побрёл вниз по улице. — Ты либо гений, либо сумасшедший. — Гениальность граничит с безумием, — пожимает плечами школьник, направляясь следом. На это худощавый и рассчитывал? Что Коля пойдёт за ним в любом направлении? Что ж, переиграть такого оппонента будет трудновато. — Так чего ты от меня хотел? Я работаю, так-то. — Ничего, — равнодушно, как и всегда, ответил Достоевский. Его собеседник к такому уже привык, а потому особо не удивился холодному тону. Только вот он не такой холодный, как при первой встрече. — Кстати, раз уж ты упомянул это твоё занятие. Зачем ты работаешь? — Странный вопрос. Ради денег. Некоторое время они шагали молча. Проскальзывали мимо спешащих людей, перебегали дорогу прямо перед машинами, но в абсолютной тишине, с какого-то молчаливого согласия. Они просто брали и делали, особо не раздумывая. Фёдор остановился у одного из кафе. Высокорослый его никогда не видел, а потому посмотрел на вывеску. Так, а это что за фигня? «Литературное кафе, церковная обстановка»? Это, должно быть, шутка такая? С каких пор такие заведения разрешены? — Позволь спросить, литературное — потому что там везде Библия? — эспер нервно хохотнул. Он, вообще-то, не особый фанат религии. Гуляет с почти что монашкой, конечно, но верить в Бога? — Иначе распиарить христианство нельзя было? — Тихо, — шикнул фиолетовоглазый, хмурясь. Да, он тоже не в восторге от перспективы слушать о Боге даже в свободное время, когда он с таким трудом упросил отца отпустить его на пару часиков побродить по городу. Да, ему тоже не нравится пользоваться связями отца, хоть и в хороших целях. Но оно того стоит, это уж точно. — Отец заправляет этим местом. Там всё пропитано верой в Бога, это правда, но зато мы сможем бесплатно поесть, — теперь его очередь быть серьёзным. — За мной должок за тот чудесный день. И, раз уж я упомянул это, — брюнет приблизился к оппоненту, спокойно, но холодно глядя тому в глаза, — что с твоей ногой, Николай? А тот самый Николай нервно сглатывает, отводя взгляд в сторону и заводя руки за спину. Ву-у-упс, как разошёлся, даже обращение страшное использовал. Убивать готов, что ли? Страшно. И вообще, неужели это так заметно? Впрочем, на что он надеялся, пытаясь скрыть такую очевидную вещь от столь внимательного подростка? Дело в том, что после путешествия с крыши на землю у Гоголя были определённого вида проблемы. Если быть конкретным — всё тело ещё неделю ужасно болело, вероятно, от удара после поимки Фёдора, и это мешало заниматься физкультурой. Так же от не совсем удачного прыжка на ветку дерева у парня до сих пор осталась нога. Не поймите неправильно, нога как нога, но в тот раз блондин её очень досадно подвернул, да так, что та всё ещё не вернулась в адекватное состояние. Так что голубоглазый слегка прихрамывал; едва заметно, конечно, но от Достоевского такое не скроешь. — А я ведь тогда переживал за тебя, — раздосадованно произнёс тёмноволосый, тяжело вздыхая и отходя назад. — Надо было сказать, что ты придурок. И не прыгать. — Сидеть у меня на крыше до посинения? — эспер повысил тон голоса, парируя с оппонентом. — Пока не замёрзнешь? Или остаться с ночёвкой, чтобы получить люлей от твоего папочки? — Да хоть бы и так! — худощавый не сдержался и тоже сорвался на крик. Голубоглазый даже как-то прифигел от такого поворота событий. — Всяко лучше, чем причинять тебе боль, Коля! Школьник впал в ступор, мысленно отмечая в списке дел галочку напротив «Довести дражайшего друга до истерики». Это, конечно, круто, проявление эмоций и всё такое, но речь идёт о не самых приятных чувствах. А этого в жизни сына священника и так хватает. Из рассказа ясно. Гоголь даже не успевает сообразить, каким образом он обнял визави. Это просто случилось, он просто положил голову на чужое плечо, просто прикрыл глаза и просто шептал что-то тихое, невнятное, но успокаивающее. А Достоевский просто не оттолкнул, просто успокоился и просто молчал, вслушиваясь в слова собеседника. — Но тебе же тоже досталось, когда мы решили сыграть втроём, забыл, что ли? — длинноволосый приоткрыл глаза, поглаживая тёмную макушку правой рукой. — Ты даже ходить толком не мог, хромал даже сильнее, чем я сейчас. Так что мы квиты. И вообще, почему тебя это беспокоит? Я прекрасно провёл с тобой время и ни о чём не жалею, — парень отстраняется, мягко улыбаясь. — Так что прекращай. Брюнет смотрел себе под ноги, на асфальт, осмысливая всё сказанное и понимая, что чем-то этот асфальт напоминает самого Фёдора. Такой же бесполезный и никчёмный, делает хуже природе и не даёт ничего взамен. И существует просто потому, что кому-то это нужно, кому-то это выгодно. Маловажная часть людского мира, отравляющего планете жизнь. Асфальт не имеет мыслей, чувств, эмоций, мнения. Он просто существует. Так же и фиолетовоглазый. По мнению окружающих, он не должен иметь своей позиции, всё, что ему дозволено — подчиняться системе и молчать в тряпочку. И, знаете?, плевать на это всё с колокольни собора. Пусть так оно и будет, пусть всё вокруг кажется бесполезным и глупым, чертовски — о боже, Достоевский думает об этом слове — неправильным. Пускай. Этому миру смысл и не нужен, а Фёдор станет полезным потом, когда вырвется из родительских оков и пойдёт по своему собственному пути. Гении, переворачивающие мир, рождаются так. — Спасибо, Коля. Твоё мнение я действительно ценю, — спустя довольно длинную паузу произнёс низкорослый, незаметно для оппонента легонько улыбаясь. — Не против, если мы всё же зайдём внутрь? — он кивнул на дверь, ведущую в кафе. — А может не надо? — проскулил Гоголь, вздыхая снова и снова. — Я не хочу, ты не хочешь, а нас уже ждут другие кафешки… Ну Федь, правда, ну его в болото. Вообще можем никуда не ходить и просто по улице шататься, мы же всё равно вдвоём. Достоевский мысленно закатил глаза. — Хорошо, раз ты так сильно не хочешь, то давай просто погуляем. Но куда мы направимся? — брюнет внимательно посмотрел собеседнику в глаза. — В парк? — голубоглазый щёлкнул пальцами и, в качестве согласия, направил указательный на визави. — Всё ясно, парк так парк. Парков в городе было очень много — целый один. Да и в нём как в таковом не было необходимости, потому что под рукой есть настоящий лес, так что с озеленением проблем нет. Но всё же парк есть, да ещё и какой: с крутыми дорожками, прудом и с настоящей оранжереей. За ней обычно ухаживают студенты местного экологического колледжа, наличию которого удивляешься даже больше, чем снегу в середине сентября. А ещё внутри застеклённого здания живёт попугай Рома, и, чёрт возьми, отпустите бедняжку на свободу, он уже заколебался развлекать людей. Как шут какой-то, ей богу. — Кстати, Федь, — парни медленно шли по дорожке вдоль цветника. Половина растений уже отцвели, но были и те, что ещё раскрывали свои бутоны по утрам. В общем и целом, парк выглядел уныло: осень, кривые деревья практически без листвы, пустынное озеро, пожелтевшая трава. Тут и летом мало кто ходит, все предпочитают лес, а сейчас так вообще пустота тотальная. — Когда у тебя день рождения? Одиннадцатого ноября, через неделю с небольшим, верно? — Да, — брюнет вновь казался спокойным и холодным, хотя пять минут назад без капли застенчивости проявлял эмоции. Иногда Коле казалось, что его обманывают, а Достоевский на самом деле очень эмоциональный. Но потом он вновь становился отчуждённым и сомнения исчезали. — А откуда ты узнал? — От Кочерыжки, — максимально равнодушно выдаёт высокорослый и смотрит куда-то в сторону. Достать такую информацию можно только одним путём: путём унижения, боли, и прислуживания чёртовому Гончарову, который не имеет ни стыда, ни совести, ни тем более мозгов. У него напрочь сбит моральный компас, так что три дня Иван тупо измывался над бедным и несчастным Гоголем. Зато информацию последний всё-таки добыл. В подробности вдаваться не станем. — Кстати, как увидишь его, передай что-то в духе «Уважаемый Иван Гончаров, Вы редкостный мудак и олень. С наихудшими пожеланиями, Николай Г.» Или скажи это от себя, я не возражаю. Нет, не так. Я буду только за. — Коля, — осуждающе протянул фиолетовоглазый, и где-то на этом моменте тот, кого звали, мысленно умер. Странное ощущение, которое он испытывает, когда Достоевский называл его по имени, не даёт покоя. И ведь не просто «Николай», а короткое «Коля». И ещё эти мимолётные, едва уловимые улыбки. Да, голубоглазый видит всё. Впрочем, лучше бы не видел, потому что с каждым днём Гоголю всё хуже и хуже. — Кстати, а зачем тебе это? Длинноволосый ускоряет шаг, опережая собеседника, расставляет руки в стороны и поднимает голову к серому небу. Не очень аккуратно крутится на носочках, тем самым поворачиваясь к «приятелю», и лукаво улыбается, теперь уже напоминая привычного себя — весёлого и беззаботного. Рукава тонкой светло-зелёной рубашки перестали закрывать запястья, так что фиолетовоглазый мог наблюдать небольшие шрамы и порезы примерно недельной давности, осознавая, что одарённый напротив совершенно точно одет не по погоде. Голубоглазый ещё какое-то время молча улыбается, прикрыв глаза, а затем, совершенно неожиданно для визави, произносит: — Не хочешь со мной сбежать? Худощавый молчит; даже для Коли очевидно, что он шокирован. И это правда. Большинство мыслей просто вылетело из головы, осталась одна-единственная: «Как мне ответить?» Достоевский ищет подвох. Тайный смысл, истинные чувства, да хоть что-нибудь, потому что сам он уже ничего не понимает. Ищет снова и снова, ничего не находит и наконец-то сдаётся, принимая поражение. Коля победил. Этому странному парню удалось переиграть местного гения, удивительно. — Ты больной, Коль, — брюнет тихо смеётся. — Каков твой план? — Одиннадцатое ноября — суббота, — начал вещать Гоголь, оживившись. — Я тогда выйду в школу, но это не проблема. Предлагаю смотаться в Москву прям утром. Я уже проверил билеты — в три утра автобус отходит отсюда, в шесть с лишним прибывает к пункту назначения — Павелецкому вокзалу. А оттуда уже начнётся наше маленькое путешествие длиной в один день, — блондин широко улыбнулся. На разработку плана он потратил чёртову неделю; ни отдыха, ни развлечений — лишь изучение местности и составление маршрута. Это стоило просто колоссальных усилий. — Ну, что скажешь? Готов нарушить правила твоего любимого папочки? Достоевский тихо смеялся. Невероятно, что же этот непутёвый подросток задумал, послушайте только! Это же надо! Забивать такой ерундой свои мозги и заботиться о другом, малознакомом человеке, когда у тебя самого вагон и маленькая тележка проблем. Что же это за степень безрассудства и отчаяния, когда ты находишь себе новые проблемы по своей воле? Смех становился всё громче и громче, со временем начиная напоминать истерику. В общем, оно так и было. Фёдор смеялся, а по его бледным щекам текли слёзы. Высокорослый растерянно хлопал глазами, не понимая, что происходит. Гоголь сказал что-то не то? Почему тёмноволосый плачет? Его это задело? — Федь, я… — Я в деле, — сын священника в конце-концов успокаивается. Голубоглазый подходит к нему и утирает слёзы, видимо, не совсем понимая смысл сказанных оппонентом слов. Последний, в общем и целом, не против. — Слышишь, Коля? Я согласен, — до длинноволосого наконец доходит. Он улыбается. — Но ты будешь в школе. Это не должно повлиять на твои оценки. Получишь хотя бы одну оценку ниже четвёрки за дни учёбы — всё отменяется, понял? Школьник кивает. — По рукам.***
Коля ненавидит тесты по биологии. Учительница будто специально пытается его завалить, даёт работы по трём параграфам за раз и потом смотрит так гаденько и ехидно, будто бы перед ней сидят цирковые собачки. И все на коротком поводке. Да ладно ещё параграфы были бы простыми, в две страницы, так нет же: норма по количеству терминов — десять, описания — минимум три абзаца и, конечно же, картинки и обозначения на них нужно помнить наизусть. Коля ненавидит тесты по биологии. Не потому, что этот предмет сложный и бесполезный в большинстве случаев, а потому, что он уже неделю зубрит эти разнесчастные три параграфа в надежде сдать на четвёрку. И не дай Боже будет тройка! За такие мучения и старание вообще полагается сразу шестёрка — что уж мелочиться? Коля ненавидит тесты по биологии. Ох, он уже говорил об этом? Дважды? Скажет и третий, и десятый, и миллионный раз. Школьник смотрит на разнесчастные листы формата А4, на которых мелким шрифтом напечатаны вопросы, и проклинает не только биологичку, но и всю школу поголовно. «Какая часть дыхательного пути отмечена на рисунке цифрой два?» Гоголь уверенно обводит в кружок четвёртый ответ. «Сопоставьте…» Боже, да за что всё это? Урок заканчивается, заканчивается и тест. Звенит звонок, и светловолосый поднимается с места, сжимая в руке листки с заданиями. Он идёт к учительнице и нервно кладёт работу на её стол, произнося тихое «До свидания». Возвращается на место, собирает рюкзак и молча направляется в коридор. И только там, опираясь спиной о стену, понимает, насколько всё плохо. Боже, все ученики станут верующими, только подари Коленьке Гоголю четвёрку. — Что, наш местный Клоун, сбежавший из цирка, с треском провалился? — следом в коридор выходит, вернее вылетает, ехидно улыбающийся Иван. Следующий его полёт, вероятно, будет в окно, уж голубоглазый устроит. — А кого-то ждут проблемы… — О да, я даже знаю, кого, Кочерга разнесчастная, — эспер скалится, сжимая руки в кулаки. Но в драку лезть не собирается: сегодня четверг, и, если повезёт, уже через день с небольшим он отправится в долгожданную поездку с Федей. А тот синяки не одобрит. — Не строй из себя черти что, я же знаю, что ты тоже в биологии плаваешь. Единственное, в чём тебе повезло — замечательный друг, который может тебя подтянуть. Без него ты ничто. — Опять петухи сцепились из-за курицы, — к ним подошёл Пушкин. Он протянул знакомым леденцы, и те с радостью их приняли. Гоголь всё никак не мог понять, почему Сашка так легко подружился с белобрысым. Нет, ну правда, они поговорили разок, а потом всюду друг за другом ходили. Но, спасибо пухлому, отношения между длинноволосыми эсперами стали менее напряжёнными. — Ну, и как прошло? Сильно сложно? — Я не уверен в восемнадцатом вопросе, — тяжко вздохнул блондин, поправляя косу. Он впервые за три недели её заплёл, теперь ходит и волнуется. — И ещё в парочке, но этот совсем адский. — Вынужден с этим согласиться, — Гончаров тоже раздосадованно вздыхает, даже удивительно. — Мы этого не проходили, точно говорю. И господин о таком не говорил. Не по теме, наверное. — Ладно, фиг с ним, — отмахнулся голубоглазый, направляясь к лестнице. Ему уже надоело изводить себе нервы этой чёртовой биологией. Отстрелялись и всё, забыли. — Пошлите, это был последний урок.***
Утром парень не хотел вставать. Идти в школу, когда первым уроком — чёртова биология? Вот уж нет, увольте. Есть вещи намного занятнее и интереснее. И всё же высокорослый пошёл, потому что если бы он решил на полном серьёзе прогулять, то об этом узнал бы Иван, они ж одноклассники, а через него и Достоевский. Голубоглазый приложил слишком много усилий для того, чтобы план исполнился, и обломаться в самом конце — худший из возможных вариантов. Поэтому одарённый зашёл в класс, спокойно разложился, спокойно запихнул рюкзак под парту, спокойно отвесил леща своему непутёвому белобрысому соседу, спокойно дождался звонка и спокойно начал ждать результатов теста. Конечно, всё это называется «спокойным» только самим Колей, потому что со стороны он выглядел минимум нервным, максимум — чокнутым. Но его же можно понять, верно? Учительница, будто бы специально, раздавала листки с заданием чертовски медленно, при этом ещё комментировала каждую работу. Да как! Начинала с ошибок, а заканчивала малейшими изъянами почерка. Просто мрак. «Гавриленко… Три. Много грязи, ошибок. Особенно под конец. Что, сил прочитать параграф до конца не хватило, а?» Боже, когда же это закончится, как же хочется домой. Залезть под одеяло и больше не вылезать. И умереть прямо под ним. Молодым, лет в шестнадцать. Да, было бы шикарно. «Морозов… Два. Вообще ничего не сделал, только фамилию, имя и класс написал. Хоть бы по считалочке решал! Позор. Тунеядцы, ничего делать не хотят! Кем работать будете? Дворниками? Ну-ну, у нас таких полно!» А если умереть под одеялом, то ничего такого не будет. Ни ответственности, ни будущего, ни проблем. Это вообще никак. Ни хорошо, ни плохо. Тебя просто нет. И выбирать ничего не придётся. «Мосеева… Пять. Идеальная работа, даже не придраться. Так держать!» К сожалению для мира, блондин умирать не собирается. — Гоголь… — биологичка опять специально тянет, подросток успевает схватить десяток сердечных приступов. Ну всё, можно говорить миру «Пока-пока». Сейчас эта женщина объявит на весь класс тройку и всё, конец, гейм овер, заказывайте гроб и песнопение в субботу. И чтоб Фёдор Д. лично пел главную партию! — Хм… Четыре, — чего она сказала? Повторите-ка, — Удивительно. Работа неплохая, пять баллов до пятёрки не хватило. Вы сотворили чудо, Николай. Неужто сегодня пойдёт снег? — Вау, — Гончаров заинтересованно глянул в листок соседа и даже присвистнул. — Ну ты даёшь, чудила. Кто бы мог подумать, что ты потянешь. И правда чудо, — парень протянул руку для пожатия. — Моё уважение, Николай. Поздравляю. — Не представляешь, Кочерга, я тоже в полнейшем ахуе от происходящего, — одарённый жмёт чужую руку. Он смог, он сдержал обещание! Никаких троек, никаких двоек. А это значит, что брюнет теперь не выкрутится, у него нет шансов! Это стопроцентная победа! — Ой, слушай, не говори об этом Фёдору, а то он мне все мозги в кашу превратит своими лекциями о грязнословии… — С тебя сувенир. — По рукам. После уроков школьник чуть ли не бежал домой. Он спешил, перескакивал через ступеньки, перелезал через заборы и вообще шёл напрямик, не беспокоясь за одежду. Чуть ли не сбивал прохожих, но сразу же извинялся — он воспитанный мальчик, в конце-то концов. Ещё залетел в магазин по дороге: докупить всякую полезную мелочь и еду. И только потом спокойно добрался до дома. Всё было готово к отъезду. Коля аккуратно сложил необходимые вещи в большой новенький рюкзак, который позаимствовал у Сергея на время путешествия, приготовил две пары одежды, на всякий пожарный, как говорится, завёл будильник на два ночи, чтобы точно не прозевать. Только убедившись, что всё готово, Гоголь позволил себе выйти из дома. На улице постепенно темнело, ветра не было, туч тоже. Спокойно, тихо… Удивительно. Теперь можно особо не спешить. И всё же длинноволосого что-то беспокоило. Волнение перед таким опасным поступком? Или сладостное ожидание? Даже сам парень толком не понимал. Он знал только одно: ему и Фёдору за это прилетит. И нехило. Всё же они планируют обвести вокруг пальца самого Михаила, а с ним шутки плохи — по одному виду понятно. Только вот кого такое остановит? Точно не Колю, у него инстинкт самосохранения напрочь отбит, судя по всему. Подросток шёл вверх по улице и думал о своём. А всё ли получится? Вдруг их поймают? Или Достоевский не сможет сбежать? Нет, нет, конечно нет. Всё пройдёт как по маслу, иначе блондин возьмёт ситуацию в свои руки. У него же есть способность, чего трястись? Не верится, что они пойдут на это. Да и знают о путешествии всего пять людей: Есенин, Пушкин, Гончаров и сами «беглецы». Первый шаг на пути к полной свободе. Первый и самый ответственный. Одарённый прошёл мимо пивного магазина, мимо дома бабушки Гончарова, мимо парка. Все эти места, весь город пробуждали воспоминания, счастливые и печальные, и парню даже стало грустно, что странно. Он же не уезжает навсегда и вернётся очень быстро, тогда почему сейчас так тяжело? — Что, уже скучать начинаешь, Коля? — чей-то холодный голос выдернул из размышлений. Голубоглазый, конечно же, знает, кому он принадлежит. — Тебя можно понять, это твой дом, здесь ты родился и вырос. Уверен, что готов уехать, хоть и на день? — Конечно готов, какой глупый вопрос, — он усмехнулся, глядя прямо собеседнику в глаза. — А ты? Что ты чувствуешь? Тебе же предстоит возвращение домой, Федя. — Ничего, — брюнет пожал плечами. Не врал; по глазам видно. Гоголь расстроился, ведь предположительная реакция была совсем иной, но Достоевский — не Достоевский, если не будет холодным и отстранённым. — Я не так давно оттуда уехал, да и я ничего особенного в Москве не видел. Помнишь? Я заперт с самого рождения. — Не сегодня. Не сейчас. Не теперь, — светловолосый по обыкновению своему улыбнулся. Эта улыбка, как и всегда, вызывала у фиолетовоглазого тотальное недопонимание и… что-то ещё. Что-то непонятное и странное, впрочем, как и все другие эмоции. К такому нужно привыкнуть. — С завтрашнего дня ты свободен. Или уже передумал, а? — Нет, я всё ещё в деле, — отрицательно мотнул головой брюнет, с вызовом глядя на визави. Ему интересно. Интересно, чем всё это закончится, что получится в итоге, к чему они придут. Будет ли это разочарование? Или то счастье? Никто не знает, и этим человеческие судьбы прекрасны. — Сам-то не струсил ещё? — Неа! — Вот и чудесно. — Тогда… Последняя вещь, — эспер выглядел серьёзным. Очень серьёзным. Даже хмурым. — Гончаров тебе доложил о моих оценках? Достоевский хохотнул. — Ох, конечно. — Тогда… Завтра. На остановке. — Конечно, — гений кивнул, направляясь домой. — Не опаздывай, Коля.