***
Два часа ночи. Блондин перепроверяет вещи в рюкзаке по ранее составленному списку в двадцатый, это ещё округляя в меньшую сторону, раз. Рация молчит, где-то в ванной тихо капает вода, в окошко светит луна, а звёзд почти не видно из-за облаков. Парень нервничает. Ему вроде бы и хочется уехать, вроде бы хочется узнать что-то новое, но так страшно сделать лишний шаг, страшно, что какая-то часть плана пойдёт не так, как ожидалось, страшно, что Феде не понравится, страшно, что они перестанут общаться и… Ну, честно говоря, насчёт последних пунктов есть некоторые сомнения, всё же Гоголь не знает причин, по которым темноволосый решил общаться с кем-то в роде Коли. То был интерес? Или он увидел в голубоглазом родственную душу? Или за этим стоит злой умысел? Нет, вряд ли. Вообще, кто может знать? Подросток садится на пол и достаёт из-под кровати маленькое ручное зеркальце. Следом в руках появляется тушь. Слегка дрожащие руки неспешно выводят на лице искусственный шрам, затем парень всё это дело стирает, потому что вышло мягко говоря криво, рисует заново, потом ещё раз, ещё, ещё… Пока не выйдет более-менее красиво. Конечно, настоящие шрамы редко бывают ровными, но Николай и не хочет делать точь-в-точь как в реальности. Затем школьник убирает своё сокровище обратно под кровать, собирает волосы в низкий хвост и поднимается с пола. Самое время выходить из дома. Первые шаги идеально продуманы: дома никого нет, отец шатается по барам и друзьям в поиске выпивки, плюсом сейчас ночь, он наверняка валяется в отрубе, как и все его знакомые-алкаши. Из-за позднего времени Достоевскому будет проще слинять, ведь его отец явно не будет допоздна читать молитвы, верно? Одна проблема — Фёдору нужно будет спуститься с башни (ну точно принцесса какая-то) и пройти через главный вход в церковь, а это всё же какой-никакой риск. Интересно, он возьмёт что-нибудь с собой? Вроде бы и нечего, ну, а вдруг? Голубоглазый спокойно преодолевает лестницу с рюкзаком на плечах, выходит на улицу и делает полный вдох. Морозный воздух слегка щекочет нос, но это даже приятно. Идти в темноте слегка непривычно, но скоро глаза привыкают, становится легче. Смотреть на ночное небо тоже приятно: ты один на улице, такой маленький-маленький, незаметный среди миллиона больших и ярких звёзд, которых, правда, всё ещё не видно, но не суть важно. Можно подумать о многих вещах, но, если честно, была только одна вещь, которая привлекала всё внимание и о которой думалось больше всего. Гоголь заявился на остановку первым. Фиолетовоглазого поблизости не наблюдалось, так что он терпеливо сел на скамейку, ожидая и автобус, и компаньона. Нужно будет ещё согласовать маршрут с самим Достоевским; эта поездка задумывается для него, для именинника. Для того, кто родной город почти не знает. А ещё нужно не впасть в ступор и поздравить дорогого друга с днём рождения, а то не очень красиво получится. А Коля, на секундочку, хоть и зовётся в некоторых кругах хулиганом, воспитание имеет приличное, да и забыть про чужой праздник, хорошо зная человека, низко даже для самых подлых преступников. Раздаются тихие шаги. Вернее шажки — осторожные, аккуратные, даже изящные в какой-то степени. Блондин поворачивает голову в сторону и смотрит на чужое запыхавшееся лицо, спутанные волосы и холодные глаза, которые при свете луны почему-то стали невероятно красивыми, блестят такими завораживающими искорками, словно зовут куда-то. Ах, верно, в Москву. Эспер подходит к другу и поправляет чужие волосы, маленькой расчёской укладывает пряди, и всё это с такой чёткостью и старательностью, что любая дама позавидует. Его оппонент в конечном счёте спокойно закрывает глаза, полностью доверяя Коленьке. Коленька таким жестом тронут. — Я припозднился? — с каким-то необычным интересом спрашивает брюнет. Для него это что-то новенькое, обычно эмоций не дождёшься, но сейчас… — Были некоторые сложности. Прости. — Нет, ничего, — Гоголь искренне улыбается, гладя ровесника по голове и вновь спутывая чужие волосы. — Ты ничуть не опоздал, даже раньше автобуса пришёл. Молодец. — Коля, — худощавый смерил светловолосого холодным взглядом. Тот сразу убрал руку, но улыбаться не перестал. — Тебе так нравятся мои волосы? Парень хотел что-то ответить, что-то важное и невинно-глупое, такое значимое, но не успел. К остановке подошёл автобус, так что ему пришлось заняться билетами: нащупать их в кармане, достать, показать водителю, убрать обратно. Проблем не возникло, одарённые спокойно прошли внутрь и заняли места, Достоевский — у окна, Гоголь — ближе к проходу. Они залипали в окно ещё какое-то время, наблюдали за спящими улицами, за фонарями вдали, за окнами, в которых отражалась луна, переглядывались, если замечали что-то забавное или необычное, но всё это было ровно до тех пор, пока транспорт не тронулся с места, направляясь к другому городу. Длинноволосый вдруг полез в рюкзак, доставая из него какой-то свёрток. — У меня для тебя кое-что есть, — подросток вручил это нечто Фёдору и, улыбнувшись ярко-ярко, продолжил. — С днём рождения! Им двоим не с кем праздновать. Их последние дни рождения проходили в одиночестве, без всяких песнопений, без веселья или радости, в окружении безразличных людей. Гоголь понимал, что они мало знакомы, что виделись буквально три раза, что они не знакомы с детства или что-то такое, они друг другу почти что никто. И всё же люди, с которыми голубоглазый повстречался буквально недавно, дали ему надежду и желание не жить в одиночестве, а веселиться и делать то, что душе угодно. И одарённый хотел донести эту простую мысль до Достоевского. Не важно, что думают другие. Не важно, чего они ждут от тебя, чего требуют. Разве это имеет значение? Если хочешь что-нибудь сделать — вперёд! Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на ерунду. Вперёд, живи на полную катушку! — Может, это не самый хороший подарок, но я подумал о тебе, когда его увидел… — Коля замялся, наблюдая, как оппонент развязывает бант и разрывает упаковочную обёртку. — Надеюсь, тебе понравится. Тонкие руки слегка тряслись. Достоевский впервые чётко понимал, что испытывает нетерпение и волнение, впервые осознавал, что способен на эмоции. У него вообще многое происходит в первый раз: первый настоящий друг, первый побег, первый в жизни подарок. Дома, в семейном кругу, фиолетовоглазый никогда не праздновал свой день рождения. То ли родители считали это пустой тратой денег и времени, то ли праздновать день, когда ты появился на свет — «неуважение к Богу». Такими глупыми отговорками можно оправдать вообще любое действие. Брюнет, честное слово, устал. Устал от кучи правил, устал быть паинькой и не получать от этого никаких плюсов, разве что плюсиков в карму. Да на кой-фиг они ему вообще сдались, эти плюсики в карму? Ты страдаешь всю свою недолгую жизнь, хоть ты и прожил всего пятнадцать лет, пашешь, лезешь из кожи вон, а всё ради чего? Ради благой цели? А стоит ли оно того? В конце концов, Фёдор отказываться от счастья не готов. Может быть, в далёком будущем, он сможет пойти на такое, но сейчас, будучи подростком, так хочется узнать, что же такое эмоции, что же такое обычное человеческое счастье, так хочется просто жить и никуда не спешить, наслаждаясь моментом. — Ох… — парень держит в руках красивый фиолетовый шарф крупной вязки. Он мягкий и тёплый, от него не хочется отрываться. Коля укутывает именинника в подарок и едва сдерживает смех. Эспер в вещичке почти утопает, видны только глаза. — Спасибо, это… Первый подарок в моей жизни… — на ресницах блестят слёзы, маленькие и хрупкие. — Эй, ты плачешь от счастья? — высокорослый держит Федю за руку, тепло улыбаясь. Как мило, что такую сторону гения видит только он. — Это только начало. У меня ещё столько сюрпризов!***
Парни заснули незаметно. Оба мало, вернее почти что никак, поспали перед путешествием, а силы откуда-то брать надо. Нервы тоже сыграли свою роль: Коля не вылезал из учебников целую неделю, переволновался перед тестом, на тесте, после теста… У Феди в этом плане всё гораздо проще, тесты ему не грозили, халявщик чёртов, да и волноваться ему не свойственно. И всё же он устал. Проснулись только под утро. Почти шесть утра, Гоголь лениво потягивается, осматриваясь. Помимо них в автобус зашли ещё несколько человек, но уже у других населённых пунктов. Все они то ли спят, то ли просто отдыхают — молчат и не шевелятся, коротко говоря. Достоевский тоже спит, обняв себя, он весь сжался, будто бы ему холодно. Ах, наверное, так и есть. Светловолосый стягивает с себя пальто и накидывает на друга, позволяя себе улыбнуться, пока тот не видит. Затем парень смотрит в окно: пустое поле с одной лишь землёй, у самой дороги растёт пожелтевшая трава, а вдали виднеется лесопосадка. Деревья почти без листвы, одни только ели и сосны стоят красивые. Светает. Солнце медленно поднимается на небо, первые лучи окрасили небо в светло-голубой с примесью оранжевого. Поразительное зрелище. Конечно, эспер много раз встречал закаты и рассветы, но все они не похожи на этот. Все предыдущие были в городе, хоть и не в самом шумном, многие краски затерялись среди домов, но этот, этот рассвет другой, его встречают в свободном пространстве, в путешествии, он и ощущается иначе — бодрящий, заряжающий энергией, реальный. — Красиво, — в полусонном состоянии лепечет брюнет, потирая своим худым кулачком глаза. Высокорослый переводит на него удивлённый взгляд. Минуту назад спал, а теперь проснулся? — Доброе утро, Коля. Знаешь, тебе чертовски идут лучи солнца. Гоголь немного потерялся. Его мысли спутались, все слова улетучились, но эту фразу он запомнил. — Доброе утро, Феденька, — радостно прошептал подросток, глуповато улыбаясь. Слова резко приходят в голову, словно муза, и он ляпает, не подумав: — Знаешь Салтыкова-Щедрина? Это такой современный писатель. — Ну? — Он родился посередине Салтыкова, — он кивает на окно, за которым мелькает знак этого села, — И Щедрина. Достоевский не выдерживает и тихо смеётся. Блондин, если честно, не знает, радоваться ему или печалиться. Слишком много эмоций в собеседнике, это так странно и непривычно, словно снег в июле. Но это же хорошо, верно? Гений наконец познаёт что-то кроме науки, наконец становится живым. Но, если посмотреть на это немного под другим углом, получается, что Гоголь сломал спутника? О нет. — Какой бред, Коль. Ужасно. Через двадцать с небольшим минут они прибывают к Павелецкому вокзалу. Неспешно собираются и выходят на свежий воздух. Стало немного теплее, солнце полностью показалось, на улице уже ходят люди. Всё же столица отличается от их маленького города! Здесь день начинается раньше, воздух какой-то другой и, конечно же, атмосфера. Голубоглазый смотрит в ежедневник, в котором он подробно описал маршрут путешествия, вплоть до всяких мелочей. — Куда дальше? — спрашивает фиолетовоглазый, осматриваясь. Он в восторге. Город такой знакомый, но далёкий и странный одновременно. Кажется, что эти постройки он видел из окна когда-то давно, но стоит приглядеться, и всё становится незнакомым и новым. Такое странное ощущение. — Метро, да? Оно как раз работает уже. — Верно, — согласно кивает Коля, закрывая записную книжку. — Но сначала надо купить билеты на тебя и на меня, это не очень долго, — пауза. — Знаешь дорогу? — отрицательный кивок. — Так и думал, — эспер протягивает руку и улыбается. — Лучше взяться за руки, чтобы не потеряться. Хорошо? Здания вокруг сильно отличаются от того, что можно увидеть в их городке. Они масштабнее, шире, этажей гораздо больше, часто можно встретить украшения. Архитектура здесь явно развита лучше, оно и понятно — столица. Дороги тоже другие: ровные, гладкие, целые, шаги звучат по-другому, так что приходится немного привыкать. В метро всё тоже чудно: в переходах кое-где встречаются магазинчики, а вот тут, за углом, стоит автомат с напитками. Касса находится легко и просто благодаря табличкам, с билетами-карточками тоже проблем не возникает. Гоголь даже позволяет себе облегчённо выдохнуть: пока что всё идёт гладко. Парни выходят на платформу и терпеливо ждут прибытия поезда, если так можно выразиться. Светловолосый вновь перечитывает свои записи, Федя запоминает станцию в мельчайших подробностях, поворачивает голову туда-сюда и редко моргает, остальные люди сонно бредут вдоль жёлтой линии или сидят на скамейках. Наконец, транспорт прибывает, и «путешественники» заходят внутрь, занимая места. — Мы сейчас куда? — спрашивает Достоевский, явно не ознакомленный с маршрутом. «Осторожно, двери закрываются», — произносит голос, двери действительно закрываются и сооружение отправляется в путь. Голубоглазый решил не портить сюрприз раньше времени, а потому ничего не рассказал. — На Красную площадь, — спокойно отвечает одарённый, поворачиваясь к собеседнику. — Это первый и основной пункт назначения для туристов. Нам до неё две станции по зелёной ветке. Одарённые терпеливо ждут своей остановки и выходят только на Театральной. Длинноволосый хватает спутника за руку и, ловко маневрируя между случайными прохожими, пробирается к выходу. Для брюнета такие фокусы слишком сложны, но он выкручивается, стараясь поспевать за Николаем. Выходит, конечно, так себе, но приходится. Они быстро оказываются у выхода, а затем и на поверхности; фиолетовоглазый щурится от солнца, не имея возможности рассмотреть улицу, на которой они оказались, ощущает на щеках прохладный ветерок, делает рваный вдох и резко тянет высокорослого товарища назад. Тому волей-неволей приходится остановиться. — Куда ты так торопишься? — холодно произносит сын священника, стараясь восстановить дыхание. Он запыхался, шарф съехал вправо, волосы в разные стороны и совсем нет сил на бег. — Ещё утро, у нас полно времени, прекращай уже свой забег. — Прости-прости, в Москве так много мест, которые я хочу тебе показать, не могу удержаться, — Гоголь помогает визави поправить одежду и причёску, его руки слегка дрожат от адреналина и бега в целом, хочется пробежать весь мир, но, если совсем-совсем честно, он тоже устал. Пара часов сна не дают достаточного количества сил для путешествия, а если ещё учитывать отсутствие завтрака… — Под конец дня ты поймёшь, что не так уж много времени у нас, зато пунктов в плане — куча, — парень тяжело вздыхает, немного отходя назад. — На сегодня я запланировал всего три места, два из них — парки, многое нужно обойти, плюсом придётся сделать пару остановок, на перекус например, просто отдохнуть… А ещё нам надо успеть на автобус. Не так уж легко, а? Темноволосый вынужден согласиться. Парень даже примерно не догадывается, сколько всего можно увидеть в его родном городе, он вообще словно чужой здесь — практически ничего не знает, ни мест, ни дорог, он даже не в курсе, на какой улице жила семья Достоевских. Он в непонятках, и если бы здесь не было Коли, который чудесно подготовился ко всем трудностям путешествий и всё продумал, эспер бы просто потерялся. Они медленно дошли до Красной площади. Это, пожалуй, единственный пункт в плане, о котором худощавому хоть что-то известно: вот, пожалуйста, Исторический музей, виднеется верхушка ГУМа… Парни идут вперёд по непривычной им дороге, смотрят по сторонам и наслаждаются красивыми постройками. Впереди видно храм Василия Блаженного — великолепный шатровый собор, разноцветные купола которого красиво блестят под лучами солнца. Перед строением возведён памятник Минину и Пожарскому. — Строительство началось в 1555 году, закончилось в 1561. Типичное шатровое зодчество, — голубоглазый покосился на спутника, который вдруг решил продемонстрировать свои знания. — Храм охраняется государством. — Откуда ты это знаешь? — Отец, — темноволосый пожимает плечами, мол «ничего удивительного». — Я знаю кое-что о церквях, храмах и религии в целом, но остальное для меня загадка. Знаешь, никогда не планировал быть историком или водить туристов по Москве, не моё это, — парень лезет во внутренний карман своего светлого плаща и достаёт из него маленький серебристый фотоаппарат, который раньше не демонстрировал Гоголю. — Сфоткаемся? Высокорослый озадаченно моргает глазами, на его лице можно спокойно прочитать десяток дельных и не очень вопросов, что Фёдор успевает сделать за секунду, только вот одарённый, не дожидаясь подготовленных для него ответов, сразу произносит, правда только один из всего списка, вопрос вслух. — Ты стащил из дома фотик? — Фу, как грубо звучит, — Достоевский наигранно морщится от такого обращения, кажется, он и отвечать-то не собирается, но нет. — Позаимствовал на день. Ты же хочешь сувенир, да? — Больной ты, Федь. — Ты не лучше. Фиолетовоглазый подходит к молодой туристке и вежливо просит их сфотографировать. Она согласно кивает и даёт инструкции, пока гений возвращается на место. На первой получившейся фотографии Коля широко улыбается и показывает пальцами знак «V» или «галочку», а худощавый просто одаривает мир слабой улыбкой, правда, только на секунду, а после щелчка затвора снова становится ледяной глыбой. Он обращается к оппоненту и просит убрать руки, на что тот заходит со спины, обнимает товарища за плечи и, положив подбородок на чужую макушку, вновь улыбается. Достоевский выглядит растерянным. Второй щелчок затвора. Одарённый начинает проклинать этот мир, когда Гоголь забирает из рук девушки с голубой чёлкой камеру. Ни одного адекватного и «правильного» снимка они так и не сделали — кто знает, может, оно и к лучшему, ведь это дружеская поездка, почему бы не подурачиться? Но почему-то от таких мелочей парень зарывается в шарф, его уши красные и словно горят, хочется спрятаться, но так-то некуда. — Федь? Всё нормально, Федь? — блондин слегка трясёт за плечи, эспер оживает, но показывает только глаза. Длинноволосый облегчённо выдыхает и улыбается. В который раз за сегодняшний день? Да не важно, рядом с этим чудиком бледным хочется улыбаться буквально всегда. Что, собственно, школьник и делает. — Ты хочешь есть? — короткий утвердительный кивок. — Я тоже. Тогда давай перекусим. Они отходят влево, Николай куда-то ведёт, брюнет послушно идёт следом, как всегда не совсем понимая маршрут. Они останавливаются у какого-то ларька, голубоглазый смотрит на цены и на вывеску, потом делает заказ, пока его спутник стоит в сторонке, а после возвращается под дерево с двумя одноразовыми тарелками в руках и наблюдает за реакцией. Достоевский всматривается в красивое, посыпанное сахарной пудрой нечто целую вечность, но всё же не находит ответа на вопрос «Что это, блин, такое?». На вафли похоже. — И ты чертовски, — Федя метнул грозный взгляд, напоминая о том, что у них, вообще-то, уговор, — прав. Это бельгийские вафли. И нет, я не собираюсь фильтровать все слова с корнем «черт», мы не в церкви, — парнишка вручает собеседнику еду. — Надеюсь, тебе понравится. Приятного аппетита! «Святоша» делает аккуратный укус, край вафли хрустит, но сама она мягкая и воздушная, почти как облако. Тесто горячее, свежее, пудра хоть и не самая крутая добавка, но вписывается неплохо. Первый приём пищи оказался очень вкусным. Блондин некоторое время наблюдает за удовольствием визави, радуется, что всё идёт хорошо, а затем и сам начинает есть. Закончив, они заказывают два латте и идут дальше по площади, оживлённо обсуждая детали прогулки. Фиолетовоглазый так и не скажет, что тихонько сфотографировал компаньона, когда тот стоял у ларька. Худощавый уже собирается идти к станции метро, но останавливается, услышав Колю. — Не туда, — резко обрывает он и уводит Фёдора влево, в Александровский сад. От такой неожиданности последний готов вскрикнуть, но издаёт лишь удивлённое «а?», покорно идёт следом, но, Коля макушкой чувствует, готов ударить своего личного экскурсовода по голове за такие выкрутасы. От этого пронзительного стального взгляда хочется бежать, но высокорослый же не трус. — Почти восемь утра, это значит, что сейчас будет первая за день смена караула у Вечного огня на могиле Неизвестного солдата. Мы только посмотрим и сразу же отправимся дальше, обещаю. И ведь ждут, смотрят, как парни в форме чеканят шаг, смотрят, как они занимают позиции и стоят ровно, недвижимо. Зрелище поразительное, по скромному мнению Гоголя, а вот Достоевскому не очень понравилось. Ему интереснее было рассматривать сам сад, людей, собравшихся вокруг, глядеть на небо и наслаждаться природой. Солнце, совсем недавно освещавшее город, сейчас скрылось за облаками, всё как-то побледнело, помрачнело, но атмосфера, на удивление, совсем не испортилась. Путешественники, взявшись за руки, вновь пошли к метро. Прогулка по саду заняла ещё двадцать минут, но сильных отклонений от графика не наблюдалось, так что они спокойно направляются к платформе. Дожидаются поезда, и только там голубоглазый позволяет себе вновь открыть записную книжку; темноволосый, не удержавшись от соблазна, тоже смотрит на записи. Почерк широкий, слегка угловатый, но написано на удивление аккуратно, каждое слово можно спокойно разобрать и прочитать. На полях куча заметок, иногда пастой другого цвета, иногда карандашом. Также есть приложения в виде вырезок из буклетов и распечатанной на листках информации. Некоторые пункты небрежно зачёркнуты маркером, но Достоевского это не смущает. — Следующий пункт — ВДНХ, — озвучивает Коля, закрывая книжку и убирая её в рюкзак. — Две остановки по красной ветке, затем пересадка на оранжевую ветку и по ней пять остановок, — тяжёлый вздох. Здесь начинается самое сложное, нужно быстро находить дорогу и не моргать. Плюс людей стало гораздо больше, что тоже создавало определённого рода проблемы. — Кажется легко, но на самом деле будет так себе. Нам добираться где-то сорок минут, я думаю. Хотя… Кто знает, посмотрим. — Нормально, — искренне отвечает брюнет, укутываясь в шарф. Тепло и пахнет сахарной пудрой. — Станции тоже уникальны, есть очень красивые, так что это тоже своего рода прогулка. Да и у вас, — на этом моменте голубоглазый поправляет оппонента, произнося «нас», — в городе нет метро. Радуйся возможности покататься. Подростки выныривают из транспорта на «Чистых Прудах», идут по переходу на эту же станцию, но на другой ветке и под другим названием — «Тургеневская». Поиск пути, как Гоголь и ожидал, занял где-то десять минут: в толпе довольно сложно ориентироваться, они даже почти что потеряли друг друга, но светловолосый быстро сообразил и, взяв товарища за руку, поспешил к другому поезду. Его, к слову, тоже пришлось подождать. Первые три остановки долгие, потому что расстояние между станциями большое, зато последние две пролетают практически незаметно. Выходить на улицу приятно — свежий воздух, как-никак. Главный вход, большая и величественная арка, встречает туристов и горожан, а за ней… Красивый парк, около шести сотен зданий, из них примерно семьдесят — павильоны. Конечно, всё посмотреть просто невозможно, но они здесь не за этим. Просто прогуляться, посмотреть на фонтаны, на архитектуру, немного отдохнуть и перекусить ближе к обеду, возможно, сделать пару фотографий и прикупить сувениров — должно же что-то на память остаться? Без времени и денег особо не разгуляешься, но им и не нужно дикое веселье. Аллея со стритфудом проходится быстро, за центральным павильоном спутников встречает великолепный фонтан «Дружба народов» с чудесными статуями и кучей людей вокруг. Вода холодная — Коля дотрагивается до неё пальцем и сразу убирает руку в карман — и её много. Достоевский погружает в этот адский мороз всю ладонь, самоубийца, а потом смахивает воду на светловолосого спутника; тот жмурится от холода, по коже бегут мурашки и Гоголь чихает. Парни почти что затевают водную драку, но голубоглазый хватает визави за руку и крепко сжимает чужую ладонь. — Замёрзнешь же, дурак, — одарённый растирает чужие пальцы с серьёзной миной на лице, важничает, пока Фёдор смотрит куда-то в сторону. Вокруг много строений, куда, по идее, можно заглянуть. Увлекательно. — Пойдём дальше? — Мне нужно отойти, — вдруг произносит брюнет, всё ещё глядя мимо собеседника. — Слушай, Коль... — ему максимально не хочется что-то просить, но высокорослый выжидает, смотрит вопросительно, склонив голову. Под этим взглядом хочется умереть и отправиться прямиком в Рай. — Я хочу яблоко в карамели, можешь устроить? — Не вопрос, — «Клоун» смеётся и отпускает чужую руку. — У тебя есть десять минут, поспеши.***
Фиолетовоглазый не успевает и приходит через тринадцать минут, его уже поджидают с угощением в руках и намного дальше места, на котором они стояли раньше. Дальше их ждет фонтан «Каменный цветок», у которого они не останавливаются — только любуются на ходу. В списке объектов Выставки Достижений Народного Хозяйства, обязательных к посещению, остаётся только один пункт, последний фонтан — «Золотой колос». По пути к нему Николай берёт в руки фотоаппарат и, нацелив объектив на удивлённого Достоевского, делает фото, после чего почти что огребает. Объясняет школьник свой поступок тем, что у них «мало фоток». Темноволосый возражает, замечая, что совместных фотографий у них ещё меньше. Блондин не спорит. Идти к «Колосу» оказалось немного сложнее: расстояние больше, чем между первыми двумя фонтанами, недосып начал сказываться, у Фёдора начали побаливать ноги. Пришлось сделать небольшой привал: они сели прямо на бордюр, Гоголь достал бутылку воды и парни утолили жажду. — Это оказалось сложнее, чем я думал, — признался брюнет. — Это потому что ты не предназначен для таких долгих прогулок, — «шрамированный», конечно же, не упустил возможности подколоть товарища. Тот в ответ лишь холодно посмотрел на источник издёвок. — Ну честно, у тебя физическая подготовка никакущая, чего ты ждал? — Ой, заткнись. У «Золотого колоса» они пробыли не так долго, как задумывались. Посмотрели, полюбовались и сразу же вернулись обратно к «Каменному цветку», побродили около него, сделали ещё парочку фотографий и направились к выходу. Тучи на небе всё сгущались, солнце совсем исчезло, мир погряз во мраке. Время приближалось к часу дня. Людей стало гораздо больше, чем утром, но всё ещё можно было идти и не терять друг друга. — Есть ещё два места, которые я хотел бы посетить, — признался Коля и вдруг помрачнел. Достоевскому такие резкие перемены не понравились. — Одно из них прямо здесь, в ВДНХ, другое чуточку дальше. В оба мы не успеем, но у меня есть одна мысль, которая должна прокатить. Поэтому… — подросток посмотрел оппоненту прямо в глаза. — Ты сможешь сам купить две порции пончиков? Худощавый растерялся. — Чего? — Киоск «Те самые пончики», две порции со сгущенкой или с чем ты там хочешь, сам выбирай, — шпала суёт другу деньги и быстро шагает вперёд. — Я пока что сгоняю кое-куда, только не уходи, ладненько? Впрочем, куда ты денешься! — и, даже не попрощавшись, сволочь эдакая, убегает вперёд, к выходу, оставляя Федю в непонятках. И ведь эспер действительно заказывает эти разнесчастные пончики, забирает их и две маленькие порции сгущёнки, стоит под козырьком и ждёт, наблюдая за проходящими мимо людьми. За эти двадцать минут Достоевский успевает: прочитать все имеющиеся под рукой вывески, съесть один пончик без сгущенки, но с пудрой, посчитать птиц, их, кстати, сто тридцать две пролетело, пересчитать людей в оранжевых куртках, таковых всего тринадцать, пройтись по аллее туда-сюда восемь раз и вновь остановиться под козырьком. На двадцать второй минуте блондин возвращается с синим пакетом в руках; он запыхался, хвост слегка расплёлся, сил, видимо, совсем не осталось. Подросток опирался руками о колени и прерывисто дышал. Фиолетовоглазый вопросительно изогнул бровь. — Тебе пробежек не хватило? — Это… — вдох, выдох, вдох, выдох. — Тебе… — вдох. — На, забирай, — выдох. — Что это? — эспер хотел было заглянуть в пакет, но его резко повели к выходу из ВДНХ. Худощавый и удивиться-то не успел, случайно споткнулся о бордюр и мог бы упасть, да только ему оппонент не дал это сделать. Очень быстро путешественники оказались у метро, спустились в подземку и только там, на платформе, остановились. — Куда такая спешка? — Следующий пункт находится очень далеко, — светловолосый всё никак не мог восстановить дыхание. Болели ноги, хотя он, вроде как, довольно активную жизнь живёт. И всё же даже Гоголю такие гулянки были не слишком легки. — Семь остановок по оранжевой ветке, переход на зелёную ветку, по ней ещё семь остановок. Практически другой конец города, если можно так выразиться, — он делает паузу, чтобы глотнуть воды, а то горло пересохло к чёрту от таких забегов. Как же тяжело. — Сейчас куча людей, день же. Когда будем возвращаться — вообще настанет час пик, будет трудно впихнуться в вагон. Так что нам лучше поспешить. Пришлось потратить на дорогу больше часа, большую половину пришлось простоять и, чёрт возьми, в какой-то момент голубоглазый реально подумал, что может покончить с жизнью. Толпа нереальная, тесно, семь остановок стоя — адский ад, но хотя бы темноволосого удалось посадить на свободное место. В вагоне было душно, толкало из стороны в сторону, кто-то пронзительно смеялся и разговаривал, а у Коли всё плыло перед глазами. Он никак не мог насладиться такой роскошью, как воздух, тошнило от людей вокруг и от боли в лёгких. Словно всё тело в огне. Федя, заметив, что кое-что идёт не так, поспешил побыстрее выйти на улицу. Он вёл высокорослого за собой, крепко держа его руку, но всё же пришлось сделать остановку, чтобы присесть на скамейку. Дальше идти светловолосый не мог. — Всё нормально, просто сократим время прогулки, — спокойно произнёс Достоевский, открывая бутылку и придерживая её, пока товарищ пьёт. Последнему стало чуточку лучше вне толпы и на свежем воздухе. — Не переживай, мы и так много чего увидели сегодня. Жертвы нам не нужны. Давай просто насладимся последним местом и отправимся домой, хорошо? — кивок. Царицыно. Огромный парк, куча лавочек и деревьев. Стоило только пройти через ворота, как природа окружила подростков со всех сторон, аккуратные дорожки, по которым приятно ходить, впереди — какой-то водоём с мостом, по бокам небольшой площади — кафешки. Людей много, как и всегда. Это место задумывалось последним по нескольким причинам: во-первых, добираться до вокзала относительно просто и только по одной ветке, так что можно хотя бы примерно рассчитать время, во-вторых, здесь особо нечего смотреть в плане построек, просто гуляешь, общаешься, отдыхаешь и наслаждаешься растительностью, в-третьих, тут правда красиво, хоть и из-за осени немного пустынно. Конечно, летом тут намного веселее — мороженое можно поесть, устроить пикник и ещё много чего. Но и сейчас, в общем-то, неплохо. — Присядем на траву? — предложил голубоглазый, поворачиваясь к Фёдору. Он совсем оправился от недавнего и восстановил запасы кислорода в лёгких. — Я специально взял с собой тёплый плед, так что не замёрзнем. А ещё было бы неплохо наконец поесть. — Да, конечно, — они только-только перешли мост и нашли полянку, на которой люди как раз сидят и болтают. Места ещё много, так что было решено устроить перевалочный пункт прямо здесь. Пончики оказываются очень вкусными и исчезают слишком незаметно, хоть и успевают немного остыть. Гоголь, улыбаясь, обещает, что в следующий раз они вновь попадут на ВДНХ и купят то же самое, но с другой начинкой. Достоевский отворачивается, чтобы скрыть свои глаза, полные счастья и предвкушения. Они вдвоём долго-долго лежат на мягком пледе и, глядя на серое от туч небо, говорят обо всём на свете. О том, что будут делать, когда вернутся домой, о Колином тесте по биологии, о том, что погода сегодня неплохая и что зима не очень-то спешит появляться. Фиолетовоглазый говорит что-то о том, как он собирается сдавать экзамены весной. Коля, конечно же, поддерживает его и вновь предлагает пойти в школу. Федя отвечает, что подумает. Блондин лишь тихо посмеивается и прикрывает глаза, наслаждаясь. Ему хорошо. Вот бы остаток дня тоже прошёл гладко. Сглазил. На нос попадает что-то холодное, затем на руку, на щёку… Одарённый открывает глаза и садится, стараясь понять, что происходит. До него доходит чуть позже, когда ощущение холода появляется всё чаще и чаще. Начался дождь. И ладно бы он был мелкий, но нет — крупный, капли падают всё чаще и чаще, а зонтик с собой взять никто не догадался, ведь по прогнозу стояло солнце. Ага, отличное солнце, ни тучки прям. Темноволосый быстро смекнул, что к чему, встал на ноги и вопросительно глянул на оппонента, мол «что дальше?» Тот тоже поднялся с места. — Твою мать, — длинноволосый начал сматывать плед, а затем, поспешно запихнув его в рюкзак, расстегнул собственное пальто. Всё это время взгляд Достоевского был даже холоднее погоды, но Коле не до выбора выражений. Почему всё портится ближе к концу? — Извини, сейчас мы провернём одну забавную штуку, которая может закружить тебе голову в буквальном смысле, так что советую закрыть глаза. Фёдор послушно закрывает глаза, а когда через пару минут открывает — они уже стоят в метро и ждут поезд. Подросток недоуменно оглядывается, не понимая, как они тут оказались; Гоголь держит его за руку, пальто накинуто на плечи, вокруг полно людей, а в голове у сына священника ни одного толкового объяснения. Одна мысль, довольно дельная, приходит чуть позже. — Способность? Разве у неё нет ограничения на расстояние перемещений? — Я перемещался несколько раз, — вот и всё объяснение. С возвращением на Павелецкий вокзал тоже возникают трудности: сначала они едут по нужной ветке, но не в ту сторону. Голубоглазый начинает серьёзно нервничать, но его спутник умеет успокаивать, так что парни пересаживаются на соседний транспорт и проезжают свои семь станций. На улице всё ещё идёт дождь, но высокорослый слишком устал, чтобы использовать способность, так что приходится бежать. Они промокли до нитки, но всё же счастливы, вот, сидят на лавочке под крышей и ждут свой автобус. Гоголь мысленно сравнивает федины глаза с розово-фиолетовым куском неба, виднеющегося сквозь тучи. Дождь закончился. Вскоре транспорт появляется в поле зрения, путешественники залезают внутрь и усаживаются где-то в конце салона; говорить о чём-либо совсем не хочется, они дико устали. Коля наконец снимает с плеч рюкзак и немного разминается — всё тело ломит от боли. Брюнет в это время всё же заглядывает в таинственный синий пакет и удивлённо таращится на содержимое. — Книга? — Да, — шёпотом отвечает блондин, откинувшись на спинку сидения. — Ещё один подарок ко дню рождения. Худощавый улыбается. — Спасибо. И, минут через десять, засыпает, нечаянно положив голову Коле на плечо. Сердце последнего готово выскочить из грудной клетки наружу и кричать о том, как прекрасна жизнь, школьник долго-долго смотрит на неподвижного гения и всё думает, как же ему удалось продержаться весь день рядом с Достоевским и ни разу… На этом моменте мозги работать совсем перестают, парень, отодвинувшись от оппонента и, к сожалению, одновременно с этим убирая его от своего плеча, наклоняется и мягко касается губами щеки Феди, оставляя невесомый поцелуй. Сердце пропускает удар, останавливается на секунду и только после этого начинает биться в сумасшедшем ритме. Затем Гоголь резко отворачивается от брюнета и смотрит в противоположное окно, тихо прощаясь с Москвой.