***
На холме всегда было тихо и спокойно, людей, приходивших в церковь, можно было пересчитать по пальцам, а периодический звон колоколов успокаивал и настраивал на нужный лад. Из узкого окна можно увидеть весь город: отсюда он казался ещё меньше, чем обычно, а людей вообще не было видно — только маленькие разноцветные пятнышки. Хотя, надо признаться, небо привлекало к себе куда больше внимания. В крупных городах с десятками заводов из-за вечного смога особо не полюбуешься голубоватым полотном, сотканным из воздушных нитей, не увидишь солнца по утрам, а здесь, в провинциальном городке, недостатка всех этих маленьких прелестей не наблюдалось. Наоборот, всё это было частью повседневности, такое обычное и привычное, что жители даже не обращают на небо никакого внимания. В самой комнате было тихо, только тикали маленькие часики, что совсем не мешало сконцентрироваться. За всё тем же окном щебетали птички, ветер шумел, но из-за толстого стекла все природные звуки приглушались. Это сделано главным образом ради того, чтобы в этот период времени, зимой, в башне было тепло и метели не мешали спать, так что претензий не было. Достоевский сидел на полу за низким столом и, положив щёку на ладонь, безэмоционально наблюдал за беснующимся собеседником, который, если бы разрешение дали, разнёс б весь скудный интерьер к чёртовой бабушке. А всё почему? Да потому, что геометрия, с которой дела обстоят мягко говоря плохо, настолько выбешивает своими странными и непонятными задачами, что тут не только психоз начнётся, но и все жизненные взгляды пересмотрятся и поменяются трижды. Это докажи, это объясни, примени теорему, запомни аксиому… Кто вообще это придумал, кто додумался назвать трапецию — трапецией? Почему описанный треугольник — описанный, а вписанный — вписанный? Почему кто-то захотел заниматься этой ерундой? Так много вопросов и так мало ответов. Фёдор молча наблюдал за мучениями товарища, искренне не понимая, как эту простейшую задачу можно не понять: решение настолько лёгкое и доступное, что потерять баллы на этом задании просто невозможно. Тем не менее, они этим и занимаются, ведь Гончаров уже целых пятнадцать минут не может сообразить, что к чему. В фиолетовых глазах читается отчаяние и совсем немного сострадания, ведь эту тему они повторяли на прошлом их импровизированном уроке, или занятии, ведь Фёдор играет роль эдакого репетитора, но Иван, ясен день, ничего не запомнил. Иногда кажется, что пытаться объяснить ему математику даже не стоит — лишь пустая трата времени. Брюнет в очередной раз тяжело вздыхает и вновь переводит взгляд на окно. Сегодня, по его скромному мнению, великолепный день. Переменная облачность днём, небольшой, по сравнению с предыдущим днём, мороз, снега не обещают, но обычно прогнозам верить нельзя — редко когда можно предугадать погоду, ни разу не ошибившись, но это вовсе не вина метеорологов, всё же их работа сложна и кропотлива. Просто погода весьма непостоянна и слишком любит меняться без всяких на то причин или предупреждений. Ночью же небо обещает быть максимально ясным. Исходя из этого, и ещё из парочки благоприятных факторов, но опустим, Достоевский запланировал несколько мероприятий: в этом городе очень удобно наблюдать за звёздами, они буквально заполняют всё ночное небо, а сегодня вообще всё складывается как нельзя лучше, ведь на следующее утро не запланировано ничего важного, поэтому можно лечь хоть в четыре утра. Можно спокойно рассматривать созвездия и делать пометки в блокноте. Подросток даже при всём желании не сможет вспомнить, с какого момента в своей жизни он начал увлекаться астрономией. Ему нравилось наблюдать за чем-то, что людям неподвластно, тем более за таким эстетичным явлением в природе. В груди теплилась не известная эсперу эмоция, напоминающая одно другое чувство, тоже не совсем понятное, но уже знакомое. Парень отвлёкся от своих мыслей только тогда, когда под боком что-то, вернее кто-то, победно засмеялся, злобно глядя на тетрадку, когда-то давно залитую слезами. Разнесчастная семнадцатая задача была решена. — Ты написал слишком длинное решение, — протянул Фёдор, заглядывая в чужую тетрадку и читая неровные строчки, написанные синей пастой. Записи вышли почти на семь строк, не учитывая ответа, хотя в действительности занимали строчки две от силы. И это учитывая ответ. Светловолосый умоляюще глянул на друга; у него нет никаких моральных или физических сил, чтобы переделывать это. Сын священника, тяжело вздохнув, сдался. — По свойству, суммы противоположных сторон равны. Тебе по условию даны величины трёх, так что найти четвёртую — не проблема. — И это всё? — удивлённо похлопал глазами Иван, глядя на пометки оппонента. Почерк ровный, аккуратный, ну прямо пример для подражания. Такого чистого написания нет даже у девчонок в их классе: а он, будьте уверены, знает, кто и как пишет. Как и предполагалось, решение заняло ровно две строчки, а справа пристроился ответ. На полях из-под чужой тонкой руки появлялись сноски на страницы из учебника, в которых описывается полезный материал по этой теме, несколько персональных поправок и рекомендаций. Прочитав некоторые из них, школьник подметил, что об этом они и правда говорили. Как же полезно иметь умного друга, который поможет с уроками! — Это всё, — согласно кивнул головой темноволосый. Его оппонент без сил лёг на пол, изображая «звёздочку» и беззвучно — только вот Фёдор всё равно понимал его немые возмущения, слишком уж громко думает — причитая, пока личный учитель по всем школьным дисциплинам, что очень удобно, всем советуем, убирал все имеющиеся принадлежности в чужой небольшой рюкзак. Достоевский прошёл все эти темы давным-давно, для него занятия со школьными ребятами — своего рода повторение материала, не больше. Он был хорош во всём: от русского языка до физики. Единственное, с чем у него могли бы быть проблемы — это физкультура, однако такого предмета в списке репетиторов нет, секции парень не посещал, да и спортом как таковым не интересовался, что сразу заметно. В принципе, он не против физической активности, в некоторых аспектах даже всеми фибрами своей души поддерживает, стоит лишь вспомнить их с ребятами забег до церкви осенью, но особых причин для этого не было. Да, гением является только в области науки, да, не очень-то физически развит, да, имеет проблемы с выносливостью, но он же не один такой. Многие предпочитают вообще не заниматься спортом, и никаких проблем. — Не лежи на полу, пожалуйста, я не хочу нести ответственность за то, что ты замёрзнешь и простудишься. — Ладно, так уж и быть, — сероголубоглазый послушно встал, потянувшись. Ноги затекли, спина болела от длительного пребывания в неудобном положении, а от этой тусклой невзрачной комнатки становилось дурно. Нет, ну серьёзно, неужели не нашлось чего-то поприличнее? Это же их сын, единственный, между прочим. Можно было и подзаморочиться. Или это ещё одна мера предосторожности? Или попытка приструнить? Гончаров посмотрел на окно; его визави часто высматривал что-то на небе и вообще постоянно отвлекался на погоду, забывая про товарища и про занятие. Это немного раздражало, но Иван примерно понимал, с чем это связано. Теперь, когда надоедливый Гоголь показал Феде настоящую свободу, последний с каждым днём всё сильнее и сильнее хотел окунуться в это чувство, доступ к которому долгое время был запрещён, но это не основная причина масштабных изменений. Само существование Николая сильно влияло на мышление брюнета; серебряноволосый, постоянно наблюдая за другом детства, понимал, что, даже если сам Достоевский этого не замечает, он стал лучше разбираться в чувствах окружающих и начал проявлять какие-никакие эмоции. А ещё в своих мыслях, вероятно, подросток был далеко отсюда, что было заметно по вечно отсутствующему взгляду, направленному куда-то в сторону. — Тогда, — спустя долгую паузу произнёс Гончаров, незаметно улыбаясь, — будь добр, погуляй со мной. Я так устал сидеть в этой башне и наслаждаться скудной обстановкой, — зевок. Сероголубоглазый любил строить из себя эдакого дурака, не понимающего, что к чему, капризного и слегка наивного, однако он понимал всё и даже больше. Наблюдательности — хоть отбавляй, а спустя годы общения с гением большинство навыков развилось до невероятного уровня. Однако дураку жить проще, меньше проблем — меньше стресса. — Ты весьма нетерпелив, Иван, — с долей усмешки произнёс темноволосый, аккуратно поднимаясь с места и направляясь к шкафу, чтобы достать нужную одежду. Его оппонент всегда восхищался чужими плавными движениями, лишёнными всего лишнего. Такие элегантные и утончённые, образец совершенства, даже не верится, что на всё это способен человек. — Однако, так уж и быть, прогуляться мы сходим, — одарённый надел бордовое пальто и только потом укутался в фиолетовый шарф, по прежнему мягкий и тёплый, пахнущий уютом и Колей. С этим новым предметом своего гардероба Фёдор почти не расставался, настолько он ему нравился. — До магазина и обратно. Идёт? Думаю, ответом будет согласие, ведь гулять тебе некогда — на обед ждут родственники, не так ли? Кстати об этом, передавай привет бабушке. Она замечательная женщина. — Ты как всегда, — короткая усмешка. — Не боишься, что люди будут считать тебя позером? — фиолетовоглазый вопросительно посмотрел на собеседника, чуть склонив голову. — Ну, знаешь, человек, который понтуется? Выпендривается? Всех выбешивает? — брюнет всё ещё непонимающе смотрел на говорящего Гончарова. Последний вздохнул, понимая, что ничего хорошего из этого странного разговора не выйдет, так что он поспешил сменить тему разговора на более понятную. — Ладно, просто забудь, — параллельно с этим Иван накинул свою куртку на плечи. — Мы идём за продуктами для нашего больного, верно? — Да, абсолютно верно, — парни вышли из комнаты и начали спускаться по длинной лестнице. Длинноволосый мысленно молился, чтобы к концу этого спуска они не умерли от усталости, потому что каждый раз мотаться вверх-вниз довольно тяжело. Как обитатель церкви терпит такие испытания каждый день — величайшая загадка человечества и восьмое чудо света по совместительству. — Господин Есенин попросил кое-что докупить, потому что последние два дня он слишком занят, чтобы посещать больницу, — слова звучали монотонно, равнодушно, но что-то было не так. Фёдор, судя по интуиции его оппонента, просто делал вид, что ему всё равно. Кто знает, что на самом деле творится в этой голове? Возможно, эспер переживает или чувствует вину перед другом? Его ведь не было рядом, когда всё это случилось, даже подозрений не было. Вообще никто подумать не мог, что отец Гоголя может сотворить нечто подобное. Но они оба просто исчезли, и тогда уже забили тревогу. Слишком поздно. Или, быть может, Достоевский грустил из-за того, что виделись они реже? Гулять — никак, а из-за отношений с отцом регулярно навещать товарища возможности не было. Или он сгорает от гнева? Или правда ничего не чувствует? К сожалению, Иван не слишком-то хорошо мог различать эмоции визави, поэтому догадаться было сложно. — Да и сам Коля попросил купить побольше сладкого. Он не очень похож на сладкоежку, но, видимо, ему не хватает «гормона радости», иначе эту внезапную тягу я объяснить не могу. — А вот я могу, — тем временем они вышли через чёрный вход на улицу и даже не упали от усталости. Температура резко сменилась с тёплой на холодную, остужая голову и приводя мысли в порядок. Подростки медленно спускались с холма вниз по новенькой дороге, достроенной совсем недавно; Федя завёл руки за спину и слушал белобрысого, глядя по сторонам и наслаждаясь высокими деревьями, покрытыми снегом. Они буквально шли вдоль леса, воздух здесь чистый и морозный, просто чудесно. — Просто у него выпал шанс потратить твои деньги, вот он и пользуется, а ты, самый святой и добрый человек, с удовольствием все прихоти выполняешь. Фёдор, это недопустимо! — А ты не очень-то хорошего мнения о Гоголе, да? — от неожиданности Иван моментально выпрямился, как по команде, и прикусил губу. Против блондина он ничего не имел, вся их борьба, по идее, была шуточной, детской, несерьёзной. Они познакомились поближе, и бывший москвич немного изменил своё мнение. Голубоглазый больше не казался невежественной деревенщиной, даже наоборот, был прост и приятен в общении, но это не значит, что Гончаров начал ему доверять. Между ними осталось некоторое недопонимание после первой встречи, не исключено, что Коля затаил обиду на то, что приятель оттяпал ему волосы. Одарённый слишком быстро сдружился с Достоевским, что, сказать по правде, заставляло повелителя земли немного ревновать. Но лезть в чужие отношения парень не хотел — это ему не нужно. — Не оправдывайся, мне это не нужно. Я всё понимаю, но не думаю, что он бы так поступил. Вероятно, ты обижаешься на него за то, что он вообще появился в наших жизнях, даже, возможно, недолюбливаешь, но, согласись, не такой Коля человек, чтобы пользоваться кем-то, — Достоевский посмотрел на визави снизу вверх и слабо улыбнулся, увидев на чужом лице сомнения. — Ты не заметил, наверное, но сейчас ты назвал меня не «господин Достоевский», а «Фёдор», — смешок. До длинноволосого внезапно доходит, что он, поддавшись всем этим обращениям по имени, оговорился. Подросток уже открывает рот, чтобы извиниться, но его резко перебивают. — Смотри, мы уже пришли. Магазин, расположившийся прямо у подножья холма, был гипермаркетом, куда съезжалось всё население города, чтобы закупиться продуктами на неделю, а то и на месяц, вперёд. Огромное белое здание с какими-то разноцветными вкраплениями, а из чего — неизвестно, большая парковка, забитая разными машинами — откуда вообще столько взялось? — и мотоциклами, рядом стоят какие-то непонятные киоски с уличной едой — не отличающиеся вообще ничем. Фасад пестрел своими яркими, почти что вырвиглазными вывесками, завлекая клиентов всеми возможными способами, а название «Карусель» могло бы окунуть в детство, если бы такое понятие понимали спутники, но для них это просто очередной магазин с товаром, не более. На входе парни за железную десятку взяли тележку и, когда Фёдор несколько раз отклонил предложение Гончарова покататься в ней по помещениям, чем очень расстроил товарища, вошли внутрь, готовые к чему угодно, только не к этому. Внутри было много покупателей, от маленьких детей до стариков, все куда-то спешили, иногда толкались и совершенно не следовали нормам морали, из порядка десяти касс работали только две, и то медленно, кассирши какие-то стрёмные и злые. Стеллажи не ломились от продуктов, многих позиций не было, чего-то интересного, в отличие от магазинов столицы, не наблюдалось, а такая обстановка отбивало всякое желание что-либо покупать. Фёдора такие трудности ни капли не смущали, он спокойно набирал в целлофановый пакет яблоки с бананами, завязывал концы в аккуратные узелки и складывал в тележку, не обращая внимания на вопящих детей и на их дерзких родителей, затем набрал пару мандаринов и добавил к прочим покупкам. При каждом столкновении он произносил негромкое и вежливое «Извините», слегка кланяясь, пока сероголубоглазый искренне не понимал, как брюнет сохраняет спокойствие в такой ситуации. Сам он внутри себя давным-давно закипал, желая покрыть двадцатиэтажном матом весь чёртов мир, но в таком случае он проиграет своему голубоглазому оппоненту, да ещё и при Достоевском нельзя ругаться. А жаль. Следующий отдел был заставлен шоколадом и печеньем, глаза у любого почитателя сладкого разбежались бы от выбора продукции, но сейчас подростки пришли за определёнными товарами, поэтому выбирать долго не пришлось. Сложив к фруктам две плитки «Россия — щедрая душа!», фиолетовоглазый хотел было идти дальше, но в тележку совершенно неожиданно подбросили две упаковки пряников. Он вопросительно посмотрел на белобрысого. — Для нас и для твоего прекрасного друга, — равнодушно протянул тот и пошёл дальше. Одарённый на это лишь пожал плечами, толкая тележку вперёд и стараясь не придавать особого значения подобным выкрутасам. — Я вот всё понять не могу: чем он тебя так зацепил? Ну правда, что такого особенного есть в Коле? — бурчал Гончаров, даже не думая останавливаться. Гений молча слушал, периодически выхватывая с полок продукты: то сок, то йогурт, то что-то другое. — Самый обычный, ничем не выделяется. Таких парней здесь много, тогда почему именно он? — Не знаю, — честно признался любитель книг, глядя на холодильники с тортами. Конечно, что-то настолько большое привезти пациенту нельзя, но маленькое пирожное — почему бы и нет? Он взял в руки небольшой медовик, завёрнутый в целлофан, покрутил, повертел, рассмотрел со всех сторон и положил в тележку. Да уж, такому набору можно только позавидовать. — Я не знаю. Сначала я отнёсся к нему весьма скептически, в духе «Какой странный парень, что он здесь делает?» Коля тогда читал весьма любопытную книжку, и мне показалось, что он очень умён. Когда мы прошлись по церкви, он оказался ещё более странным, явно что-то скрывал и был замкнутым. Таких «серыми мышками» называют, — Гончаров понимающе кивнул. Они вдвоём направлялись к кассе, уже заранее предвкушая огромную очередь. Так и вышло: человек двадцать было точно. — Потом, когда Коля ушёл и оставил нас с тобой наедине, я подумал, что знакомство с ним было ошибкой. На первый взгляд кажется, что мы слишком разные, просто противоположны даже. Но мне с ним… Легко, что ли? Он всегда говорит странные, абсурдные вещи, но вкладывает в них особенное значение, умеет поддержать и ободрить, легко поддерживает разговор. А ещё он очень заботливый и внимательный, — почти что в самом конце своего монолога Федя неожиданно замялся, но потом, слабо улыбнувшись, продолжил. — Он ничем не хуже нас. В некоторых аспектах, я бы сказал, даже лучше. — Ты всё же на его стороне, — Иван обречённо вздохнул, понимая, что придётся и дальше возиться с этими двумя. Хорошо хоть есть адекватный Пушкин: с ним намного проще, нежели с этим странным дуэтом. Взгляд моментально стал серьёзным, холодным, подросток обдумывал слова, которые хотел бы сказать прямо сейчас. За годы их дружбы он научился правильно составлять предложения и грамотно оформлять свои мысли, чтобы не вызвать вопросов. Правда, срабатывал такой метод далеко не всегда. — Я рад, но, пожалуйста, Фёдор, будь с ним осторожнее, — пауза, длинноволосый смотрит куда-то вдаль, но точно не на собеседника — так, словно знает что-то, о чём не должен знать брюнет. — Мы не знаем, к чему это может привести. При малейшей угрозе обрывай с ним контакт. Я серьёзно. Не хочу, чтобы он случайно причинил тебе боль. Ты и сам видишь, что я ему не доверяю. — Спасибо за беспокойство, мой дорогой друг, — Достоевский выгрузил продукты на кассовую ленту со словами «И большой пакет под это всё, пожалуйста», достал из кармана кошелёк, приготовившись расплачиваться, и мельком глянул на высокорослого. — Я ценю твою заботу, — сероголубоглазый хотел было возмутиться, что он вовсе не заботится и тем более не волнуется, но нет, он и правда заботится и волнуется. Они же друг другу не чужие люди, знакомы много лет, тут в любом случае начнёшь переживать. — Но я уверен, что всё будет в порядке. Конечно, я буду предельно внимателен и осторожен, но не думаю, что случится что-то плохое. Возможно, я просто не разбираюсь в людях, кто знает? — Гончаров принялся складывать продукты в пакет, пока его товарищ ждал сдачу. Вся покупка обошлась в несколько тысяч рублей. Эти деньги, по идее, должны были пойти на благотворительность, в детские дома и приюты, если конкретизировать, но брюнет каким-то чудом умудрился уговорить своего сурового отца направить эти средства на помощь Гоголю. Некоторое лечение требовало небольшой суммы, так что расходы Достоевский взял на себя, не спрашивая ни у кого разрешения.Также он планировал провернуть ещё какое-то дело, тоже требующее денег, но о нём речи никогда не шло — эдакая тайна, хранимая местным гением. Его спутник не понимал такой щедрости, но не возражал. Парни поднимались на холм в абсолютной тишине; высокорослый нёс пакет, хоть оппонент и возражал, и смотрел вперёд, на ровную дорогу, на бордюр и огромные лопухи. Все темы, которые были на повестке дня, они уже обсудили, вопросов не осталось, да и говорить не хотелось. Где-то на середине пути Достоевский вдруг остановился и забрал из чужих рук покупки, оглядываясь назад. Ветер сдувал волосы прямо на лицо, мешая обзору, поправлять их было бесполезно. Подросток искал глазами какую-то определённую точку, а потом, отыскав её, вновь перевёл взгляд на Гончарова. — Тебе пора, Иван, — он похлопал товарища по плечу. Спокойно, безэмоционально, равнодушно. До того, к кому обращались, наконец дошло, что происходит. Смотреть на часы он не стал: если Фёдор сказал, что пора — значит, и правда пора, — Сегодня хорошо провели время, спасибо. — Да, конечно, это тебе спасибо, Фёдор, — одарённый улыбнулся, убирая руки в карманы куртки. — Ну, увидимся. Аккуратнее по дороге домой, — он приподнялся над уровнем тротуара благодаря выступу асфальта, созданному благодаря способности, и, заняв удобную для коротких путешествий позицию, примерно таким же образом уехал в низ, не двигаясь ни на миллиметр в сторону. Фишка в том, что благодаря своему дару белобрысый контролировал небольшой «островок» твёрдой породы и, находясь на нём, просто передвигал и себя, и выступ в нужном направлении. Весьма удобно. Вторую половину пути Достоевский преодолел самостоятельно. В голове ещё крутились обрывки фраз из сегодняшних разговоров, и он постоянно думал о них, анализировал и размышлял. Когда вокруг не осталось ни одной живой души, усталость почему-то ощущалась ярче, чем раньше, хотелось лечь на кровать и больше не двигаться до конца жизни, но темноволосый прекрасно понимал, что его ждёт не отдых, а ещё как минимум три Ада: первый — добраться до обители божьей, второй — наплести отцу сказочку в духе «я отсутствовал, потому что провожал Ивана, вот и всё, ничего криминального, честно» и сделать это максимально правдоподобно, а то потом проблем будет выше крыши, и третий, но не менее важный — добраться, желательно живым, до верха башни. В такие моменты фиолетовоглазый начинал искренне жалеть о том, что ему досталась такая никчёмная способность. Нет, ну серьёзно, когда вокруг столько великолепных даров для управления пространством, стихией, людскими организмами, у него есть сила банально убивать. Возможно, у такого есть и другое применение, просто сын священника об этом не знает, но что-то слабо верится. Жить эта способность не помогает, лишь добавляет ненужных проблем. Брюнет посмотрел вверх, на небеса. Там, где-то в вышине, сейчас есть Бог, да? Он смотрит на людей сверху вниз, безмолвно наблюдает за всем происходящим. Говорят, что люди рождаются на Земле ради какой-то своей определённой цели, всякий имеет функцию и своё предназначение, но многие его не находят. Фёдор считал это бредом несусветным, иногда сомневался в понятии судьбы и искренне считал, что человеческое существование не подвластно никому, кроме самого человека и, пожалуй, природы, которая может сильно повлиять на условия окружающей среды. Только человек способен либо сломать свою жизнь, либо достигнуть небывалых высот. Для этого существуют различные средства — деньги, власть и тому подобное, не будем останавливаться на столь обширных понятиях — и, конечно же, важные и нужные моральные качества: стойкость, умение найти компромисс, сострадание и так далее. Одарённый, думая об этом, отметил, что ни тем, ни другим он, по сути, не обладает. А действительно ли он верит в Бога? Действительно ли поддерживает религию? Если подумать, Достоевский больше верит в науку и факты, нежели в учения сомнительных источников, но опровергнуть существование Всевышнего не может. Впрочем, как и доказать. Его просто заставляли верить, не спрашивая мнения, приучали к православию с самого детства, но если думать о собственной позиции, то тут худощавый скорее агностик, нежели истинно верующий: нельзя что-то сказать о Боге, если никто из людей его никогда не видел. Да и вообще, как мысли пришли к религии? Фёдор обречённо вздохнул. Видимо, у него крыша едет.***
— Ты готов? — Абсолютно точно нет! Медсестра, стоявшая неподалёку от беседующих молодых людей, снисходительно улыбалась, глядя на то, как ребятки ругались без особого на то повода. Посетитель стоял ровно, прямо, скрестив руки на груди, и смотрел на сидящего на кровати товарища сверху вниз. В его глазах читалось некоторое недовольство и даже детская, невинная злость, но парень вдруг насмешливо ухмыльнулся и абсолютно серьёзно выдал: — Хорошо. Тогда я ухожу. На сегодня была запланирована небольшая пятнадцатиминутная прогулка вокруг больницы — первый раз, когда пациенту можно официально выйти на улицу, так что молоденькой девушке из числа персонала поручили позаботиться о больном. Примерно за десять минут до назначенного времени в палату пришёл этот темноволосый мальчишка, притащивший с собой целый пакет с продуктами. В идеале, всё содержимое должно было пройти проверку, но, если честно, у девушки нет никакого желания копаться в чужих вещах. Первое время подростки увлечённо разговаривали о школе, о планах на день, обо всех привычных вещах — видимо, соскучились, раз болтали обо всём подряд — и, в особенности, о самочувствии, вот только работница медицинского учреждения робко прервала их, сообщив о необходимости прогулки. Тогда пришедший искренне удивился, ведь его не предупреждали о таком, но в этом случае наличие уличной одежды хотя бы объяснялось, и начал расспрашивать своего друга. Слово за слово — началась перепалка. Дружеская, несерьёзная, но перепалка. Вообще, отношения этих двоих довольно странные и необычные. Гоголь был уверен, что юная дама рядом с ним думает о чём-то подобном, а вот Фёдор, наверное, считает его слабым и трусливым. Как бы то ни было, светловолосый не хотел садиться в инвалидное кресло, не хотел казаться жалким и беспомощным; чувство собственной ущербности приелось, разум и тело попросту устали бороться с этими эмоциональными бурями. Но больше всего Коля не хотел, чтобы уходил Достоевский. Они давно не виделись и только-только встретились, расставаться сейчас и тем более таким образом было бы неправильно. Парень правда пытался переступить через свои эмоции так же, как он делал это всегда, как он продолжал бы делать, но сейчас у него почему-то не оказалось на это сил. Казалось бы: что такого? Никто ведь не станет смеяться над тем, кого избили. Но психологические проблемы, увы, так просто не решаются. — Ладно, ладно, не кипишуй, подожди минутку, — недовольно произнёс голубоглазый, но худощавый уже развернулся, намереваясь уйти, чтобы не смущать визави, и даже не думал останавливаться. Вся эта ситуация только больше задевала длинноволосого, заставляя беспомощно сжимать руки в кулак. — Да погоди ты, Федя! — высокорослый дёрнулся, почти что вскочив на ноги, а вместе с ним дёрнулись все присутствующие в комнате люди: медсестра — потому что ей нужно подстраховать пациента, брюнет — от неожиданности. — Извините, — взволнованно обратился школьник к девушке, аккуратно пересаживаясь в стоящее рядом с койкой средство передвижения на ближайшие минут двадцать. При виде этого зрелища у Достоевского кольнуло в груди. Почему он не предотвратил такие ужасные последствия, почему он не был рядом, почему не проконтролировал ситуацию? — А ему, — блондин кивает на собеседника, — можно присоединиться? — Ну… — заминка. Именуемая Катей — что Гоголь узнал из информации на бейджике — замялась на долю секунды, то ли вспоминая, то ли обдумывая ответ. — Запретов на это нет, так что, думаю, можно. — У меня другой вопрос, — неожиданно встрял фиолетовоглазый, невысоко поднимая руку, словно он хочет ответить и находится на уроке в школе, чего никогда, конечно же, не было. Коля глянул на него а-ля «Что ты делаешь, чёрт возьми?», но его успешно проигнорировали. — Можем ли мы прогуляться без Вас? Я буду следить за этим клоуном без парика, честное пионерское. — Шарик, ты балбес! — воскликнул Гоголь, подыскивая какой-нибудь предмет, дабы запульнуть его в оппонента. Ничего такого под рукой не оказалось. — А «пожалуйста» сказать не хочешь?! И вообще, я здесь пациент и пострадавший, учитывай моё мнение. — Пожалуйста, очень Вас прошу, — любитель книг бесцеремонно закрыл чужой рот рукой, всё ещё обращаясь к медсестре. — У вас и так работы хватает, а это просто прогулочка, ничего же не случится, а Вы отдохнёте. И нам хорошо, и Вам хорошо, что тут плохого? — Ну… Я… — Екатерина замялась, потирая руки. Было видно, что она нервничала и долго думала над тем, стоит ли оставлять ребят наедине, но, не найдя причин отказывать и доверившись Достоевскому, со вздохом согласилась. — Ладно, только осторожно! И не попадайтесь на глаза администрации, а то нам всем прилетит! — Спасибо, мэм! — улыбнулся Фёдор и, взявшись за ручки кресла, повёз товарища из палаты на улицу. Тот не успел возмутиться, что его такой поворот событий не устраивает, как оказался в коридоре, а затем и в специальном лифте, в котором возили каталки и таких, как он. Музыка в нём не играла, было много шума, но, в целом, обстановка приятная. Чистая, новенькая кабина, одна из стенок — зеркало в пол, правда, заляпанное чужими отпечатками. Лампы яркие, но не режут глаза, кнопки на панели не западают, и вообще всё чистенькое и приятное. Только здесь, вдали от персонала, блондин смог рассмеяться, обняв руками живот. Надрывно, почти что истерично. Его спутник на это никак не реагировал, лишь периодически поглядывал на трясущуюся макушку и молчал. О чём он думает? О том, что голубоглазый с катушек слетел? Конечно. О том, что он больной на голову? Не без этого. А сам-то, сам-то какой чудик! Пришёл, добросовестно купил все нужные продукты, фруктов прихватил, разыграл этот недоспектакль перед бедной, ничего не понимающей девушкой, а теперь стоит себе смирненько, будто бы ничего не происходит. Взгляд у Коли холодный, даже ледяной; а что, только брюнету можно ничего не чувствовать, ничего не замечать? Внутри какая-то часть сознания с треском ломается, сгорает, оставляя после себя лишь горстку пепла. Высокорослый видит в этом только злую шутку, насмешку. Зачем вся эта игра в друзей? Так и скажи, что ты просто ищешь для себя выгоду. Ты же на самом деле не интересуешься такими людьми, верно? Сколько ещё это будет продолжаться? Сколько ты ещё будешь играть и притворяться? Прекрати. Прекрати немедленно. — Слушай, Федь, — тихо произносит подросток, откинувшись на спинку кресла и широко улыбнувшись, и смотрит на чужое лицо снизу вверх. Визави наклоняет голову вниз, чтобы рассмотреть чужое измученное лицо, голубые глаза и растрёпанные волосы, беспорядочно спадающие на плечи. Из-за постоянных косичек они теперь были не прямыми, а слегка кудрявыми, такими шелковыми и блестящими. Почему-то именно на волосах всегда концентрировалось всё внимание. Возможно, из-за того, что их однажды отрезал Гончаров? Парень вопросительно изогнул бровь, ни на секунду не отводя взгляда от собеседника. — Долго ты ещё возиться со мной будешь? — Извини, я не понял вопроса. — Не притворяйся, будто ты не понимаешь, — тихо посмеивался школьник, всё так же неизменно наблюдая за темноволосым. Они словно играли в гляделки, при этом не сговариваясь. Им и не нужно было. — Ты у нас умный мальчик, сам понимаешь, о чём идёт речь. Не заставляй меня объяснять то, что ты и сам в состоянии узнать, — тяжёлый вздох, одарённый опускает голову и прикрывает глаза. Следующие его слова полны боли и отчаяния — это все те эмоции, которые он больше не в состоянии удерживать внутри себя. Его почти что разрывает на части. — Смотри, в каком я жалком состоянии, смотри, до чего я докатился. Ты увидел, как моя жизнь разрушилась. Я больше не могу тебя развлекать. Сдайся уже, оставь меня. Слышишь? Игрушка сломана. — Да я понял, о чём ты. Двери лифта открылись. Гоголь ошарашенно сидел на месте, стараясь вообще не шевелиться и не подавать признаков жизни, пока его, проходя через длинные больничные коридоры, увешанные всякими правилами по лечению той или иной болезни, не выкатили на улицу. Вокруг почти никого не было: только пара бабушек сидела на лавочках. Свежий воздух морозил щёки, и, по идее, голубоглазый должен радоваться тому, что он впервые за долгое время выполз из своей норы, но он совершенно забыл про прогулку, думая лишь о чужих словах, что застряли в голове. — Не понял. — Я заметил, — парирует Достоевский, оттолкнув инвалидное кресло вместе с пациентом подальше от себя, заставляя оппонента вжаться в спинку и вцепиться в подлокотники. И это называется заботой о пациенте?! Брюнет, тем временем, спокойно обходит импровизированное препятствие, садится на корточки прямо перед светловолосым и аккуратно берёт чужие руки в тонких перчатках. Он смотрит пронзительно, практически вынуждая сдаться и запихнуть своё мнение как можно глубже. — Хэй, посмотри на меня, — Николай послушно смотрит, не смея отвести взгляда. — Я здесь, потому что сам так решил, ясно? Если ты думал, что я оставлю своего лучшего друга после какого-то там избиения, то у меня для тебя плохие новости, — глаза серьёзные, тёмные, прекрасные. — Я буду рядом, не придумывай ничего лишнего. Всё будет хорошо, отдыхай и ни о чём не беспокойся. И, просто уточню, ты не жалок, — парень искренне улыбнулся. — Хотя, конечно, в некоторых аспектах ты реально плох… — Весь свой монолог запорол последней фразой, чтоб тебя! — возмутился длинноволосый, наблюдая за тем, как Фёдор вновь берётся за ручки и катит товарища дальше по тротуару. Затем, приняв тот факт, что брюнет абсолютно серьёзно относится к их дружбе, «Клоун» довольно улыбнулся. — Вот обязательно тебе нужно было это сказать? — Если людей постоянно хвалить, то они возгордятся и перестанут работать над собой, — пожал плечами Фёдор, мол «Что поделать? Таково устройство человека» и сразу же добавил: — И в реальности, и в литературе множество таких примеров. Чрезмерное самолюбование приводит к катастрофе, но любить себя — вовсе не плохо, понимаешь, Коля? — последний вздрогнул, осознав, что его буквально отчитывают за слова, сказанные до этого. Возможно, гений злится, что его друг вообще посмел ляпнуть что-то такое. Если подумать, то это, наверное, сильно задевает… — Как бы то ни было, тебя можно понять. Кукухой тронулся, сидя на месте днями напролёт. Поэтому, прошу, наслаждайся прогулкой. Гоголь повернул голову в сторону, вглядываясь в целый ряд елей, уходивших вдаль, зелёных и пушистых. Под ногами, на земле, нет, повсюду — снег, настоящий снег, прямо на ладони! Можно протянуть руку и потрогать его, слепить неровный комочек, почувствовать, как намокают перчатки. Солнце ослепляет, глаза не привыкли к такой яркости, от холода покраснел нос и уши. Вау, улица действительно прекрасна. Подросток чувствовал некую эйфорию, наблюдая за теми привычными вещами, которых он был лишён всё это время. Пели птицы, шумел ветер, играясь с кем-то брошенным пакетом. Голубоглазый наконец ощутил свободу, хоть и слегка сомнительную. Он правда здесь, он правда гуляет и дышит нормальным, свежим воздухом, наслаждается погодой и радуется всему вокруг. — Твоё настроение так быстро меняется, — темноволосый наблюдал за улыбкой, появившейся на чужом лице неожиданно и абсолютно случайно. Стоит отметить, что такой вид больше всего идёт Гоголю: он становится таким живым, таким милым и правильным, что аж сердце замирает. Глядя на такого собеседника, Федя сам невольно улыбается. — Я рад, что ты сейчас счастлив. Тебе не идёт то грустное выражение лица, — эспер задумался. — Ох, стой, подожди, я не хотел сказать, что смена настроения — плохо. Или что ты некрасивый. Нет, я не об этом, если что! Просто ты такие странные вещи говорил, я даже забеспокоился как-то… Вдруг что-то случилось, а я не знаю. — Ладно, ладно, я понял, — рассмеялся блондин, сложив руки на коленях. Подростки наматывали круги вокруг здания все выделенные пятнадцать минут. Толком ни о чём не говорили: тем подходящих не нашлось, да и им было удобно просто молчать. Старший постоянно задерживал взгляд то на очередном сугробе, то на голых кустарниках, покрытых разве что снегом, то на снегирях, сидевших на ветках. Ещё один плюс местности маленького города — возможность любоваться тем, что редко сможешь увидеть в мегаполисах. Пару раз, в лесу около дома, парень видел настоящую сову. Как она здесь оказалась — большая загадка, но, судя по экзотическим увлечениям некоторых людей, раньше это могла быть домашняя птица, сбежавшая на волю. Кроме этого, на дороге у самых окраин населённого пункта постоянно замечают лисиц, а белки и ежи на пороге дома так вообще явление обыкновенное и непримечательное. В масштабах страны это не такой уж и большой плюс, но хэй, хотя бы какой-то. При другом раскладе сейчас спутники могли бы сидеть у озера с небольшим костром, жарить сосиски и наслаждаться видом. Если бы лёд был достаточно прочным, они смогли бы покататься на коньках. Правда, голубоглазый совершенно не помнит, как это делается, но ничего, он быстро учится. А ещё, можно было бы зажечь бенгальские огни. Ох, а ещё можно было бы вместе кататься на санках, а потом дома пить горячий шоколад и греться под одним пледом, включив какое-нибудь интересное кино. Но нет, жизнь несправедлива. Одарённый наклонился вправо и, взяв в руку небольшой ком снега, скатал аккуратный шар, запульнув его куда-то за спину. Длинноволосый ожидал услышать хотя бы характерный звук, но ничего не произошло. Визави ловко увернулся, ведь ему к таким фокусам не привыкать, однако шутку оценил. — Пришёл в себя и решил, что самое время побаловаться, да? — Достоевский убедился, что тряхнул средство передвижения больного достаточно сильно, чтобы тот удивлённо ойкнул, дёрнулся и мгновенно перестал вытворять всякие глупости. Блондин, нервно усмехнувшись, мысленно признал, что метод кнута и пряника в исполнении худощавого оппонента работает блестяще и без малейших неполадок. — На время этой прогулки ты под моим руководством, будь добр, не выходи за рамки дозволенного. — Да ты настоящий садист, — Гоголь мотнул головой, приходя в себя, и заметил, что они уже направляются внутрь. В лёгких внезапно возник дискомфорт, напоминающий старую боль, только в разы слабее и более сносный. Слегка кружилась голова, чего эспер до этого не замечал. Теперь понятно, почему начали с пятнадцати, а не с двадцати минут — чтобы тело и органы потихоньку привыкали к привычной обстановке. Значит ли это, что реабилитация постепенно подходит к концу? — А то что? Фёдор, открыв деревянную дверь и протолкнув кресло внутрь, предпочёл на этот вопрос не отвечать, проигнорировав собеседника. Внутри здания тепло, но душно: на первых порах высокорослому кажется, что он задыхается, и это ощущение сбивает его с толку, ведь является ничем иным, как противным дежавю, однако вскоре адаптируется к обстановке и с облегчением выдыхает. Брюнет завозит товарища в тот же самый лифт, по пути встречая лишь парочку пациентов с гайморитом и буфетчицу, болтающую по телефону с поставщиком. Все они выглядят довольно враждебно и явно устали от жизни, так что с ними светских бесед было решено не вести. Кабина поднимается на нужный этаж, и вот здесь могли бы возникнуть проблемы — заведующая отделения сидит в кабинете прямо по коридору, по которому нужно прокатить больного, чтобы достичь нужной палаты, ещё стоит учесть докторов, спешащих из кабинета в кабинет, и уборщиц. Почему «могли бы»? Да потому что у господина Фёдора Достоевского, конечно же, всё подмечено: и то, что ни у кого нет доказательств их почти что незаконного променада, и то, что чисто теоретически им никто не запрещал просто кататься по этажам по причине того, что «мальчики устали каждый раз сидеть на одном и том же месте, им нужно разнообразие». Да и Екатерины что-то нигде не видно. Занята своими делами, что ли? — Тебе не пора домой? — поинтересовался высокорослый, пересаживаясь на кровать и расслабляясь. Он занял своё привычное положение и почувствовал, как усталость накатила с новой силой. Слегка клонило в сон, но разум был занят размышлениями. Парень устал притворяться, устал делать вид, что всё в порядке. Эти улыбки утомляли, но ему попросту нельзя быть слабым на людях. Поэтому эспер сдерживался из последних сил. — Насколько я помню, ты говорил, что пришёл ненадолго, так как твой отец не желает отпускать своё чадо на длительные посещения больных друзей. — Чего ты хочешь, Коль? — фиолетовоглазый садится рядышком, дав возможность ногам отдохнуть. Он выжидающе смотрел на собеседника; тот, на удивление Фёдора, сохранял спокойствие и лишь улыбнулся на этот вопрос, намереваясь дать развёрнутый ответ. — Чего ты действительно хочешь. — Я не знаю, — соврал мальчишка, откинувшись на подушку. Если бы он сказал правду, то разрушил бы тайну, которую хранит в глубине своего сердца, и, скорее всего, поспособствовал бы разрушению их отношений. Поэтому он умалчивал о самом главном. — Быть клоуном? Они клёвые. — Почему? — брюнет вопросительно наклонил голову. — Ну, сам подумай, — Гоголь сел прямо в кровати и, жестикулируя, принялся объяснять свою точку зрения. — Клоуны весёлые, вечно счастливые, люди могут любить их, ненавидеть, бояться — без разницы, на их существование это не влияет. Даже если им грустно, даже если хочется плакать — они всё равно улыбаются. Это здорово, правда? Плюс они много путешествуют, это действительно круто. Достоевский некоторое время смотрел на голубоглазого, что отвёл взгляд в сторону. Что-то в чужом выражении лица настораживало эспера, но он долго не мог понять, что именно. Мрачная атмосфера, сопровождаемая молчанием, давила, но слов для возражения не нашлось. Одарённый долго наблюдал за чужим поведением, но всё равно не мог ответить на свои вопросы. Что такого Коля сказал, чтобы посеять такие сомнения? Да вроде бы ничего: простые слова, являющиеся правдой, и ничего более, но всё равно было неспокойно. Перебирая все фразы по составляющим, худощавый вдруг понял, что кое-что упустил из виду: в слова был вложен другой смысл. Осознанно или нет — не важно, главное, сам факт. Темноволосый, не спрашивая разрешения и не предупреждая, мягко обнял Николая, положив голову ему на плечо, и умиротворённо прикрыл глаза, вслушиваясь в чужое сердцебиение. Тихое, спутанное, едва можно услышать. Длинноволосый удивлённо покосился на друга. Сердце пропустило удар, и он уже не в силах вспомнить, сколько раз это случалось, когда Федя был рядом и творил что-то необычное. — Фе… — Тебе это не нужно, — спокойно сказал он, даже не улыбнувшись. — Скрывать свои чувства — отстой. Одной этой фразы хватило, чтобы выбить школьника из колеи. Он поджал губы и, собравшись с силами, улыбнулся, отстраняясь. Ему этого не хотелось, но нужно было держать дистанцию — кто знает, что случится, если подросток этого не сделает. Брюнет открыл глаза и посмотрел на визави, выпрямившись. Последний поправил чужой шарф, и Достоевский с удивлением заметил, что забыл его снять. Но это не идёт ни в какое сравнение с тем, что сейчас творится с его эмоциями. Они все смешались в нечто горькое и неприятное. — Ты всё ещё его носишь, — тихо сказал Коля. На сердце было тепло от того факта, что его подарок не валяется где-то на помойке, но на большее парень и не рассчитывал. — Это мило. Но тебе правда пора идти. Не хочу, чтобы у тебя были проблемы из-за меня. Эспер тяжело вздохнул, поднимаясь на ноги. — Хорошо, — на прощание Фёдор слабо улыбнулся и слегка поклонился в знак уважения. Какие манеры. — Спасибо за этот день. Я пойду, но обещаю как можно скорее вновь посетить тебя. — Я буду ждать, — помахал рукой голубоглазый, провожая взглядом удаляющуюся фигуру. Потом, когда двери закрылись, он поднял голову вверх. По щекам текли слёзы, которые с трудом удавалось сдерживать последние минуты две. Коля не хотел его обманывать, не хотел ничего скрывать и прятать. Ему было больно думать о том, что этим он может обидеть Достоевского. Но правда слишком тяжела — настолько, что грозит непоправимым. Настолько, что даже сам Гоголь не знает, что делать.