Peccatum

— Тебе правда понравилось? Они уютно расположились на траве: Гоголь сидел и наслаждался видом, открывающимся с этой высоты, рассматривал облака, хотя весь день игнорировал их существование и просто знал, что они сегодня есть, наблюдал за тем, как садящееся солнце постепенно окрашивает их в нежно-розовый, и машинально гладил Фёдора, лежащего у него на коленях, по макушке, каждый раз спутывая тёмные шелковистые волосы всё сильнее и сильнее. Тот не возражал; пожалуй, баловаться со своей жизнью фиолетовоглазый разрешал только Коле, причём во всех аспектах, от причёски до масштабных авантюр. Этот длинноволосый мальчишка всего за каких-то полгода сумел изменить столько вещей, сколько никто не смог за пятнадцать долгих лет, чего уж говорить о привилегиях. Остальные уже ушли: Гончаров вызвался проводить Сашу до дома, хотя живут они довольно далеко друг от друга, ребята прихватили с собой мешок с мусором и отправились на подвижном куске земли, боже храни способность Вани, вниз с холма. После такой шумной посиделки, когда подростки смеялись и обсуждали всякие пустяковые темы, тишина воспринималась как нечто ненормальное и из ряда вон выходящее, стало так спокойно, что даже немного клонило в сон. Возможно, Достоевский в какой-то момент задремал, видимо, слишком устал организовывать весь этот праздник сутками напролёт, но парень быстро проснулся, тоже наблюдая за природой. Было бы намного удобнее сидеть в самой траве, дёргать зелёные стебли и сдувать пушинки с одуванчика прямо в лицо оппоненту, но на дворе всего лишь весна, ещё слишком рано для посиделок на земле, поэтому пришлось постелить мягкий плед и отдыхать на нём. Гирлянды не горели, их уже час назад выключили, потому что оплачивать огромные счета за электричество в России — верное самоубийство, шарики слегка покачивались на ветру и шуршали, словно листья какие-то, атмосфера великолепная. Коля сначала непонимающе смотрит на собеседника, будто бы не совсем понимая, о чём тот спрашивает, а потом отводит взгляд в сторону, поджав губы. О, он прекрасно понимает, к чему эти вопросы. С самого начала было очевидно, что Федя всё это время наблюдал за именинником, изучал реакцию на те или иные слова, сказанные за весь день, и быстро сделал выводы. Безошибочно, как и всегда. От него невозможно что-либо скрыть, если ты не гениальный актёр или не человек с раздвоением личности, хотя и то, и то вряд ли тебе поможет. Чего же подросток теперь добивается? Признания? Нечего признаваться, если тебя и так раскрыли. Сам сложил два плюс два, какие доказательства тебе ещё нужны? Или чистосердечное признание смягчает обстоятельства? Да вряд ли. Молчать нельзя, ведь Достоевский всё видит и может принять это как личное оскорбление, мол, ты не справился с задачей, из-за тебя всё пошло не так, да и идея отстойная, а блондин не очень-то хочет его огорчать. Конечно, высокорослый хотел бы просто быть вдвоём и наслаждаться тёплой погодой, можно даже не говорить ни о чём, просто валяться и наслаждаться уютной компанией. Ему большего и не нужно, но в последнее время они видятся всё реже и реже, спасибо обстоятельствам, и это разбивает и без того убитое сердце. Просто больно. Мириться с тем, что ты не можешь просто взять и поцеловать человека напротив, успокоить, что всё в порядке и дело не в нём, не объясняя самой ситуации, сказать, что сильно любишь — больно. Невыносимо. — Сама по себе идея шикарная, Федь. Просто великолепная, правда. Я не ожидал, что ты придумаешь что-то такое, будто бы я попал в какой-то сериал про американских подростков, где лучшие друзья устраивают друг другу подобные запоминающиеся праздники. И все эти подарки… Было весело, — брюнет выжидающе смотрит, не перебивая и не комментируя сказанное, и чётко понимает, что это не всё. Если бы всё было так же замечательно, как голубоглазый рассказывает, ему не пришлось бы прятать своё подавленное состояние, не приходилось бы неискренне улыбаться всё это время, лишь бы не разочаровывать друзей. Что-то не так. Подобное уже было тогда, в больнице, когда состояние явно оставляло желать лучшего, и именно из-за того, что брюнет сталкивался с подобным раньше, он может понять это сейчас. Но подросток не хочет давить, не хочет торопить, ведь прекрасно понимает, что одно неверное слово может серьёзно ранить. — Но… — Но? Тяжёлый вздох. Коля не хочет обсуждать свои мысли, свои воспоминания, не хочет загружать визави своими проблемами, ведь у каждого человека есть свои собственные. Да, он доверяет Достоевскому больше, чем кому-либо ещё, он, совершенно не задумываясь о последствиях, рассказал бы всё на свете, дай только шанс, но сейчас он думает, и с каждой мыслью будущее становится всё мрачнее и мрачнее. У брюнета и своего дерьма в жизни хватает, ему не должны быть интересны чужие переживания, которые, в большинстве своём, его не касаются. А о той малой части, всё же касающейся личности местного гения, и вовсе никому знать не стоит — чревато. И всё равно они снова начали этот тяжёлый, удушающий разговор о своих чувствах, комок в горле становится всё больше и больше, но губы как-то сами шевелятся, хотя звуки попросту не выходят наружу. Глаза словно колет тысячами маленьких иголочек. Голова гудит, но это не так неприятно, как всё остальное. Фиолетовоглазый мягко кладёт руку поверх чужой и обеспокоенно смотрит на собеседника. В воздухе витает немое «Ты можешь мне рассказать», и, чёрт возьми, конечно он может рассказать. Может, но это не так уж и нужно, к чему вообще эти слова, давай просто посидим вот так и не будем обсуждать, насколько этот мир прогнил. Но Гоголь больше не в силах молчать. — Этот чёртов город… — худощавый уже не хмурится, не просит не употреблять при нём любые производные слова «чёрт», не затыкает ладонью рот, таким жестом требуя заткнуться — слушает и терпит, привыкнув к тому, что парень напротив постоянно чертыхается и может даже ругнуться. Темноволосый делает вид, что ничего не слышит, и просто даёт другу высказаться. Так будет лучше для них обоих. — Здесь любое место связано с каким-либо событием из моей жизни, понимаешь? Всё то время, пока я ходил в поисках подсказок, я вспоминал свою прежнюю счастливую жизнь, — до сына священника наконец дошло, почему изучение скрытых от глаз туристов мест было не совсем хорошей идеей в данной ситуации. Здесь прошла вся жизнь длинноволосого, естественно ему станет грустно из-за того, что та беззаботная пора прошла. Естественно ему станет грустно из-за того, что он столько потерял. — Так много воспоминаний… Я был неприятно удивлён. Постоянно вспоминать счастливых мать и отца очень больно. Я думал, что уже оправился от этого, понимаешь? Я думал, что «переболел», что теперь окунусь в новую счастливую жизнь… И всё. И больше не будет боли и разочарований, что из меня выйдет нормальный человек, но ты только посмотри! Я всё ещё думаю обо всём произошедшем! Мысли никуда не делись, они преследуют меня по пятам, — светловолосый на грани истерики. Он делает паузу, отворачиваясь и пряча лицо за распущенными волосами, его тело пробивает мелкая дрожь, а когда школьник принимает предыдущее положение, Фёдор видит, как на чужих щеках блестят слёзы. Боже, сколько он сдерживал свои чувства внутри? — Самое ужасное — то, что я всё ещё вижу его за каждым поворотом. Силуэт моего отца везде ждёт меня, в каждом тёмном углу, иногда под фонарями или за деревьями, как маньяк какой-то, я вижу его в зеркале, замечаю движения краем глаза. Смотрит всегда пронзительно и злобно, словно убить хочет. У него это получается. Я плохо сплю по ночам, мне всё мерещится, будто бы кто-то проходится молотком по позвонкам, даже если я лежу на спине, а если удаётся заснуть, то просыпаюсь я от удушья. Не могу дышать по утрам, каждый раз думаю, что сегодня точно умру. Ну, моё моральное состояние ты видишь. Ещё хуже, чем физическое, — он снова замолкает, глотая ртом воздух и шумно выдыхая; руки трясутся, оппонент всё ещё старается успокоить парня, используя только тактильный контакт. Чужие слёзы намочили рубашку, но это не смертельно, всё равно её придётся стирать. Сам разговор — вот, что действительно страшно. — Я не вывожу. Некоторое время принимал успокоительное, снотворное, всякие целебные настойки, которые бабушки продают, но ничего не помогло. Вообще ничего. Мне всё кажется, что выхода из этого состояния нет, что буду я так страдать, пока не сдохну под каким-нибудь местным забором, а к концу жизни стану безвольным овощем, умеющим только трястись от каждого шороха. У меня уже жуткая паранойя, Федь. Подросток мягко провёл ладонью по чужой щеке, вытирая слёзы, и долго думал о том, что ответить. Блондин немного успокоился, дрожь прекратилась, но настроение явно не улучшилось. Нужно было сказать что-то ободряющее, что-то позитивное, но одарённый не знал, что именно. В голове было много мыслей на этот счёт, но все они казались бестолковыми и идиотскими. Настолько, что поднимайте белый флаг. Достоевский не понимает этих эмоций, он всё ещё не знает, как надо правильно поддерживать людей. Можно сказать, что в этом плане он всё ещё ученик. Но голубоглазый всегда был рядом, успокаивал и обещал, что всё будет хорошо, когда было действительно плохо, он многое сделал ради того, чтобы все вокруг были счастливы и рады тому, что вообще живут. Поддержать эспера в ответ — меньшее, что низкорослый может сделать в благодарность за всю ту помощь. — Осталось два года, Коль, — осторожно и так же тихо начал брюнет, внимательно наблюдая за реакцией собеседника. Никакой агрессии, никакой боли в глазах, только пустота и стекло вместо привычных горящих азартом глаз. — Хотя, может, даже меньше года, если хочешь поступить в колледж неподалёку. Тебе не обязательно оставаться здесь, в этом городе. Можно уехать в другой город, вообще без проблем. Там ты забудешься, познакомишься с новыми людьми, утонешь в учёбе. Не обязательно же вся жизнь будет такой ужасной. Всё обязательно наладится. — Что, если мне не нужны новые знакомства? — серьёзно спросил длинноволосый, перехватывая чужую руку и утыкаясь в неё носом. Школьник говорит только шёпотом, не повышая тона — не хочет, да и сил на это нет. А большего и не нужно, Федя и так всё понимает. — Я просто хочу продолжать общаться с тобой. С Пушкиным, даже с Гончаровым. Мне больше ничего не нужно. Никто не нужен. — Тогда я буду рядом, — темноволосый слабо улыбается, и его визави просто не может не ответить тем же. Два идиота, им бы готовиться к экзаменам и заниматься своими делами, но они лежат здесь, под пушистыми, словно клочок ваты, белыми облаками, и дают пустые обещания, ведь всё ещё может радикально поменяться. Вдруг они перестанут общаться? Или один из них умрёт? Никто не знает, что ждёт людей в будущем. Катастрофы, вирусы, геноцид — представь, что угодно, лишь бы была богатая фантазия. Но они живут здесь и сейчас, могут позволить себе говорить всё, что угодно. Здесь, под светло-голубым небом, возможно всё. Делай, что хочешь, этот день, эта жизнь — всё твоё. — Если хочешь, можем даже поступить в один колледж. — В университет, — поправил высокорослый, совсем успокоившись. Тема проблем отошла на задний план, чему он несказанно рад, а планировать будущее всегда весело и увлекательно, если твои перспективы шире, нежели простая работа дворником или уборщиком. Хотя, здесь нет никаких гарантий, что тебя возьмут. Можно и под мостом на картонке жить, вообще беспроигрышный вариант. — Или в институт. Такого гения не ждут в колледжах и техникумах, только в высших учебных заведениях. Куда будем поступать? Городов много, от Саратова до Москвы, думать можно до бесконечности. Может, Нижний Новгород? Я слышал, что там красиво, есть канатная дорога, набережная чудесная. Много хороших учебных заведений, неплохой вариант. Или, скажем, Сочи? Там тепло, можно будет жить у моря, что скажешь? Не знаю, как там дела с учёбой, но природа и расположение чудесны, — короткая пауза. Парень размышляет о чём-то, сравнивая свои шансы на поступление, и вдруг невозмутимо выдаёт: — Нет, конечно нет. Мы поедем в Питер. — Санкт-Петербург? — улыбаясь, переспрашивает фиолетовоглазый, словно насмехаясь. Гоголь такое поведение ему прощает и только любуется искренней широкой улыбкой. Возможно, книголюб рассматривает оппонента слишком открыто, возможно, стоило бы быть поскромнее, но ему плевать. Ведь не радоваться такому проявлению эмоций просто невозможно. — Там большая конкуренция, нужно набрать двести шестьдесят пять баллов на экзаменах, не меньше. И это даже не на бюджет, а цены за обучение там ой как кусаются. Ты уверен? — Тебя возьмут с распростёртыми объятиями, сдать всё на сто баллов для тебя легче, чем выйти на улицу, — эспер хмыкает, полностью соглашаясь. За себя он не переживает, ведь ради высоких баллов он пашет всю свою коротенькую жизнь, а вот Коля… — За меня не беспокойся. Постараюсь пробиться в какой-нибудь колледж, может, в вуз, а если не выйдет — устроюсь на работу. Какой-никакой опыт у меня уже есть, что-нибудь придумаю. Тишина. Достоевский не спешит отвечать, прикрыв глаза и наслаждаясь слабым ветерком, играющимся в его волосах. Подросток уже не замечает, что они держатся за руки уже добрых пять минут, а вот на его собеседника периодически накатывает паника; голубоглазый старается просто улыбаться, не подавая виду, и, вроде как, получается. Внизу, у подножия холма, бурлит жизнь, по асфальту разъезжают машины, люди идут домой, а здесь время будто бы застыло на одной точке. И стрелки часов не идут, и звуков почти нет. — Хорошо, — вдруг говорит Фёдор, открывая глаза и глядя прямо на блондина. Вид серьёзный, и любой прохожий бы, наверное, испугался. А школьник не пугается, ведь он привык к этому. Да и на самом деле худощавый не злится, нет, ничего подобного. Это его обычное равнодушно-холодное лицо. — Тогда после одиннадцатого класса поедем в Питер. Вспоминая тот разговор сегодня, высокорослому хочется нервно улыбаться. Он сидит на полу, прислонившись спиной к краю кровати, и смотрит вверх, на белый потолок с вычурной люстрой. Жарко. Кондиционер, поставленный в гостиной, работает лишь в пределах одной комнаты, а выходить из своего уютного убежища как-то не хочется. За окном, закрытым плотными занавесками, наверняка всё слишком зелёное, слишком яркое и слишком нарядное, чтобы на это смотреть. Цветёт всё, что может: розы, ярко-алые, словно помада на губах одноклассниц, лилии, розовые и жёлтые, даже большие кусты ромашек. Настоящий рай для кавалеров — срывай себе с чужих клумб, дари избраннице, наслаждайся восхищёнными вздохами. Мерзость какая. Не сказать, что у Николая никогда не было идеи подарить объекту своей любви огромный букет из разных цветов, но такое даже представить невозможно: как парень… Ладно, не будем обобщать. Как брюнет, который в принципе намёков не понимает, отнесётся к такому подарку? Как это будет выглядеть? «Вещи, касающиеся самого Фёдора, знать никто не должен». Как глупо. С каждым днём скрывать, что ты другой, всё сложнее и сложнее, особенно если у тебя и без этого проблем хватает. Хочется всё кому-то рассказать, услышать слова поддержки, но максимум, что возможно в этом случае — психолог, произносящий типичное «Это ещё одно твоё психическое заболевание! Таких, как ты, надо лечить! И обязательно изолировать от общества!» Ха, да таких кретинов нужно изолировать, а не людей нетрадиционной сексуальной ориентации, а то ещё слабоумием заразите, гады. И вот как прикажете жить в обществе, где любое неверное слово может привести тебя на порог клиники? Как прикажете доверять окружающим, если всегда есть вероятность, что они окажутся гомофобами, сексистами или расистами? Постоянно шифроваться? Это чертовски сложно, знаете ли. Подросток утыкается лицом в колени и шумно вздыхает. Начало июля вышло насыщенным на события, это то ли развлекало и помогало выбраться из круговорота мыслей, то ли заставляло ещё сильнее выдохнуться. Спать стало совсем невозможно: постоянные самокопания, отсутствие помощи, духота в помещении — всё это явно не играло на руку. Прибавить к этому нервы из-за экзаменов, которые светловолосый написал пару недель назад и всё ещё ждал результатов, и на выходе получишь дичайший стресс и трясучку по поводу и нет. Есенин попытался с этим что-то сделать и вытащил подопечного на природу, в поход, как и обещал, с шашлыками и палаткой, с костром и гитарой. И ведь было действительно весело, они купались в реке, ловили рыбу и пели «Районы-кварталы» вечером. А какие были звёзды… Просто восхитительные! Целая россыпь мерцающих огоньков на тёмно-синем бесконечном полотне, они сливались в созвездия и были будто бы в радиусе километра. Школьник сразу же вспомнил наблюдения на крыше его старого дома и отыскал Большую и Малую Медведицу. Спасибо Достоевскому, теперь и он знает кое-что из астрономии. Сам шатен сейчас сидел на кухне и разбирался со счетами. Изредка можно было услышать вздохи и тихое шуршание целой пачки бумаг, в чайнике бурлила вода, но это не мешало думать. Раньше в таких ситуациях голубоглазый запирался в ванной и включал воду, остужая голову и стараясь привести себя в чувство. Иногда доходило до включения инстинкта самосохранения — проще говоря, одарённый топил себя в ванной, параллельно надавливая пальцами на горло, а затем резко поднимался, кашляя. Руки тряслись, как и всё тело в общем, и какое-то время после этого действия мозг не мог думать ни о чём другом, кроме как «Хорошо, что я выжил», а потом всё повторялось по замкнутому кругу. А здесь такое не проходит: нельзя быть излишне подозрительным, ведь если раньше за Колей никто не следил, то теперь Сергей мог поднять панику, если заметит что-то неправильное. Как неудобно. Не хотелось бы попасться на чём-то подобном, проблем в этой квартире хватает. Думать слишком много и слишком часто стало привычкой. Если бы можно было забить всю свою голову всякими глупостями по типу «ах, что бы такого надеть сегодня?» или «какого цвета пустота?», то школьник давно бы это сделал, но его такое не интересует. Не поймите неправильно, он не осуждает людей, которые долго выбирают наряд, ведь в большинстве своём они смотрятся так гармонично и стильно, он не осуждает людей, задающих странные вопросы, ведь порой это очень полезно, но сам бы никогда не стал об этом думать. Не по его специальности. Он любит загоняться, это факт, а думать по делу Гоголь просто не может, после злополучных экзаменов любая информация мигом вылетает из головы. Подросток выпрямляет ноги и кладёт трясущиеся руки на колени, наблюдая за тем, как забавно в полутьме выглядят вены. Костяшки стёрты в кровь — совсем недавно он бил стену, как бы это смешно не звучало, и теперь страдал каждый раз, когда опускал кисти в воду или обрабатывал раны. Шипел практически беззвучно, насылал на анатомию человека проклятия, а потом хотел разбить не только костяшки, но и голову. У него никогда не получалось и вряд ли получится. Он мог бы соврать, перейти кому-нибудь дорогу, чтобы нарваться на драку, отхватить по полной и умереть, но в планы это не входило. Блондин живёт своей мечтой. Мечтой выучиться и уехать в другой город, смотреть на разведённый мост и думать о том, как всё хорошо. Сейчас, после того разговора трёхмесячной давности, он слабо верил в то, что всё сложится так удачно, что из этой затеи может выйти что-то толковое, но всеми силами стремился достичь своей цели. Сел за повторение изученного в средней школе, начал учить программу десятого класса, даже поискал репетиторов — так, на всякий случай. Делал ли он это ради себя или ради Фёдора, которого не хотел разочаровывать? Кто знает. С сыном священника они не виделись весь июнь. Было не до этого, ведь все школьники усиленно готовились к сдаче экзаменов, к выпускным, а потом просто не было времени. Никаких средств связи, кроме рации, передающей сигнал от Пушкина к Гоголю и обратно, у них не было. Стоило бы изобрести какое-то устройство для связи между всеми членами четвёрки, но это слишком сложно, пока что подростки просто отдыхают и наслаждаются долгожданными летними каникулами. О всём остальном они будут думать ближе к августу. Было бы неплохо устроить встречу в домике на дереве, там всем места хватит, можно сделать своеобразный клуб. Дверь в спальню открывается, внутрь входит мужчина, и голубоглазый от неожиданности вздрагивает, понимая, что по его лицу размазана тушь, которую он купил на карманные деньги в ближайшем магазине косметики. Он пытается сделать хоть что-нибудь — уткнуться в подушку, закрыть лицо руками, есть вариант даже выпрыгнуть в окно, но ничего из этого не подходит, потому что всё станет только хуже. Высокорослый ещё не рассказывал опекуну, что рисует своеобразный шрам на постоянной основе перед выходом из дома, не рассказывал о том, что какое-то время назад всерьёз думал о том, чтобы стать клоуном, не говорил о своей мотивации и размышлениях в духе «они всегда смеются, даже если им грустно, даже если им больно», да вообще ни о чём важном не говорил. А сейчас слишком поздно что-либо прятать, ведь всё и так понятно. — Я хотел предложить тебе устроить внеплановое чаепитие, — в чужих глазах читается чёткое «но», а длинноволосый мальчишка выглядит слишком испуганно от такого неожиданного поворота событий. А ведь он просил стучаться в дверь, если что-то нужно, потому что Коля панически боится вторжения в личное пространство. — Я стучал, но ты не услышал, вот и вошёл. Вдруг что-то случилось, а я не знаю, — ах, так вот оно что. Коля просто не слышал ничего вокруг из-за размышлений. Странно, он не заметил, когда чайник сняли с огня. — Видимо, что-то всё же случилось. Или я не прав? Гоголь тяжело вздыхает и обнимает колени, максимально сжавшись. Он бы хотел расположиться в углу комнаты и больше никогда не шевелиться, не показывать носа оттуда, просто исчезнуть на пару мгновений. Но просто не может. Потому что он не один, за ним постоянно наблюдают, и, хоть в этом нет ничего такого противозаконного или удручающего, движения немного скованы. Боже, как всё это тупо. Вся эта игра в доверие, постоянные прятки от самого себя, от окружающих и реальности, все эти тупые чувства и фиолетовые глаза, постоянно мелькающие в памяти. Бесит, бесит, бесит. Об этом никому нельзя рассказывать, слишком опасно, но что делать, если твои чувства буквально рвутся наружу? Что делать, если неосознанно начинаешь плакать по ночам, утыкаясь носом в подушку и надеясь, что тебя не услышат? Что делать, если ты уже потерял счёт этим бесконечным однообразным дням, сводящим тебя с ума? Что делать, если не хочется сидеть на месте и подыхать от собственной беспомощности, но руки крепко связаны? Что делать, если ты просто не можешь молчать, но и говорить не можешь? Светловолосый устал, так чертовски устал от этих бессмысленных попыток всё скрыть. Ему просто хочется немного понимания и надежды на лучший исход. Двадцатишестилетний осторожно садится рядом, обеспокоенно глядя на оппонента. Парень ему позволяет, считая, что так будет лучше. Однако хозяин магазина не спешит действовать, даёт подростку привыкнуть к компании и довериться. Если захочет говорить — заговорит, а вынуждать нет смысла. Да, сейчас очень сложный период. И эмоционально, и физически. Загоны в школе, проблемы с семьёй и сверстниками — через это многие проходили, но важно дать понять, что жизнь на этом не заканчивается. Впереди ещё лет пятьдесят минимум, не все же они будут такими ужасными. Просто нужно переждать чёрную полосу и двигаться дальше. Но объяснить это иногда бывает очень трудно. — Нет, ты прав, — после длительной паузы отвечает Николай, тяжело вздыхая. Нужно попробовать рассказать. Дальше так продолжаться не может, нужно действовать. — Столько всего происходит со мной, что я даже не знаю, с чего начать. Это так глупо по сравнению с проблемами взрослых, у меня нет ипотеки, меня не подозревают в преступлении, да и здоровье более-менее в порядке. Даже смешно от того, что мне так хреново, — только при Есенине школьник позволял себе открыто ругаться матом, зная, что тот не против. Если хочется выпустить пар — пожалуйста, покрой весь мир двадцатиэтажным матом, не сдерживайся. Возможно, тогда станет легче. — Любые проблемы важны. Не важно, кто ты: взрослый, ребёнок, подросток. Если это имеет огромное влияние, если это мешает жить — тогда проблема реальная. Если кажется, что всё становится только хуже — это важно. Ведь все мы разные. И проблемы тоже разные, — продавец положил руку на чужое плечо, глядя на то, как губы собеседника подрагивают. Казалось, что он вот-вот снова заплачет, поэтому Серёга достаёт из кармана носовой платок и аккуратно вкладывает его в чужую руку. — Ты можешь мне рассказать, если хочешь. Я выслушаю тебя, постараюсь поддержать и дать совет. Начни с чего угодно. Снова пауза. Одарённый собирается с мыслями и думает, с чего бы начать. Ещё не поздно повернуть назад, сказать малую долю того, что лежит у него на душе, выдать самые банальные вещи по типу непонимания со стороны одноклассников, беспокойства по поводу отца и всё, на этом разговор будет окончен. Но книголюб твёрдо решил, что сегодня пойдёт до конца. — Я очень сильно переживаю из-за экзаменов, — заговорил голубоглазый, устраиваясь поудобнее. Разговор обещает быть долгим. — Я старался написать нормально и надеюсь на все четвёрки, но есть вероятность, что я где-то ошибся. Я столько пахал ради простых обществознания и географии, но мне кажется, что я всё же облажался. На самых простых вопросах. Да, для поступления в десятый класс всё это не так уж и важно, но всё равно будет обидно, если месяцы зубрёжки уйдут впустую. Я так долго учил материал… — Всё будет нормально, — улыбнулся мужчина. Коля хмыкнул, понимая, что дальше всё будет только хуже, ведь проблемы, связанные с огэ — самое незначительное, что есть в его жизни. Потом он расскажет о вещах намного хуже, чем недостаток несчастных баллов. — Главное, что ты набрал порог, а остальное не имеет значения. К единому государственному экзамену мы подготовимся намного лучше. Конечно. В распоряжении будет целых два года, выучить материал будет немного проще, учитывая то, что основа у него в голове уже есть. Пройти парочку старых тем легко. Подросток глянул на стол, на котором лежала гора учебников, которые надо бы сдать обратно в библиотеку на этой неделе, и представил, сколько часов за ними ему предстоит провести. Про прогулки и улицу можно практически сразу забыть, на это попросту не будет времени. Разве что перед сном обойти дом пару раз, и то только ради того, чтобы голова от постоянного нахождения в четырёх стенах не болела. Ещё есть проблема с тем, какие экзамены он будет сдавать. Русский язык и профильная математика обязательны, тут никаких вопросов нет, но что насчёт других двух предметов? Физика и биология с химией точно нет — слишком сложно, а начинать детально их изучать слишком поздно, тут понадобятся сотни репетиторов в день. Общество и история немного полегче, но всё равно мозги выносят легко и просто, нужно подумать. Хороший вариант — литература. Что-что, а её Гоголь знает прекрасно, от русской классики до иностранных новинок, плюсом уже договорился о дополнительных занятиях. Есть ещё вариант подучить английский, с таким набором можно будет уже что-нибудь решить. Но об этом позже. — Ещё я бы хотел поговорить с тобой о моём отце, — длинноволосый отвёл взгляд в сторону, тяжело вздыхая. О, как же он не хочет снова открывать эту тему, как же не хочется снова слышать все эти ужасные слова по типу «Никто не знает, где он сейчас» и «У вас даже не хватит доказательств, чтобы подтвердить его виновность». Как школьник устал от этого. — Понимаешь, я не могу нормально жить, зная, что он может быть где-то неподалёку. Мне постоянно кажется, что он следит за мной. Словно он хочет убить меня. Вдруг это будет продолжаться до самой моей смерти? — подростка пробила мелкая дрожь. Даже думать о том, как он снова валяется на полу, избитый арматурой, как кровь хлещет из всех ран, как говорить очень сложно, потому что связки порваны, и с губ сходит только хрип, и то нечленораздельный, очень сложно. — Снотворное не помогает. Вообще. Мне постоянно снится какая-то ерунда, я уже и забыл, что такое нормальные сны. Лучше бы передо мной был только чёрный экран, — пауза. — Иногда я думаю, что лучше бы меня тогда не стало. Я бы не был такой обузой для тебя, да и таких проблем не было бы… — Не говори так, — серьёзно ответил Сергей, до этого внимательно слушающий своего соседа по квартире. У них уже был такой разговор спустя неделю совместной жизни, когда у длинноволосого всё никак не получалось заснуть. Тогда мужчина решил немного помочь и всячески старался сделать Коле приятно: сначала притащил очень мягкую и удобную подушку, потом, дополняя комплект, вытащил откуда-то одеяло, готовил всякие вкусности, и продолжает это делать до сих пор, постоянно предлагал сыграть в карты и каждый раз выигрывал, не давая оппоненту и шанса. — С чего ты это взял? Из-за тех ублюдков, сидящих в полицейском участке? Да наплюй ты на них, они не понимают, как это на тебе сказалось. Им лишь бы ляпнуть какую-то хуйню, честное слово. Эти уроды и сами спокойно могут покалечить или изнасиловать человека ради повышения своего статуса. И к их словам ты решил прислушиваться? Боже, Коль. Ты для меня не обуза, и я прекрасно понимаю, что ты оказался в трудной жизненной ситуации. Да, возможно, сейчас всё это непросто переварить, будет сложно, я знаю. Но пойми: ты ещё подросток, сейчас все эмоциональные травмы, все переживания, любая мелочь будет казаться непоправимой и невыносимой. Сложно поверить, но всё станет намного лучше. Скоро твоего отца найдут и посадят за то, что он сделал. Просто нам с тобой нужно немного подождать. Я всегда буду на твоей стороне, помнишь? Конечно. Конечно, он был на его стороне всё это время, но Есенин никогда не знал полной картины, никогда не задумывался о некоторых максимально очевидных вещах, которые не давали покоя его собеседнику. Высокорослый молча усмехнулся, сильнее вжимаясь спиной в край кровати и оставляя на виду только блестящие в полумраке глаза, остальное спрятав за коленями и длинными распущенными волосами. Его практически трясло, но капелька самообладания не давала ему взять и повернуть назад, и сейчас парень искренне себя ненавидел. Страшно, что сейчас его изобьют, что завтрашнего дня Гоголь уже не увидит, потому что попросту умрёт, страшно, что все планы пойдут коту под хвост, потому что воплотить их в реальность не будет и шанса. Страшно и до боли обидно, что подобных ему людей зачастую не принимают в обществе. Пауза тянулась слишком долго. Эспер слышал, как мирно тикали настольные часы, как быстро и громко билось его собственное тело, а ему самому оставалось только молиться, чтобы не произошло худшее. Он всё ещё не верит в Бога, но если всё пройдёт удачно, то он создаст свою собственную религию, наверное. Глубокий вдох, блондин прикрывает глаза. — Даже если я окажусь геем? Слова прозвучали слишком громко, слишком резко, словно выстрел из револьвера посреди мирной звёздной ночи. Это пугало, ведь этот момент представлялся другим. Любитель книг не хотел говорить эту фразу настолько чётко, но получилось именно так. Невозможно поверить. Коля действительно сказал это вслух. Страшно. И снова пауза. Тишина оглушает, отрезвляет, ранит, делает всё, что может, и, если довериться ощущениям, подростка сейчас стошнит. Воздуха в лёгких не хватает, будто бы всё выбили одним прицельным ударом в солнечное сплетение, в ушах уже начинает звенеть от томительного ожидания неизбежного. Или просто от жары? Лихорадка, а это никак иначе не обзовёшь, охватила всё тело, светловолосого то бросало в жар, то в холод, то снова в жар, то перед глазами плыло, то границы были слишком чёткими и резкими, словно перед тобой не реальность, а картины абстракционистов, состояние не из приятных. Бывший девятиклассник уже успел придумать себе сотни вариантов собственной смерти, от удушья до тысячи ножевых ранений, но всё это не шло ни в какое сравнение с происходящим. Ещё чуть-чуть, и его начнёт метать из стороны в сторону. — Что? — кажется, владелец пивного магазина либо не понял, либо посчитал такое заявление шуткой, либо излишне шокирован. Впрочем, в данной ситуации «излишне» не бывает. — В каком смысле? — В самом, блин, прямом, — одарённого просто прорвало. Мало того, что он так долго скрывал свою ориентацию от всех людей в мире, так он ещё и попросту устал притворяться и бояться за свою жалкую жизнь. Ну умрёт он и умрёт, что от этого изменится? Всем резко станет проще жить? Да ни за что, это так не работает. Людям всегда будет мало, что-то будет идти не по плану, что-то будет отличным от привычного, непонятным и враждебным, от одной смерти ничего не изменится. Тогда зачем так стараться? Зачем всю жизнь прятаться, подделывать свою личность, постоянно сбегать от самого себя? В чём тогда смысл? Если тебя не понимают даже самые близкие люди, то стоит ли оно того? Наверное, нет. Длинноволосый только и делал, что вытирал ладонью слёзы и всхлипывал. Шестнадцатилетний не мог контролировать свои эмоции, не сейчас, не в этой удушающей обстановке. Ему было так плохо от всей этой сложившейся ситуации, нервы пошли к чёрту, попросту закончились, вот и всё. Весь этот разговор подобен «прыжку веры» — либо ты не прыгаешь, либо прыгаешь и разбиваешься насмерть, либо прыгаешь, но всё будет отлично. Угадать исход невозможно. Или, что более понятно, можно сравнить его с русской рулеткой. Тоже фиг ты угадаешь. — Я влюблён в своего лучшего друга. Ничего не могу с этим поделать, я просто мысленно умираю каждый чёртов раз. От того, как он улыбается, как он говорит, как он просто существует в моей жизни. Я знаю, что это ненормально, что за это могут попросту убить, но это так. Никогда особо не заглядывался ни на мальчиков, ни на девочек, просто жил дальше, потому что мне было не до этого, а он помог мне снова стать собой, снова полюбить жизнь, он дал мне хрупкую надежду на будущее. Именно из-за него, по большей части, я начал усердно заниматься, из-за него у меня есть хоть какая-то мотивация продолжать вставать по утрам, хотя я знаю, что у меня жуткая паранойя и меня могут просто задушить во сне мои же кошмары. Он помог мне, он понял меня. Знаю, блин, очень хорошо знаю, что мальчик не может любить мальчика. Но я люблю и… Больше не могу это скрывать, — он уткнулся лбом в колени. Плечи слегка дрожали; то ли от страха, то ли от рыданий. — Можешь сделать со мной всё, что сочтёшь нужным. Выгони, избей, можешь даже убить. Мне плевать. Я просто больше не могу прятаться. Прости. Шатен долгое время не решался ответить. Он просто сидел рядом, потупив взгляд в пол, и молчал, обдумывая сказанное. Николай не видел чужих эмоций, потому что даже не пытался посмотреть. Его дело — рассказать о наболевшем, и, если уж на то пошло, оппонент сам об этом попросил. Хотели правды? Получите, распишитесь. Никто не говорил, что будет легко. И всё же страшно. Умереть просто от того, что ты любишь не того, кого должен — самая, наверное, глупая смерть. Всё могло бы быть иначе, если бы люди спокойно относились к представителям нетрадиционной сексуальной ориентации. Почему «нетрадиционной»? Ха, как глупо. Сейчас голубоглазый почувствовал себя участником допроса. Будто бы он тут преступник, разыскиваемый во всех странах, и его наконец-то поймали. Гоголь же просто школьник, почему его жизнь такая сложная? Двадцатишестилетний неожиданно выпрямился и поднял голову вверх, задумчиво рассматривая люстру. Высокорослый от внезапного шума вздрогнул, инстинктивно замерев в ожидании. — Знаешь, я всё думал и думал, но никак не понял одной вещи, — протянул продавец, с серьёзным видом глядя на лампочки. Коля вопросительно посмотрел на хозяина квартиры и даже поднял голову, явно не понимая, к чему тот клонит. — Почему ты извиняешься за свои чувства? Ну, я про то, что если ты действительно любишь своего друга, то почему нет? Если это делает тебя счастливым, то какая вообще разница, что думают другие? — на подопечного мужчина не смотрел, но чувствовал, что его ждёт целый потоп после таких слов. — Я понимаю, что ты ждал гомофобных фраз с моей стороны, потому что я выгляжу довольно типично и консервативно, но я не понимаю агрессии в сторону лгбт-персон. Я отношусь к ним с уважением и пониманием и считаю, что общество не должно лезть в чужую постель. Короче, если тебе нравятся парни — это не проблема, я всё ещё могу дать тебе пару советов по отношениям и обязательно поддержу, если что-то пойдёт не так. Это всё? Больше проблем с этим нет? — Нет, — подросток наконец использовал данный ему платок и в последний раз вытер глаза. Такого поворота событий он точно не ждал, и… Как камень с души свалился, честно говоря. Значит, всё правда в порядке? Нет никакой ненависти? О, боже, длинноволосому ужасно повезло с опекуном. — Это всё. — Отлично, — Серёга искренне улыбнулся и потрепал визави по голове, совсем испортив какую-никакую причёску. Придётся минут пятнадцать расчёсывать. — Тогда, может, всё же попьём чай? Зелёный, который твой любимый, могу для большего эффекта сушёных ромашек добавить. Ещё я купил эклеры с белковым кремом, говорят, очень вкусные, — он поднимается с места и делает небольшую зарядку для спины и ног. Всё затекло. — Кстати, если хочешь, можем сходить к психологу, только не к тому, который в нашей больнице. Ну, по поводу твоих видений, не ориентации, само собой. Может, он что-нибудь посоветует, таблетки или просто набор действий. — Почему бы и нет, — Коля усмехнулся, вспоминая, как пару месяцев назад не хотел обращаться к специалисту за помощью. — Да, было бы неплохо. Он давно не чувствовал себя таким счастливым.