;;;
Тачихара: ты всё учишься, ботан? Чуя скромно улыбается и набирает ответ, немного волнуясь. Вы: уже нет, мы с Дазаем едем к нему играть в call of duty или типа того :) Он чуть кривится, замечая, каким радостным выходит ответ, но старается это игнорировать. Молчание со стороны Тачихары затягивается, и Чуя начинает нервничать. Он закусывает ноготь на указательном пальце и косо поглядывает в сторону Дазая, отвлечённо постукивающего пальцем по рулю. Мобильный коротко вибрирует у Накахары в ладони, и он тут же открывает новое сообщение. Тачихара: так вы поладили, да? Дазай толком ничего про вас не рассказывает. с тобой всё хорошо, Чуя? Тревога плещется где-то внизу живота, скручивает нутро тугим узлом и не отпускает. Кровь вскипает в венах, и Чуя нервно грызёт нижнюю губу, почёсывая сгиб локтя на левой руке. Вы: всё в порядке. почему ты спрашиваешь? Тачихара: а ты думаешь, я не знаю, что ты теперь с синими волосами ходишь? ты там совсем рехнулся? Чуе хочется застонать и удариться головой о приборную панель, потому что какого чёрта. Тачихара снова ведёт себя, как заботливая мамочка. И это вовсе не раздражает, но вызывает лёгкий приступ зарождающегося непонятного страха. А ещё смеха. Вы: а что такого? только не начинай. Тачихара: мне с головой хватает одного панка, мне ждать пополнение? Вы: не преувеличивай, я просто волосы покрасил и всё. Тачихара: смотря на Дазая, да? Чуя долго обдумывает ответ. Вы: не спорю, но я просто подумал, что это правда хорошо смотрится. синий — мой любимый цвет, ты же знаешь. Тачихара: нет, твой любимый цвет — фиолетовый. Чуе хочется провалиться сквозь землю или ещё ниже — к самому ядру. Он забыл. Он, блять, забыл, что Тачихара знает его лучше, чем он сам. Машина медленно и плавно заворачивает к дому, где живёт Осаму, и Чуя, нервничая, царапает ногтём побитый экран телефона. Новые сообщения начинают приходить по ощущениям встревоженного Чуи спустя целую вечность. Тачихара: это не моё дело, но неужели Осаму так сильно влияет на тебя? я просто переживаю, и ты это знаешь. Тачихара: он хороший парень, правда, но со своими тараканами в башке, и я не хочу, чтобы он втянул тебя в какую-нибудь херню. Ага, но он уже давно втянул. Тачихара, прости, но ты поздно спохватился. Тачихара: не пойми меня неправильно, я очень рад, что вы дружите, но Осаму так сильно влияет на тебя, и что-то происходит, а вы оба ничего не говорите. И на этот раз Чуе нечего ответить. Неужели всё из-за того, что Чуя покрасил волосы? Или Тачихара ещё давно заметил что-то большее? В конце концов, Чуя не умеет лгать. — Выходим? — он слегка вздрагивает от внезапно громкого голоса Дазая и только сейчас замечает, что они уже остановились на парковке около дома. Чуя бросает быстрый взгляд на Осаму, потом в окно, где снег белым пеплом выедает глаза, кивает и отстёгивает ремень безопасности. Вы: мы просто подружились, и он помогает мне с учёбой и с моей болезнью, ты же сам попросил его об этом. ничего больше не происходит. прости, что мало рассказываю. Это то, что он пишет в ответ и, конечно же, врёт. Много чего происходит и ещё должно произойти. Но Тачихаре этого знать пока не обязательно.;;;
Вечерний солнечный свет пронзает комнату, ложась на стены и пол мягкими жёлтыми лучами. Они пролегают краской на острых скулах, играют в синих волосах и на молочно-белых пальцах, которые медленно переворачивают похрустывающие листы фотоальбома. Слегка подсвеченные пылинки летают в воздухе, мягко оседают маленькими золотыми звёздами на пол. Ресницы подрагивают каждый раз, когда тёмно-синий взгляд скользит по старым фотографиям. Чуя не привык копаться в чужих вещах, из-за своих принципов и воспитания он такого себе никогда не позволял, но Дазай попросил его выбрать диски, и Чуя случайно наткнулся на небольшой фотоальбом в мягкой зелёной обложке. И пока Дазай что-то готовит на кухне, Чуя сидит на мягком ковре и заворожённо рассматривает фотографии. Этот фотоальбом — смесь подростковых фотографий Осаму и снимков уже со времён его учёбы в университете. Полароидные, поблёскивающие в свете фото вызывают у Чуи тысячи эмоций и не только потому, что практически на всех этих снимках есть Дазай, но и потому, что ему бесконечно дороги старые вещи, будь они его собственными или совершенно чужими. Старые плёночные фотографии, сохранившаяся детская одежда или игрушки — смотря на подобное, Чуя видел перед собой не просто вещи, а тень прошедшего времени. Необязательно смотреть лишь на ночное небо, чтобы увидеть прошлое. — Что ты смотришь? Чуя вздрагивает всем телом от неожиданности и резко поворачивает голову назад. Дазай, стоящий у него за спиной, выглядит несколько озадаченным, но совсем не злым, но Чуя всё равно не может успокоить своё мягкое сердце, заходящееся в непонятной тревоге. Он бы никогда не стал рыться в чужих вещах, но сегодня он просто не смог уступить своему любопытству. Накахара переводит затравленный взгляд то на альбом в своих руках, то на лицо Дазая и пытается проглотить подкативший к глотке комок страха. — Это... я просто... я не хотел копаться в твоих вещах, я просто смотрел диски и случайно нашёл... и мне так жаль, мне просто было интересно, в этом же ничего такого, да? Я люблю старые вещи, и твои снимки, они такие красивые, но если это что-то личное, если тебе неприятно, то... Дазай качает головой и выставляет ладонь вперёд, жестом показывая помолчать, и Чуя, громко выдохнув, затыкается и опускает взгляд обратно в альбом, сильно закусывая губу. Осаму ставит тарелки с сэндвичами на стеклянный журнальный столик, тихо, почти беззвучными шагами, подходит к Чуе и присаживается на корточки рядом с ним. Внимательно всматривается в альбом, а Накахара волнительно косится на парня и крепче сжимает пальцами твёрдую обложку. — Какой я здесь мелкий и стрёмный, — Дазай морщится, издаёт короткий смешок, и Чуя не может оторвать взгляда от его полуопущенных век и мягкой улыбки. Осаму тычет пальцем в полароидный снимок с краю страницы, на котором он ещё с тёмными, не выкрашенными волосами держит в руках баскетбольный мяч. Чуя боится издать малейший звук, поэтому сидит абсолютно неподвижно, застыв в пространстве, и лишь переводит взгляд с фотографий на Дазая, и слушает. Он привык его слушать, он хочет его слушать. Дазай переворачивает страницу альбома в руках Чуи и тихо вздыхает. Накахара прослеживает за взглядом парня и замечает его фотографию, где он в школьной форме позирует, показывая в камеру «викторию». Чуя смотрит на безудержную улыбку, навсегда запечатлённую на чуть смазанном фото, и ярко-розовые волосы. — Это я на выпускном из старшей школы. Осаму на фотографии выглядит таким счастливым и таким красивым, что Чуе приходится задержать дыхание, чтобы не выдать то, как оно волнительно-сладко учащается. — Ты очень милый здесь, — выдыхает он слабо, боясь повысить голос, и опускает голову ещё ниже, сгорбливаясь. Чуя сильнее прикусывает губу, замечая, как Дазай пододвигается к нему ближе, и слабо чувствует его горячее дыхание около своего лица, и он не знает, что ему делать и чего ожидать. Он чувствует на себе долгий и внимательный взгляд, а затем Дазай молча убирает альбом из его рук и откладывает в сторону. Чуя не поднимает головы, смотря на свои колени убитым взглядом, и его щёки и шея начинают постепенно приобретать розовый оттенок. Он тревожно облизывает потрескавшиеся губы, солёные от крови, и сильно сжимает пальцами белый ворс ковра. Тёплое дыхание на его щеке пьянит и отрезвляет одновременно. Чуя слышит тихую вибрацию своего телефона в кармане толстовки. Он думает, что это, скорее всего, Тачихара, и эта мысль слегка рассеивает мутный туман у него в голове. Чуя пытается отстраниться, чуть смещая голову в бок. Он открывает рот для того, чтобы что-то сказать, чтобы убить странную, жутко неловкую ситуацию, но Дазай начинает первым: — Что бы ты сделал, если бы я поцеловал тебя сейчас? — его голос хрипит, а щёки Чуи моментально вспыхивают; он беззвучно задыхается. Голова пустеет. Лёгкая музыка, ненавязчиво играющая на фоне, становится ещё тише, все звуки падают на дно; шум крови и гулкое биение сердца мешают услышать что-либо ещё. Сознание мутнеет, и Чуя не знает, что нужно сказать, что вообще нужно отвечать на такие слова. Он бы молчал вечность. Но Дазай ничего не говорит, дышит осторожно и тихо ждёт. — Я бы поцеловал тебя в ответ, — слова падают с губ Чуи боязливым шёпотом, и сердце замирает, и горло сжимается в пульсирующих спазмах. И тогда Дазай тянется ещё ближе, кладёт прохладную ладонь на щёку Чуи, пытаясь заставить его поднять голову и не прятать потемневший взгляд. «Это неправильно, Чуя. Я разобью тебе сердце. Я испорчу тебя», — бьётся болезненным голосом Осаму у Чуи в груди и голове, а кровь кричит под кожей — она не хочет Дазая. Но, боже, как сильно его хочет Чуя. Он всё прекрасно понимает и уже почти чувствует ту боль, которую ему возможно придётся испытать в будущем, ту боль, о которой его предупреждал Дазай и которую он слышал в женском механическом голосе из динамиков ноутбука, но сейчас ему плевать. Он поднимает взгляд вверх, и их с Дазаем лбы мягко сталкиваются. Руки Осаму спускаются ниже, застывают у Чуи на спине, удерживая его обмякшее тело, словно тряпичную куклу, а сам он смотрит на его красные губы, и его взгляд абсолютно дикий. Тело Чуи дрожит, руки ходят ходуном, и он даже не пытается казаться спокойным. Всё равно. У него слезятся глаза, а зрачок сливается с радужкой, перекрывая насыщенный синий пигмент, а на его щеках пульсирует нежно-розовый, и это почти больно. У него в голове белый шум, а в венах ползучий страх, но никто из них двоих больше не хочет насиловать свою пошатнувшуюся психику. Чуя тянется вперёд, и весь его отчаянный вид молит о том, чтобы ничто не убило этот момент. Всего несколько сантиметров между их лицами кажутся ему бесконечной пропастью, и время для него исчезает, будто бы Вселенная ещё не родилась. Дазай сжимает подбородок Чуи пальцами и заглядывает ему в глаза. — Чуя, смотри на меня, — Накахара видит в глазах парня смесь из чувств, одно из которых — желание нежно разорвать его тело. — Ты не пожалеешь? «Господи, нет, не пожалею, просто сделай уже хоть что-нибудь, хватит играть в хренового джентльмена», — хочется заорать Чуе, но это лишь его нетерпение, а остатки разума говорят обратное. — Пожалею, — шёпот Чуи едва слышен, и он беззвучно молит, молит, молит, чувствуя привычный солоноватый привкус во рту и на губах, и так сильно боится, что от волнения кровь снова хлынет из его носа и всё испортит. Дазай почти незаметно улыбается, лишь чуть кривит губы, прикрывает глаза и зарывается широкой ладонью Чуе в волосы, гладит его по голове и даёт право выбора: отстраниться или продолжить — как в игре, в которой дают шанс всё закончить заранее, чтобы не умереть. Пальцы нежно массируют кожу, и Чуя почти кричит; его тело неконтролируемо трясётся. — Тише, — шепчет Дазай, и Чуя делает глубокий вдох. Обычно поцелуи просто случаются, но у Чуи не было никогда этого «обычно», а Дазай и вовсе чувствует себя странно, поэтому он не хочет спешить и рушить момент. — Ты меня очень волнуешь, Чуя, — язык немеет, но Осаму всё равно удаётся произнести это. А Чуя боится, что снова услышит, что им стоит прекратить. Но на сей раз уже поздно. Ему хочется схватиться за ткань кофты Дазая и неумело вгрызться в его губы своими, но если бы Дазай не ответил или оттолкнул, это бы просто убило его, поэтому он ждёт. — А тебе нужно успокоиться. И нетерпеливо соединяет их губы, и это похоже на космос, потому что в голове и ушах гудит, звёзды визжат им прямо в лицо, режут и слепят глаза. Чуя толкает своё тело в объятия Дазая, привстаёт на коленях, закидывая руки ему на шею, и пропадает, потому что Дазай такой мягкий: его губы мягкие, со вкусом металла, волосы мягкие, и его ладони мягко гладят его спину, обводят контуры острых позвонков и лопаток. Дазай прижимает крепкое тело к себе и чувствует давящую на него ответственность за всё происходящее, но сухие, горячие губы на его собственных губах вне всякого сомнения сводят его с ума, и языки пламени лижут самый низ живота. Чуя нетерпелив и податлив — Дазай впервые видит его таким решительным, таким смелым, и это не может не радовать, не волновать его. Поэтому он улыбается сквозь поцелуй. Он научит Чую быть уверенным. Горячие вдохи-выдохи пробиваются сквозь поцелуй, опаляют губы, беззвучные всхлипы мажут по чужим губам. Чуе не хватает воздуха, потому что он такой невинный, и ему кажется, что он прямо сейчас лишается последнего сохранившегося рассудка. Кровь пульсирует в висках, а лёгкие горят. Дазай мягко отстраняется от его губ, давая глотнуть кислорода, и заглядывает во влажно блестящие глаза. Слабо утыкается носом в его горячую щёку, почти не дышит и улыбается. — Чуя, — шепчет он, и это имя рассыпается пеплом у него на губах. И в этот раз Чуя сам тянется к его губам. Это что-то пленительное, сладко-приторное, вязко-тянущееся на его губах и языке. Он обнимает его шею, он думает о том, что пошло оно всё к чёрту. Жадно и голодно они припадают к губам друг друга, откидывая на дальний план всё, что их сковывало, что им мешало и безжалостно душило. — Прекрасен, — шёпот в губы, краткий поцелуй в острую скулу, в губы с привкусом крови. — Разве ты не видишь? Что ты вытворяешь, — и это не вопрос — стон отчаяния, и губы снова находят горячее лицо напротив, о которое Дазай только рад обжечься. Чуя готов не дышать и громко стонать, и продолжать вечно, но кислород быстро заканчивается, а телефон вибрирует в слоях одежды, отвлекая, а Осаму беспомощен перед Чуей. Комната сужается до точки, концентрируясь лишь на целующихся парнях, и это похоже на космологическую сингулярность — кажется, что ещё чуть-чуть, ещё несколько секунд этого поцелуя — и всё вспыхнет и взорвётся, и Вселенная родится ради них, и заново начнётся время. Дазай, отстранившись, длинно выдыхает, наблюдая за растрёпанным Чуей и его беспомощными попытками дышать, и улыбается, и целует в волнующий его веснушчатый нос, и берёт за тонкие запястья, приглаживая пальцами быстро пульсирующие вены. — Чуя. — Что? — голос хриплый и потерянный. — Останешься сегодня со мной? — Дазай вновь касается его подбородка, не позволяя в этот момент опустить глаза и всё испортить. Он не предлагает ничего пошлого, а лишь намекает наверстать упущенное время. — Нет, — от этого слова во взгляде Дазая плещутся десятки всевозможных эмоций, и звёзды в его глазах почти меркнут, когда тихий шёпот срывается у подростка с губ: — Я... я забыл покормить гуппи. Мне нужно домой.