***
У Чуи есть некоторая проблема: он очень умело способен себя накручивать. Пока гуппи тихо плавает в аквариуме, а небо наполняется глубокой темнотой, он беспокойно грызёт мягкий ноготь на большом пальце и мерит комнату медленными шагами. Здравомыслие кричит ему, что всё в порядке, что всё просто чудесно, но Дазай отвечает на его СМС как-то не так, и Чуя очень волнуется, позволяя паранойе забраться в его вены. Тесты в интернете рассказывают о том, что процент навязчивого страха у Накахары крайне высок — семьдесят четыре целых и шесть десятых процентов, и эти сомнительные результаты он использует в качестве оправдания того, почему предпочитает сегодняшнему сну беспокойные, страшные мысли. Кровь делает попытки взбрыкнуть и заставить Чую ещё сильнее увязнуть в своих волнениях, но тот успешно её подавляет, будто бы наступает ей на глотку. В последние недели они с Дазаем говорили о многих вещах. Они делились своими эмоциями, желаниями и страхами, дарили друг другу тепло и много целовались, упуская картинку на экране, и Дазай говорил и делал столько всего, что Чуя просто не должен даже пытаться накручивать себя. Только не снова, только не сейчас. Он понимает это, принимает, но его тоска по Дазаю размером с Бога, и досадное всхлипывание разрушает гибкую тишину квартиры. Он падает на футон лицом вниз и больше не плачет, но обиженно хнычет в подушку, устраивает себе кокон из тёплого пледа, пытаясь уловить призрачный намёк на теплоту тела Дазая, к которому за последнее время успел так смертельно привыкнуть. Но это не похоже на безумную зависимость или манию, это просто похоже на любовь. Это она и есть, и Чуя поддаётся ей, даже не пытаясь воспротивиться. Окно снова раскрыто настежь: так Чуя ближе к звёздам, а значит, ближе и к внеземному Дазаю, и это успокаивает, убаюкивает его. Из трещин на потолке он составляет его черты лица и любовно обводит их пальцем по воздуху. Особенно яркое в эту ночь созвездие Кассиопеи голосом матери рассказывает Чуе сказки, поёт колыбельные. Когда кровь густеет от лекарства, а припухшие веки начинают закрываться против воли, оповещение о новом входящем подрывает Чую с постели. Он хватает телефон и открывает диалог с Дазаем так быстро, как только может. Дазай: завтра вечером я кое-что покажу тебе. спокойной ночи, Чуя. И эти слова шумной волной сметают на дно все беспокойства, оставляя только щемящее чувство в груди, предвкушающую дрожь в мышцах и безмерное чувство любви.***
Голубоватый свет ламп болезненно режет по уставшим глазам, и в голове потрёскивает зарождающаяся мигрень от голосов профессора и других отвечающих студентов. Чуя кладёт отяжелевшую голову на свои сложенные на парте руки и урывками ловит лекцию. Он даже не предпринимает попыток что-то записывать или отмечать — тетрадь даже не открыта, лежит спокойно на краю парты, потому что квантовая физика из уст преподавателя звучит как полное дерьмо. Чуя знает: основы квантовой физики можно объяснить вполне доступным языком, так, чтобы уловить их хотя бы поверхностно, но их преподаватель только напрасно тратит свои силы и треплет нервы своим студентам. Чуя в очередной раз думает о том, что было бы так хорошо, если бы Осаму уже сейчас был преподавателем и вёл физику именно у них, тогда Накахару бы не угнетала тоска по нему во время учёбы. Дазай бы рассказывал не скучную лекцию, а целую историю, делал бы это, абсолютно без остатка отдаваясь любимому делу, и смог бы заинтересовать в физике даже тех, кто обычно спит на ней, — это то, что Чуя обычно говорит Дазаю, когда тот заикается о своих переживаниях по поводу его скорой аспирантуры. То, что Осаму станет потрясающим преподавателем, которого полюбят студенты, — это не вера Чуи, это его убеждение. Но, если быть до конца честным, если бы Чуя попал на настоящую пару к Дазаю, он бы не смог сосредоточиться на предмете, потому что сейчас, когда у них отношения, когда Дазай дарит ему свою любовь, всё стало ещё более сложным, потому как в голову Чуи упорно пробиваются мысли об их совместных тёплых вечерах, а иногда даже ночах, об их долгих поцелуях и осторожных прикосновениях, невидимых в тусклом фиолетовом свете гирлянд, об их тихих разговорах обо всём, что существует во Вселенной и любви, что наполняет его лёгкие до самых краёв. Поэтому большую часть времени он тонет глубоко на дне своего сознания. — ...принцип неопределённости лишь подтверждает, что в квантовой физике нет чего-то достоверного и точного. Чем дальше в неё углубляются учёные — тем глупее и абсурднее она становится. Эти слова преподавателя заставляют Накахару вскинуть голову и обвести недоумённым взглядом сначала преподавателя, а затем промолчавших одногруппников — они продолжают как ни в чём не бывало лениво ковыряться в своих конспектах, книжках или телефонах. В Чуе течёт необъяснимое чувство злости и несправедливости. Потому что Дазай рассказывал ему столько вещей о квантовой физике, и пусть половина для Чуи была почти недосягаема, но он старался улавливать каждое его слово и одну вещь понимал чётко: Дазай бы не стал так азартно часами ему рассказывать о незначимых и недостоверных вещах. Но их профессор мало того, что не объясняет должным образом предмет, так ещё и выдвигает какие-то свои выводы, запутывая тем самым своих учеников, которые каждое его слово воспринимают за правду. Чуя снова вспоминает слова Дазая: «Эйнштейн не хотел верить в случайность, но квантовая механика предполагает обязательную случайность. Он был слишком упрям в своих отказах, но тем не менее, несмотря на свои убеждения, перед другими людьми умел признавать собственные ошибки». Но дело в том, что их преподаватель далеко не Эйнштейн. — Простите, но Вы заблуждаетесь, — говорит Чуя мягко, но достаточно громко, чтобы на него обратила внимание вся аудитория вместе с преподавателем. Чуе становится почти физически некомфортно от сотен взглядов, обращённых прямо на него, потому что он впервые за весь курс подаёт на лекции голос, но он старается стойко выдержать их. Преподаватель неуверенно смотрит на него из-под стёкол очков, а у Чуи наоборот — разгорается ещё больший запал. — Да, в квантовой физике ещё много неразгаданных вещей, которые только предстоит выяснить, но нельзя же из-за этого замыкаться только на классической физике. Давно доказано, что квантовая физика способна объяснить и наглядно показать многие вещи, которым обычные физические законы противоречат. Классическая физика ограничена в своих возможностях, у неё есть свои строгие расчёты, вычисления и правила, которым она подчиняется, но в квантовой же нет границ — она необъятна и неопределённа, это факт. В ней может случиться что угодно, и она не замыкает наш кругозор на чём-то конкретном. Мы лишь можем знать вероятность возникновения какого-либо события, — у Чуи слегка дрожит голос, и сердце гремит у самого горла, но он быстро переводит дух, делая глубокий вдох и быстрый выдох, и заканчивает: — Не Вам говорить, что принципы квантовой механики глупые, потому что они создавались и объяснялись великими учёными веками. Аудитория замирает, и в ней повисает шокированная тишина. Преподаватель, помучив Чую пристальным и замешканным взглядом, опускает взгляд в кафедру, коротко кивает и произносит: — Хорошо, спасибо. Я Вас понял. Вы правы. Истекает ещё несколько долгих десятков секунд, прежде чем аудитория снова наполняется оживлёнными шорохами и шёпотом, а преподаватель продолжает объяснять тему, но на этот раз уже не вставляя своё собственное мнение. У Чуи пылают щёки, и сердце всё никак не успокаивается, и кровь смеётся, но на этот раз он чувствует воодушевлённую гордость, горячее ликование. Чуя вовсе не глупый, и сейчас он предпринял попытку доказать это. Да, Накахара далёк от всех этих сложных математических вычислений и уравнений, но это ведь и не его дело — вычислениями должны заниматься учёные. Но зато сейчас от Осаму он узнаёт и понимает много вещей, которые раньше были для него дальше самой ближней звезды. Чуя тоже ещё совсем недавно считал физику и космологию глупыми науками, но сейчас, благодаря влиянию Дазая, он думает о том, сколько всего было принесено в жертву ради этих наук, сколько тысячелетий было потрачено на изучение космоса и физических явлений, сколько времени было проведено за сумасшедшими вычислениями и состыковками одних вещей с другими. Чуя снова утыкается горячим лицом в свои руки, и ему хочется громко застонать и захныкать от смущения. Он верит, что не зря высказался, но кровь всё равно прилипает к щекам и ушам и выскакивает боязливым пульсом из вен. Он пытался подражать Дазаю, когда говорил обо всём этом преподавателю, частично копировал его слова и теперь уверен, что это выглядело не совсем умело, но назад дороги уже нет.***
У Дазая тёмные солнцезащитные очки, зачёсанные назад синие волосы, открывающие лоб, и бесподобно мягкая улыбка, когда он видит Чую, выходящего из здания университета. Облокотившись на свою машину, Осаму прослеживает взглядом медленно плетущегося к нему юношу, а нещадно палящее солнце плавит асфальт и царапает кожу. Душный воздух паром обдаёт лёгкие. У Чуи отстранённый вид, и это вселяет в Дазая что-то отдалённо напоминающее тревогу, и поэтому когда мальчик подходит к нему, то немедленно укрывает его в своих ласковых объятиях и заранее готовится выслушать. Накахара устало прислоняется щекой к его груди, прислушивается к сердцебиению, как к метроному, чтобы успокоиться. Трётся лицом об хлопковую ткань рубашки и крепко цепляется пальцами за его спину. — Ты устал, Чуя? — спрашивает Дазай тихо около самого уха подростка, и тот, похныкивая, кивает и сцепляет руки за его спиной в замок, показывая свои намерения никуда его не отпускать. Осаму улыбается в волосы Чуи и вдыхает почти выветрившийся запах шампуня. — Значит, поехали домой? Чуя кивает снова, но не расцепляет объятия ещё долгие десятки секунд; ему плевать, смотрит ли на них кто-то, потому что он чувствует себя сегодня особенно выжатым и истощённым, поэтому думает, что имеет полное право погреться в объятиях. У Осаму не исчезает широкая улыбка с лица, но он старательно пытается её спрятать. Они с трудом отлипают друг от друга спустя долгое время из-за того, что солнце беспощадно печёт неприкрытые головы, и поэтому им приходится спрятаться в освежённой кондиционером машине. По дороге домой Дазай не перестаёт часто искоса поглядывать на Чую, чьи длинные волосы треплет ветер из приоткрытого окна, потому что его задумчивое выражение лица никуда не делось. — Что-то случилось? — Осаму, прищуривая глаза, внимательно осматривает бледное лицо юноши, и тот очень долго молчит, не поднимая взгляда, и только упрямо смотрит на город через окно. — Солнце? Что с тобой? Чуя, наконец, поднимает на него взгляд — растерянный и запуганный, и у Осаму на секунду волнительно подскакивает пульс. — Сегодня я, кажется, сделал величайшую глупость, — Дазай молча слушает, смотря на дорогу, и Чуя продолжает: — Первый раз я высказался на физике. Вообще первый раз на паре. Осаму в удивлении приподнимает брови и кладёт ладонь на бедро Чуи, мягко поддерживая. — Препод вызвал тебя? — Нет, я вроде как сам, — Накахара фыркает, детально вспоминая свой поступок и сказанные слова, и переплетает пальцы с Дазаем. — Препод наговорил столько всякой херни, ну, как всегда, и на этот раз я не знаю почему, но не смог сдержаться, чтобы не ответить. — Он опять что-то говорил тебе? Что он сказал? — Дазай чуть напрягается, но Чуя поднимает его руку и успокаивающе целует пальцы, а после с мягкой улыбкой прижимается к ней порозовевшей щекой. — Нет, он говорил не мне. Он рассказывал лекцию и сказал, что квантовая физика глупая и абсурдная, — Накахара прикрывает глаза, когда Дазай начинает поглаживать его щёку. — Вот козёл, — возмущается Осаму совсем непритворно и слегка перестукивает пальцами по рулю, а затем, лишь на секунду выпустив руку из руки Чуи, поправляет сползшие очки на макушке. — Я до сих пор удивляюсь, как он попал на место преподавателя. И что ты ему сказал? И Накахаре снова становится очень неловко. Он мнётся, перебирая пальцы Дазая, а потом начинает тихо говорить: — Много чего, что говорил мне ты, в основном. Что в квантовой физике больше возможностей и что учёные веками добивались хоть каких-то результатов, ведь он просто сказал, что их учения глупые, понимаешь, — теперь очередь Чуи возмущаться, заставлять злость бурлить в крови. Он разворачивается к Дазаю настолько, насколько позволяет ремень безопасности. — Поэтому я и сказал, что он не прав. — Правда? Так и сказал? — у Осаму в глазах плавится гордая улыбка, когда он смотрит на такого Чую. — Да, я сказал, что он не имеет права так говорить. Осаму посмеивается и чувствует такую сильную гордость, что ему хочется прокричать на весь мир: «Посмотрите, это мой мальчик, и он уделал препода». Прямо на глазах Дазая Чуя раскрывается, с каждым днём становится всё увереннее, раскованнее. Осаму немного обидно от того, что он не видел, как Чуя спорил с преподавателем, но он может весьма чётко представить эту картину — его горящие глаза, подрагивающее тело и непоколебимую решительность в словах. Он закусывает губу от улыбки, думая об этом. — От тебя я столько всего узнал, — говорит Чуя, и Дазай возвращает к нему всё своё внимание. — А он ничего не понимает, в отличие от тебя, потому что ты, пусть ещё и не преподаватель, но намного умнее и лучше. Лучше всех других. Они заворачивают к подъезду, и всё то время, пока Дазай паркуется, он молчит, и Чуя немного нервно мнёт свои пальцы. А затем Осаму глушит двигатель, отстёгивает ремень и, порывисто бросаясь вперёд, целует Чую. Отнимает дыхание, заставляет того схватиться за ткань рубашки на его спине и беспорядочно отвечать. Язык Дазая мягко обводит его собственный, а пирсинг холодно мажет по губам, и это каждый раз, несмотря на все предыдущие сотни поцелуев, вызывает в теле Чуи бешеную дрожь, и в его животе рождаются не просто бабочки, а самые настоящие калиптры, которые высасывают из него ядовитую, смеющуюся кровь, а вместе с ней и все жизненные силы. Чуя обхватывает лицо Осаму горячими ладонями, а тот крепко держит его за спину, и они целуются бесконечно долго и безмерно нежно, прикусывая друг другу губы, осторожничая в движениях, сплетая языки. Их руки ласкают друг другу лицо и волосы, и у Чуи неконтролируемо рвутся из горла смущающие звуки. Он первым отстраняется и упирается ладонями в его грудь, удерживая. Облизывает и без того влажные и порядком припухшие губы и не решается смотреть ему в глаза. А Осаму и не заставляет, только вдохновенно целует его горячие щёки, линию челюсти и почти переходит к шее, но Чуя успевает его вовремя остановить, слабо отталкивая. Дазай смотрит на него мутным взглядом загнанно и пылко. — Только не здесь, — поясняет Чуя, почти задерживая дыхание, чтобы не захлебнуться в его избытке. — Пойдём домой? Дазай несколько раз моргает, кивает и садится на место. — Да. В машине бесконечно душно, потому что солнце оранжевым светом опаляет их прямо сквозь лобовое стекло, и это никак не помогает протрезветь, только подстёгивает, вселяет желание поцеловать снова, чтобы наконец задохнуться. И об этом думают они оба. — Пошли, Чуя, — говорит Осаму, намеренно придавая своему голосу привычной бодрости. — Я ведь должен показать тебе свой подарок, помнишь? — и первым выходит из машины. — Подарок? — Чуя спешит за Дазаем, захлопывая дверцу, и подбегает к нему, чтобы быстрее ухватиться за его запястье. Дазай в ответ только кивает.;;;
В квартире Дазая преднамеренно запахнуты синие шторы, чтобы дикое вечернее солнце не ослепляло глаза, и поэтому комнаты окрашены в прохладно-голубой цвет, а на стенах играют маленькие белые блики, просачивающиеся сквозь тонкие щели в шторах. Лёгкая прохлада приятно скользит по телу шёлком. Чуя быстро скидывает кеды, и Осаму тянет его вглубь квартиры, ведёт в спальню. У Чуи слегка подрагивают руки от предвкушения, он не знает чего ожидать, потому что Дазай может сотворить всё, что угодно. И раньше эта неизвестность и недоступность к мыслям парня его пугали, но сейчас Чуя готов отдаться ему полностью, без остатка. Ему неважно, куда тот его поведёт, хоть в открытый космос, чтобы показать ему самые опасные вещи во Вселенной, он всё равно позволит вести себя до самого конца. — Я не уверен, что вышло то, что я хотел изначально, — говорит Осаму перед дверью в комнату. — Но я подумал, что наша комната должна выглядеть так. И он открывает дверь, а Чуя всё ещё не может дышать после его слов. «Наша комната». Когда Чуя заходит в спальню, которая тоже из-за задёрнутых штор тонет в мягком голубом полумраке, его глаза наполняются слезами, и он ничего не может с ними поделать. Дазай приобнимает его сзади за талию, и Чуя заворожённо крутит головой, с замиранием сердца обводит взглядом каждую деталь, потому что на стенах — живой космос, созданный разноцветными красками. Их окружают стены из настоящего межзвёздного пространства, среди которого — целая россыпь из звёзд и настоящие туманности, тёмные планеты и полупрозрачные хвосты комет, как будто действительно разрезающие раскалённым газом стены. Его завораживают эти переплетения рисунков, потому что они выглядят очень реалистично. Чуя не знает, как в реальности выглядит далёкий космос, но смотря на разрисованные Дазаем стены, он верит, что он выглядит именно так: местами холодно-чёрный, с мелкими белыми проблесками звёзд, как большое пятно на стене около кровати, а местами горячий и яркий, как рисунок зарождающейся звезды в туманности на противоположной от кровати стене. Одна большая нарисованная синяя планета, напоминающая Нептун, имеет на себе трещины и крутится вокруг звёзд, и её окружают чёрно-фиолетовые пятна газопыли, а на стене около двери — кусок безжизненного тёмно-серого камня — астероид. Дазай кладёт подбородок на плечо застывшего Чуи и прикрывает глаза. Космос внутри них и вокруг. Бездна, которая теперь видима не только на ночном небе, но и в квартире, в любое время суток. Осаму давно думал об этом. О том, что он хотел бы жить в космосе, но не как астронавт, потому что у астронавтов скучная и очень опасная жизнь среди пустого пространства, совсем недалеко от Земли. А в таком кипящем живом космосе, в котором зарождаются новые звёзды и умирают планеты, разрезают пространство кометы и болиды. Дазай хочет жить в этом космосе вместе с Чуей и по возможности никогда из него не выбираться. — В некоторых местах ещё не высохла краска, нужно ещё подождать. Тебе нравится? — полушёпотом спрашивает Дазай, и Чуя отмирает, оживает, смаргивает пелену слёз и разворачивается к нему. — Боже, Дазай, ты... Ты нарисовал это? Сам? – у Чуи остатки слёз и восторг в глазах, и Осаму только чуть смущённо кивает. — Я даже не знал, что ты умеешь рисовать. Это так... красиво. — Я рисовал это в спешке, есть много деталей, которые нужно добавить или исправить, но мы можем это сделать уже вместе. — Шутишь? Это же шедевр. И Чуя снова осматривает космические стены. Дазай дарит ему много вещей, среди которых любовь и бесплатные билеты в космос. Чуя медленными шагами обходит спальню, ближе рассматривает каждую маленькую деталь, каждое светлое пятно звезды. Фиолетовый и синий цвета доминируют над всеми остальными, и Накахара не может не наполнить свою улыбку восторгом, потому что это его любимые цвета, потому что нарисованный Осаму космос невероятно выглядит. — Ты не только гений, но ещё и художник, — говорит Чуя с открытым восхищением, а Дазай только смеётся, и его скулы слегка алеют от похвалы. — Во многом мне помог интернет. — Но нарисовал ведь ты сам! Осаму снова обнимает Чую, заставляя того оторвать взгляд от разрисованных стен и посмотреть себе в глаза. Он мягко держит его лицо за щёки, а Чуя обхватывает его запястья. — Я нарисовал это для тебя. Для нас. По ощущениям Чуи в его грудную клетку будто врезаются те самые кометы и болиды, что вырвались из стен, и теперь кости рёбер плавятся от пожара. Он привстаёт на носочки и сам тянется за поцелуем. Касается чужих губ осторожно и медленно, вкладывает в поцелуй свою сдерживаемую любовь и благодарность и мягко отстраняется. Они мучают друг друга взглядами, а потом Осаму притягивает Чую к себе за шею, целует уже по-настоящему и валит на постель. Они переплетают ноги и пальцы рук, изучающе касаются друг друга и целуют. У Чуи ноет от груди до низа живота, и сбивается дыхание, его до сих пор мучают некоторые сомнения и страхи, но он не в силах оттолкнуть от себя Осаму, а всё, что он может, — целовать и обнимать его снова и снова. Он знает точно одно: больше он никогда не сможет оторваться от него. Дазай — его планета, а сам Чуя — маленький спутник, что готов кружить вокруг него и всегда быть рядом. Есть много вещей, о которых переживает Чуя, — это и страх перед будущим, и его болезнь, но теперь в нём есть силы бороться со своей кровью. Он не перестал её бояться, она до сих пор проклинает его, запертая в клетке из артерий и вен, но именно сейчас, смотря на лицо Дазая перед собой, чувствуя его крепкие руки у себя на спине, Чуя чувствует себя по-настоящему непобедимым. Он сделает всё, чтобы остаться вот так с ним настолько долго, насколько только возможно. Есть не так много вещей, о которых переживает Осаму. На его носу скорое поступление в аспирантуру и будущее преподавателя, но по-настоящему его волнуют только Чуя и их с ним будущее. Чуя не до конца уверен в себе, поэтому позволяет своим тревогам овладеть собой, но Дазай не такой — для него наоборот: все вещи в этом мире незначительные, бессмысленные. Поэтому он сделает всё, чтобы построить им с Чуей хорошее будущее, и не станет поддаваться страхам и проблемам, которые встанут у него на пути. Он уверен в том, что во всей Вселенной не найдётся вещи, которая смогла бы вселить в него тревогу. Конечно, кроме Чуи, но тревога за него — неотделимая часть его любви. Они оба чувствуют это — что-то особенное или, может быть, наоборот, совсем обыденное, это не так важно, но эти чувства дарят им разнообразие эмоций и раскрашивают жизнь в яркие оттенки — в фиолетово-синие. Всё это месиво дней больше не ощущается таким болезненно-тягучим и горестным. Они чувствуют друг друга не только на ментальном уровне, но и на физическом, им больно друг за друга сильнее, чем за самих себя. В самом начале их отношений Осаму сомневался насчёт них, не был до конца уверен в том, что у них выйдет что-то серьёзное, но сейчас у него не осталось ни капли сомнений — он уверен на все сто процентов из ста, что в будущем рядом с собой он хочет видеть только Чую и ни за что его не отпустит, только если тот сам этого не захочет. А сам Чуя тем временем думает о том, как любовь к Дазаю располосовывает его грудную клетку, и раньше это было очень больно, но сейчас это — восхитительное чувство, позволяющее ему чувствовать себя живым. Они прячут друг друга в своих руках, и губы начинают болеть от бесконечных поцелуев, но это их не останавливает до тех пор, пока Чуя почти не садится на бёдра Дазая. И тогда тот улыбается в поцелуй и мягко отводит Чую в сторону, снова укладывая на постель. — Полегче, — смеётся он, а Накахара недовольно надувает губы и одаривает жёстким взглядом. — Ну, что ты так на меня смотришь? — Ты не... не хочешь? — тихо спрашивает Чуя, не смотря ему в глаза, и румянец расползается по его лицу. — Хочу сперва подождать до твоего совершеннолетия, — Осаму не перестаёт мягко улыбаться и гладить Чую по волосам, заправляя их за ухо. — Когда это тебя волновало моё совершеннолетие? — у Чуи снова недовольство в голосе вперемешку со смущением. — Разве не ты как-то говорил, что тебе всё равно на мой возраст? — Да, но я говорил про наше общение, но в остальном я хочу, чтобы всё было законно, — Осаму усмехается. — Просто позволь мне, чтобы я смог чувствовать себя более-менее спокойно и не думать о том, что я тебя совращаю. — Ты придурок, возраст согласия ведь... — и Осаму приставляет к его губам пальцы, призывая замолчать. Потому что это, чёрт возьми, такой неловко-странный разговор, потому что Чуя одновременно и бесстыжий, и невинный. — Я знаю, Чуя, — говорит Дазай мягко и убирает руку от его рта, начиная поглаживать щёку. — Но просто не спеши, у нас впереди куча времени. А до твоего дня рождения осталось совсем чуть-чуть. — Значит, мы сделаем это на мой день рождения? — неуверенно спрашивает Чуя, а Осаму взрывается смехом и прикрывает глаза предплечьем. — Господи, Чуя, — стонет он почти мученически, и его скулы сводит от улыбки. — Ты всегда называешь меня фриком, а сам такой чудак. Чуя сворачивается калачиком в его руках, пряча свою смущённую улыбку у него на груди, и спрашивает: — Значит, мы друг друга стоим, да? — Определённо, да! И это правда. Фрик и маленькая язва — идеальная пара, и они точно стоят друг друга. У обоих всё не совсем в порядке с головой, и они единственные, кто могут друг друга понять, больше никому в мире этого не дано. Чуя удобнее устраивается на груди Дазая и снова разглядывает стены. Раньше он представлял, как их окружают планеты и звёзды, а сейчас это буквально воплотилось в реальность — со всех четырёх сторон их укрывает открытый космос. Осаму прослеживает за взглядом Чуи и говорит: — Теперь это наша собственная галактика, Чуя, и мы можем делать в ней всё, что захотим. Что бы ты хотел в неё добавить? Накахара пожимает плечами и, немного помолчав, говорит: — Не знаю. Кажется, в ней есть всё, — Чуя подтягивается слегка повыше, чтобы уткнуться поцелуем Осаму в щёку, и тот в ответ на это очаровательное действие улыбается и оглаживает его спину. — Я не особо разбираюсь во всех этих космических объектах, так что не знаю. А что бы ещё ты хотел нарисовать? Осаму задумчиво очерчивает пальцами выступы лопаток на спине Чуи и оглядывает стены. — Около окна осталось место, я думаю, что там можно нарисовать сверхновую. Правда, нужно подумать, как это сделать. Чуя поворачивает голову, чтобы посмотреть на раскрашенный фиолетово-розово-синим кусочек стены, не разрисованный кометами или планетами. Чуе нравятся сверхновые, потому что это смерть звезды, которая обязательно приведёт к рождению чего-то нового. — Какая самая яркая сверхновая? — спрашивает он полушёпотом и поднимает на Осаму свои блестящие любопытством глаза. — Не знаю, — Осаму пожимает плечами. — Не забывай, что есть ещё гиперновые — они намного мощнее и ярче по силе взрыва. Как Эта Киля, например, которая в любой момент может вспыхнуть. Снова слова, волнующие Чую, но рядом с ним Дазай, и они вдвоём прячутся в своей собственной галактике, и поэтому ему совсем не страшно. — И что будет, когда она взорвётся? — интересуется он, не зная отчего переходя на шёпот, и Осаму в ответ тоже шепчет. — Возможно, что после взрыва она станет чёрной дырой и будет испускать гамма-лучи, которые убьют всё, к чему они прикоснутся. И если они попадут на Землю, то и мы умрём вслед за звездой, — Чуя настороженно поднимает голову и вглядывается в абсолютно спокойные глаза Осаму, и тот прыскает со смеха от его вида. — По меркам космоса они живут всего лишь мгновение, зато их смерть настолько мощная, что приводит к колоссальным разрушениям на тысячи световых лет. Но мы не можем знать: может, она уже мертва и скоро до нас дойдут отголоски её взрыва, а может — нет. Может быть, она до сих пор живее всех живых и умирать точно не собирается ещё пару тысяч лет. Нам не стоит переживать об этом. Чуя закатывает глаза и со вздохом роняет голову обратно Осаму на грудь, потому что Дазай такой невыносимый. Его цель — напугать Чую до чёртиков, а затем сказать, что ничего страшного может и не случиться. Осаму живёт космосом, и поэтому все страшные вещи в мире для него не имеют смысла. Потому что в мире Осаму не существует ничего кроме. Кроме Чуи, который доверчиво жмётся к его груди, сонно посапывая, и у Дазая сердце изнутри наполняется жидким трепетом и волнением. Вокруг них звёзды и планеты, фиолетово-синий космос укрывает их от всего остального мира. Осаму смотрит на Чую и понимает, что больше не сможет оторвать от него своего взгляда. Никогда. Он бесстрашный, его ничего не тревожит, но Чуя заставляет его переживать такие эмоции и чувства, которые он не переживал никогда до этого. — Ты знаешь, Чуя, самая яркая сверхновая для меня — это ты. Я бы назвал её m1,61. Чуя лежит на его груди, и его взгляд кричащий, а щёки ярко-розовые. — Почему? — Золотое сечение. Оно выражает идеальные пропорции, — у Осаму темнеют глаза и понижается голос, когда он очерчивает ладонями его тело. — Как и ты. Их поцелуй со вкусом звёздного неба, наполненный неосторожным желанием и неловкой нежностью одновременно. — А я бы назвал в честь тебя целую галактику, — гордо и уверенно заявляет Чуя, первым отстраняясь от его губ. — Нашу галактику. Дазай счастливо зажмуривает глаза и беззвучно смеётся. — И как бы ты её назвал? Чуя задумывается лишь на несколько секунд, и затем, что-то вспомнив, с улыбкой говорит: — M0. — Да? И почему же m0? — Потому что ноль исключительно важен. У Чуи на губах гордая и нежная улыбка от собственных слов, а у Осаму в глазах жадность и нежность; по телу бежит шокированная дрожь, и он сгребает Накахару в объятия, переворачивает их и прижимает к постели, чтобы в следующий миг впиться в его губы. Расцеловать шею, заставить цепляться за свои плечи и не без удовольствия увидеть, как его глаза становятся влажными и отчаянными. — Ты всё ещё хочешь ждать до моего совершеннолетия? — горячо шепчет Чуя в самые губы Дазая и пытается выглядеть уверенным и смелым, но в действительности же его тело и голос безумно потряхивает. Дазай издаёт смешок и поверженно опускает голову. — Вот язва. И снова целует. Они смешивают своё дыхание между собой, делятся кислородом, и комната становится невыносимо жаркой и душной. Солнце давно зашло за горизонт, но в их спальне теперь существуют их собственные звёзды, и они опаляют их так же сильно, как выдохи Осаму опаляют шею Чуи. Накахара пытается привстать на локтях, чтобы снова дотянуться до губ Дазая, чтобы оплести его бёдра своими ногами, но тот не позволяет этого сделать — снова пригвождает к постели, горячо целует и трогает всё тело, доводя почти до истерики, а затем сам приподнимает его и сажает на свои бёдра. Чуя неловко обнимает Осаму за шею, тяжело дышит и стесняется своего растрёпанного, раскрасневшегося вида, но его завораживает Дазай, который тоже, с синим ворохом на голове, пытается выровнять своё дыхание. — Не отталкивай меня, пожалуйста, — Чуя не просит — молит. Его глаза наполняются слезами и желанием, потому что он хочет больше и ближе. — Хорошо, — медленно произносит Осаму и слегка улыбается. — Что ты хочешь? Чуя опускает взгляд и растерянно пожимает плечами. — Не знаю. — Но так не пойдёт, ты должен говорить со мной, — у Дазая застывает усмешка на покрасневших губах, а Чуя едва ли не хнычет от нетерпения и возмущения. — Ты специально, да? Ты снова дразнишь меня? — Ну, только если совсем чуть-чуть, — и его хитрую улыбку Чуя жадно сцеловывает. У Чуи тянет низ живота и горло покалывает, а голова наполняется туманом. Он сдавленно всхлипывает, когда Осаму крепко, но бережно окольцовывает его тело и вжимает в свои бёдра. Он целует его немного вязко, немного грубо, немного безумно, и этого всего вполне достаточно для того, чтобы Чуя потерялся в пространстве-времени и начал умолять взглядом. Дазай ведёт, но едва справляется с огнём, который бежит по телу Чуи. Он не планировал сегодня ничего такого, но теперь Чуя держится за его плечи, постанывает и потирается об его бёдра, поэтому Осаму просовывает ногу между его коленей и шепчет: — Давай, используй меня. И этот расплавленный шёпот около уха вынуждает Чую прятать свои стоны в изгибе шеи Осаму, а тело — мучительно извиваться. У Накахары мокрый горячий взгляд, дрожащие бёдра и сияющие розовым лицо и уши; он прикрывает свой рот ладонью, чтобы не выпускать из горла всхлипы, а другой рукой держится за плечо Дазая, сжимая его с силой. Снова поцелуй — и на этот раз он небрежный и громкий, расплавленный кислород льётся между искусанных губ. Каждое прикосновение отдаёт почти болевым шоком в мозгу обоих. Чёлка Чуи намокает от пота, и он с силой сжимает пальцы на задней стороне шеи Осаму, а его ноги и бёдра пронизывает. Дазаю хочется посмотреть на исказившееся в удовольствии лицо, но он решает, что не в этот раз, потому что Чуя стыдится собственных действий и едва позволяет себе расслабиться даже сейчас, когда трётся об его бёдра и трясётся от оргазма. Частое дыхание щекочет Осаму шею, и он поднимает его голову, чтобы подарить успокаивающий поцелуй. — Я так влюблён в тебя, — полушепчет Дазай, и его голос наполнен живыми эмоциями. Теперь он ощущает себя уязвимым и слабым перед Чуей. Перед Чуей, который ластится к его рукам, выцеловывает созвездия на его шее и ключицах, всё ещё с ярко-розовыми щеками и стыдливо прикрытыми веками. — Ты знаешь об этом, Чуя? Знаешь о том, как сильно я влюблён в тебя? У Накахары всё ещё дрожит тело от удовольствия и бессилия, но он приподнимается на коленях, чтобы обнять Дазая за шею, голову, плечи, за всё, что достанет, чтобы принять его без остатка, показать, что «да, я знаю, знаю, знаю». Потому что вот он Чуя, и он не лучше — влюблённый так безнадёжно и отчаянно, что его уже ничто не спасёт. Но он и не просит спасения, потому что от губ и рук Дазая он готов вечность сходить с ума. Они существуют в своей собственной галактике, о которой больше никто не знает, кроме них самих. Она называется m0, и в этой галактике существует только один астрономический объект — сверхновая с названием m1,61. И им бесконечно нравится это.