Oh, to see without my eyes The first time that you kissed me Boundless by the time I cried I built your walls around me. (О, чтобы увидеть без помощи глаз Тот первый раз, когда ты поцеловал меня, Безутешного, когда я плакал, Я возвёл твои стены вокруг меня.) Sufjan Stevens — Mystery Of Love
Он был ещё очень юным, когда услышал море. Оно говорило с ним. Маленький взъерошенный светловолосый мальчик провёл ладонью по грязной щеке и оглянулся. Но никого кругом не было, кроме него. Тогда он подбежал ближе, и море, приветливо пощекотав его пыльные пятки, пригласило сесть на мокрый песок. А потом он услышал другой голос. — Артур! И поморщился. Ему очень не хотелось оборачиваться и видеть высокую загорелую фигуру тёмноволосого мужчины в нелепой — так считал мальчик — одежде из большого куска красной ткани с доспехами поверх. — Что ты здесь делаешь? — Я разговариваю с морем. — Глупость какая. Море не может говорить, Артур. И он увёл мальчика с побережья моря. С тех пор Артур не боялся мужчину — лишь презирал за то, что тот не слышал, как море шептало о диковинных сокровищах. Другого звали очень смешно: Франциск — и он тоже нелепо одевался, только уже по-другому, а длинные локоны делали его ещё больше похожим на девчонку. И он не верил в маленьких девушек с крылышками, которые называли себя феями, и летающих кроликов. И лишь один раз, один-единственный раз он нашёл того, кто ему поверил; того, в чьих глазах он увидел море. Его светлые волосы были будто перемазаны золой, а синие-синие глаза блестели так, словно он только что плакал. Артур пристально посмотрел на него, наклонил вбок голову и спросил: — А море может разговаривать? И тот поднял на него свои испуганные глаза, они удивлённо сверкнули, но он сказал: — Море... не знаю, а река — она может говорить, да. Все реки говорят. Кажется, Артур нашёл своего друга, которого уже отчаялся найти. Который сказал, что море действительно умеет разговаривать, когда Артур уже начал сомневаться, что морская гладь обещает поведать ему самые сокровенные тайны. — Меня зовут Британия, — он решительно протянул руку. Но пепельноволосый мальчик в не очень чистой и почему-то местами изорванной косоворотке, расшитой красной нитью, похоже, его не услышал, а вытер рукавом глаза, схватил за руку и побежал к берегу. Там он сел на колени и наклонился к воде, зачерпнув ее обеими ладонями. — Слышишь? — спросил он у Артура. А ещё он сказал, что ветер зовут Стрибог*. Но его забрала высокая и очень красивая женщина, и сухопарый зеленоглазый подросток больше никогда не видел маленького мальчика с морскими глазами. Со временем он просто решил, что его и вовсе не было, что это просто выдумка одинокого юнца, живущего на острове и разговаривающего с морем. А, может быть, он и был, но бесследно исчез...***
«Когда я понял, что не найду человека, похожего на меня, я просто перестал заводить дружбу с людьми». Курт Кобейн
Россия и Америка спорили. Опять. Казалось бы, это уже можно было воспринимать как данность, как вынужденную необходимость, ритуал — то, что Америка спорил со всеми, зачастую по самому ничтожному и глупому поводу. И Кёркленд почти что понимал мотивы бывшего воспитанника и, может быть, даже поддерживал их, если бы Альфред не разыгрывал каждый раз клоунаду, а избрал бы более искусный способ. Англия даже не сразу вслушался, о чём они спорили; точнее, вообще не имел такой привычки. — Альфред, как ты вообще мог до этого додуматься? — искренне недоумевая, вопрошал Брагинский. Россия, похоже, забыл, что Америка — вечный генератор самых несуразных идей. — Да магия и я вообще ни разу в жизни близко не стояли, не то чтобы я мог что-нибудь наколдовать! Вот это уже было интересно Артуру. Он даже пожалел, что не слышал спор с самого начала. Знаете ли, магия — это по его части. — Ты, конечно, прости за столь жестокую правду, но в нашем составе на данный момент всего лишь один маг, да и тот недоучка, — добавил русский, явно имея ввиду Великобританию, отчего брови Кёркленда возмущённо взметнулись вверх, но сам он, уже было открыв рот, всё-таки ничего не сказал. Следующую очень уверенную реплику Альфреда никто уже не расслышал. — Кол-кол-кол-кол-кол... Воцарилась тишина, и замершие страны, отодвинувшись на пару метров, с опаской посмотрели на Ивана, который подпёр голову рукой, заслонив ладонью глаза, и из-под такого козырька рассматривал царапинки на столе. Он распрямился, посмотрел Джонсу в глаза без тени злости или раздражения и спокойно сказал, ставя точку в этом порядком затянувшемся разговоре: — Мне кажется, Альфред, что ты собирался обсудить другое. А тратишь время на это. Ты очень непоследовательный. Россия был совершенно спокоен, и этот стальной отблеск абсолютного спокойствия в аметистовых глазах доводил до дрожи. Иван порой не понимал Америку. Русский считал его неглупым парнем и не мог понять, зачем ему тратить столько сил на подобные разговоры. Нет, точнее, понимал, но двуличности не любил никогда и ни от кого. И дело было даже не в том, что Иван проиграл Холодную войну именно ему, поплатившись за это распадом Союза, а в том, что проиграл он её именно потому, что, борясь за одни цели, Джонс преследовал другие; а это было, как минимум, против правил. Это было низко. Гробовое молчание царило в зале собраний Большой Восьмёрки несколько минут, и только после этого, неловко прокашлявшись, Германия предложил действительно вернуться к теме.***
«Муки совести, наравне с несчастьем — самые демократичные вещи в мире. Все имеют на них право в тот или иной момент». Эрик Нехефор. Безумное благо.
Очень часто Брагинский жалел, что вообще приходил на эти несчастные саммиты. И если на собраниях всех стран ещё можно было извлечь какую-нибудь пользу, отловив интересующую страну и оттащив за свободный уголок стола, то в случае G8 это, за редким исключением, было лишь тратой времени и нервов. А нервные клетки не восстанавливаются. Самое интересное, что именно он опять назвал Россию империей. То есть, наплевав на новый строй, на старания остальных убедить его, что он уже ничто по своей сути — наплевав на всё это, Альфред говорит ему: империя. И если со злом всё было более-менее понятно, то смысл этого слова Иван долго не мог разгадать. Смысл этого неожиданного поступка против толпы, несмелой попытки сказать правду, которая всем мозолила глаза. Возможно, не свались на него такая большая власть, может быть, он бы и не испортился. По крайней мере, не так быстро. Всё же, он был ещё мальчишкой, а когда дети взрослеют слишком быстро, без последствий это не обходится.