Шестого числа

      Говорят, что лежачий пациент не живёт долго. Как только он перестаёт контролировать собственное тело, жизнь потихоньку оставляет его, медленно вытекает, как жидкость просачивается через трещину в глиняном сосуде. Вовсе не потому, что больной подвержен отчаянию и истощается, а из-за пролежней на спине, ногах и ягодицах. Из-за того, что атрофируются со временем мышцы. Не усваиваются питательные вещества из продуктов. Одним словом, лежачий обречён — это вопрос времени.       Арчер упрямо отказывается от этой мысли, но видит пролежни у Мустанга — такие же гнойные, обнажающие мясо. От соприкосновения с ними алхимик сдавленно скулит от боли, и Арчеру не остаётся ничего, кроме как, сжав зубы, посильнее вжаться в собственную кровать. Он не смеет выходить из палаты, когда приходит медсестра, чтобы обработать незаживающие раны.       Арчер видит жуткие язвы на теле товарища в течение двух месяцев, проведённых в одной палате, потому накрывает тщательнее одеялом на ночь — лишь бы не видеть — но всё равно про себя истерически смеётся: от того, что он пытается спрятать поглубже, боль не становится слабее, нет. И касается это не только пролежней.       В этой палате они провели более двух месяцев, потому успели привыкнуть друг к другу — отвыкнуть от ругательств. Колкие слова ничего не значат, когда на них двоих — одна сиделка. Она приносит Рою еду прямо в постель, ставит миску к себе на колени, но уже не пытается накормить с ложки. В последнее время Фрэнк всё чаще замечает у неё в руках жутковатого вида резиновую трубку. Для чего она нужна он и сам догадывается, но видеть это выше его сил.       Арчеру кажется, будто он взаправду сходит с ума, когда в коридоре слышатся по вечерам крики новоприбывших пациентов.       — Успокойся, — просит Рой, и Арчер не может понять, как ему, застрявшему одной ногой в могиле, удаётся говорить о спокойствии.       Депрессия Фрэнка Арчера лечится медикаментами, медленно, но постепенно он учится не дрожать по ночам и не кидаться со злобой на сиделок, предлагающих ему помощь. Всё легче путь до столовой — можно уже не держаться за стенку. Заживают укусы на собственных ладонях — не остаётся желания вгрызаться в собственную плоть до самой крови, когда всё, кажется, рушится прямо на его глазах.       И чем крепче на ногах стоит Фрэнк, тем хуже становится Рою, они оба это замечают.       В последний раз, когда сиделка приносит овсянку на воде в жестяной миске, что-то весело щебеча о том, что Арчера скоро внесут в список поправляющихся, он отрицательно качает головой и отказывается от еды. Чувство голода притупляет что-то другое — что-то гораздо сильнее.       Позже, оставшись с Мустангом наедине, Арчер садится, как обычно, на край его кушетки.       — Как глупо получилось, — замечает Рой и хрипло смеётся. Ухудшающееся с каждым днём состояние, кажется, мало его волнует. Он обездвижен теперь почти полностью из-за тянущихся к его рукам капельниц, — Все умерли, а мы остались.       — Не все, Риза ещё, — хмуро добавляет Фрэнк. Ему очень хочется разозлиться на неё, припомнить с ненавистью, как она кинулась на него, будто бешеная собака, но не выходит злиться. Она не виновата, полковник вздыхает. Ему совсем не нравится то, что говорит его сосед, — Девчонка Рокбелл, Росс, Брош, Армстронг — много кто.       — По тебе ведь и плакать будет некому, — беспечно говорит зачем-то Мустанг, глядя на Фрэнка озабоченно — не беспокоит ли его чего?       Арчер сжимает руки в кулаки, сам того не замечая.       — Что же, и ты обо мне не поплачешь? — в голосе Фрэнка горькая усмешка, но горькое для них становится привычным. Это как те таблетки, от которых каждодневно немеет язык и першит в горле.       — Сволочь ты, Арчер. Тебя прикончить мало, не то, что у могилки плакаться, — Рой звонко (Арчер вздрагивает) смеётся, тут же успокаиваясь, — И тем не менее, да. Я бы сожалел, — добавляет Мустанг со всей серьёзностью, глядя прямо в голубые глаза снизу вверх.       Он так же серьёзен, как и в Ишваре, когда поступил приказ покончить с четой Рокбелл. Когда Стальной, вопреки всему, спрашивает разрешение на осмотр города не у него, непосредственного начальника — у Арчера, и это, похоже, задевает до сих пор.       — Спасибо, — беря с тумбочки оставленную миску, отвечает полковник тихо. Не смеётся, не сердится. Всё до последнего слова — правда.       Фрэнк не хочет говорить о том, что его выписывают в понедельник.