Не оставляй меня в одиночестве / Don_t Let Me Be Lonely

Через три месяца после того, как он оставил Сэма, Дин сидит в дорогущем кафе в Конкорде, штат Массачусетс, преодолевая похмелье при помощи стопки блинчиков с черникой и рассматривая карту. Он пытается найти место обитания торговца редкими книгами, к которому он приехал, но карта так забита нитками просёлков и пометками исторических достопримечательностей, что похожа на головоломку, которую он не может разгадать. Он оборачивается на сиденье и показывает официантке свою пустую чашку из-под кофе; дождавшись её кивка, улыбается и поворачивается обратно. И видит, что напротив него сидит Кастиэль. – Привет, Дин, – говорит Кастиэль. Дин долго смотрит на него, а затем откусывает от своего блинчика. Это единственное действие, пришедшее ему в голову, которое не включает в себя позыв намедленно послать его нахер. Кастиэль смотрит на него слегка настороженно. Он выглядит так же, как всегда – тот же плащ, те же непоколебимые голубые глаза, те же обветренные губы; и Дин ощущает вдруг сумасшедший прилив чистой ярости при виде не изменившегося ни на йоту тела Джимми. – Привет, Дин, – повторяет Кастиэль чуть громче, словно решив, что Дин как-то не обратил внимания на тот факт, что вот он, сидит тут – руки сложены перед собой, голова немного наклонена. – Привет, – говорит Дин. Он так крепко сжимает вилку, что ощущает, как металл её ручки выдавливает рубец на его ладони. – Ты звал меня, – говорит Кастиэль. – Да, – говорит Дин. – Не то слово. Тут приходит официантка с кофе для Дина; она, похоже, собиралась спросить у Кастиэля, не желает ли тот чего-нибудь, но напряжение, повисшее за этим столиком, заставляет её передумать; она плотно сжимает накрашенные губы и быстро уходит. – Я не приходил потому, что ничего не мог сделать для Сэма, – говорит Кастиэль. – Сделать для него сейчас я не могу ничего. Я желал, Дин. Я пришел бы, если бы от этого был прок. Дин стискивает зубы и кладет в свой кофе совершенно ненужные ему сливки. Умом он понимает, что у Кастиэля полно собственных дел, что тот погряз в проблемах небес, и что он ничего, в сущности, Дину не должен. Но то, что понимает его разум, не уменьшает гнев в его душе и кипящую в крови злость. – Я хотел прийти, – говорит Кастиэль, разглядывая свои руки, сложенные на столе. – Я не мог уйти. Даже отправить сообщение тебе не мог. В последнее время дела идут... непросто. – Истину говоришь, – бормочет Дин и вздыхает. Он зол, он устал, но, по правде говоря, он ещё и рад видеть Каса. В том-то и беда. Он чертовски рад его видеть. – Ты принимаешь мои извинения теперь? – Если я скажу "да", ты просто опять свалишь на небеса? – Нет, – говорит Кастиэль. – Думаю, я выпью чаю, может быть. Дин смотрит удивлённо, но Кастиэль, похоже, всерьёз. Он оглядывает кафе, находит официантку; когда та подходит к нему с ручкой, готовно занесённой над блокнотом, он заказывает чашку Эрл Грей. "С мёдом, – добавляет он. – небольшую тарелку мёда". – Ты что – пчела? – спрашивает Дин. – Пчёлы не едят мёд, – говорит Кастиэль. – И не пьют чай. Дин прижимает ладони к векам, так сильно, что перед глазами плывут пятна. – Что ты здесь делаешь, Кас? – Ты ищешь здесь книгу, – говорит Кастиэль. – Я иду с тобой. – Ты идёшь – зачем? – его пульс немного учащается, он обнаруживает, что подался вперёд, опершись о стол. – Ты... ты что-то знаешь? – Да. Дин ждёт, но Кастиэль ничего не добавляет к сказанному. – И? – И я иду с тобой. – Это всё, что ты скажешь? – Да. Дин проводит ладонью по рту и пытается унять приступ надежды, робко поднимающейся в нём. – Это о душе Сэма? – Я действительно не могу сказать большего, Дин. Пока не могу. Официантка возвращается с заказом, Кастиэль берёт свой чай и прилагающуюся к нему тарелку мёда с громким "СПАСИБО!" – Если это просто какие-то ангельские штучки... – начинает Дин, но прерывается, он даже не уверен, что именно он хотел сказать. Сейчас – ему хочется верить, что Кас здесь, чтобы помочь; хочется верить, что именно Сэм сейчас важен, а не какое-то случайное ангельское дельце, которое Кас выполняет. Даже несмотря на то, что у Дина, черт побери, одно-единственное дело на повестке дня, и он не в том положении, чтобы упрекать Каса за его занятость, но... упрекать он будет. Уже упрекает. – Заканчивай свой завтрак, – деликатно говорит Кастиэль. – Тогда пойдём. – Идём сейчас, – говорит Дин и отодвигает тарелку. *** Это странно, видеть Каса рядом, на пассажирском месте, после такого долгого перерыва. На переднем пассажирском любого странно видеть, кроме Сэма. Кастиэль сидит тихо, смотрит в сторону, увиливает от ответов, пока Дин вообще не перестаёт задавать ему вопросы, а сосредотачивается на поиске дороги среди узких просёлков восточного побережья. В этом районе кругом охраняемые государством "исторические памятники" времён бремени белого человека – старинные особняки, колониальные церкви прекрасной сохранности, каменные ограды кладбищ, поросшие мхом... и всё же это не слишком заселённое призраками место Штатов. Будто вся эта навязчивая историчность, туристический энтузиазм неким образом подавляют духов, плотно утаптывают их, как тысячи ног, пройдя, утаптывают землю. – Ты нервничаешь, – отмечает Кастиэль, пока Импала стоит на светофоре. Дин видит, что взгляд того направлен на его руки, быстро и хаотично отбивающие дробь на руле, и заставляет свои пальцы замереть. – Не очень. – Прости, если моё присутствие заставляет тебя нервничать. – Неважно, – говорит Дин. – Проверь-ка карту, скажи, куда мне здесь повернуть – налево или направо? Кастиэль слушается, ведёт пальцем по дороге на карте: – Направо. – Спасибо. – Приятно быть в этой машине, – задумчиво сообщает Кастиэль. – Она мне нравится. Дин не может не улыбнуться. – Конечно, нравится. Лучшая машина в мире. – Это наводит меня на мысли... заставляет меня вспомнить, что я чувствовал, когда пал. Когда лишился крыльев, и не мог перемещаться, как ангел. Дин смотрит на него: – Разве это хорошие воспоминания? – Тогда я бы так не сказал, – говорит Кастиэль, – Но сейчас, когда страха больше нет, я бы хотел вернуться к такому. Не навсегда, конечно. Ненадолго. – Хотел бы уйти в отпуск, а? Кастиэль откидывает голову назад и улыбается в потолок: – Думаю, я уже. – Ты мне когда-нибудь расскажешь, что у вас там происходит? – Дин неопределенно взмахивает рукой в направлении, где, по его мнению, могут располагаться небеса. – Нет, – говорит Кастиэль. – Тебе небезопасно это знать. Поверь мне, Дин, так будет лучше. – Ты против Рафаэля, я и так знаю. – Да. – Что я должен делать? – спрашивает Дин. – Э... помогать? – Я скажу тебе – что, если ты понадобишься, – говорит Кастиэль, и Дин усмехается. – Как по-ангельски. – Вот, – говорит Кастиэль, внезапно наклонившись вперед. – А? – Это здесь. – О! – Дин давит на тормоз и оглядывается вокруг. Это жилой район, улицы в слякоти, широкие лужайки перед домами прикрыты снегом. Кастиэль указывает на дом примерно в десяти футах от них, неброского коричневого цвета, в глубине от дороги. Дин косится на табличку в окне первого этажа: "Редкие книги и антиквариат": – Да, это здесь. – Как я и сказал. Дин выбирается из машины, немного морщась от боли в коленях и разгибающейся спине. Он сидел слишком долго, это сказывается на теле. И холод добавляет проблем. Надо начинать бегать, что ли, а то его суставы совсем закостенели; да и джинсы уже сидят слишком туго – результат дрянной еды, выпивки и отсутствия физической активности. Кастиэль идет за ним следом по обледеневшей дорожке, а Дин с некоторым облегчением замечает на бетоне разбросанную дорожную соль. Он всегда рад видеть соль. И он рад иметь кого-то, прикрывающего его спину, пусть даже это большеглазый чудик в дурацком плаще. Дин расправляет плечи и стучится в дверь. После недолгой тишины он слышит звук шагов и щелчок замка. Дверь открывает женщина среднего возраста, лет на десять постарше Дина, наверное. Её длинные каштановые волосы немного с сединой. У неё очень милое лицо – морщинки смеха вокруг глаз, уголки рта уже приподняты в дружелюбной улыбке; она в джинсах, на ногах носки. – Привет, – Дин делает ручкой и сразу сожалеет – вышло слегка глуповато. – Я Дин, мы с вами созванивались, помните? По поводу Книги Диайя? – Да, конечно, – говорит она, отступив. – Входите, прошу. Дин шагает вперед, и тут её взгляд падает на Кастиэля. Она резко останавливается, рука её вцепляется в дверной косяк, губы приоткрываются. – Ах да, – говорит Дин, оглядываясь. – Это... – Кастиэль, – выдыхает она. – Мюриэль, – говорит Кастиэль довольным тоном.- Здравствуй. – Погодите-ка, – напрягается Дин. – Вы двое, что, знаете друг друга? Женщина – Мюриэль – отшатывается назад, в дом, Дин шагает за ней, а следом и Кастиэль. Дверь позади них захлопывается, хотя к ней никто даже не притронулся. Именно это заставляет Дина потянуться за пояс, к оружию, но Кастиэль останавливает его, положив ладонь ему на руку. – Всё в порядке, – говорит Кастаэль. – Она друг, – он пристально смотрит на Мюриэль: – Это так? – Неизменно, Кастиэль, – отвечает она. – Зачем ты спрашиваешь? – Потому что я не видел тебя триста лет. – Триста, – слабо говорит Дин. – Ага. Ладно, никто мне не хочет объяснить? – Дин, – говорит Кастиэль, – Это – Мюриэль. Одна из моих сестёр. – Ты – ангел? – говорит Дин, и звучит это несколько более обвиняюще, чем он хотел бы; но его желание держаться от небесных посланцев по возможности подальше вполне простительно. – Да, – говорит Мюриэль. – Хотя я уже довольно давно не... практиковала. Она поворачивается к Кастиэлю, взгляд её смягчается, и Дин, наблюдающий за ними обоими, видит, как она протягивает руку и касается щеки Кастиэля. – Так рада видеть тебя, брат. – Ты могла увидеть меня в любое время, стоило лишь захотеть, – говорит Кастиэль, но его рука на краткое время накрывает её ладонь. Мюртэль слегка встряхивает головой, пряча лицо. Потом она поворачивается к Дину, улыбаясь, и говорит: – Входите, прошу. Дин молча идёт за ней через прихожую в большую, ярко освещенную гостиную, от пола до потолка уставленную книжными полками тёмного дерева вдоль всех стен. Еще там стоят несколько мягких кресел и диванчик в цветочек. Мюриэль жестом указывает на них Дину и Кастиэлю – садитесь. Оба остаются стоять. – Что-нибудь принести? Чай, кофе? – Нет, – говорит Кастиэль. – Но я уверен, что Дин не откажется от алкогольного напитка. – Есть бурбон, – поворачиваясь к Дину, говорит Мюриэль, прежде чем тот возразит. – Или водки, может? Могу сделать водку с тоником. – Бурбон это отлично, – говорит Дин, отчетливо ощущая облегчение при мысли о стакане выпивки в руке. Уже несколько недель он не ведёт больше свой учёт. – Спасибо. Она быстро открывает боковую дверь, Дин мельком видит там кафельный пол, край столешницы. Кухня. – Садись, – говорит Кастиэль, и сам садится. Дин осторожно присаживается на диванчик рядом с ним, но его мышцы напрягаются, он готов подскочить в любой момент. – Какого хера здесь творится, Кас? – Дин шипит. – Почему ты мне, блин, не сказал, что мы идем в гости к ангелу? – Я не был уверен, – отвечает Кастиэль. – Только догадывался. – Ненавижу, когда из меня делают идиота проклятыми ангельскими штуками, – говорит Дин. – Мать твою, ты ведь знаешь это. – Сожалею. – Кастиэль не выглядит сожалеюще. Он выглядит удовлетворённо. – Кто такая эта Мюриэль? Почему она тут, на земле? Она вообще из хороших? – Она не причинит вреда тебе, – говорит Кастиэль. – Она не воин. Она не убивает. – Что, прям совсем? Кстиэль одаривает его терпеливым взором: – Никогда. Мюриэль возвращается и протягивает Дину тяжёлый стакан со щедрой порцией бурбона. Он принюхивается, пробует глоток, и решает, что у него с этой милашкой Мюриель всё будет без напряга, потому что виски чертовски хорош. Мюриэль грациозно опускается на стул напротив них, набрасывает на плечи черный кардиган, лицо её немного мрачнеет. – Скажи мне, Кастиэль. Что привело тебя и этого человека ко мне? Речь ведь не о книге? Дин всё же полагал до сих пор, что речь именно о книге, но сейчас он осознаёт, что – вряд ли. – Я не участвую в небесных распрях, Кастиэль, – продолжает она. – Ты это знаешь. Так что, будь добр, не проси меня. – Я не собирался просить, – говорит Кастиэль. – И, вообще-то, мы здесь из-за книги. Преимущественно. – Диайя? – спрашивает Мюриэль, сведя брови; она наклоняется к длинному низкому журнальному столу и поднимает тяжёлый том в красном переплёте. Дин берёт том в руки и разглядывает. "Круги Ада" Диайя. Насколько он в курсе, Диайя был итальянским священником XV века, и он ничем особо не отличается от других священников XV века, теоретизировавших об устройстве Ада, за исключением того, что его книгу практически невозможно найти. – Ты говорил, что знаешь об этом что-то? – спрашивает Дин Кастиэля, протягивая книгу. – Постойте-ка, – говорит Мюриэль, и всё вокруг неё замирает. – Кастиэль. Этот человек, он сказал, что его зовут – Дин..? – Дин Винчестер, – говорит Кастиэль. – Михаилов сосуд, – говорит Мюриэль, и рука её тянется ко рту. – Что принёс ты к моему порогу, о господи преблагий? – Я не пытаюсь создать тебе проблемы, – говорит Кастиэль. – Клянусь в этом. Мы ищем помощи для Сэма, брата Дина. – Дьявола, – резко говорит Мюриэль. – Вы пришли в поисках помощи дьяволу. – Нет, – говорит Дин. – Нет-нет-нет. Люцифер не имеет к этому отношения. – Боюсь, имеет, Дин,– говорит Мюриэль. – Ведь из того, что я знаю об этом – поправь меня, если я ошиблась – следует, что душа Сэма заперта с Люцифером. Чтобы освободить её, надо открыть клетку, а открыть клетку – это будет катастрофа. – Там не только Сэм и Люцифер, – говорит Кастиэль. – Там и Михаил. Мюриэль отворачивается, бледнея: – Я знаю. Кастиэль протягивает руку и забирает книгу у Дина. Он листает её, потом останавливается на развороте с гравюрами. На одной странице изображено рождение человека, на следующей – гравюра, несомненно, изображающая мертвеца. Он подносит раскрытую книгу к Мюриэль: – Ты видишь это? – Дай мне взглянуть, – вытягивая шею, говорит Дин. – Ты понимаешь, о чём я? – тихо спрашивает Кастиэль. – Время, Мюриэль. Кроме Смерти, это единственное, что может войти в Клетку и покинуть её, не открыв двери. Мюриэль замирает. – Кастиэль, – говорит она, – ты знаешь, где Время? – Знаю. Мюриэль резко выдыхает, её лицо освещается какой-то робкой радостью. – И ты можешь отправить меня туда? – Могу. Глаза у неё наполняются слезами. Она прижимает ладони к лицу, как будто пытается удержать себя в них. – А что взамен? – Убеди его войти в клетку и забрать душу Сэма Винчестера. Времени это просто сделать, его так же невозможно уязвить, как и Смерть, и мощь его такова же. – Ему незачем это делать, – говорит Мюриэль. – Это не его сторона. Ничья не его. – Не сторона, – говорит Кастиэль.– Услуга. Тем, кого ты любишь, ты рад услужить. – Ты считаешь, что его любовь ко мне ещё существует? – шепчет Мюриэль. – Да. В комнате совершенно тихо, лишь ветер бьётся в окна, пытаясь проникнуть за глухие стены старого дома. Дин сжимает пустой стакан с такой силой, что его пальцам больно. – Хорошо, – говорит Мюриэль наконец. – Я сделаю всё, что смогу. Кастиэль глядит на неё, она оглядывается назад, а потом он поднимает руку, и она исчезает. – Да что за херня тут была? – взрывается Дин. – Куда она делась? Время – кто это? Что происходит? – Мюриэль и Время, они были... – Кастиэль пальцами изображает нерешительные кавычки. – ...как вы говорите, "в отношениях" на протяжение большей части их существования. Но они поссорились – не знаю, в чём было дело, но полагаю, что вина – на Мюриэль, потому что Время исчез, а Мюриэль с тех пор ищет его. Почти две тысячи лет. По человеческому счёту. – И Время может... может вытащить Сэма? – Может, – говорит Кастиэль и мрачнеет. – Но не знаю, сделает ли. Он непредсказуем. Дин, даже если Мюриэль убедит его – я не знаю, когда извлечение будет сделано. Для бессмертных время течёт по-иному, и особенно по-иному для самого Время. Это могут быть минуты – или века. – А если это будут века? Ведь телу Сэма века не прожить? Кастиэль жмёт плечами: – Не знаю. Надеюсь, Время отправит тогда душу Сэма на небеса, как и положено. Или, может быть, в другое человеческое тело, если к тому времени люди ещё будут существовать. Дин обдумывает всё это, крутя в руках пустой стакан. Это самое обнадёживающее из того, что он так долго пытался получить, и хотя рефлексы его кричат, чтобы он не рассчитывал на это, чтобы он унял себя, он всё же дарит себе миг настоящего взрыва веры, прежде чем обуздать и загнать надежду в самый глухой угол своего разума, где её свет не будет его ослеплять. – Куда ты отправил Мюриэль? – спрашивает он, чтобы отвлечься. – Туда, где она сможет найти Время. – Так они прямо сейчас разговаривают? – от этой мысли по спине у Дина прокатывается озноб, но Кастиэль качает головой: – Сомневаюсь. Время где-то очень, очень далеко. Полагаю, Мюриэль ещё не настигла его. Дин, как я уже говорил тебе – могут пройти века. Дин медленно кивает. Кастиэль встаёт, оглядывает пустую комнату, с её тёмными, пыльными книгами и с весёленькими золотистыми лампами. – Интересно, вернётся ли она сюда когда-нибудь, – говорит он почти что про себя. – Идём, Дин. Дин выходит вслед за ним, чувствуя себя слегка ошеломленным и выбитым из колеи. На улице холодно, начался снег, злые снежные крупинки, тяжелые и плотные, как маленькие градины, молотят по кожанке Дина. Они с Кастиэлем забираются в машину, Дин кладет руки перед собой и сидит так некоторое время, не заводя двигатель. Он глядит на Кастиэля, как тот сидит, уложив руки на коленях. – Ведь это может сработать? – спрашивает он. – Может. Дин проводит языком по губам. – Что... – он не хочет это спрашивать, но ему надо знать. – Что это даст тебе? Как-то поможет в твоей войне, или..? Кастиэль неожиданно мягко улыбается. – Это ничего не даст мне, – говорит он и, протянув руку, прикасается неожиданно теплыми пальцами к холодной щеке Дина. – Это услуга. Затем его сиденье пустеет. Дин один в машине, и снежная крупа постукивает по ветровому стеклу, как звук сотен маленьких барабанчиков *** Три дня Дин сидит в своей комнате в мотеле "Конкорд" и ждёт. Он изучил каждую зацепку, выполнил все исследования, какие только мог, и теперь Мюриель – его единственная и последняя надежда. Сейчас он уже больше ничего не может сделать, кроме как просто ждать. Но дело в том, что всё, чем он занимался последние месяцы – это поиски, и положить конец этим поискам – это пугает. Теперь всё зависит не от него, а он ненавидит чувствовать себя беспомощным, утратить контроль. Но что он может поделать? Потому он ждёт. Он пьёт. Он смотрит дерьмовые телепрограммы. Он смотрит в окно, на снег. Впрочем, на четвёртое утро, проснувшись, он чистит зубы и упаковывает вещи в сумки. К восьми утра он уже в дороге, к полудню он уже в двух штатах отсюда, пьёт пиво за обедом. В Огайо есть потенциальное дело, и от одной мысли о возможности драки его пальцы сжимаются в предвкушении. От Кастиэля никаких известий, и так, возможно, будет до конца его жизни. Может быть, он никогда не узнает о душе Сэма – в безопасности она, или всё ещё в клетке. Он не понимает, что ему, блядь, делать теперь – продолжать поиски ответа? поехать в Дом Моны и забрать оттуда Сэмминатора? сунуть в рот себе ствол пистолета? Значит, пока он будет делать то, что у него выходит лучше всего – охотиться. Только вот он не покидает ресторан, где остановился, чтобы пообедать. Одно пиво переходит в два, потом в три, в четыре, и внезапно он пьян. Ресторан наполняется людьми, прибывающими с обледеневшей дороги: семьи с детьми, парочки, одинокие дальнобойщики... Дин видит, как молодая женщина протягивает руку и стряхивает снег с длинных тёмных волос своей подруги, и ощущает комок в своём горле при виде того, что, как он понимает – ушло от него уже так далеко. – Это ошибка, – говорит он официантке, приносящей ещё одно пиво. – Я намеревался заказать кофе. – О. – говорит она, глядя на пиво в своей руке. – Ну, ладно... – Это было пять заказов назад, – говорит он, показав рукой, чтобы она поставила пиво на стол. – Сейчас уже проехали. Она коротко смеётся: – Надеюсь, ты не собираешься сесть за руль. Особенно по такой погоде. – Ну, не сразу. – Может быть, картошку фри? Закусишь, пусть впитает немного выпивки. Быстрее будешь готов к дороге. – Можно, неплохая идея. Когда она возвращается с тарелкой, он спрашивает: – Ты голодная? Не хочешь присесть и немного помочь мне с этой едой? – Я тут на работе, в отличие от некоторых, – отвечает она, но говорит это дружелюбно. – Точно, – говорит он, чувствуя себя по-дурацки. – Извини. Я просто... – он прерывает себя, не зная, как закончить фразу. – Одинок? – предполагает она, когда молчание затягивается. – Наверное, да. – И пьян? – Тоже да. Она вздыхает и опускается на сиденье напротив. Не сказать, что она сногсшибательная, телосложение у неё скорее плотное, плечи опущены; но есть в ней что-то милое – чистая нежная кожа, блестящие волосы, симметрия простых черт лица, придающая ей безмятежный вид, который Дин находит очень привлекательным. – Хотела бы я иметь возможность выпить в три часа дня, – мрачно говорит она, выдавливая кетчуп на тарелку с картошкой фри. – Поверь, – говорит Дин. – это не так уж и весело. – Да, – говорит она и смотрит на него сочувственно. – Непохоже, что ты хорошо проводишь время. – Как я уже говорил, – сообщает ей Дин, присаливая кучку картошки, – это была ошибка. – Конечно, – говорит она, слегка усмехаясь. – Знаешь, для таких ошибающихся существуют специальные места встреч. Решив, что это шутка, он с готовностью смеётся. – Точно, – говорит он. – Называется "бар". Она жуёт ломтик картошки и оглядывается через плечо. – Менеджер следит за мной. Дин отслеживает её взгляд, и видит тщедушного, с редкими усиками паренька с внушительным именным бейджиком, который, естественно, грозно хмурит свои бровки на официантку Дина; а та берёт ещё ломтик и беззаботно усмехается в его сторону. – Ему только восемнадцать, – говорит она Дину. – А я тут уже шесть лет работаю, и владелец – мой хороший друг, так что этот типчик никакого дерьма мне не устроит. – А почему ты – не менеджер? – Шутишь? – удивляется она. – Зачем мне такая ответственность? И ещё, когда надо построить людей – я пас. – Что-то я сомневаюсь. Она смеётся, кидает в рот последний ломтик, потом вытирает руки о фартук и встаёт. – Спасибо за перекус, – говорит она. – Надеюсь, ты не засчитаешь это как мои чаевые. – Чем будешь занята после работы? – вдруг немного отчаянно спрашивает Дин, от этого внезапного человеческого разговора на него что-то нашло. Она неожиданно краснеет: – Иду домой, к мужу. – О, – говорит Дин и пытается немного поиграть бровями. – Досадно. – Тебе или мне? – Она снова усмехается, краска исчезает с её щёк. – Но я польщена. Спасибо. – Да, – говорит Дин, берет пиво и делает неловкий глоток. – Ну что же, – говорит она. – Могу я тебе ещё чем-то помочь? С профессиональной точки зрения. Дин прикрывает один глаз, а вторым изучает оставшееся в его бутылке. – Возможно, скоро понадобится ещё одна. Смягчить боль отказа. – Ещё одна, – повторяет она. – Ты вырубишься тогда. – А ты думаешь взять с меня чаевые. – Я думаю сделать тебе одолжение, – говорит она. – На улице просто ужас, что творится, тебе стоит протрезветь прежде, чем сесть за руль. Дин смотрит на неё. – Почему ты так добра ко мне? – спрашивает он, и вздрагивает. Он хотел, чтобы это был флирт, но вышла жалоба. – Честно? – говорит она, наклоняясь вперед. – Потому что ты выглядишь тем, кто не слишком добр сам к себе. Официантки. Всегда наготове кушетка психолога. – И ещё, – говорит она и подмигивает ему. – Ты симпатичный. Официантки. Он их обожает. *** Он добирается до Огайо на день позже запланированного, но всё в порядке, дело довольно банальное – просто стандартный мстительный дух, болтающийся около своей неверной бывшей жены и убивающий всех мужчин, проявивших к ней интерес. Но неважно, насколько простой оказалась работа – вернувшись к охоте, он чувствует себя потрясающе. Дин выпускает в духа заряд каменной соли, и удовлетворение от выстрела дробовика в его руках – просто неописуемо. Даже раскапывать могилу ему нравится, хотя он утратил форму и вынужден был три раза останавливаться передохнуть, прежде чем запалить бренные кости и отправить их искрами и пеплом в огненном выбросе в небо. Он переполнен энергией и ощущает себя живым, впервые за несколько недель. Ещё пахнущий дымом и гарью, припорошенный кладбищенской пылью, он направляется в бар. Несколько подозрительных взглядов, брошенных на него, не заботят его совершенно; его сумасшедший заряд триумфальной энергии не может полностью рассеять даже мысль о Сэме. Он приканчивает три текилы, затем переходит к пиву; и, не успев сообразить, уже перемещается к бильярдному столу и его карманы наполняются наличкой какого-то здоровенного засранца. И вот уже он на парковке, и его кулаки чистят рожу того самого здоровенного засранца. А потом свет фар полицейской машины ударяет ему в лицо, заставляя прищуриться. И вот он – в камере. *** Это не первая ночь, которую Дин проводит пьяным в дрова в камере участка, но он надеется, что это будет последняя. Около трёх ночи дурман его опьянения переходит в тошноту, которая сменяется болезненным похмельем и пронизывающим чувством тотального отвращения. Ему тридцать один год, бога ради, и всё же – вот он, окровавленный, с подбитым глазом, и во всех отношениях неотличимый от себя семнадцатилетнего. – Ты собираешься опять тем же заняться? – спрашивает коп, отдавая Дину его мобильник, бумажник и ключи от машины. – Нет, сэр, – говорит Дин, и это "сэр" вяжет на языке, даже когда он уже вышел в морозное ясное утро и направляется обратно к бару; он тяжело тащится, при каждом шаге пушистые снежные хлопья взмётываются вокруг его ног, а потом медленно оседают. Импала стоит всё там же, где он её вчера парковал, покрытая трёхдюймовым рыхлым слоем свежего снега; всё промёрзло, но он садится на переднее сиденье и некоторое время просто сидит и дышит. Он вытаскивает из бардачка флягу и разглядывает её, обдумывая что-то. – Из-за тебя я влип в этот грёбаный бардак, – говорит он, глядя на флягу, хотя формально виноват не виски, поскольку вчера он пил текилу. Текила – вот истинная виновница. Нахер текилу. Черт, если бы он пил виски, не было бы этой унизительной ночи. Дин и виски? С ним всё по-честному. Он делает пару глотков и открывает свой бумажник, в котором явно стало меньше наличности. Он не уверен – копы там пошарились, или он посеял их прошлой ночью, когда дрался с тем хряком. В любом случае, это хреново. Он опускает голову на рулевое колесо и пытается придумать, куда ему, блядь, идти. Комнату в мотеле он не снимал, никаких объявлений о работе ему посмотреть негде, и осталось всего три недели до того момента, как закончится фальшивая страховка, и не-Сэма выкинут из Дома Моны. И что тогда? По словам Рика и физиотерапевтов Сэма, тот делает огромные успехи – уже может есть самостоятельно, пойти в туалет, даже погулять. Конечно, всё со специальными приспособлениями: костыли, особая посуда, оборудованные для инвалидов ванные комнаты, регулируемые кровати... Все те штуки, которых точно не найдёшь в походной жизни. Независимо от того, вернётся ли к Сэму душа, ему нужен дом для постоянного проживания. Дин делает последний глоток виски и, поморщившись, закручивает крышечку. В настоящем доме он в своей взрослой жизни жил лишь, когда был с Лизой и Беном; и, положа руку на сердце – в глубине души был уверен, что если он и будет иметь дом когда-нибудь, то это будет именно с ними. А не с бездушным телом, зовущим себя именем его брата. Собственно, это так иронично – Дин наконец-то получил именно то, о чем всегда мечтал: Сэм остался с ним. Будь осторожен в желаниях. Он глубоко вздыхает, запуская двигатель Импалы, включает печку, чтобы немного согреться, но пока не трогает машину с места. Вместо того он берёт свой отключенный телефон, перегружает его, слушая металлические такты мелодии загрузки; потом раздаётся весёлый квак нового сообщения по голосовой почте. Полагая, что это от Бобби – ему всё равно никто не звонит, кроме Бобби – он рассеянно нажимает кнопку. чтобы прослушать его, и резко выпрямляется, понимая, что это не Бобби вовсе. Это Рик. "Привет, – высокий голос Рика звучит предупредительно. – Дин? Это Рик из Дома Моны. Пожалуйста, позвоните мне, как только сможете". И вот, это всё сообщение. Дин слушает его снова, ища пропущенную подсказку – что случилось, хоть какой-нибудь намёк, но его нет. Его сердце колотится, в голове крутится клубок объяснений. Сэм мог умереть; Сэм мог пораниться; Сэм мог заболеть; может быть, он убил кого-то, может быть, ушёл. Может быть, вернулся Сэм. – Блядь, – говорит Дин, набирая номер онемевшими пальцами. – Блядь, блядь, ну блядь же. Рик берет трубку на третьем гудке: "Здравствуйте, вы позвонили в Дом Моны, спа..." – Рик, это Дин Фанданго. "Здравствуйте, Дин. Спасибо, что сразу перезвонили". – Что с Сэмом? "Ну... – говорит Рик, и у Дина всё застывает внутри. – Физически он в порядке. Но... я его таким никогда не видел. Дин, обычно он очень спокоен, но сегодня с утра он всё больше и больше нервничает. Такое впечатление, что он не знает, где он. И он всё время зовёт вас. Очень громко, знаете, и мы... мы вынуждены были дать ему седативы, иначе он мог навредить себе". Тут профессиональные интонации Рика немного отступают, и в голосе звучит настоящее беспокойство. "Я не понимаю, что происходит... он, кажется, меня не узнаёт, и никого другого, но он всё время зовёт вас. И он плачет, после того, как мы дали успокоительное, он несколько раз плакал". – Он... что? – Дин сидит не двигаясь, машина вхолостую гудит двигателем посреди холодной и пустой парковки. – Плачет? "Я его таким никогда не видел, – повторяет Рик. – Так что, если вы можете приехать..." – Кристо, – говорит Дин. "Я... что?" – Ничего, – говорит Дин, а вокруг него всё как будто замерло; замер весь мир, снег застыл в воздухе, не достигая земли, кровь застыла в его сердце, не вытекая в артерии. – Рик. Не могли бы вы дать ему телефон? Поднести к нему? "Он на успокоительных, – говорит Рик. – Нам пришлось, он подвергал себя опасности, и..." – У меня нет претензий, – говорит Дин. – Но... он совсем не может говорить? Или? "Может, – говорит Рик. – Он может, но довольно бессмысленно. Хотя ему наверняка будет полезно услышать ваш голос, вы правильно подсказали. Но, Дин..." – Я приеду так быстро, как смогу, – говорит Дин. – Я уже... просто тут погода дрянь, гололёд, я потому не знаю, сколько мне добираться, но... если вы можете дать ему трубку, я бы попробовал, а вдруг, я не знаю... "Хорошо, – говорит Рик. – Ладно, я сейчас... мне надо перенести телефон. Минуту подождите". – Хорошо. Металлический щелчок в трубке, и всё смолкло, слышно только слабое фоновое шипение. Дин едва может дышать, он сжимает свой мобильник, зажмурив глаза; он молится той силе, в которую давно уже, как он думал, перестал верить; молится так истово, что всё тело начинает ныть от напряжения. Потом снова щелчок в трубке, и он слышит голос Сэма, обрывистый, замедленный, одурманенный и спутанный, и... "Дин?" – говорит он. Всего лишь одно слово, и Дин осознаёт. – Сэмми? – говорит Дин, ему не стыдно, что его голос срывается, он прижимает телефон к уху. – Сэм? – он пытается сказать что-то ещё, но не может, и тогда он просто втягивает в себя воздух и повторяет: – Сэмми? – Дин, – говорит Сэм, и голос его падает на конце, как будто само это слово падает от облегчения. – Это я, – говорит Дин и его телефон скользит по мокрой щеке. – Это я, это... Сэмми... скажи мне, что… это блядь ты, пожалуйста, скажи что блядь это правда ты, о господи боже мой. – Я двигаться не... – говорит Сэм. – Не могу двинуться. Дин, я в ней? Я в ней? Я в ней или я нет? – Слушай меня, – говорит Дин и выжимает сцепление. – Я еду, Сэмми, слышишь? Я еду, но мне нужен где-то день, чтобы добраться. – Он лихорадочно крутит в голове варианты, из-за такого снега, как здесь, вылеты могут задержать, а ближайший аэропорт – в Кливленде? в Цинциннати? надо узнать у кого-нибудь. – Я в ней? – повторяет Сэм, и машину слегка заносит, когда Дин выезжает на дорогу. – Ты в больнице, Сэм, понял? Ты ранен, ты в больнице. Понимаешь? Ты понимаешь, о чем я говорю? – Больница? Я... больница... – Ты видишь Рика? Парень, Рик? – Я ви...жу... парня... – Он хороший парень, правда. Позволь ему тебе помочь, а я буду у тебя, как только смогу. Я буду скоро, совсем скоро, ты подожди, – он зажимает телефон подбородком, чтобы схватить руль обеими руками. – Сэм... ты что-нибудь помнишь? Он слышит, как Сэм вздыхает. – Я не зна... не знаю! – Подумай, попробуй сосредоточиться немного. – Дыра, – говорит Сэм через миг. – Дыра... тьма, и, и темно... а сейчас – не темно? Сейчас светло? – Его голос становится лёгким и наполняется страстным, исступленным удивлением.– Я в ней? Я не? Я вышел, Дин? И наконец-то Дин понимает, о чём это он. – Ты вышел, – говорит он и смеется, радостно и напряженно. – Ты вышел, Сэмми. *** Снег всё продолжает идти, и самый быстрый рейс, который смог найти Дин – ночной из Колумбуса. В любом другом случае он бы ни за что не оставил свою машину запертой в аэропортовском гараже, со всем этим чёртовым оружием в багажнике, но сейчас ему не до срача. У него нет другого оружия, кроме крестов, и скрыто-заостренного ключа из чистого серебра. В первой части перелёта его трясёт, он выпивает несколько дорогущих доз самолётного спиртного, и старается не смотреть в сторону иллюминатора. Проклятая остановка на четыре часа в Миннеаполисе, он сидит в своём гейте и звонит в Дом Моны, несмотря на то, что уже три часа ночи. Усталая медсестра сообщает ему, что Рик ушел вечером, а Сэм крепко спит. – Спит? – с восторгом переспрашивает Дин. – Вот правда, по-настоящему, действительно спит? "Простите?" – Ну, то есть БГД-фаза и всё такое, как положено? Глубокое дыхание и так далее? Медсестра вздыхает. "Да, всё так, разве что есть ещё какие-то признаки нормального сна, которых я не знаю. Я двадцать лет работаю, и наверное, сон – это такое состояние, которое ещё может меня удивить". – Прекрасно, – говорит Дин, её сарказм он игнорирует. – Восхитительно. Просто потрясающе, спасибо. "Всегда пожалуйста", – говорит она, и вешает трубку. Во второй части перелёта салон ещё более пуст; не более пятнадцати человек, зевая, проходят на посадку. Большинство из них откидывает кресла и укладываются спать сразу, едва самолёт выруливает на полосу. Дин тоже попытался, но у него не получается – по любой из множества причин, только выбирай. Любая заминка или визг двигателей побуждает его вцепиться в подлокотники кресла; грядущая встреча с Сэмом скручивает в его животе тугой узел. В основном от радости, конечно, потому что, боже правый, он скучает по малышу больше, чем мог бы сказать – но это и страх тоже. Что, если Сэм – это не Сэм? Что, если это обман? Что, если кто-то пытается надуть его, если это приманка, если это лишь краешек настоящего Сэма; и когда он завтра подъедет к дверям Дома Моны, не-Сэм безразлично встретит его своей кислой физиономией; а его младший брат, его настоящий братишка всё ещё будет корчиться в адских муках, и Дину всё равно не справиться с этим? Дина так корёжит, что даже стюардесса, видимо, замечает это; она приносит ему вместе с порцией виски маленький пузырёк с маслом и горячее полотенце. Выливает несколько капель масла на полотенце и настойчиво предлагает Дину накрыть им лицо. – Это экстракт лаванды, моя сестра сама его делала, – говорит она. – На меня действует очень успокаивающе, правда-правда! – Она ждёт около него, пока он не разворачивает покорно полотенце и не накрывает им своё лицо, вдыхая тёплый лавандовый пар; сначала – потому что согласился на это, а потом – потому что это действительно очень приятно. – И правда, хорошо, – говорит он, выглянув из-под махровой белой ткани. – Спасибо. – Конечно, – говорит она и на щеках у неё появляются ямочки. Они такие милые, что Дин даже прикрывает глаза. Так много времени прошло с тех пор, как он видел улыбку Сэма – его настоящую улыбку; даже ещё до его прыжка в бездну не было у него, блин, особо много поводов улыбаться. А не-Сэм – тот усмехается, ухмыляется, даже смеется иногда; но это не улыбка. Не такая, как у Сэма раньше, когда-то давно – рот до ушей, голова запрокидывается, глаза сияют. Впрочем, и тогда он улыбался не так уж и часто, хотя те времена были много легче последовавших. А вот Лиза – та настоящая "улыбашка", других таких Дин не знает. Она улыбалась всему, даже всяким глупостям – вроде аккуратно разбитого на сковородку яйца с непотёкшим желтком; или уродливым машинам; или, какую мордочку корчил Бен, когда смотрел телик. Она улыбалась всякий раз, стоило Дину зевнуть. Она улыбалась, когда он пролил себе на коленки лимонад. Она улыбалась, когда он просыпался, судорожно дыша, весь в поту от ночного кошмара – улыбалась ему, и говорила, что всё хорошо. А штука в том, что если говорить про это с улыбкой – в это легче поверить. И он ей почти верил, иногда. Дин кладет руку поверх пахнущей лавандой ткани и трёт висок. Нет, он помнит, что Лиза не была идеалом. Несмотря на всю свою улыбчивость, она бывала и хмурой; она ныла и раздражалась на него, когда он пил; и ругалась, когда он принёс в дом заряженное оружие; и заставляла ежедневно менять рубашки, и снимать ботинки сразу у дверей, и следить за холестерином; и прочее дурацкое дерьмо, которое ему бы и в голову не пришло раньше. Вся эта хрень его просто бесила, именно так. И вот почему сейчас иногда – да почти всегда – ему лучше без неё. Можно пить что угодно, когда угодно; и не надо заниматься стиркой и мытьём посуды, и прочей домашней обязаловкой. И он не скучает по этой фигне. Совершенно не скучает, да. Вот только он не может избавиться от крошечной мыслишки, крутящейся в глубине его мозга – если это всё же именно Сэм, там, в Доме Моны, и он всё так же плох – то им придётся куда-то уехать. Где-то обосноваться. И Индиана для этого ничем не хуже остальных мест. Может, живи он рядом, Лиза бы... Дин вздыхает, давя в себе эти мысли. Желаемое за действительное, ага. *** В аэропорту Денвера он берет напрокат машину и отправляется в полуторачасовой переезд к Дому Моны, на маленькой шустрой Джетте, в салоне которой пахнет искусственной сосной и искусственной кожей. Раннее утро, он едет по горной дороге, бледный свет осторожно ложится на склоны, деревья в искрящемся снегу. Всё холодное и льдистое, но, несмотря на это, Дин ощущает приближение весны, пробивающийся вкус мартовских дождей. Не верится, что зима на исходе. Не верится, что всю её он провёл взаперти в библиотеках, изучая микроплёнки – и всё это зря? Потому что если Сэм вернулся – или даже если Сэма там нет – всё равно Дин к этому не приложил рук. Он ничего не сделал, кроме бесполезного копания в книжной пыли в поисках бесполезных заклинаний, заполняя кучу тетрадей бесполезными заметками. Он чувствует себя одновременно навечно благодарным Кастиэлю - и охваченным жгучим стыдом за собственную бесполезность. Он еще раз звонит в интернат, когда до того остаётся четверть часа пути; и к тому времени, когда он паркуется на их почти пустой стоянке и направляется в дом, у стойки регистрации его уже ждет человек - стоит, постукивая ногой по голубенькому ковру холла. Тёмные волосы вьются, большие глаза. Рик. – Привет, – немного неловко говорит Дин, сознавая, сколько уже времени прошло с тех пор, когда он навещал брата в последний раз. Понятно, что три звонка в неделю – это совсем не заменяет посещений. Наверняка Рик не однажды видел людей, которые совсем не навещают своих родственников, и просто бросают их здесь; но у Дина-то совсем другое. Конечно, объяснить это было бы трудновато. – Дин, – говорит Рик, и они пожимают руки. Под горлом у Рика поблескивает золотой крестик; звучит абсурдно, но Дин рад видеть это. – Как он? – спрашивает Дин. – Он ещё спит, – говорит Рик. – Я будил его позавтракать, он едва смог открыть глаза. Вероятно, он очень утомлён вчерашним... эпизодом. Дин кивает, покачивается с ноги на ногу, пытаясь удержать спокойствие. – Я могу его видеть? – Да, разумеется, – говорит Рик и немного медлит. – Спасибо, что приехали. – Да, – смущённо говорит Дин, – Разумеется. Я... я совсем не собирался оставлять его, но, понимаете, была некоторая фигня, с которой мне надо было разобраться. – Конечно, – вежливо говорит Рик, и Дин понимает, что он ему не верит. Да плевать. Не от Рика ему нужно прощение. Дин идёт вслед за Риком по коридорам, стерильно-чистым, тихим и светлым, лиловая плитка пола глушит шаги. Всё кругом окрашено в пастельные тона, и Дин решает, что свихнулся бы, живи он здесь. Некоторые двери открыты, Дин может видеть пациентов – узников? – в комнатах, медсёстры с тихими голосами кормят их завтраком на регулируемых кроватях, застеленных единообразными розовыми простынями. Большинство из пациентов пожилого возраста, хотя он увидел одну девушку и парня примерно своих лет. Комнаты очень маленькие и очень чистые. – Значит, до вчерашнего дня с Сэмом всё было в порядке? – спрашивает Дин. – То есть, мы вчера по телефону с вами говорили, но... – С ним было всё нормально, – говорит Рик. – Очень спокойный, никаких отклонений. Он добился весьма больших успехов здесь, Дин. Самостоятельно встаёт, ходит с костылями, пользуется туалетом, одевается... он может гораздо больше, чем большинство наших пациентов. – Это здорово, – говорит Дин, и чувство вины вгрызается в него с новой силой. – Я полагаю... думаю, что я готов забрать его отсюда, да. – Прекрасно, – с чувством говорит Рик, и тормозит около закрытой двери. – Я думаю, что ему будет полезна новая обстановка. Мы пришли. Дин резко вдыхает, ощущая некоторое головокружение, как будто земля может уйти из-под ног у него в любой момент. Слабый скрип открывающейся двери кажется оглушительным; Дин шагает в комнату, придерживаясь за дверной косяк в попытке обрести равновесие. Сэм лежит на обычной здешней больничной кровати, с немного приподнятой верхней её половиной, руки поверх розового одеяла. Глаза у него закрыты, рот немного приоткрыт, одна рука лежит на животе, другая – у бедра, сжатая в кулак. Его волосы чистые, кожа чистая, и, хотя он немного похудел, он не выглядит больным. Он выглядит юным. Он и есть – юный. – Сэм, – Дин говорит слишком громко, Рик даже вздрагивает. Но Сэм и не пошевелился. – Он действительно в отключке, – говорит Рик, подходя к планшету, висящему на кровати Сэма. – Жизненные показатели утром были в норме. Немного замедлены реакции, но, как я уже говорил, он был необычайно сонным. – Можно его разбудить? – спрашивает Дин, не отводя глаз от лица Сэма. – Не думаю... – Пожалуйста, – говорит Дин. – Пожалуйста. Рик, похоже, слышит нечто в его голосе, поэтому кивает, вешает планшет на место и наклоняется над кроватью Сэма. Он мягко похлопывает его по плечу. – Сэм, – зовёт он, – Твой брат приехал увидеть тебя, Сэм. Пора просыпаться. Сэм чуть шевелится, немного поворачивая голову, но дыхание у него не меняется. Рик снова похлопывает его, чуть сильнее, потряхивает ему руку. – Сэм, – говорит он. Реакции нет. – Можно мне? – спрашивает Дин, шагнув вперед. Рик отступает, поднимая руки с таким видом, словно хочет ещё и глаза закатить: да ради бога. Дин кладёт руку Сэму на плечо, покачивает не грубо, но со сдержанной силой. – Сэм, – говорит он, – Сэмми, ну же. Чуть шевелятся губы Сэма – и больше ничего. Дину мешает волноваться лишь успокаивающая мысль о том, что Сэм действительно спит. Он дотрагивается до щеки Сэма, быстро, сам смущенный этим порывом, и сразу отступает. – Ладно... – говорит Дин. – Может, хотите, чтобы я позвонил вам, когда он проснется? – предлагает Рик, но Дин отрицательно качает головой. – Я бы остался тут, если можно. Подождать какое-то время. Рик колеблется, вид у него такой, словно он хочет возразить. Дин соображает, что выглядит дерьмово, он так долго не спал; он пытается принять ответственный вид. – Конечно, – говорит, наконец, Рик. – У Сэма здесь есть несколько книг на полке, а в общей комнате можно посмотреть фильмы, каждый день в двенадцать и семнадцать часов. Будьте как дома. – Спасибо, Рик, – говорит Дин. – Если он проснётся, кнопка вызова вот здесь, под его рукой, – говорит Рик и показывает кнопку на боковине кровати. – Он может нажать её, если ему что-то нужно. На столике его бутылка с водой, если он захочет пить. Он трогает пластиковую бутылку со встроенной соломинкой. Дин помнит, как покупал её несколько месяцев назад. – Спасибо, – опять говорит Дин, и это именно то, что он имеет в виду. Этот парень, это место – здесь позаботились о теле Сэма, когда Дин не мог этого сделать, и хоть это немного больно, но он благодарен. В конце концов, он сам выбрал. Рик немного нехотя кивает и выходит из комнаты, оставив дверь приоткрытой на пару дюймов. Дин садится рядом с кроватью Сэма на стул и разглядывает комнату. Здесь только одно окно, но большое, солнце тёплым потоком льёт свет через него. В одном из углов – прочная белая полка с несколькими книгами в мягких обложках, и еще там стоит коробка с гигантских размеров паззлами. Дин представляет, как не-Сэм сидит в этой комнате, долгими часами пытаясь складывать кусочки картона, и вздрагивает. Он понимает, что это не вся картина, что были у того и прогулки, и всякие мероприятия и тому подобное дерьмо, но всё же... – Проклятье, – говорит Дин. – Спорим, тебе не терпится слинять отсюда, ага? Сэм не отвечает, разумеется. Дин вздыхает, и мечтает о том, чтобы его фляжка была хоть чем-то заполнена. Хотя, в дальнем углу комнаты висит камера. И вообще, проносить сюда алкоголь – не лучшая идея. – Как у тебя тут насчёт пива? – спрашивает Дин у брата, который спит беспробудно. – Нет? А насчёт желе? Желе-то наверняка здесь есть. Безответно. – Ну же, – говорит Дин. – Проснись, приятель. Клянусь, ты способен пробудиться. Он протягивает руку и постукивает брата по бедру – та-там, та-там, та-там-та-там- та-там. И напевает в такт: "Вста-вай, вста-вай, Сэм, шта-ниш-ки на-де-вай". Сэм чуть стонет, и Дин выпрямляется, прекратив барабанить. – Сэм! Сэмми! Вперёд и с песней! Сэм выходит изо сна так, словно у него что-то болит, лицо кривится, веки приподнимаются с трудом, словно их грузом тянет вниз. Взгляд его медленно блуждает по комнате, словно не видя ничего, но вот он натыкается на Дина, и глаза распахиваются. – Дин? – говорит он. – Кристо, – говорит Дин, потому что никогда нельзя быть слишком уверенным. – Ты тоже, – отвечает Сэм, и глаза его вновь начинают закрываться. – Эй, нет, – говорит Дин и протягивает руку, ухватывая брата за запястье. Он чувствует, как тянутся там его жилки, когда Сэм двигает пальцами, и сжимает сильнее. – Приятель, останься со мной, на секундочку, а? – Устал, – слегка растягивая, говорит Сэм. – Мы говорили по телефону? – Вчера, – говорит Дин. – Мы вчера говорили. Ты помнишь? Сэм неопределённо кивает, а потом его глаза вдруг широко раскрываются, и он пытается приподняться – безуспешно. – Что ты сделал? Что ты сделал, Дин? Сделку? Ты заключил сделку? Что ты наделал? – Нет, – говорит Дин. – Нет-нет, это Кас. Кас провернул это, понятно? Сэм всё ещё пытается подняться, и Дин просовывает руку, поддерживая ему спину. Он ощущает выступы его позвоночника, крылья лопаток, чувствует, как тот напрягается, пытаясь сесть. – Погоди, – говорит Дин. – Минутку, дай мне разобраться, что там с кроватью. – Он жмёт кнопки на пульте управления кровати, и ему удаётся приподнять Сэма в более-менее сидячее положение. – Что со мной? – спрашивает Сэм. – Как я здесь? Когда я ушёл? – Блин, Сэм, – говорит Дин, а сердце у него замирает. – Ты не помнишь ничего? Сэм выглядит сбитым с толку. – Я ушёл, – говорит он. – Дин, я ушёл. – Да, – отвечает Дин и приглаживает волосы Сэма, отводя их со лба, гладит, и не может остановиться. – Да, и ты вернулся ко мне, понимаешь? – Я ушёл, и здесь медсёстры, – он выглядит таким унылым, что Дин чуть не улыбается; но нет, не сейчас – не с этим страхом, который пока ещё живёт у Сэма в глазах. – Это настоящее, да? – спрашивает тот. – Я вышел? Из дыры вышел? – Это настоящее, – говорит Дин. Он сжимает ладонь Сэма покрепче, хоть и знает, что Сэм не сможет вернуть ему пожатие. Ему хочется обнять его всего, обхватить Сэма руками и сжать до хруста, но Сэм кажется таким хрупким, он боится причинить ему боль. – Ты вернулся, старина. Я так охрененно счастлив видеть тебя. – Скучал по тебе, – говорит Сэм, и его веки опять начинают закрываться. – Ты скажи мне... мне скажи, что... но я... я сплю, не могу... – Ладно, – с неохотой говорит Дин. – Хорошо, приятель. Наверное, тебе нужен год сна, чтобы отоспаться. – Год? – спрашивает Сэм, и брови его поднимаются. – Блин, – это самая нормальная вещь из всего, что он говорил, и это заставляет Дина улыбнуться. – Я расскажу тебе всё, когда ты выспишься, – обещает Дин. – Всё объясню. – Я не могу нормально двигаться, – говорит Сэм так, как будто рассказывает большой секрет. – Да, – тяжело говорит Дин. – Это я тоже потом объясню. – Не уходи, – вдруг с такой энергией просит Сэм, какой Дин от него и не ожидал. – Пожалуйста, не уходи. – Я не уйду никуда, – говорит Дин. – Я буду прямо здесь, ясно? – Он поднимает вторую руку и держит дрожащую ладонь Сэма в своих ладонях. – Я буду тут, когда ты проснёшься. – Как это было в начале, – говорит Сэм. – И сейчас. И будет всегда. До конца мира. Аминь. И снова засыпает.