***
Приют был чистый и небольшой. Детей много. Все дружили друг с другом и смеялись, но это касалось лишь тех, кто угождал воспитателю. Ацуши ничего не говорил. Он часами сидел и что-то коряво писал на обрывках школьных тетрадей, которые ему постоянно портили другие сироты. Беловолосого немого сторонились все, даже учителя, и не раз звучала просьба перевести ребенка в другой приют. Но дело стопорилось, а Ацуши продолжал жить. Потом, помимо немоты, у него начала стремительно развиваться анорексия. Ребенок, наслушавшись чужих рассказов, перестал есть в столовой. Весь его рацион составляли твердые печеньки и сладкий компот на ужин и завтрак. Обед он пропускал. Тело слабело. В одно утро Накаджима Ацуши, как его записали в документах по воле сестры и няни, не смог встать с кровати. Соседи подумали, может, спит, ну и пускай. Однако когда ситуация не изменилась даже после обеда и исчезли признаки жизни, ребята все же сказали воспитателям. Двухцветные глаза все так же равнодушно смотрели на мир, пока их обладатель, худой и больной подросток, сидел на подоконнике в палате больницы. Но ведь у всех бывает переломный момент, правда? — Привет, — какая-то девочка подошла и приветливо махнула ручкой. Её рот уродливо приоткрылся, а лицо с кучей шрамов и порезов странно сморщилось. — А я Ника. Ацуши никак не отреагировал. И тогда это странное создание, которое стало первой, кто поздоровался с Накаджимой, залезло на окно и продолжило улыбаться. — Ты такой тихий и красивый! — продолжила лепетать девочка, почему-то растягивая гласные. Ацуши, чьё пространство было нарушено, наконец-то поднял взгляд. — А почему один? А меня мама побила, и теперь я здесь! У тебя красивые глаза. Ника продолжала говорить всякий бред, в который Накаджима даже не вслушивался. Он наконец-то смог рассмотреть то, какое лицо у его новой знакомой. Оно было плоским, как блин, с маленьким носиком и постоянно открытым ртом, словно Ника боялась его закрывать. А ещё её пальцы были маленькими и кривыми, они постоянно сжимались и разжимались, но не так, как у Ацуши. Но больше всего пугали шрамы. Их было так много, что они напоминали карту. — Ой, кушать! — Ника криво улыбнулась, отчего её лицо исказилось еще больше. — Так как тебя зовут? Пока. И Ника ушла, а Ацуши лишь проводил её удивлённым взглядом. И зачем она подходила? Но уже после утреннего приема пищи на следующий день Ника снова увязалась за белобрысым молчуном. Она что-то лепетала, все так же растягивая гласные, но теперь Накаджима слушал более внимательно. Девочка словно не обдумывала свою речь. Она могла прерваться на середине предложения и начать другое, её рассказы не были связными и логичными, но Ацуши было плевать. Пусть говорит. Она, Ника эта, хорошая. Лишь когда девочка ушла, Накаджима понял кое-что. Ей десять, а ему — четырнадцать. И Ника больна синдромом Дауна, как она сама сказала. Её мама не любила, а потому побила недавно и накричала сильно-сильно. Ника помнит только темноту, потому что потом она проснулась уже здесь. Её все пытались вылечить отчего-то, но она не знала, отчего. Она вообще мало что знала — ей до сих пор с трудом давался счёт до ста. Хотя она уже такая большая. — Так как тебя зовут? — спрашивала Ника постоянно, а Ацуши молчал. Он так давно не слышал своего голоса, что просто не захотел говорить. Девочка и не настаивала — только смеялась и продолжала что-то рассказывать, постоянно открывая рот и улыбаясь. — Ацуши, — хрипло выдавил из себя подросток, прижимая Тигру, и Ника, казалось, даже удивилась. Надо же, первое слово за неделю. — А я Ника! Давай дружить? — и кривая, уродливая ладошка коснулась руки Ацуши. Накаджима и сам не знал, что случилось, но его состояние улучшилось. Он стал больше кушать, и теперь в него вмещалась почти вся тарелка риса. Сон, разбавленный светом от ночника под одеялом, стал крепче. А дружба с Никой превратилась во что-то обыденное. Еще пару недель — и подростка отправили обратно в приют. Но он словно стал жить дальше, спустя столько лет после издевательств сестры. Что с ней? Что с мамой и папой? Кто знает. И Ацуши не знал. А потом в заборе появилась дырка. Сетку, натянутую вокруг приюта, перерезали в одном месте, за кустами — старшие постарались. И пусть Накаджима тоже был в их числе, он не принимал в этом участия, только воспользовался уже проделанной работой. А именно — сбежал. Чтобы увидеть Нику. Он долго не мог припомнить ее имя и фамилию, и, когда на него уже окончательно разозлились медсестры, появился врач, который признал ребенка. Он пригласил Ацуши к себе и пригрозил рассказать все директору приюта — подросток только криво улыбнулся и задал тот же вопрос: «Где Ника?». — Ника, говоришь? — врач вздохнул. — Только вот вчера похоронили. — Что? — Ацуши до сих пор помнит, как страх сковал его тело. К-как… П-почему… — У Николь был синдром Дауна. И мать её регулярно избивала и всячески издевалась, говоря, что Ника ущербная и никому не нужна. Не выдержали соседи, и нам пришлось забрать её сюда. Но… Понимаешь, — врач отвернулся к окну. — Жизнь — штука сложная. У твоей подруги был лейкоз или лейкемия. Слышал? — Ацуши замотал головой. Звучало страшно. — Это очень тяжелая болезнь, которая не лечится. Если только совсем немного. Знай мы о Нике раньше — непременно бы помогли ей. Но, как видишь… Повисла тишина. Долгая, липкая. — Она помнила меня? — почему-то спросил Ацуши и тут же вздрогнул, когда доктор хохотнул. — Естественно. Помнила, даже лучше своей мамы. Вот, просила передать «снежку», — в руки подростка лег рисунок. Кривой, неотесанный, детский, но такой… Родной. Словно вот она, Ника, сидит рядом и рисует. И кривые эти линии красного цвета, и огромные черные руки, и домик, парящий в воздухе. Словно… Словно Ника знала, что ей недолго осталось — в уголке листа переливались какой-то яркой блестящей пастой цифры. Дата. Три дня назад. «А как тебя зовут? Давай дружить?». — А… — подросток подавился собственными словами. — А где… — Вот, — доктор, словно предвещая вопрос, протянул листок. — Это кладбище неподалеку отсюда. Вырастешь — обязательно приди туда. Ника будет рада, я думаю. — Будет… — выдавил Ацуши и заплакал. Не так, как в детстве — это было удушающее чувство утраты. Сколько они были знакомы? Неделю? Три, кажется. А… А ведь эта уродливая девочка с синдромом Дауна потеряла свою жизнь из-за какой-то болезни, но при этом вылечила другую, не свою. — Будет… И я буду… Его забрали в приют совсем скоро — воспитатель гневно топнул ногой и приказал садится в машину, потому что «не буду я за тобой таскаться!». Да и не нужно было. Все равно теперь. Подросток стал читать книги. Много книг, почти все, что вмещала в себя библиотека. Тайком он писал свои, и ему они нравились. Это была словно душа парня, только в виде пожелтевших тетрадных листов с мелким почерком. Один из рассказов назывался «Ника». Шестнадцать лет наступили совсем скоро. Да, время летит быстро — вроде только из больницы пришел, а уже пора самому выходить в мир. Юноша без сожаления собрал свои вещи и шагнул во взрослую жизнь, где его никто не ждал. Учиться он не стал. Не было денег на это, да и желания тоже. Парень устроился продавцом в книжный магазин где-то в центре города, и его всё устраивало. По вечерам он писал, днём читал книги из магазина. А потом была еще одна судьбоносная встреча. — Оба тома? — Ацуши откидывает уже тогда длинную косу назад. — Хотите, могу дать третий, но он не интересный. — А ты честный! — высокий парень в бинтах расхохотался и ободряюще улыбнулся. — Тогда давай только два. Что еще посоветуешь? — А какой у вас любимый жанр? — Детектив, конечно, — несколько удивленно выдал незнакомец. — Тогда… Они снова встретились спустя пару месяцев. Шатен снова купил книги, но уже лишь те, что ему посоветовал Ацуши. А потом они стали встречаться регулярно — почти каждую неделю юноша забегал в книжный и что-то долго обсуждал с продавцом. — Так как вас зовут? — сердце кольнуло болью. Так всегда говорила Ника. Ника… — Дазай Осаму. Я актёр. Ты не знал? — Ацуши стыдливо покраснел и мотнул головой. Он не знал, потому что даже телевизор не смотрел, а на хороший телефон с интернетом не хватало. — Хах, ты такой забавный. Всегда хотел спросить, что ты всё время пишешь? — Да так, ерунду… Эй, не читайте! — Дазай хохотнул и рванул к двери из магазина. — Увидимся завтра, Ацуши-кун! И со мной можно говорить на ты! — Накаджима смущённо дёрнулся и сжал пальцы. Ох, стыдно как-то, он же там всякий бред написал… Прям бред-бред… Но Дазай, кажется, думал иначе: он пришел спустя пять дней с сумасшедшей улыбкой на лице, с грохотом швырнул тетрадь бледному, как смерть, Накаджиме, и заявил, что… Это будет новый сценарий для их фильма — после прочтения рассказа Ацуши Мори другие работы даже смотреть не захотел. Так родилось небольшое кино «Записки о горной луне», где главный герой из-за гордыни стал диким зверем. А спустя еще какое-то время смущающегося мальчика впихнули в кабинет режиссера, который удивленно пожал альбиносу руку и предложил работу сценаристом. Ацуши сперва прифигел, но согласился. А потом жизнь заиграла новыми красками, и Ацуши стал самим собой. Он не раз и не два хотел узнать, что стало с его семьей, но за последние годы информации почти ноль. Последняя новость датировалась шестью годами ранее, и там говорилось, что вся семья переехала куда-то за границу. И с концами. Накаджима особо не горевал, потому что детские обиды давали о себе знать. А потом в их студии появилось что-то черное и с плевритом, который вылечили совсем недавно, но привычка кашлять осталась. Они сразу невзлюбили друг друга. Ацуши бесила манера держаться холодно и отстранённо со всеми вокруг, выбесили красивые тонкие пальцы, которые уже срослись с кистью и карандашом, и сухие губы, которые Накаджима буквально выцепил из образа. Но что-то было не так. Слишком часто сценарист задерживал свой взгляд на художнике, слишком часто в мыслях был Акутагава. И та ситуация ночью, на улице, окончательно запутала Накаджиму. Казалось, что вся его ненависть и неприязнь испарились, а их место заняли интерес и смущение. Иначе не было объяснений столь хаотичным действиям Накаджимы — он раньше никогда не следил за внешним видом. А потом… Хигучи. Слёзы капнули на бумагу сценария, и Ацуши с силой сжал её, пытаясь хоть как-то успокоиться — скоро начнутся съёмки, а он ни ногой в смысл сцен. Просто все мысли занимала некогда любимая старшая сестра, которая, вместо извинений или хотя бы удивленно-радостных объятий… — Ацуши… — Акутагава честно пытался заговорить с мальчишкой. — Не подходи! — юноша вскочил с места и задрожал, поясницей прижимаясь к столу, и тут же отвернулся. Его губы тряслись, а лицо покраснело. — Это… Тебя зовут. Хигучи, явно недовольная тем, что её бросили одну в кафе, быстрым шагом направлялась к Акутагаве. Ацуши, который со скоростью света ретировался куда-то в туалет, она даже не заметила, он был словно пустое место для неё. Рюноске нахмурился. Ситуация начинала его раздражать. — Это глава наших хакеров, Хигучи Шибусава, — девушка кивнула. — Она будет нам помогать. Так, всё, педики озабоченные, на сцену пойдемте, — крикнул режиссёр. — Идё-ё-ё-ё-ём, — уныло протянули Дазай и Чуя и тут же сцепились по новому поводу. Мори одобрительно хмыкнул. Сегодня будет жарко. — Ринтаро, — Элис двинула мужу локтем в бок, отчего тот ругнулся, и показала на Озаки. Та молча стояла у стены и с запредельной нежностью смотрела на Накахару. — Когда спалим Чуе? — Черт. Такое чувство, что у меня тут вторая Санта Барбара… — просипел Мори, растирая бок. — Она сама ему скажет. Когда будет нужно. — Значит, никогда… Ацуши всё так же стоял у стены и старался унять боль в животе. Из-за болезни так было всегда, когда он волновался чересчур сильно. Ещё немного — и он упадет в обморок. Следовало бы успокоиться… «Надо будет зайти к Нике», — сказал сам себе сценарист и тут же застыл. Хигучи на правах невесты спокойно чмокнула Аку в щёку и буквально прилипла к нему, обнимая тонкую руку. Коё, отлично заметившая, как изменилось лицо юноши, многозначительно и понимающе хмыкнула. Да, ясень пень, тут замешаны чувства. Она, конечно, могла бы помочь, но ей бы со своими проблемами разобраться… Тонкие пальцы одновременно сжались в кулаки сразу на четырёх ладонях: у Ацуши из-за того, что его некогда сестра буквально висела на парне, у Озаки — потому что Дазай внаглую схватил её бра… Напарника за задницу. Ух. А Чуя тем временем старался не умереть от переизбытка гнева, стыда и желания. Он, как школьник, завёлся лишь от одной мысли о том, что ему вот-вот придется переспать с Осаму. И пусть это будет не искренне, пусть будет на публику — плевать. Осколки сердца он потом соберет, пока нужно отыграть побыстрее и уйти. Да, Мори на полном серьезе заставил их спать. Только потому, что «обычно женщины симулируют секс, мужчины же стонут только тогда, когда наслаждаются». Чуя мотнул головой. Наслаждаются, как же. Нужно молиться всем богам, чтобы Дазая не вырвало в процессе. — Начинаем! — дежурный крик Огая разнесся по площадке. Все, кто был слабонервным и страдал гомофобией, вышли из студии. Оставшиеся лишь требовательно уставились на действие. Дазай прикрыл глаза, чувствуя, как колет сердце. Чуя молча подумал о том, где у него лежат лезвия для бритвы и перекись.***
— Ты не посмеешь, — тихо шипит босс, чувствуя еще один поцелуй в шею. Следы расцветали один за другим, чужие руки бродили по телу, все больше обнажая молочную кожу. — Убери свои клешни, урод. — Могу я в этот раз отказать боссу в исполнении приказа? — с хитрой ухмылкой и огоньками в глазах тянет Осаму, прикусывая запястье. И спустя секунду стягивая зубами перчатку, которая только мешалась. — Ублюдок, я тебе вмажу и всажу в спину пулю при первой же возможности. — Вот только не надо грозиться, рыбонька, тебе не идёт! Чуя цыкает и с придыханием откидывается на подушки, чувствуя, как умелые руки раздвигают его ослабшие ноги и ловко расстегивают брюки. Камера отдаляется — полутьма комнаты скрывает основную картину, где разворачивается целая борьба. Босс так и норовит что-то оторвать подчиненному, который бархатисто смеется и пихается, продолжая целовать нежную кожу. Чуя смаргивает не прошенные слёзы, когда в него входят. Больно. И приятно, потому что принадлежать этому человеку — высшая ценность на грешной земле, которую насквозь пропитала людская кровь. Но никто не помогает ему перетерпеть, это не в стиле Дазая — тот, не заботясь о чужом состоянии, продолжает толкаться внутрь. Им семнадцать. Они просто глупые подростки, которым дозволено чуть больше, чем ровесникам. И да, это не первый раз, когда они спят — Дазай зажимал буквально везде. Миссия, кафе, общественный туалет, кабинет главы в отсутствие его самого. Дазай был ниже по мафиозной иерархии, но… Это, скорее, мера предосторожности и нежелание бороться за высокую должность. Дазай не любил напрягаться, а потому так и остался начальником архива, который, если бы захотел, смог бы одним движением руки сместить самого бога. Чёртов гений в оболочке лентяя. Движения рваные и доставляют мазохистское удовольствие. Чуя глухо рычит, ощущая, как его кусают за обнаженную грудь. Съемка идеальна — ничего запрещенного в кадре нет, но вся атмосфера и эстетика переданы совершенным образом. — Ахм… М! — Чуя звонко мыкает и вздрагивает, ощущая, как в него кончают. Сперма стекает по бедрам и блестит в свете настольной лампы. Дазай отстраняется. — Урод, опять ты… — Хватит ворчать, тебе не идет, — фырчит Дазай и одевается. Чуя, словно чувствуя, что сейчас что-то будет, срывается. — Не тебе решать, что мне идет, а что нет! — громко говорит он, тут же хмурясь. Обычно Дазай… Всегда оставался на ночь. Он шел в душ, на кухню, чтобы выпить какао с зефирками, и ложился к Чуе, обнимая его и прижимая к груди. — Ты прав. Я больше и не буду решать. Я ухожу из Мафии, Чуя. Тишина мёртвая — на кладбище ночью в безветренную погоду громче. Чуя сидит, так и не осознав, что сейчас произошло, а Дазай холодно улыбается и закидывает на плечо пиджак. И уходит. Прозрачные слёзы окропляют бледные щёки, а их обладатель кривит губы, стараясь не заплакать сильнее. Рука резко вытирает не прошенную влагу на лице, а юноша срывается. И с глухим стуком заваливается на постель, ощущая жгучую пустоту внутри. Им семнадцать. И они не способны любить горячо и сильно. Или только Дазай никак не может понять, что дорог Чуе. Дорог так, что Накахара готов отдать жизнь ради него. Им семнадцать. И они больше не имеют ничего общего.***
Чуя кутается в одеяло, и никто его не трогает. На душе паршиво. Просто пиздецки паршиво, лишь немногим лучше, чем тогда. Почему… Почему, блять, он проводит параллель между событиями его жизни и этим грёбанным фильмом? Почему ему хочется убить всех, чтобы, блять, стало самому легче? Почему… — Чуя, ты как? — холодная рука художника пробирается под одеяло, и тут же отдергивается — зубы у Чуи острые. — Понял тебя. Давай, на сегодня Мори тебя больше не мучает, пока будут съёмки с Акико, Дазаем и Федором. Надо уходить. Накахара сжимается, но тут же широко распахивает глаза — кровать сбоку прогибается, и это точно не Аку и не Осаму. Чьи-то ласковые и хрупкие руки осторожно давят на живот, а после заползают под одеяло и начинают методично тыкать в бока. Ай… Ай, хватит! Щекотно! — Просыпайся, кутёнок! — смеется чей-то знакомый голос, а Чуя так и застывает. Погодите… — Озаки? — Давай, пошли уже. Помочь подняться? — Коё с какой-то грустной и болезненной улыбкой протягивает руку, и Чуя почему-то за неё берётся. Такие. Такие ощущения он уже испытывал… Но где, чёрт возьми? Где и когда? Троица быстро сваливает со сцены, а Дазай хмурится и кусает губы. Он ни о чём не думает сейчас — не до этого. Вместо привычных насмешек и догадливости — растерянность и лёгкий испуг. Отец 11:05 Ты опять яшкаешься с этим рыжим ублюдком? Помни, я тебя предупреждал. Еще немного — и я перейду к более решительным мерам. Я даю тебе последний шанс. — Эти твои последние шансы были уже двадцать три раза… — истерично смеется Дазай, прикрывая глаза ладонью. — Яшкаюсь… Как же… Так бы и сказал, что не можешь никому отдать свое наследство… Как же достало. Так и хочется вернуться на родину, ударить отца, как тогда, и высказать ему все, что только можно. Но нельзя. Иначе Чуя… — Ты идёшь? — Акико выросла рядом из ниоткуда. — Да. С губ срывается вздох. Блин. Как же все-таки это порой достает.***
Дождь льёт, как из ведра — Чуя устало цыкает и трёт глаза. Он с трудом смог перебороть себя и приняться за работу. Требовалось договориться о фотосессии с известным изданием, назначить встречу с чьим-то менеджером и просто разобрать документы. Глаза слипались, в горле першило из-за того, что юноша давно ничего не пил, а ещё у него не было куртки. Никакой. По телу в сотый раз прошла дрожь. — А ты так и не научился следить за собой. Тяжелое темное пальто с приятным запахом дорогого мужского одеколона опускается на хрупкие плечи. Чуя вздрагивает и вскидывает голову. Как оказалось, не зря — Дазай с такой же усталой улыбкой ежится и молча вскидывает брови, мол, чего уставился. — Ты… Убери это от меня, — Чуя морщится, показывая свое отвращение, но сам понимает, что ни за что это пальто не отдаст. Оно теплое, приятное на ощупь и пахнет Дазаем. — Не-а. Не хочу, чтобы ты меня заразил какой-нибудь хренью. Вон, твое такси, — вместе с кивком в сторону мокрой улицы в руку пихают чашку кофе. Блять… Дазай, что за хрень, а?! — Завали ебало, — шепчет Чуя и отпивает. Пидор… Это же его любимый. Латте. Прекрасно, ничего не скажешь. — Зачем? — Иди, водитель ждать не будет! — Дазай со смехом спихивает Чую со ступеней, и у того не остается выбора, кроме как рвануть в тёплую и уютную машину. — Удачи… Чуя-кун… Дазай медленно опускает руки и с грустной улыбкой разжимает кулак — там лежит небольшое колечко, совсем детское, с камушком — на большее у него не хватило фантазии. Но на руках Чуи это будет смотреться просто шикарно. Да. Только вот… Как ему его отдать? Или подарить? Для начала бы вообще извиниться надо… Только… — Алло? — Осаму, привет, — Ацуши на том конце провода откашлялся и сказал. — Люси просила передать, что вышел новый детектив от твоего любимого автора. Тебе его принести, или сам зайдешь? — Конечно сам, негоже напрягать женщину! — рассмеялся Дазай и спросил тоже. — Ты сегодня странно себя вел. Все хорошо? — Д-да… — Как твое состояние? — Все хорошо. Ой, рис закипел, извини, я побежал! — Накаджима отключился, а парень понимающе хмыкнул и вышел под дождь. Ему было плевать, промокнет он или нет — здоровый, как бык, юноша не боялся заболеть. Он, как и обещал, зашел в магазин, где когда-то работал Ацуши, забрал книгу и двинулся домой. Жил мужчина не так далеко, в большом спальном районе. Квартира на двенадцатом этаже встретила его прохладой и запахом кофе. Он так и не постирал бельё после ночи с Акико. Обычно, после съемок он склеивал какую-нибудь девушку и они трахались у него, но сегодня… Как-то… Не хочется. От слова совсем. Дазай валится на кровать и включает музыку, после чего идет в душ — стыдно, конечно, но он немного побаивался находиться в абсолютной тишине. Легкий перекус в виде яблока, и вот уже актер с новым шедевром в руках сидит на кровати, слушая Моцарта. Он зачитывается до трёх ночи. Слишком интересный детектив, как и всегда. Глаза уже опухли, начали слипаться, потому, отложив книгу, мужчина трет очи и задумывается. В романе у Элизы Нессайль был тайный поклонник, который как мог радовал её. То Элиза цветы найдёт, то конфеты, то за неё сделают домашнее задание. И, в конце концов, это оказался ее друг, Дерик. Юноша просто не знал, как сказать о своих чувствах, а потому добивался сердца мисс Нессайль таким образом. — А это идея, — бурчит Осаму, закрывая глаза и заворачиваясь в одеяло. — Возможно, из этого что-то выйдет… — а затем, легонько улыбнувшись, актёр выудил из тумбы плюшевого крабика. — Спокойной ночи, малыш Чу-Чу.