Новый рассвет

С того дня всё в отношениях двух Нефритов семьи Лань изменилось. После случая с дядей, который чуть не обернулся трагедией, Лань Чжань почти не отходил от брата, исполнял любые его просьбы и с нетерпением ждал рождения своего племянника. Он перечитал все пособия по уходу за детьми, узнал, как вырастить из ничего не умеющего малыша настоящего заклинателя и как нужно привить ему верные моральные ценности. Ванцзи заботливо наблюдал за Лань Хуанем, боясь пропустить первые признаки опасного влияния темных сил. Однако, вечера, проводимые в гулкой тишине, напрягали и создавали неприятную атмосферу недосказанности. По душам братья не говорили очень долгое время и, как казалось, не имели в этом потребности. Оба не хотели признавать, что в их отношениях начался разлад и, несмотря на предписанную правилами честность, молчали и отнекивались на неудобные вопросы. В таком темпе пролетели три месяца. Самочувствие Лань Хуаня постепенно стабилизировалось и напоминало беременному о его положении лишь редкими проявлениями токсикоза, лёгкой усталостью и болью в ногах. Цзэу-цзюнь мог с гордостью сказать, что справлялся с беременностью достойно. Но не в силах больше сдерживать в себе желание быть ближе к Лань Чжаню, вновь вслушиваться в повеселевшие интонации голоса и наблюдать на его лице, пусть почти незаметную, но улыбку, он решил раз и навсегда покончить с этим вопросом. В заранее запланированный день Сичэнь проснулся раньше положенного, уж слишком сильным было нетерпение перед предстоящим разговором. Так и не сумев заснуть, он просидел в кровати несколько мучительно долгих часов и, наконец, дождавшись звона колокола, поднялся на ноги. Только к пяти утра тело окончательно пробудилось; выработанная с годами привычка вставать в одно и то же время и позволила организму Сичэня быстро вернуться в прежний режим. На дворе стояла осень: листва только-только начала опадать с деревьев, рисуя для жителей Гусу совершенно новый пейзаж. Утренняя прохлада пробежалась по коже Лань Хуаня мурашками. Надев на себя теплую накидку, он покинул цзинши с беспокойством на душе. Несмотря на лёгкую растерянность, ранее терзавшие его сомнения отступили, даря Сичэню ясность ума и способность внятно говорить. Придерживая уже заметно округлившийся живот, Лань Хуань подошёл к цзинши брата и в последний раз глубоко вдохнул. Пути назад не было. — Ванцзи, можно зайти? В ответ доносился лишь шорох одежды и почти неслышимые звуки шагов. От этих недомолвок Сичэню хотелось кричать и биться головой о шершавую поверхность стены. Если Лань Чжань, который уже перестал оставаться в комнате Лань Хуаня на ночь, перестанет ещё и разговаривать с ним, то это будет равняться концу света. Не успел Сичэнь придумать возможные варианты своей скорой кончины, как на пороге цзинши показался он, как всегда статный и совершенно невозмутимый Лань Ванцзи. Сейчас в его взгляде даже Сичэнь не мог прочитать эмоций. — Я хотел поговорить с тобой, — Лань Хуань на секунду замялся и потупил взгляд, — о том, что было тогда… Я не виноват, Лань Чжань, честно. — Проходи, — Ванцзи жестом предложил брату войти в цзинши, — и я ни в чем тебя не виню. — Тогда почему, А-Чжань? — осторожно садясь на циновку, прошептал Сичэнь; на таком сроке садиться и совершать иные движения было достаточно тяжело. — М? — Почему ты стал избегать меня, но продолжаешь говорить, что всё нормально? — Сичэнь чуть было не сорвался на крик, но вовремя остановился, шумно выдыхая. — Ты мне врешь? Ванцзи подготовил для брата пиалу с горячим чаем и сел напротив, готовый к серьезному разговору. — Почему ты решил, что я тебя избегаю? Сичэнь принял в дрожащие руки глиняную посуду и чуть было не разлил её содержимое на свои белые одежды. Сделав небольшой глоток и почувствовав приятное тепло внутри, продолжил: — Ты больше не ночуешь у меня в цзинши, ты реже контактируешь со мной днём и не смотришь в глаза. — Правила запрещают мне ночевать не в своих покоях, — от его тона у Сичэня по спине побежали мурашки. Ни один, даже самый горячий, чай не мог побороть ледяное спокойствие в позе, речи и движениях Ванцзи. Лань Хуань заметил, что ранее появившаяся у брата нервозность куда-то исчезла; хорошо это было или плохо, не получалось сказать наверняка. — Раньше тебя это не сильно смущало. И вообще… А-Чжань, если тебя смущает что-то во мне или в том, что я делаю, ты всегда можешь об этом сказать, — Сичэнь добродушно улыбнулся, вновь ощутив, как к глазам подкатывают непрошённые слёзы. — Я знаю, — Лань Чжань, казалось, вовсе не замечал ничего необычного или смотрел на это сквозь пальцы. Лань Хуань не мог не заметить усилившегося напряжения между ними и такого болезненного, но очевидного равнодушия со стороны брата. — Я правда хочу, чтобы всё было, как раньше, А-Чжань, — сквозь сжимающее чувство в груди выдохнул Сичэнь, — давай это обсудим, пожалуйста. — Я ни в чем тебя не виню. Не злюсь. Не обижаюсь. — Тогда почему? В ответ до него донеслась лишь тишина. — Я люблю тебя, А-Чжань, — допив чай, Сичэнь аккуратно встал с циновки и, переждав кратковременное головокружение, поспешил к выходу из цзинши. — Спасибо за чай и… если захочешь поговорить, то приходи в любое время. Выйдя за пределы покоев брата, Лань Хуань глубоко вдохнул но, к своему сожалению, не почувствовал желанного облегчения. Разговор с Ванцзи не принес ожидаемого прояснения, а вопросов в голове прибавилось. Неопределённость ранила и заставляла встревоженное сердце мучиться ещё сильнее. — Минцзюэ-сюн, прошу, — Сичэнь погладил округлый живот и перевел взгляд на ясное небо над головой, — скажи, что мне делать. Без А-Чжаня у нас с малышом никого нет. Пожалуйста, помоги нам. Внезапно Лань Хуань ощутил на коже неожиданно тёплый для этого времени года порыв ветра; своими прозрачными руками он объял опечаленного омегу за плечи и будто крепко-крепко прижал к себе. Его привычное по-собственнически нежное касание вдохнуло в Сичэня новые силы, и он, поняв и проникшись негласным желанием природы, прошептал: — Не оставляй нас, пожалуйста. С грустной улыбкой на губах Лань Хуань отправился подальше от цзинши. Тоска по любимому мужу изводила. Ночи, проведенные в одиночестве, воспоминания о счастливом прошлом и вскользь упомянутое имя супруга превращали в жизнь в борьбу с отчаянием. Сичэнь, терзаемый страшными мыслями и кошмарными снами, не делился столь сокровенным ни с кем. Лишь Лань Чжань, наверняка, догадывался о происходящем, но, уважая выбор брата, молчал. Лань Хуань видел грубые руки Не Минцзюэ во снах. В самых светлых и счастливых, где они рассказывали малышу сказки и учили его основам заклинательства; в самых мрачных и грузных, где смерть супруга представала всё более ужасающей. Но, вне зависимости от обстоятельств, сны с его участием были для Сичэня самыми важными, ценными и желанными. Дойдя до тихого, скрытого в тени места, Лань Хуань огляделся, будто пытаясь рассмотреть в знакомом пейзаже что-то новое. Он уже видел, как будет водить сюда своего малыша, как расскажет ему об истории становления Ордена и позволит босиком* бегать по мягкой траве, прогретой лучами жаркого солнца. Он видел, чувствовал, но очень не хотел верить в то, что его любимый супруг больше никогда не увидит нежность и величие осеннего Гусу; не увидит своего наследника и не сможет показать ему, что такое настоящий отец. И Сичэнь без тени сомнения готов был пожертвовать красотами природы своего Ордена, горячо любимыми воспоминаниями и чем бы то ни было, чтобы позволить Не Минцзюэ ещё хотя бы раз прикоснуться к своей щеке. Душа Лань Хуаня плакала вместе с преклонившейся от дуновения ветра травой.