Новый рассвет

— Сегодня мы все собрались здесь… — голоса стихли и доносились будто из толщи воды. Разум отказывался хоть малость осознавать происходящее, погружая Сичэня в мысленное безмолвие, — …обсудить важные… — Лань Хуань пытался сконцентрироваться и всё же понять, о чём говорил дядя, однако все попытки были провальными. Текст смешивался в голове, образуя сочетания, которые нельзя было воспроизвести или хотя бы разгадать. — Лань Сичэнь! — чуть громче произнес Лань Цижэнь. Весь зал уставился на растерянного Лань Хуаня. Голос дяди вырвал его из состояния полной потерянности, но он не сомневался в том, что со стороны выглядел совершенно нелепо. Взрослый человек, который словно ребёнок, не видевший света, таращился на окружающих не мог не вызвать недоумения. Ему стало не по себе от рассматривающих его, как экспонат, старейшин и других знатных лиц клана. Тем более, сейчас Сичэнь не имел ни малейшего понятия о том, что обсуждалось минутой ранее. Это было стыдно. Но сейчас совершенно неважно. Лань Хуань с радостью бы вникал в суть происходящего, но сердце клокотало в груди так, что мысли о деле улетучивались сами собой. Ему оставалось лишь молча кивать в ответ на раздражение возмущенного такой беспечностью Лань Цижэня. Вскоре дядя отвлёкся, но Сичэнь был уверен, что данное спокойствие — лишь затишье перед грядущей бурей. Он не знал, что в этот раз задумал Лань Цижэнь и для чего собрал здесь этих людей. Однако одно не оставляло поводов для сомнений: обсуждение непременно коснётся ещё не рождённого малыша. Спустя ещё несколько минут Лань Хуань, собравший остатки сил, вернулся к здравому рассудку: тревожащее его чувство отступило, оставив после себя только небольшую нервозность. Он то и дело вздрагивал, стоило кому-либо из присутствующих заговорить, чем вызывал ещё больше вопросительных взглядов в свою сторону. Даже если у дяди будут какие-то аргументы не в их с ребёнком пользу, у Лань Хуаня точно найдутся свои, ещё более весомые. Сейчас он понимал, что отстаивать себя и жизнь своего крохи придётся самому. И он точно сделает это наилучшим образом. Несмотря на поднявшийся настрой, мысли Сичэня не оставлял ещё один тревожащий вопрос: Ванцзи и его внезапное исчезновение. Почему всегда находившийся рядом брат, готовый в любую минуту прийти на помощь, внезапно оставил его одного, даже не постаравшись предупредить? Какие дела могли заставить постоянно заботящегося о своём ещё не рождённом племяннике Лань Чжаня уйти, несмотря на то, что срок родов неуклонно приближался? Действительно, Ванцзи ведь даже не попросил кого-нибудь из слуг или адептов передать сообщение о своем уходе, и сам не оставил ни весточки о своём местонахождении. Он ведь точно знал, что Лань Хуань будет волноваться, не сможет заниматься никакими делами, находясь в переживаниях о своём любимом брате. Лань Чжань точно знал, что Сичэнь любит его, как никого другого. Так почему же… Вдруг с Ванцзи что-то случилось? Вдруг ему именно в этот момент так необходима его, Лань Хуаня, помощь? Он сидит здесь, среди давящих стен зала, наполненных духом тревоги; в месте, где и вовсе не стоит появляться чувствительному беременному омеге, вместо того, чтобы находиться рядом с дорогим человеком в минуту возможной беды… От этого сердцу Сичэня стало невероятно больно. Как смеет он звать себя любящим братом после этого? Что за последнее время он сделал для Ванцзи, кроме оставленных слов? Он не мог встать, покинуть зал и отказаться исполнять порученные дядей дела клана, но сердцем продолжал пребывать рядом с Лань Чжанем. Ребёнок и брат. Брат и ребёнок. Покойный супруг. Как он мог заставить себя думать о клане? Малыш вдруг начал беспокойно шевелиться; его движения начали приносить Сичэню значительный дискомфорт. Суетливое поведение Лань Хуаня не укрылось от взгляда Цижэня: он с укором посмотрел в его сторону, будто напоминая о позабытых правилах приличия. Увы, малышу не прикажешь, когда вести себя спокойно, а когда начать активничать. Лань Цижэнь не мог заставить ещё не появившегося на свет человека соблюдать многочисленные правила. Но его вряд ли заботила такая мелочь. — Есть ещё один немаловажный вопрос, требующий немедленного обсуждения, — проговорил дядя, всё ещё наблюдая за Сичэнем. — Мне тяжело говорить об этом, но сейчас дело коснулось самого Цзэу-цзюня, моего дорогого племянника. Лань Хуань тревожно вздохнул. От лицемерия дяди что-то внутри скрутило, а сердце пропустило удар и словно замерло насовсем. Неужели… Неужели самые страшные догадки подтверждались прямо сейчас? Лань Цижэнь действительно задумал нечто ужасное? Вновь ощутив на себе множество посторонних взглядов, Сичэнь встал и вежливо поклонился, вновь приветствуя всех присутствующих. Ему надлежало сохранять спокойствие, даже если буря в душе вот-вот готова была вовсю разыграться. Помнить о главном. Дышать ровно. Вести себя сдержанно и достойно, как подобает члену семьи Лань. Заботиться о близких. Помогать слабым. Защищать слабых. С почтением обращаться к старшим. Лань Хуань выдохнул. Сделал глубокий вдох и приготовился говорить. — Дитя, которое он носит… — Дядя, — Сичэнь прервал Лань Цижэня на полуслове, — вы уверены, что уместно будет занимать время столь уважаемых людей таким пустым разговором? — Пустым.? — старик выглядел растерянным и возмущенным. — Почему ты считаешь этот вопрос столь незначительным, чтобы назвать его пустым? — Моё дитя, — Сичэнь почувствовал, как в горле образовался тугой комок, мешающий свободно вдохнуть, — моё дитя ещё не появилось на свет и… — он тяжело сглотнул, стараясь унять растущую боль в груди. — И я не могу быть уверен, что всё пройдёт благополучно. — На что ты намекаешь? — Лань Цижэнь постепенно терял терпение, и всё с большим укором смотрел на Лань Хуаня, которому больше всего хотелось защитить своего ребёнка от ненависти близкого человека. — Я говорю о том, что наш с Чифэн-цзунем ребёнок может и вовсе не родиться, и тогда все разговоры потеряют какой-либо вес, — быстро проговорил Сичэнь. Ему было больно лишь от одной мысли о том, что с его малышом могло произойти несчастье, однако эти слова сейчас казались ему единственным выходом из сложившейся ситуации. Произносить их было тошно. — Но, в любом случае, нам стоит хорошо подготовиться и… — Дядя! — Лань Хуань осёкся и смягчил тон. — Когда ребёнок появится на свет, я готов обсудить всё вместе с вами и старейшинами, но сейчас я не нахожу в этом смысла и не хочу участвовать в этой дискуссии, — сказал Лань Сичэнь. — Прошу простить меня за дерзость. Лань Цижэнь продолжал пристально на него смотреть, и Лань Хуань понял: отступать было некуда. Что оставалось сказать? Как повлиять на сложившуюся ситуацию? Люди, которые раньше относились к нему благосклонно, сейчас молчали. Кто-то из них наблюдал за происходящим с неодобрением, но большая часть отвела взгляд, будучи стеснённой стыдом. Почему близкий человек, который должен служить опорой в столь тяжёлое время, пошел против него? Почему родной дядя, который всегда был благосклонен к нему, совершал такие вещи? Почему правила, говорящие помогать слабым и защищать их, сейчас превратились в пыль для самого ярого их сторонника? Это нельзя было объяснить языком рациональности и логики, как и мерилам нравственности не поддавалась сложившаяся ситуация. К глазам Лань Хуаня подступили слёзы. Нельзя. Нужно держаться до последнего. Что бы ни случилось, не отступать и защитить то, что дорого. То, без чего нельзя. Того, без кого бессмысленно. Сичэнь осознавал, в каком положении оказался. Кто был на его стороне? Он сам. Он сам, несущий ответственность за себя и развивающуюся внутри него жизнь. Рядом не было никого, способного спрятать за своей спиной. Впервые за долгое время Лань Хуаню пришлось посмотреть жизни в лицо, столкнуться с её безобразным, изуродованным нутром один на один, опереться только на собственный стержень, который, как оказалось, был совсем истощён постоянным бессилием. Сейчас реальность предстала перед ним во всей своей полноте: до этого яркая, светлая, она стала холодной, липкой, со сгущающейся над ней тьмой. Но самым страшным было другое. У тьмы были родные глаза.