Новый рассвет

Лань Хуаню пришлось принять тревожащий его голос, как нечто родное и близкое. Он привык слышать зов в своей голове и стал относиться к нему с пониманием и сочувствием: позволял духу беседовать с ним по ночам и терпеливо выносил все сопутствующие такому общению тяготы. Он заметил, что в тот же день обеспокоенность Минчжу уменьшилась: малышка стала легче засыпать и почти не отказывалась от еды. Разумеется, её реакции всё ещё оставались несколько необычными, но вскоре и это свелось к приятному минимуму, не доставляющему хлопот. Сичэнь довольствовался хорошим настроением Минчжу и начинал понимать, что в таких тесных контактах с душой нет ничего излишне негативного. Именно тогда Лань Хуань осознал, в чем была главная проблема дочери. Минчжу, обладая невероятно сильной связью со своим папой, просто переживала те же чувства, что и он. Не имея возможности совладать со столь внушительным страхом и беспокойством, малышка выражала эмоции так, как умела в силу своего возраста. Дочь все это время была лишь воплощением внутренних кошмаров самого Лань Хуаня. Ванцзи проводил с ними почти всё своё свободное время. Лань Цижэнь был очень недоволен такими вольностями с его стороны, но быстро смирился, поняв, что Лань Чжань не собирается оставлять родных в одиночку бороться с трудностями. К тому же, Лань Хуань не мог не заметить сменившийся настрой дяди: если раньше тот готов был по любому поводу учинять разборки и начинать порицания, то сейчас его нрав стал более терпеливым и сдержанным. Казалось, Минчжу помогала внутренне взрослеть всем окружающим. Также Сичэнь давно заметил, что к поступкам Ванцзи дядя всегда был более лоялен: даже когда тот связался с порочащим честь клана Лань Вэй Усянем, Лань Цижэнь обошёлся с ним весьма мягко. Это не могло не радовать Лань Хуаня; ему было приятно осознавать, что Ванцзи не будет излишне порицаем своим ближайшим родственником за малейшую оплошность, как это случалось с ним самим. В один из тихих дней, когда Лань Чжань сумел пораньше освободиться от многочисленных дел, Сичэнь попросил его присмотреть за Минчжу. Малышка была накормлена, переодета и крепко спала, наслаждаясь долгожданным спокойствием. Сам же Лань Хуань отправился совершить то, что давно задумал — расспросить дух о его нуждах. Он ждал подходящего момента с большим любопытством и нетерпением. Ещё ни разу в жизни обряд расспроса не будил в нём таких бурных чувств. Сейчас Лань Хуань всем своим нутром ощущал, как близко подошёл к разгадке, как скоро решится один из самых волнующих его вопросов. Однако необузданные чувства не могли не оставить своего следа: ещё на этапе приготовления к ритуалу Сичэнь, уединившись, почувствовал терзающую сердце грусть, сменившую возбуждение. Связав это с беспокойством за ребёнка, душа которого к нему приходит, он принялся медитировать, успокаивая ум. Если эмоции будут тревожить его в такой ответственный момент, ситуация может выйти из-под контроля. Во время практики голос несколько раз пытался связаться с ним, но либо из-за отсутствия отклика, либо из-за понимания происходящего, быстро замолкал, предоставляя Сичэню возможность настроиться. Когда с приготовлениями было закончено, он глубоко вдохнул и принялся играть расспрос, связываясь с духом. Сердце уже не так клокотало в груди, хотя и билось несколько учащенно. Установить контакт оказалось непросто: связь то и дело прерывалась, и Лань Хуань сопоставил это с тем, что малыш, откликающийся на его зов, был очень мал и не знал, как реагировать на стороннее вмешательство. Когда Сичэнь всё же смог связаться с духом, он был искренне поражён его ответами. Они казались такими робкими и несмелыми, что разобрать их на смысловые части было очень сложной задачей. Несмотря на это, Лань Хуань твёрдо понял одно: ребёнок даже не знал своего имени. Как это возможно? Разве родители не нарекают своё чадо задолго до рождения? Заклинательницы всегда хотя бы предполагают имена для будущего малыша и, разговаривая с ним, обращаются к нему определенным образом. Даже если ребёнок не был желанным, его точно звали бы оскорбительными или грубыми словами, которые он мог принять за собственное имя. Однако дух не мог назвать даже слова, хоть несколько напоминающего имя. Такое было возможным, только если родители не догадывались о скором появлении малыша на свет… Разве пара могла не знать? Даже незапланированная беременность сопровождалась бы хоть какими-то признаками, позволяющими её заподозрить. Мысли Лань Хуаня были полны сомнений. Он не мог понять, как реагировать на такой исход, и потому продолжил расспрос. Дух оказался совсем юным; если верить ответам, сейчас его возраст должен был составить чуть больше года* Выходило, что малыш погиб достаточно давно, но на связь сумел выйти только сейчас? Почему? Ребёнок не знал ответа почти на все вопросы, которые задавал Лань Хуань. Он не помнил ни места, ни семьи, в которых должен был родиться. Чувствуя приближающееся отчаяние, Сичэнь попросил дух рассказать о себе что-нибудь, что он помнит из своей короткой земной жизни. Может быть, хотя бы это поможет ему приблизиться к истине? Малыш сказал, что никогда не видел свет и своих родителей глазами человека; это означало, что плод родился мёртвым или слепым. — Ты был слеп? Слепым ребёнок не был. Значит, имело место мертворождение… Что же пережил он и его родители в тот день… Внезапно, когда Лань Хуань думал прекратить расспрос, чтобы не держать дух в напряжении столь долгое время, малыш внезапно заговорил**: — Почему папа забыл про меня? Почему папа не знал меня? Папа хотел меня. Отец хотел меня. Сичэнь почувствовал нарастающую дрожь в руках. Видеть такой ответ от души младенца было больно. Он собрался с силами и продолжил ритуал, всерьёз намереваясь узнать правду. — Я же люблю тебя, папа. Я никогда не видел папу. Я никогда не видел отца. Никогда не слышал голос. Не слышал голос… Родители не общались со своим ещё не рождённым ребёнком? Это было редкостью, но, раз душа не знала и своего имени, такой исход оставался возможным. Однако… почему дух называл папой его, когда говорил о своих родных родителях? Он не может установить связь? Не может отличить тех людей от него? — Папа не оплакивал меня. Отец не оплакивал меня. Папа хотел меня. Отец хотел меня. Папа обманул меня? Отец обманул меня? Дыхание Лань Хуаня начало сбиваться. Успокаивать дрожь в руках было всё тяжелее. Ранее ему не приходилось читать столь сумбурные ответы от душ. Что имел в виду этот малыш? Почему родители не оплакивали его, если ждали? Как такое могло произойти… — Папа не понимает, что я умер. Отец не понимает, что я умер. Обо мне не говорят. Сердце Лань Хуаня, кажется, пропускает несколько ударов. Он настолько шокирован ответами расспрашиваемой души, что не может понять, что она имеет в виду. Родители не понимали, что ребёнок умер… Разгадка была так близко, но сознание Сичэня будто отказывалось её принимать. Родители…тоже были мертвы? Они погибли все вместе? — Папа не знал, что я есть. Отец не знал, что я есть. Я не мог сказать. У меня не было ручек и ножек. Папа не заботился обо мне. Отец не заботился обо мне. Сичэнь почувствовал подступающую к горлу тошноту. Ребёнок, у которого нет ни зрения, ни слуха, ни рук, ни ног… Тяжелый болящий? Нет… Такие случаи были слишком редки, чтобы предполагать этот исход. Дело было совсем в другом… Ребёнок просто не успел сформироваться, чтобы его заметили. Он не успел дать родителям понять, что он есть. Родители не оплакивали его, потому что не успели осознать, что он зародился внутри одного из них. Родители не заботились о нём, потому что не знали, что в их жизни вскоре должен появиться кто-то третий. По щекам Лань Хуаня текли слёзы, которые он никак не мог унять. Осознавать, что малыш не получил такой желанной для себя любви из-за того, что был слишком мал, было невыносимо. Сичэнь не мог прекратить расспрос, хотя и с трудом выносил происходящее. Сердце его сжималось от сильной боли, наполняющей каждый участок тела. История пришедшей к нему души отзывалась даже в самых далёких уголках сознания, она поражала его своей трагичностью и несправедливостью. Его дочь грелась в объятиях — пускай одного — родителя, получала любовь дяди, других адептов Гусу Лань; спала в красивейшей колыбели на теплой постели, ела питательное молоко в то время, как этот малыш, такой же замечательный, невинный, светлый, не имел даже самого основного и мучился, будучи не в силах выносить одиночество. — Папа, помнишь меня? Я не хотел уходить. Красный. Мысли духа, кажется, спутывались вместе с мыслями Лань Хуаня. Ответы становились всё более несвязными и трудноразличимыми, и Сичэню стоило больших усилий продолжать столь мучительный для них обоих расспрос. Нужно понять. Нужно выслушать до конца. Если дух продолжал говорить, значит, ему было, что сказать. — Папа, твои руки в крови. Папа вытер меня о белую ткань. Внезапно всё вокруг Сичэня посветлело, тело полностью перестало слушаться, а перед глазами закружили картинки из прошлого: Они с Не Минцзюэ улыбаются друг другу. Объятия. Тепло родного тела. Обычный день. Солнечные лучи. Они вдвоём предаются супружеской любви. Внезапная жгучая боль пронизывает насквозь. Лань Хуань видит своими глазами, как он встаёт с кровати, набрасывает на себя одежды и выходит из цзинши. Лучи солнца не греют — опаляют. Боль усиливается. Что-то горячее стекает по бедру. Он осторожно опускает руку — кровь. Алая кровь капает вниз, пачкая пол и внутреннюю часть одежд. Боясь, что кто-то заметит, Лань Хуань спешно вытирает руку о белую ткань. Внезапно Сичэнь открывает глаза и заходится пронзительным криком. Судорожно глотая воздух, он смотрит на свои руки. На секунду ему кажется, что он всё ещё видит на них своего собственного сына.