***
Дугообразная новая улица закончилась. Мы прошли мимо дома дядьки Ничипора. Сам хозяин что-то мастерил, сидя на крыльце с неизменной трубкой в зубах. Тётка Марыся, по-видимому, была на заднем дворе – до нас донёсся её голос: - Нічыпар! - Га? - Вушняк перакóсіла, то папраў! Казала ж табе! [3] - Марыська, не жвенькай! [4] - Что такое вушняк? – что-то там у них перекосило, это я понял. - Столб в дверях. Там делов на две минуты, но мы гости, нам лезть не положено – неуважение к хозяину. Я кивнул. В моём мире с этим как-то проще. Хотя ладно, кому я рассказываю… я в своём мире и в деревне-то ни разу не был – так только, на выездах, когда нашу бригаду вызывали осматривать место преступления. Центральная улица была длинной, с каждой стороны дворов по двадцать. Я старался по возможности их запомнить, чтобы потом составить в блокноте карту. Но, по-моему, получалось плохо: запоминать одинаковые хаты – та ещё задача. Было бы проще, если бы я мог связать их с какими-то особенностями. Но пока я мог опознать только одну хату – той самой молодухи, которая провожала нас к дядьке Ничипору. Мы как раз проходили мимо. Честно говоря, я не ожидал обнаружить во дворе смешливой дамочки нашего Митяя. Однако – да, наш младший сотрудник и сама хозяйка сидели на завалинке и мило беседовали. Ну как – мило… пышнотелая напористая Ганна напоминала мне своей активностью боярыню Мышкину. Методами, кстати, тоже, потому что нашего олуха она взяла в оборот серьёзно. Заметив нас, Митька вскочил. - Никита Иваныч! А мы вот тут это… - … плюшками балуемся, - закончил я вовремя пришедшей на ум цитатой. – Не переживай, мы уже уходим. А вы, девушка, учтите, он жениться не собирается, ибо женитьба… как ты там говорил, Митя? «Хомут безбожный»? Вот. Ганна чуть покраснела и кокетливо захихикала. Мы решили не нарушать романтическую идиллию и убрались прочь. Это, кстати, не первый раз, когда наш Митяй пользуется дамским вниманием. Вот вроде бы дурак, а на деле даже завидно как-то. Никогда не забуду, как он царских невест переманивал. - Нет, ну это нормально вообще? – Еремеев покосился в сторону Митьки и его новой пассии. – Мы с тобой, значит, опять вкалываем, а этот по бабьим юбкам шарит! - Ну, мы с тобой пока тоже особо не перетрудились, - заметил я. – Вот раскроем дело – и свободен. Кстати, кто это вообще? Насколько я понимаю, в деревнях у девиц с невинностью строго, а эта так спокойно да с приезжим… пониженная социальная ответственность? - Не, вряд ли. Она вдова, скорей всего. Свежести не первой, но ещё горячая. Среди своих ловить нечего, вот и цепляется. Но если хочешь, я у дядьки спрошу. - Да мне так, чисто для собственного успокоения. Не вляпался бы Митька… бабуля мне не простит, если мы его тут забудем. - А кто тебе сказал, что мы его тут забудем? За химок да до дому. Ну и бабу сию, ежели чего. - Да она-то нам на кой? Чтобы они в бабулиных сенях совместно романтику устраивали? Мы переглянулись и, представив картину, едва не заржали. - Ты бы, кстати, поговорил с бабулей, волнуется поди. - Вот как придём – непременно, - мне и самому было несколько неловко, что я рванул вести следствие, даже не сообщив Яге, что мы живы и нормально добрались. Ладно, исправлюсь. - А вот тут Наталка жила, - Фома кивнул на хату на противоположной стороне улицы. Я присмотрелся: добротный дом, вроде бы даже с камнями в основании. Большой двор, даже больше, чем у дядьки Ничипора. По двору бегали поросята, за ними весело носилась девочка лет четырёх. - Хадоська, не гайсай! – донесся из дома скрипучий старушечий голос. – Вапто нячысцік цябе носіць! [5] Поросята с визгом улепётывали. Девочка споткнулась обо что-то, растянулась на земле и заревела. - Хадоська! Усю бунду задрыпала! [6] – запричитала старуха и вышла на крыльцо. Чтобы не привлекать к себе внимание, мы пошли дальше. - В доме постоянно кто-то есть, насколько я понимаю. - Ага. Зато можем побеседовать. Авось и расскажут что по делу. - Сам с ними разговаривать будешь, - напомнил я. - Да понял уже, - хмыкнул Еремеев. – Приказ начальства – закон. - Молодец, - я важно поднял палец и принял самый начальственный вид. – Но тут дело не в этом. Ты понимаешь, что они говорят, а я – через раз. Вот сейчас, например, с девочкой. Я понимаю, что её ругают за испачканное платье, но чисто интуитивно, догадками. А для следствия важны детали. - Будут тебе детали. Пошли дальше, Акулькину хату покажу. До конца улицы оставалась ещё примерно треть домов, когда Еремеев кивнул на интересующую нас хату. Я, честно говоря, несколько удивился, увидев полуразрушенный сарай с державшейся на честном слове соломенной крышей. - Ты хочешь сказать, что вот это – жилой дом? - Ага. Отец у неё – пьяница запойный, да и сама она ленивая. Дядька говорит, они тут единственные, у кого огород бурьяном зарос. Уж и не знаю, кому она в жёны сдалась. Мда… я растерянно рассматривал покосившуюся хату. Она выглядела даже хуже, чем у сироты Ганки, которая управлялась по хозяйству одна. - Стало быть, отец дома? - Дома, но скорей всего пьяный лежит. Давай я сначала с Наталкиными поговорю, те хотя бы приличные. Я не стал возражать. Мы дошли до конца улицы и оказались на дороге, по которой несколько часов назад въехали в деревню. Дальше начиналось поле. Море колосящейся ржи веяло покоем и умиротворённостью. Мы развернулись и отправились домой. Митьку решили не забирать – как по милицейской работе соскучится, сам прибежит. Первым, что мы увидели, войдя в горницу, была детская колыбель, сплетённая из ивовых прутьев, - она стояла на какой-то подставке. - Ото внуку, - гордо пояснил дядька Ничипор и улыбнулся в усы. Я сообразил, что именно колыбель он и мастерил. - Здóрово, - похвалил я. Тётка Марыся отложила вышивку, с которой сидела у окна, и поманила нас к накрытому столу. - Сядайце вячэраць, хлопцы. [7] Почётное место посреди стола снова заняла бутыль самогона. На этот раз мне удалось отмазаться. А то в самом деле, мне следствие вести – а я в дрова! На этот раз тётка Марыся угощала нас картофельными блинами, домашней колбасой и грибами в сметане. - Ото бабчанікі, - она положила каждому из нас на тарелку по картофельному блину. Честное слово, мы и сами могли взять, но здесь, видимо, так принято. Я благодарно улыбнулся хозяйке. - Марыська, квасоўку нясі, - распорядился дядька Ничипор. Она сбегала куда-то в сени, принесла уже знакомый мне горшок с грушевым компотом. Поскольку я единственный не пил, горшок поставили поближе ко мне. - Хлопцы, отож трая вас, - тётка Марыся, ненадолго перестав суетиться, тоже присела за стол. – Дык я і думаю, однэ у сéнях, а вы ўдваіх отут кладзецеся, на канáпе дый на тапчане. Ото й капы вам дамó, а ну зімна будзе. [8] В тереме у Яги ни одна трапеза не обходилась без чаепития. Здесь чай не пили – вместо этого заваривали полевые и лесные травы. Но сейчас, поскольку было жарко, даже этого не делали, обходились грушевым компотом. После ужина, когда тётка Марыся отправилась мыть посуду, а дядька Ничипор – чинить входную дверь, я решил связаться с Ягой. Порылся в своих вещах, достал тарелку. Поскольку для свежих яблок было пока рано, Фома сбегал к хозяйке и выпросил у неё мочёное. Ну, других вариантов у нас всё равно нет. Я старательно обтёр яблоко полотенцем и запустил его по тарелке. Яблоко, естественно, упало. Так… Это сложнее, чем я думал. В следующий раз я был уже аккуратнее, наклонял тарелку так, чтобы яблоко из неё не выпадало. - Кхм. Тарелка-тарелка, покажи мне бабу Ягу, пожалуйста. Ну а что, я не так часто разговариваю со сказочными предметами. Однако по поверхности тарелки пошла рябь, а буквально через минуту там проявилось изображение бабкиного терема. Сеанс сказочной связи состоялся. Первым, что я услышал, был заинтересованный мяв кота Василия. Затем – торопливые бабкины шаги. И вот уже я смог увидеть и её саму. Яга счастливо улыбалась. - Никитушка! Живой! - Да куда ж я денусь, - я улыбнулся в ответ. – Живой, всё хорошо. Добрались без происшествий. Вы-то как, бабуль? - Ой, касатик, да я-то что! Тружусь помалу. Что там у вас, Никитушка? Не врал родич, случилось чего? - Вообще очень похоже. За три недели пропали три девушки. Я пересказал Яге всё, что нам было известно на данный момент. Бабка задумчиво поцокала языком. - Эк вас сразу да в пекло… Ну тут что я тебе скажу, сокол ясный. Ночью на обыск пойдёте – тарелочку-то с собой прихвати. Я ужо сама погляжу, что там и как. - Вы хотите сказать, что на таком расстоянии через тарелку учуете магию? - Про то точно не ведаю, Никитушка, но постараюсь. Авось и получится. Ить бригада наша, ребятушки, на трёх китах держится. Ты – по мышленью дедуктивному, я по магии боле. Фома людьми по надобности нас обеспечивает. Ежели и тут предстоит с силой колдовской дело иметь, дык и я вам завсегда помогу. Земля чужая, одному Богу ведомо, что там у них твориться может. Я кивнул. Без бабки и впрямь было непривычно, я ни одно следствие не смог бы закончить без её помощи. - А что там Митенька наш, чтой-то я его не вижу? – забеспокоилась Яга. Мы только руками развели. - В первый же день даму сердца себе нашёл, представляете? Сидят на завалинке, воркуют. - А вы, значит, завидуете? – хохотнула она. – Дык может и вам чем ни есть повезёт? Девки-то есть ли в деревне? - Какие-то наверняка есть, но мы пока ни одной не видели. Мы ещё немного поболтали ни о чём и вскоре распрощались. Надо быстрее раскрывать это дело, я соскучился по Яге и хочу домой. Нет, мне грех жаловаться, приняли нас отлично, но всё-таки тут я в гостях. Вернулась тётка Марыся. Выставила нас вон из хаты, чтобы не путались под ногами, и принялась застилать наши спальные места. Моё располагалось у окна – это была длинная широкая лавка со спинкой. Мне, в общем-то, всё равно, где спать, я не избалованный. Удобно то, что супруги спали в дальней комнате. Мы сможем ночью выйти, не потревожив их. Солнце садилось за лес. Мы постояли на крыльце с дядькой Ничипором. Тёплый, пропитанный солнечными лучами воздух пах травами и мёдом. Тётка Марыся прошла мимо нас с ведром – доить корову. Ветер шевелил макушки ёлок. Перед сном нам вручили по кружке парного молока. Мы решили не засиживаться и улеглись, едва село солнце, - одновременно с дядькой Ничипором. Тётка Марыся сидела в углу и вышивала при свете лучины. Засыпая, я слышал её голос – она тихо напевала себе под нос. Да Пятра зязюленька Ў лесе кукавала. Да шлюбу Гануленька Весела спявала. Ды гуляла, цешылась, Не хапала ночы, Ой, вячоркі веселасць, Ой, гады дзявочы! [9] Мне начинало казаться, что я плыву. Тихий женский голос пел о чём-то бесконечно печальном. А я снова интуитивно угадывал. Ой, каханы татачка, Нашто ж рыеш яму, Выдаеш дзіцятачка За нялюба замуж? Ой, матуля родная, Чым табе не міла, Ці была нягодная, Ці не дагадзіла? Я заснул, так и не узнав, чем кончилась песня. А проснулся глубокой ночью. В окно заглядывал серп месяца. Учитывая натренированное ещё в Москве чувство времени, я мог быть уверен, что сейчас около полуночи. Я встал с лавки, сделал несколько коротких упражнений, чтобы размять затёкшие после сна мышцы, после чего подошёл к топчану, на котором спал Еремеев. - Фома, вставай. Дело само себя не расследует. Мы переоделись, я сложил в планшетку тарелку и яблоко. Еремеев добавил туда же лучину и спички, просто на всякий случай. Месяц освещал чистое небо, и в целом видимость была достаточной, чтобы обходиться без дополнительного освещения. Я выглянул в сени: Митька дрых на импровизированной лежанке, которую соорудила ему тётка Марыся. Надо же, явился. Будить его и идти обыскивать дом втроём мне казалось бессмысленным, там не такие уж хоромы. Мы тихо прошли мимо него, открыли дверь и вышли во двор.***
Тишина стояла такая, что аж в ушах звенело. Воистину, большое количество тяжёлой работы действуют не хуже бабкиного колдовства: на улице не было ни души. Мы могли идти, совершенно не беспокоясь о том, что нас заметят. Спали даже собаки. В этой тишине мы дошагали до пустого Ганкиного дома и, отворив калитку, вошли во двор. - Ты подумал, как мы дверь открывать будем? – поинтересовался Еремеев – очень кстати, знаете. Если бы я был новичком в следственной работе и не привык предусматривать «за себя и за того парня», нам пришлось бы возвращаться. А так я лишь красноречиво хлопнул ладонью по планшетке – у меня там лежали отмычки. Те самые, с помощью которых я открывал замок в подземелье под Никольским собором. Еремеев одобрительно кивнул. Мы поднялись на крыльцо, я тронул дверь – заперто. Ну это как раз-таки ерунда, вряд ли замок на двери хаты девушки-сироты был произведением высокого кузнечного мастерства. Я склонился, пытаясь получше его рассмотреть, и внезапно почувствовал запах. Запах шёл из-за двери. - Фома, иди сюда. - Иду. - Чем пахнет? Он втянул носом воздух. - Мертвечиной. Мы переглянулись, я достал связку отмычек. Ужасаться и падать в обморок подобно тургеневским барышням нам было некогда, мы просто приняли факт: в хате труп. Дальше мы работали максимально быстро. - Фома, отойди, ты мне свет загораживаешь. - Я пока двор осмотрю, - не стал спорить сотник и спустился с крыльца. Я же принялся подбирать отмычку к висячему замку на дверях. Это дело не терпит спешки, я работал последовательно, не торопясь. У нас на всё где-то часа три, прежде чем народ начнёт просыпаться. Наконец мне повезло – замок щёлкнул и открылся, я осторожно вытащил его из петель. - Фома! – я толкнул дверь, намереваясь войти, - и застыл в недоумении: дверь по-прежнему не открывалась. Не понял. Я обвёл взглядом нехитрую дверную коробку в поисках ещё каких-то препятствий – крючков, колышков, да чего угодно. Ничего подобного не обнаружил. - Что там у тебя? – Еремеев заглянул мне через плечо. - Да вот, понимаешь… не открывается. Он для верности тоже толкнул дверь. Как нетрудно догадаться, с тем же результатом. Мы растерянно переглянулись. - Будем ломать? – Еремеев на всякий случай перекрестился. - А какие у нас варианты? Дверь была хлипкой, её щели, пусть и чем-то законопаченные, отчётливо пропускали запах. Я не сомневался, что мы сможем её выбить, одновременно навалившись плечами. Мы именно это и сделали – от наших объединённых усилий дверь легко слетела с петель и закачалась на чём-то, державшем её изнутри. Похоже, что… на щеколде. Мы даже не смогли шагнуть внутрь – запах сшиб нас уже на подходе. Мы шарахнулись назад и буквально свалились с крыльца в кусты у калитки. Дверной проём зиял чёрным провалом. Еремеев принялся лихорадочно креститься, я боролся с тошнотой. - Мертвяк, Никита Иваныч, - внезапно севшим голосом просипел Фома. - Он самый, - я закашлялся. Здесь дышать было легче, но из открытой двери ужасающая трупная вонь доходила и сюда. Этот запах ни с чем невозможно спутать, я ещё в свою бытность участковым в Москве успел нанюхаться. – Дуй за дядькой Ничипором, я тут покараулю. Если там труп, мы не можем туда лезть без свидетелей. - Понял, - Еремеев не задавал лишних вопросов. Он ушёл, я остался один. Мне казалось, что его нет уже довольно долго. Неожиданно я услышал шаги. Не знаю, какое чутьё подсказало мне не высовываться, но я постарался слиться со своим импровизированным укрытием в кустах и не дышать. Я не ошибся. Шаги приближались не с центральной улицы, а с противоположной стороны – похоже, там можно было пройти огородами. Человек вошёл не в калитку, иначе он, боюсь, всё-таки меня бы заметил. Вместо этого он отодвинул доску в заборе и протиснулся во двор откуда-то сбоку. Затем он, не останавливаясь, прошёл совсем близко от меня и направился к крыльцу. - Стоять, милиция! – я выскочил из своего укрытия и бросился на незнакомца сзади, без труда повалив его на землю. Я отчётливо слышал, как он впечатался челюстью в нижнюю ступеньку. Он явно не ожидал моего нападения, однако быстро пришёл в себя и, извернувшись, попытался меня скинуть. Не тут-то было! Лукошкинская милиция не лыком шита! После пары минут борьбы я вырубил его болевым приёмом, а затем связал его руки за спиной его же собственным поясом. Когда Еремеев с дядькой Ничипором появились у калитки, я сидел на земле возле поверженного противника и утирал пот со лба. - Никита Иваныч, ты живой? А это что за птица с тобой? - Сам хотел бы знать. Дядька, вам этот экземпляр знаком? – я перевернул парня на спину. - Дык то ж Васіль, кароў нашых пасвіць! [10] То-то мне он отдалённо показался знакомым! Да, это тот самый пастух, с которым мы сегодня днём обменялись неприязненными взглядами. И какая нелёгкая, интересно, принесла его ночью в дом, в котором лежит труп? - Ладно, с ним разберёмся позже. Дядька, в доме мертвец. Нам нужен был кто-то в качестве свидетеля. Он вытаращился на нас и с полминуты просто соображал. Потом перекрестился и подёргал себя за усы. - Ну ото хадземце. - А этого куда? – Фома кивнул на пастуха. Дядька Ничипор отмахнулся: - Да кідай отут у багародку, куды ён падзенецца? [11] Мы связали парню ноги вторым ремнём и сунули ему в рот импровизированный кляп, свёрнутый из платка дядьки Ничипора. Так он гарантированно не сбежит и не заорёт. Из чёрного провала открытой двери в хату удушающе несло трупной вонью. Будь это моё первое дело, боюсь, я бы позорно сбежал. А так… не подумайте, я не всё повидавший аксакал, но и не вчерашний новичок. Раз нужно туда идти – я пойду. Месяц незаметно скрылся за облаками. Дядька Ничипор вытащил из кармана свечку, я нащупал в планшетке лучину и отдал её Еремееву. Два крошечных источника света рассеяли полуночную темноту. Зажимая носы рукавами, мы (Еремеев первым, я за ним, дядька Ничипор последним) шагнули в хату. Мои спутники периодически принимались креститься, я боролся с подкатывающей к горлу тошнотой. Фома поставил лучину в подставке на подоконник, дядька Ничипор продолжал держать свечу в руках. Постепенно наши глаза привыкли к темноте, рассеиваемой двумя огоньками, и мы смогли оглядеться. Труп мы увидели сразу. Тело женщины скорчилось у окна, над ним вились мухи. - Свят-свят-свят… - забормотал дядька Ничипор. Я машинально отмечал детали. Окно не разбито, на месте, дверь была закрыта изнутри. Как это вообще случилось-то? Причём я откуда-то знал, что умерла она не сама, кто-то ей помог. - Вы знаете, кто это? - Ганка, - свистящим шёпотом ответил дядька Ничипор и снова принялся шептать молитву. Мы с Еремеевым переглянулись. Какие у меня варианты? Нужно зарисовать положение тела, после чего убрать её отсюда, потому что спокойно вести обыск мы не сможем. Причём обыскивать хату лучше всё-таки при свете дня. - Когда светать начнёт? – уточнил я. - А трэцяй балванее. [12] Я понял, кивнул. Нормально рассветёт часа в четыре, тогда и возьмёмся за обыск. В очередной раз я пожалел, что в этом мире ещё не доросли до фотоаппаратов. Ведь обычно как: отфотографировали место преступления – и всё, труп можно уносить на экспертизу. А здесь не так, после перемещения в Лукошкино мне пришлось спешно учиться рисовать. Чтобы отметить в блокноте положение тела, мне всё равно придётся дожидаться рассвета. Я могу пропустить что-то важное. Получается, у нас нет выхода, ждём до утра. - Разбираться будем, когда рассветёт. Нет, труп выносить нельзя, - я заметил, что дядька Ничипор пытается что-то возразить. – Её нельзя даже сдвигать с места, можем потерять важные улики. Пока план такой: я её осматриваю при свете дня, после чего убираем её отсюда, и мы с тобой, Фома, обыскиваем дом. - А яе куды ж? – ещё раз перекрестился дядька Ничипор. – Святара бы трэба. [13] Я задумался. Мы даже в Лукошкине не имели дела с трупами давностью в несколько дней. Со свежими – да, мы их осматривали и сдавали дальше. А тут… вот правда, что с ней делать-то? Думаю, я смогу установить причину смерти сам, к тому же вряд ли в деревне найдётся человек, способный это сделать лучше. Местные наверняка мертвецов боятся до жути, в этом плане они все суеверные, наш Митяй тому ярчайший пример. - Я её осмотрю, а дальше решайте сами. Хороните, как здесь принято, - решил я. Учитывая, что девушка пролежала в закрытой хате минимум дня три, нечистью она не является и среди ночи не встанет. Я же вряд ли смогу вытащить из трупа больше информации, чем даст просто внешний осмотр. Делать вскрытие я не обучен. Я и так тут на все руки, с обязанностями патологоанатома не справлюсь. - Никита Иваныч, - окликнул меня Еремеев. – Тут бы постеречь надо, а ну как ещё кто припрётся. Я могу остаться. - Спасибо, - кивнул я. – Сядь вон у кустов, отсюда хорошо видно и не так пахнет. Ну то есть нет, пахнет, конечно, и отнюдь не розами. Трупная вонь – самое мерзкое, что мне доводилось нюхать в жизни. Но… я сам выбрал эту работу. Я должен выяснить, кто убил девушку. Месяц снова вышел из-за облака, озаряя деревню призрачным серебристым светом. Так, теперь нужно решить, что делать с пастухом. Я должен буду его допросить и непременно сделаю это после обыска в доме жертвы. Зачем его вообще принесло сюда среди ночи? Я нисколько не сомневался, что он как-то связан с произошедшим. Ладно, разберёмся. - Мужыкоў паклічу, дык аднясуць. [14] - Ага… суньте куда-нибудь в холодок, днём я с ним побеседую. Надеюсь, в доме дядьки Ничипора (ну или у соседей) найдётся что-то вроде нашего поруба. Я поймал себя на мысли, что везде, где я появляюсь, хозяйский дом превращается в отделение милиции. Нашей Яге я уже таким образом удружил, теперь на очереди дядька Ничипор и тётка Марыся. Вести допросы мы будем наверняка в их хате, где ещё-то? Мы ещё немного поразмыслили и пришли к коллективному решению: Фома остаётся сторожить двор, дядька Ничипор занимается перемещением подозреваемого в КПЗ, а я иду досыпать. Нет, не потому, что я начальник, - просто опыт следователя только у меня, а значит, наиболее свежую голову, способную логически мыслить, должен иметь именно я. И мы немедленно приступили к исполнению задуманного. - И не забудьте, смерть девушки пока не афишируем. Нужно постараться, чтобы народ не знал об этом как можно дольше. Мне не нужна паника в деревне, мы так вообще ничего не раскроем. Фома и дядька Ничипор одновременно кивнули. Ни тётка Марыся, ни Митька ещё не просыпались. Я бесшумно пробрался в комнату, переоделся в домашнее и лёг на лавку. Спать мне оставалось часа три.***
Как и было запланировано, я проснулся на рассвете. Тётка Марыся уже хлопотала по хозяйству и, похоже, приятно удивилась, что городской гость не храпит до полудня. Мне немедленно выдали завтрак. - Ото яешня, - она выставила на стол шкворчащую на сковороде яичницу с салом, - а ото мурза. Это был, видимо, десерт – черника, обвалянная в смеси муки и сахара. Тётка Марыся заботливо положила передо мной чистый вышитый рушник и придвинула кружку молока. Было, заметьте, четыре утра. И если наша Яга, управляясь на кухне, наверняка пользуется магией, то простая деревенская женщина делала всё сама. Я мысленно восхитился. - Спасибо, - я улыбнулся хозяйке, она чуть смущённо улыбнулась в ответ. Приятные люди. На миг мне стало неловко: мы приехали и мигом нарушили умиротворённую гармонию деревни, разворошили гадючье гнездо. А теперь у них здесь будет такая же суматоха, как у нас в столице. Там, кстати, тоже моими руками. Ну что я за человек такой! Иногда мне кажется, что это и есть моя основная миссия в этом мире – вытаскивать на поверхность человеческие грехи, всё тайное, скрытое, тлеющее под маской сказочного спокойствия. Может, именно для этого я и был сюда заброшен? Тётка Марыся отправилась выгонять корову в стадо, я же решил связаться с Ягой – она тоже встаёт рано. Положил перед собой тарелку, запустил по ней яблоко (хозяйка по такому случаю выдала мне новое). Она, кстати, нисколько не удивилась, когда я сказал, зачем оно мне. Ну, с другой стороны, это и понятно – здесь своя магия тоже имеется. - Тарелка, покажи мне Ягу, будь другом. Бабка вышла на связь минут через пять. - Ох, Никитушка, рано-то как! Али случилось чего? - Случилось, бабуль, - я пересказал ей события прошедшей ночи. Яга слушала молча, лишь изредка сочувственно цокала языком. - Еремеев там остался, на случай, если ещё кто-то явится. Подозреваемого мы задержали, - закончил я. Бабка тяжело вздохнула. - Ох, жалко девку. Навряд ли она злодейкой была. Ить сгинула безвинно… - Да похоже. Дядька Ничипор говорит, жила как все, ну разве что сирота. И вот такое. - Касатик, вы ужо как в дом полезете, дык ты про тарелочку-то не забывай, - напомнила Яга. – Авось и угляжу, что там содеялось. - Обязательно, - заверил я. – Тело вместе со мной осматривать будете? Я видел много трупов и куда более старых, но все – в своём мире, здесь ни разу. Везло как-то. Бабка перекрестилась. - Коли просишь, дык постараюсь, а токмо… - Не продолжайте, бабуль, я понимаю. Сам не хочу, но надо. Мне действительно было совестно подвергать пожилую женщину очередному испытанию. Она и так от меня натерпелась. - Ладно, бабуль, отбой. Пойду проверю, как там Фома, и осмотрим труп. Я вам потом всё расскажу. - Отбой, - повторила бабка. Это словечко закрепилось в лексиконе нашей бригады после дела о царских невестах. Я снял яблоко с тарелки и сунул оба предмета в планшетку. В горницу вошёл дядька Ничипор. - Никита Иваныч! - Да? - Ото Васіля у зáкут адвялі, хай там сядзіць, [15] - отчитался хозяин. - Пусть сидит, - согласился я, радуясь, что всё понял. – Дядька, мы сейчас осмотрим тело и обыщем дом. Потом сможете её похоронить, я не думаю, что у меня останутся вопросы. Священник в деревне есть? Он отрицательно покачал головой. - Выклічам з Капаткевічаў, ён зміргуе. Ты ото не хвалюйся, зробім, ек належыць. [16] Мне нравилась его рассудительность. Старый дядька Ничипор справился с естественным шоком от обнаружения трупа и теперь выражал готовность исполнять мои приказы. Не могу назвать себя опытным руководителем, но, в конце концов, я на весь этот сказочный мир – единственный следователь. О, кстати, не лишним будет узнать, кто возглавляет деревню. Староста или, не знаю, глава сельсовета… Мда. Любой дом, где я остаюсь на некий срок, рано или поздно превращается в отделение милиции. Будь мы в Лукошкине, я, в статусе сыскного воеводы, уже затребовал бы к себе и старосту, и этого, как его… уездного полицейского. Здесь я этого сделать не мог. Кто я такой? Просто гость и даже ничей не родственник. Ладно, работаем с тем, что есть. У меня появились помощники, грех жаловаться. Дядька Ничипор производит впечатление ответственного и исполнительного человека, это дорогого стóит. Я вышел во двор, умылся водой из корыта. Следом подтянулся Митька. - Никита Иваныч, а чойта вы? Вы ж обычно рано не встаёте. Наглая ложь, на самом деле, с апреля по октябрь я встаю не позже шести – спасибо нашему дорогому петуху. Но для нашего младшего сотрудника это уже считается поздно. Так, теперь у меня два варианта: рассказывать Митьке или не рассказывать. Расскажу – есть опасность, что информация разлетится по деревне. А не расскажу? В таком случае мне начинало казаться, что я не все ресурсы использую рационально. Значит, золотая середина. - Митя, мы с Еремеевым ночью поймали вора. Пытался залезть в дом на окраине. Сейчас я отойду по делам, а потом буду его допрашивать. Так что сейчас у тебя будет ответственное задание. Дядька Ничипор проводит тебя к закуту, где сидит задержанный, и ты должен будешь охранять его до моего возвращения. - Рад стараться, батюшка воевода! – Митяй вытянулся во фрунт и попытался залихватски щёлкнуть пятками лаптей. – А ежели преступник опасный сбечь удумает – можно ему в ухо дать? - Нет. - А ежели… - Нет, Митя, - с нажимом повторил я. Этому парню и так досталось: я приложил его челюстью о порог, как бы сотрясение не заработал. Ему только Митьки не хватало! – И в разговоры с задержанным не вступать. - Ни единым словечком! – побожился он. Я оставил его на попечение дядьки Ничипора (тот пообещал принести Митяю завтрак непосредственно на пост), перекинул планшетку через плечо и отправился на место преступления. На улице недовольно роптали женщины. Каждая из них держала на верёвке корову. Как нетрудно догадаться, их недовольство было вызвано необоснованной неявкой пастуха, который, как известно, сидел в закуте во дворе дядьки Ничипора. Вот только об этом факте никто, кроме членов следственной бригады, не знал. Я постарался как можно незаметнее просочиться мимо. Еремеев сидел на каком-то чурбаке, привалившись к забору. Моему появлению он явно обрадовался. - Никита Иваныч! Я уж думал, усну тут! - Не прибедняйся, - хмыкнул я. Сам бы я за четыре часа безделья, да ещё в такое время, точно уснул. А стрельцы привычные, им стоять на посту и часов по восемь не привыкать. – Никто не приходил? - Ни единая душа. Мне показалось, что запах стал слабее. Однако рано или поздно подует ветер, и ужасающая трупная вонь дотянется до деревни – благо дом стоял на окраине. - Быстро осматриваем и уходим. Народ там революцию устраивает, они заняты. Нам везёт, - я кивнул в сторону улицы, где крестьянки с коровами, видимо, выбирали нового пастуха. У них выбора не было – коровы должны попасть на луг. - Понял, - Еремеев поднялся с чурбака. В свете восходящего солнца ситуация воспринималась несколько позитивнее. На траве лежала роса, и, если бы не тело мёртвой девушки в хате, дышать было бы гораздо легче. Я достал из планшетки два куска ткани, позаимствованные у тётки Марыси. Один повязал на себя, закрыв нос и рот, второй отдал Еремееву, чтобы он сделал то же самое. Для обыска нам понадобятся обе руки. Я поднялся на крыльцо, Фома за мной. Ткань немного, но помогала, хотя я уже не раз успел пожалеть, что поел, - не стоило. С другой стороны, милиционер должен быть готов к любым жизненным неурядицам. Я вырвал из блокнота листок, нашарил в планшетке запасной карандаш и отдал Еремееву. - Осматривай помещение. Если что-то необычное заметишь, записывай. Тебе виднее, что тут и как должно быть устроено. Я займусь телом. Фома кивнул, и мы занялись каждый своей задачей. Я приблизился к трупу. Девушка лежала на полу, видимо, там же, где и упала. Я обошёл тело и зарисовал в блокноте его положение. Отметил расположение окна и мебели. Что такого необычного зацепило меня в её одежде? Я остановился, пытаясь сформулировать мысль. Она была одета слишком нарядно для обычного буднего дня. И даже для воскресенья, когда местные отправляются в церковь. Если бы кто-то меня спросил, я бы сказал, что она одета на свидание. Это не тот наряд, в котором идут поправлять покосившиеся штакетины в заборе или кормить скот. На девушке была яркая вышитая сорочка, плотная клетчатая юбка и жилетка, тоже от души украшенная вышивкой. Наряд, направленный на то, чтобы заинтересовать мужчину. Так… Я отметил это в блокноте. Куда она собиралась, и почему дверь была закрыта на щеколду изнутри и на замок снаружи? Получается, она пришла домой и заперлась, а потом… потом что? И как она умерла? Я ещё раз обошёл тело и осмотрел уже даже не её одну, а комнату в целом. Девушка лежала рядом с печью, я невольно обратил внимание на открытую заслонку и едва не подскочил, поражённый догадкой. - Фома! Я, кажется, понял, как она умерла. Еремеев оторвался от обыска и подошёл ко мне. - Смотри. Она ударилась головой об угол заслонки, - я присел рядом с трупом на корточки. На углу заслонки остался крошечный след крови и прилипшие волосы. Фома присмотрелся, кивнул, потом с сомнением подёргал себя за бороду. - Молодая здоровая девка ни с того ни с сего взяла и упала головой об заслонку? - Ну, её могли толкнуть… - предположил я. - В закрытой изнутри хате, из которой иначе, как через дверь, не выйти. В подобных обсуждениях всегда рождалась истина. Мы настолько увлеклись, что вонь и жужжание мух воспринимались уже легче. Вскоре мы закончим и уйдём. Осталось только понять… - То есть вариант, что её толкнули, она упала, потом выгнала обидчика, закрыла за ним дверь и легла на прежнее место, мы не рассматриваем, - заключил я. Ну да, чушь какая-то. Судя по всему, она умерла моментально. Это не первый такой инцидент в моей практике. Обычно подобное является следствием несчастного случая. В пылу ссоры муж толкнул жену, она упала головой о батарею… или наоборот, жена мужа, это не важно. Важно то, что таких случаев море, милиция сталкивается с этим регулярно. Но дом был закрыт изнутри! Она сама закрылась на щеколду. Отсюда действительно нет другого выхода, кроме как через дверь. Не испарился же наш преступник, в конце-то концов! Нет, я всё понимаю, у нас из поруба подозреваемые и мухами вылетали, и как только не исчезали, но там была мощная магия. Неужели и здесь тоже? Я едва не схватился за голову. Опять начинается! - Я сейчас бабуле позвоню, - я достал из сумки тарелку, запустил по ней яблоко. – Тарелка, покажи Ягу, пожалуйста. Бабка, очевидно, меня ждала. Изображение появилось практически сразу. - Бабуль, я вам сейчас покажу наше место преступления, а вы посмотрите, пожалуйста, была ли тут замешана магия. Я повернул тарелку вертикально и продемонстрировал Яге помещение, не забыв и про труп. Увидев скорчившуюся на полу девушку, бабка перекрестилась. - Грехи наши тяжкие… - она повела длинным носом. Молчала наша эксперт-криминалистка долго, минут пять. Затем развела руками. – Чародейства нет, Никитушка, не чую. Ни на девке, ни в хате – всё чисто. Не по моей части дело сие. Я кивнул. - Спасибо, бабуль. Просто мы предположили, что выбраться из запертого дома можно только с помощью колдовства. Тогда ладно, пока отбой, ищем дальше. Я отложил тарелку и вновь осмотрелся. Вторым очевидным вариантом побега из запертого дома было бы окно, но тут такие окна… максимум ребёнок пролезет. Но других-то способов нет! Или дверь (закрыта изнутри на щеколду), или окно. Разумеется, если предполагать, что упала она не сама. Итак, допустим, что второй человек был. Не испарился же он! Так, а если… - Фома, побудь тут, - я выскочил из хаты, спустился с крыльца и обошёл дом снаружи, оказавшись напротив окна, за которым лежала девушка. Приблизился к окну и потрогал раму. Она подозрительно легко шевельнулась. Я поискал взглядом по земле, обнаружил глиняный черепок и, приспособив его в качестве рычага, уже спустя несколько секунд держал в руках всю нехитрую конструкцию окна – круглую раму с мутными стёклами. Диаметром она была сантиметров сорок. - Фома! - Да, Никита Иваныч? – он высунулся в освободившийся проём. Поскольку я стоял на земле, а он в хате, я оказывался несколько ниже – на высоту фундамента. И если бы я протянул в окно руку… - Представь, что ты жертва преступления, - я подошёл вплотную к окну и сделал вид, что собираюсь толкнуть Еремеева в грудь. – Вот так она и упала. Если на моём месте был мужчина, а не женщина, это вполне реально. Фома оглянулся на скорчившееся на полу тело и перекрестился. - Господи помилуй… - На мой взгляд, это единственный возможный вариант. Она заперлась от кого-то в доме, её противник вытащил окно и, поскольку проникнуть в дом не мог, просто толкнул её снаружи. Похоже на непреднамеренное, но всё-таки убийство. Он мог предполагать и даже стремиться к тому, чтобы она упала, но что она напорется именно на край заслонки – это предугадать слишком сложно, просто совпадение. Еремеев смотрел на меня с искренним восхищением. Я развёл руками. Кажется, тайна убийства в запертом доме раскрыта. Я поставил окно на место и вернулся в дом. - Но не расслабляемся, это полбеды. Остаются другие вопросы. Почему она так одета, в чём причина конфликта и кто же всё-таки её толкнул. Этот же человек, вероятно, потом запер дом снаружи. - Знаешь, Никита Иваныч… - Еремеев задумчиво поскрёб бороду. – Я немного в здешних порядках разбираюсь, но лучше уточнить у дядьки Ничипора. Она сирота, а значит, скорее всего, бесприданница. Это вполне может быть её лучший наряд, который она берегла на свадьбу. Но ведь свадьбе-то её ещё и день назначен не был! - Просто примеряла? - Возможно… - Короче, надо побеседовать с её женихом. Сегодня же этим займёмся. - Слушаюсь, Никита Иваныч! А с девкой что делать? - Ты дом осмотрел? - Ничего странного, всё на своих местах. Ни она, ни кто другой в хате ничего не искали, везде порядок. Следов борьбы нет. - Тогда пошли. Дядька Ничипор обещал вызвать священника из Копаткевичей, они займутся похоронами. Я тут всё равно больше ничего не усмотрю. Тем более что мы выяснили, как именно она умерла. Фома напоследок перекрестился, и мы вышли на свежий воздух. Дышать сразу стало легче. - Жалко девку, Никита Иваныч. И так добра в жизни не видела, и умерла во цвете лет… Я кивнул. Я тоже чувствовал себя не в своей тарелке. Сколько лет было этой девушке? Шестнадцать-семнадцать, не больше. Она не могла знать, что умрёт вот так. Она готовилась к чему-то радостному, вон как оделась… а вместо этого ей предстояла встреча с острым углом печной заслонки. Была во всём этом какая-то печальная неизбежность. Мы вышли за калитку. Бабы, по всей видимости, нашли нового пастуха и отправили коров с ним. Во всяком случае, толпа рассосалась. Было около шести утра, на улице я не видел ни души. Все на работах в поле. - Дядька дома, скорей всего, - сообщил Еремеев. В ответ на мой удивлённый взгляд продолжил: - Он делает мебель. Да и не только мебель, другие штуки… даже из города заказчики приезжают. У них мастерская на заднем дворе. - Ого! – восхитился я. - Для соседей тоже делает. Кому табуретку, кому стол, кому ставни резные… а они взамен его землю обрабатывают, тётке Марысе помогают. В пределах деревни деньги всё одно без надобности. А вот ежели городские приезжают – те уже с деньгами. Дядька – хороший мастер, его ценят. Мы подошли к дому, Фома толкнул калитку. На скрип через пару минут с заднего двора показался дядька Ничипор. - Хлопцы, ото вы! Ну ек воно? - Всё, девушку можно хоронить, - сообщил я. – Вы говорили, что вызовете священника. - Зараз Міколу паклічу, ён даедзе, [17] - пообещал хозяин. Микола – это тот сосед, что помогал в транспортировке задержанного. Копаткевичи были ближайшим к Колкам селом, до них было километров пятнадцать. В Копаткевичи местные по воскресеньям ездили в церковь. Хоронить Ганку предполагалось на кладбище всё в тех же Копаткевичах. В Колках своего кладбища не было. Если честно, мне даже думать не хотелось, как труп трёхдневной давности будут перевозить по июньской жаре. Это, конечно, не моё дело, я всего лишь следователь, но… видимо, моя проблема в том, что я всегда слишком близко к сердцу принимаю беды людей, которых должен защищать. Внезапно мне пришло в голову, что я уже не первый раз, даже в мыслях, именую себя следователем, а не участковым милиционером. В моём мире это вообще разные должности, никак не связанные и друг другу не подчиняющиеся. Но здесь я, так уж получилось, на все руки. Как участковый, я защищаю права людей на вверенной мне территории (то есть в Лукошкине), а как следователь – веду дело. Не знаю, с чего вдруг мне это подумалось, да и какая, собственно, разница? Я послан в этот мир, чтобы защищать тех, кто мне доверяет. В другой сфере деятельности я всё равно себя не представляю, поэтому буду делать всё возможное. Дядька Ничипор ушёл за соседом, а мы остановились на крыльце. - Митька! - Слушаю, батюшка воевода! - Давай сюда задержанного, мы его допросим. Митяй кивнул, вскочил со своего места у дверей закута и, распахнув дверь, сунулся внутрь. Не прошло и пяти секунд, как он, бледный, с вытаращенными глазами, безостановочно крестясь, вылетел обратно. Мы с Еремеевым переглянулись. - Б-б-батюшка в-в-в… Меня посетило нехорошее предчувствие. - Митька! Он ещё раз безуспешно попытался что-то сказать, а потом указал рукой в сторону входа в закут. Губы у парня дрожали. Он не переставал креститься и медленно пятился к забору. - Никита Иваныч, мне сходить глянуть, что там такое? - Пошли вместе, - я первым спустился с крыльца, Фома за мной. Нет, я не считаю себя особенно храбрым. Просто дело о нашествии армии мертвецов что-то перещёлкнуло в моём сознании. Я изменился. Теперь в минуты опасности или крайнего напряжения во мне просыпается равнодушный цинизм. А может, я просто стал старше. Закут представлял собой пристройку при хлеве, где дядька Ничипор и тётка Марыся хранили сено на корм скоту. Он имел высокую, больше двух метров, дощатую крышу и два выхода – для лучшей вентиляции. Задняя дверь была заперта, переднюю нам распахнул Митька. Я сунулся в полумрак закута. Нет, обратно я не выскочил. И даже не заорал, просто в очередной раз отметил, что нехорошее предчувствие меня не обманывает. Тело пастуха висело на верёвке, переброшенной через поперечную балку. Он не доставал ногами до земли сантиметров тридцать, неподалёку валялось перевёрнутое ведро. Фома перекрестился, я вытер со лба внезапно выступивший пот. Мы вышли обратно – бледные, но поразительно спокойные. Митяй таращился на нас абсолютно безумными глазами. - Митя, иди в дом, - велел я. – Если найдёшь спиртное – дозволяю, сегодня можно для успокоения нервов. Но немного! Он не стал спорить и скрылся в хате. Мы с Еремеевым уселись на ступеньках крыльца. - Ну что, второй труп за сегодня. - Никита Иваныч, дык ить… - Фома хотел что-то сказать, подумал, потом махнул рукой. Нам требовалось несколько минут, чтобы прийти в себя. Я достал из планшетки блокнот и задумался. Первый и пока единственный раз мы имели дело с повешенными в ходе следствия о перстне с хризопразом. Это было моё первое дело в Лукошкине. Тогда нас пытались убедить, что казначей Тюря повесился, не вынеся мук совести. В том деле всё было иначе. Там уже мёртвого, задушенного шамахана подвесили на вожжах в конюшне. Здесь же я почему-то был уверен, что пастух повесился сам. Точно смогу сказать после того, как мы его снимем, но… понимаете, здесь, в деревне, это было бы слишком сложно: за несколько часов убить человека и обставить как самоубийство. Думаю, всё-таки сам. - Митька! - Слушаю, батюшка-воевода! – наш младший сотрудник тоже немного успокоился, во всяком случае, перестал заикаться. Мертвецов он боится до дрожи. - К закуту никто не подходил? - Никак нет, бдил исправно. - Задняя дверь заперта? - На замке, а ключ у дядьки Ничипора на связке. Вряд ли копия ключа есть у кого-то ещё. Отмычками же здесь располагаю с большой вероятностью только я. - То есть ты никуда не уходил? - Один раз по малой надобности, дядька меня сменял. А потом опять неотлучно, как вы сказать изволили. - Никита Иваныч, а кто его развязал? – тихо спросил Еремеев. Я ошарашенно вытаращился на него. А правда ведь! В закут парня принесли связанным, и предполагалось, что в таком виде и оставят. - Митька! - Ага? - Кто развязал задержанного? Наш младший сотрудник потупился. У меня похолодело внутри. - Митя. Я смотрю на тебя укоризненно. - Никита Иваныч, дык ить… - забормотал он, переминаясь с ноги на ногу. – Он тоже по малой надобности попросился, я и отвёл. - Хорошо, но почему потом не связал обратно? - Дык это, он жалился зело, что руки-ноги затекли, я и подумал… Я уронил голову на руки. Вот воистину, когда Митька начинает думать, у нас начинаются проблемы. Пастух воспользовался доверчивостью нашего увальня, убедил его развязать ремни и, снова оставшись в закуте один… - … повесился, - скорбно продолжил мою мысль Еремеев и перекрестился. Я, оказывается, рассуждал вслух. Но зачем, чёрт возьми? Какой у этого парня был повод сводить счёты с жизнью? Неужели настолько мучила совесть за Ганку? Ерунда какая-то. Нет, я могу, конечно, навтыкать Митяю по шее и отстранить его от следствия, но подчинённых у меня не так много, а он какой-никакой опыт в сыскном деле имеет. Ладно, с моральными аспектами его безответственности разбираться будем позже. - Ты с ним разговаривал? - Вы ж сами велели – ни единым словечком! Ох не дорос ещё наш Митяй меня обманывать… Я выразительно кашлянул. - Ну так токмо… он говорил, я слушал. - И что же он говорил? - неожиданно я понял, что теперь, когда этот пастух так не вовремя повесился, наш Митька — единственный, кто может что-то знать. Он сторожил закут последние несколько часов. - Я половину не понял… - Тогда рассказывай, что понял. Митька пытался ещё что-то возразить, но я кашлянул ещё выразительнее. Он махнул рукой. - Про девку какую-то всё твердил, дескать, бабья душа — потёмки. За девкой он будто бы ухаживал, думал, сирота за любого пойдёт, чего б и не за пастуха? А к ней другой посватался, она согласие-то и дала… Я попутно записывал. Пока всё укладывается в мои предположения. Посватался к ней какой-то парень из зажиточной семьи, брали её, чтобы за стариками смотрела. Хорошо, допустим, она согласилась. - А потом и вовсе к кому-то третьему уйти вознамерилась. - Что? К кому ещё третьему? – мы с Еремеевым переглянулись. Ни про какого третьего я раньше не слышал. Бурная, однако, личная жизнь была у сироты. - Не ведаю, а токмо она первым двоим от ворот поворот дала. А третьего дня нарядилась эдак празднично да к полюбовнику на свидание собралась… И это совпадает, машинально отметил я. - Дык вот в тот день и поругались они, Василь да девка сия беспутная. Она в хате заперлась, дык он через окно с ней разговоры разговаривал. Ну и толкнул, не сдержавшися, а опосля дверь снаружи закрыл и убежал во гневе великом. Дескать, посидит девка взаперти, одумается да ждать его будет, повинившися. А потом дык и понял, что с того дня в доме тихо было. Ну и пошёл ныне к хате ейной, проверить, что там и как. А тут ты, батюшка, - ты его и изловил. Горевал он зело по девке, а ить она как есть беспутная! - Ну, это не нам судить, - я мрачно отметил про себя, что угадал почти всё. Исповедь парня нашему Митяю лишь подтвердила мои предположения. Осознав, что девушка мертва, он понял, что является тому причиной, и совершил самоубийство. - Фома, я правильно понимаю, что хоронить его будут не на кладбище? - Истинно, - кивнул он. - Самогубство — то грех великий против промысла Божьего. Таких и не отпевают, и не поминают в молитве. Но про то уже священник распорядится. Да понятно, что не мы. Нужно только предупредить дядьку Ничипора, он наверняка захочет освятить двор. Да, и снять этого несчастного… - Фома, пошли, поможешь мне. Мы взяли в доме нож и отправились в закут. За время службы в милиции я видел не один десяток трупов. Старшие товарищи говорили, что в какой-то момент перестаёшь реагировать. Видимо, в организме каждого милиционера (да и врача, наверно) есть некий предел, после которого ты просто работаешь, даже не пытаясь сопереживать. Один из основных моих страхов — достичь этого предела. Еремеев поставил упавшее ведро и, встав на него, срезал верёвку. Тело мешком бухнулось на дощатый пол. - Что с ним делать, Никита Иваныч? Я задумался: не в дом же нести. Вариант «оставить здесь» мне тоже не нравился, всё-таки хозяева держат в закуте сено для животных. Во двор вынести – любопытные соседи увидят, заборы-то тут – так, для красоты больше. - Несите на задний двор, - решил я. Там у дядьки Ничипора располагалась мастерская, там же – дверь на огород. На заднем дворе труп можно было спрятать от посторонних глаз. Я по-прежнему не хотел, чтобы новости шли в народ. Шутка ли – два трупа за один день. И кстати, кто из местных в курсе дела? Дядька Ничипор – однозначно, к тому же он, после членов сыскной бригады, - основной мой помощник. Тётка Марыся – вряд ли, она слишком занята по хозяйству и может не замечать очевидного. Да и зачем это женщине? Дальше, сосед Микола. О нём дядька отзывался исключительно в позитивном ключе, как о надёжном человеке. Священник – пока ещё нет, но его следует ввести в курс дела однозначно, к тому же мне самому не помешает с ним встретиться. Религия в этом мире занимает место в сознании людей куда большее, чем на моей родине. Хорошо это или плохо – не знаю, не мне решать. Но недооценивать влияние священника или вовсе сбрасывать его со счетов было бы с моей стороны непозволительной глупостью. По всему выходит, что о происходящем знают немногие. Мне даже пришло в голову попросить, чтобы трупы вывозили огородами, не показываясь с ними на центральной улице. Теоретически это возможно: Ганка – сирота, о пастухе можно сказать, что сбежал. Почему я, представитель органов правопорядка, всерьёз рассуждаю о возможности фальсификации сведений в глазах общества? Всё просто: деревня – особый мир. Местные жители суеверны, имеют выраженное коллективное мышление и легко поддадутся на любые провокации. Объявить, что Василь убил Ганку? Да тут паника начнётся! В этой ситуации утаить правду будет меньшим из зол. Пусть живут своей жизнью, занимаются ежедневными делами, пусть как можно дольше ни о чём не догадываются. Да, мне стыдно. Но в моём мироощущении действительно что-то изменилось. Безоговорочное стремление к правде, столь свойственное мне раньше, уступило место желанию обойтись малой кровью. Еремеев попытался было привлечь Митяя к перемещению тела, но тот снова начал заикаться и креститься, поэтому идею пришлось оставить. Труп мы перетаскивали вдвоём. Надеюсь, нас никто не видел. Мы накрыли тело пустым мешком из-под картошки – это поможет оградить его от вездесущих мух. Июньская жара начинала подниматься над деревней. Было чуть больше семи утра. Вернулся дядька Ничипор, отчитался, что соседа за священником отправил. Отец Варфоломей, настоятель церкви в Копаткевичах, с одинаковым вниманием относился к прихожанам вверенных ему пяти окрестных деревень, а потому можно было не сомневаться, что приедет он уже часам к десяти. Эта новость меня несколько подбодрила. Я вкратце рассказал дядьке Ничипору про пастуха. По ходу моего повествования он периодически крестился и делался всё мрачнее. - Ото страшэнны грэх! – дядька осуждающе покачал головой. – Колі ж духануў дзеўку, дык на ўсё воля Божая. [18] - Ну, ему предстоял не только Божий, но и наш, земной суд, но в целом я согласен, это не выход. Я поговорю со священником, он должен знать. А дальше пусть сам решает, я не знаю, как церковь велит поступать в таких случаях. Да, дядька, и ещё… - Га? - Мне нужно, чтобы люди в деревне как можно дольше не знали о Ганке и пастухе. Я понимаю, что шила в мешке не утаишь, но всё-таки. Иначе мы можем потерять контроль над ситуацией. - Зразумеў. Не хвалюйся. [19] Мы пожали друг другу руки. - Хлопцы, то вы паснедалі? [20] - Тётка Марыся позаботилась, - отозвался Еремеев. - А, ну то й добра. - Митька говорит, Ганка собиралась уйти к кому-то третьему. Якобы она отказала и своему жениху, и Василю. Вы не в курсе? – поинтересовался я. Дядька Ничипор озадаченно покачал головой и подёргал себя за ус. - Не. Нічога не чуў. [21] - Ладно… значит, пока так. Мы допросим её жениха, я хочу знать полную версию событий. Если успеем до приезда священника, то зайдём ещё к семье Наталки, побеседуем с ними. Одно исчезновение мы вроде бы раскрыли, но про остальные пока ничего не знаем. - А мне что ж делать, Никита Иваныч? – подал голос Митяй. Мне кажется, он уже понял, что всё, что мог, он уже сделал, нам теперь расхлёбывать. Если бы он не повёлся на нытьё Василя и связал его, парень сейчас был бы жив. Но… смысл вспоминать прошлое? Всё уже случилось. - А что ты хотел? - Дык это… Ганна просила забор поправить, обещал помочь. Лихо! Нет, это действительно круто. Быстро же горячая красавица окрутила нашего олуха. Это, кстати, уже вторая известная нам Ганна в деревне. Что-то дефицит у них тут с именами. А, ладно, пусть идёт. - Не болтать. Узнаю, что следственные тайны распространял, - позвоню бабуле, и она тебя в сапог превратит. - Вот вы, Никита Иваныч, токмо ругаетесь весь час… нет бы пожалеть сироту! – пробубнил Митька. - В каком месте ты сирота? У тебя ж мама в Подберёзовке. - Вот токмо одна маменька у меня и есть… и я у неё один, кровиночка! Он ещё что-то пытался до меня донести, но я только махнул рукой. - Фома, пошли к Гриневичам, побеседуем. - Да запросто. Токмо ты ж небось хочешь, чтобы я беседу вёл? - А то. - Список вопросов в таком разе мне напиши, - попросил он. – Я мышленью следственному не обучен. В принципе, в этом было рациональное зерно. Я кивнул и снова уселся на крыльцо, положив на колено блокнот. Итак, что прежде всего меня интересует? Естественно, не знают ли они, кто был этот таинственный третий, к которому ушлая девица собиралась переметнуться от первых двух. Мне вообще не нравилась эта позиция, не вязалась она у меня с образом деревенской девушки, строго блюдущей невинность. Да и в целом, что известно семье жениха? По сути, я раскрыл дело, нашёл труп девушки, установил виновного в её смерти. К сожалению, он тоже мёртв. Но почему меня так царапает упоминание этого таинственного третьего? Какое мне вообще дело до её моральных качеств? Однако следственное чутьё едва ли не в голос вопило, что в этом деле всё далеко не так просто. - В общем, смотри, ничего сложного. Не было ли в последние дни ссор между Ганкой и её женихом? На какой день была назначена свадьба и где – это просто на всякий случай. И, наконец, не знают ли они, к кому собиралась уйти девица, разорвав обручение. - Всё уяснил, - кивнул Еремеев. Не знаю, каким высшим силам я должен молиться, но помощники у меня и здесь, за пределами столицы, были отменные. Ну, Митяй, конечно, задаёт жару, но в целом – меня всё устраивало. - Тогда пошли. Я в поле выйду, поброжу там. Я всё равно половину не понимаю, они только насторожатся лишний раз, если ты будешь мне по ходу переводить. С этой проблемой я столкнулся в первые пару месяцев после перемещения в Лукошкино. Мне не доверяли. Странный человек, именует себя участковым, по факту кто такой – не разберёшь… в принципе, я наших горожан понимаю. Они начали тянуться ко мне гораздо позже, когда мы всей бригадой раскрыли несколько мелких дел. А уж когда совместными усилиями мы противостояли шамаханской орде… тут-то я и почувствовал, что стена непонимания, разделявшая меня и горожан, рухнула окончательно. Я стал для них тем, кем являюсь и поныне, - батюшкой-воеводой, любимым и единственным, грозой всея преступного мира. Чёрт возьми, а приятно! Так вот сейчас мне предстояло прорываться через нечто подобное. Еремееву проще, он родственник дядьки Ничипора. По-ихнему не говорит, но понимает на раз. То есть пусть и не совсем, но свой. А я кто? А неизвестно. К тому же не знаю языка. Нет, общие слова какие-то понимаю, но, преобразованные здешним произношением, и те не всегда. К тому же мне казалось, что это далеко не классический белорусский, а какой-то местный диалект. Разговорник бы выдали, что ли…***
Мы решили больше не терять время и отправились вниз по центральной улице. Вскоре Фома указал в сторону большого двора, посреди которого стоял добротный дом с двумя входами. Обе двери по здешнему обычаю располагались по бокам, а не в направлении улицы. - Смотри-ка, даже фундамент есть, - пробормотал Еремеев. Я присмотрелся. В углах дома в землю были вбиты здоровенные колоды, да и фундамент был вполне себе каменным – я видел булыжники. – Обычно первый венец сразу на землю кладут, только чуть поднимают. А тут вона, шкандары даже… колоды вон те, - заметив, что я не понял, пояснил Фома. – Богатая семья. Ладно, пойду, с Богом. Где тебя искать потом? - На въезде в деревню посижу где-нибудь. По улице начну слоняться – народ заинтересуется, ну их. - И то верно. Я проводил Еремеева взглядом и отправился на окраину деревни. Отсюда мы вчера заезжали. Солнце уже жарило вовсю, поэтому я нашёл раскидистую берёзу, устроился под ней и надвинул на глаза соломенную шляпу. Без милицейской формы, в этом наряде я выгляжу как заправский крестьянин – хоть сейчас поле пахать. Да мне и не нужно было, чтобы при виде меня люди сразу догадывались, что я такой. Присутствие должностного лица в деревне мигом всем рты позатыкает – ни слова не добьёмся. Кажется, я задремал. В деревне все были чем-то заняты, даже Митька. Один я, как заправский бездельник, сижу в холодке и наслаждаюсь жизнью. Я открыл глаза, лишь заслышав шаги неподалёку. - Никита Иваныч, ну ты горазд спать, - присвистнул Еремеев. – А я тут тебе информацию несу. Ужо постарался, всю душу из них вытряс! Повысишь меня до твоего помощника? - Тебе и сотником неплохо, - буркнул я и сдвинул шляпу обратно на макушку. – Выкладывай, сыщик. - Значит, так, - Фома плюхнулся рядом со мной на траву и тоже привалился спиной к берёзе. – Знают они не особо много, но что знали – то я выспросил. История дурацкая, но вроде ничего необычного. Живут они неплохо, дом ты видел. Детей у Гриневичей шестеро, почти все разъехались. Даже дочерей они выгодно пристроить смогли, сыновья себе сами дорогу пробивали. Хватка у них всех – дай бог каждому, я по одному разговору – а и то понял. Уж ежели зубами вцепятся – ни в жисть своего не упустят. Дык вот… Я слушал, лениво следя взглядом за пчелой, угнездившейся в большом цветке. Интересные у нас дела последнее время, знаете. На фоне общей безмятежности, солнечного света и многообразия ароматов кто-то умирает, кто-то воскресает, а кто-то и вовсе готовит заговор. Дисбаланс полнейший. Совсем не так это в сказках описывается. В сказках ведь обычно как? Неприятностям предшествует страшная буря, гроза там или по меньшей мере ветер, а у нас что? Я вдохнул полной грудью пьянящий воздух поля. В этом мире сказки такие, что не каждому и в голову придёт. - … в доме сейчас трое: дед с бабкой да их младший сын, я видел всех троих. Дом этот ещё дед с сыновьями совместно лет десять назад ставили, всё по уму сделали – и шкандары, и фундамент, и полы настелили, что по ним ажно босиком ходить можно. И дымоход даже, Никита Иваныч! Это тебе не дыра в потолке. Я не разбираюсь в особенностях постройки печей, но вроде бы дымоход в этом мире пока и впрямь явление редкое. Хотя вот у Яги есть, всё как положено. Но то, может, столица, а здесь деревня. Короче, раз уж Фома так восхищается наличием дымохода, значит, и впрямь вещь редкая. - Люди в целом, может, и неплохие, но больно властные, особливо мать, тётка Галина. Идея взять сироту в невестки – её, она же, ещё до того как сватов засылать, к Ганке ходила да изложила всё как есть. Что берут её с одной целью – стариков доглядать да им прислуживать. Не смотри на меня так, Никита Иваныч, для девки без родичей это хорошая партия. Других вариантов у Ганки особо и не было, на бесприданниц никогда охоты нет. Да уж, зато девица кавалеров меняла, как перчатки. - Что бы её ждало в ином разе? Ну да, пастух какой-нибудь, но это максимум. У самой уже хата покосилась, там хоть и чисто, а всё на ладан дышит. И печь делать надо, и забор править… Ежели детей и родит, то всё одно нищета, с корки на краюху перебиваться будут. Девка, ежели замуж идёт, дык с мужа дом, а с неё – приданое в этот дом. По-моему, справедливо. Ну… на мой взгляд, слишком прагматично, но определённая логика в таком подходе имеется. - И что, хочешь сказать, этот принцип неукоснительно соблюдается? - В целом да. Поэтому у отцов такая головная боль – дочерей пристроить. С плохим приданым её такой же голодранец и возьмёт, и пойдёт она за него, лишь бы вековушей не остаться. От безысходности, понимаешь? - Ага. - Ну вот. А Ганке предложили неплохой выход, ей отказаться – это уж совсем дурой быть. Она согласилась, через неделю где-то к ней прислали сватов, всё по правилам. А вот недели через три, ежели б не померла она, дык свадьбу бы справили. Венчают тут, я так понял, в церкви всё в тех же Копаткевичах. Туда бы, получается, молодые и отправились. - А она, Ганка, молодая ить, всё ухажёру своему прежнему голову крутила. Василь за ней бегал, ну дык он пастух, на кой он ей нужен? Её не в дом берут – во дворец целый! Два входа, полы вощёные, печь с дымоходом! Да тут любая бы согласилась. Но успокоиться, видать, не могла, всё с этим по куширям шарилась. Не, Никита Иваныч, ты не подумай чего, лишнего она ему не дозволяла, но встречи были, то факт. Ну дык свёкр её будущий со свекрухой покумекали – да и решили, дескать, девка молодая, сил много, дык опосля венчания хозяйство на неё сбросить, не скучала дабы. А там, глядишь, и дитя родит, и совсем не до кавалеров станет. Короче, девице готовили роль прислуги в богатом доме, и она, не имея более привлекательных вариантов, соглашалась. Деревенский уклад жизни мне всегда не нравился именно этим – своей безысходностью. - А тут вдруг заявляет девка, дескать, не пойду за вашего Петра замуж, ибо любовь нашла великую. Не нужен мне ваш дом и наследство, ухожу. Тут они едва не упали: как так? А она своё гнёт: ухожу к милому, ждать меня будет на опушке лесной, поедем с ним, куда скажу. Короче, чушь какую-то порола, а потом и вовсе сбегла. Тут я чего думаю, Никита Иваныч… она ж небось то же самое пастуху сказала, он её по горячности и того. Я кивнул. Вообще похоже на правду. Но с чего вдруг я так прицепился к этому таинственному поклоннику? Моральные аспекты дела меня мало интересуют, Ганка могла устраивать личную жизнь по своему разумению. Меня как следователя волновало лишь то, что она была убита. Пусть непреднамеренно, но всё-таки. И её убийца тоже мёртв. Похоронят их в один день, но в разных местах: её – на кладбище при церкви, его – где-нибудь в лесу под корягой. Я могу считать хотя бы это дело закрытым. И всё же что-то не давало мне покоя. Я взглянул сначала на солнце, потом – на уходящую вдаль дорогу на Копаткевичи. Мы приехали с бокового её ответвления, со стороны Комаровичей. Я не заметил на дороге ни одного путника или телеги. Видимо, отец Варфоломей ещё в пути. - Пошли к Наталке, - я поднялся с земли. – Раз уж с Ганкой вроде бы разобрались, продолжим следствие об исчезновении других девушек. Еремеев тоже встал, и мы неспешно зашагали обратно в деревню. Было бы гораздо удобнее, если бы здесь я имел те же полномочия, что и в столице. Мог бы вызывать на допросы, открыто, а не среди ночи, вести обыски, располагал бы бóльшим штатом помощников. Не подумайте, я не жалуюсь, просто так следствие можно было бы вести куда более эффективно. Во дворе дома второй пропавшей Наталки мы увидели девочку – она сидела на крыльце и бросала на землю семечки, к которым резво сбегались куры. Мы её окликнули, она с интересом подняла на нас глаза. - Тебя как зовут? - Хрыстя, - охотно отозвалась она. - Хрыстя, дома с тобой есть кто? - Ага, - кивнула она и тут же пронзительно завопила. – Бабо, тут да цябе! [22] - Што ж ты вішчыш бы скажэна! [23] – скрипуче раздалось из дома, и спустя минут пять на крыльцо выползла бабка. Заметила нас, подслеповато прищурилась. – Вы хто? Судя по выражению её лица, от нашего ответа зависело, пошлют нас отсюда или нет. Я лихорадочно соображал. Спустя максимум пару часов приедет священник, я успею с ним познакомиться и ввести в курс дела. Челночная дипломатия, чтоб её. Как в том старом анекдоте про сурового сибирского мужика. - Отец Варфоломей обеспокоен тем, что Наталка пропала. Просил помочь её найти. - А, дык вы ад яго? – не то чтобы она просияла, но да, лицо старушенции смягчилось. Нам уже не грозило получить клюкой по хребту. – Ну то прóшу ласкáво. Хрыстя подвинулась на ступеньке, пропуская нас, и посмотрела с явным любопытством. Я подтолкнул Еремеева в спину. - Иди. У меня возникла идея. Она у меня действительно возникла. Я ещё в Лукошкине понял, что детей здешнее общество недооценивает. Дети вездесущи, они видят всё и при этом умудряются оставаться незамеченными. Идеальные помощники практически в любом следствии. Поэтому в городе я установил вполне приятельские отношения с компанией местной ребятни, по мере возможности припрягая их к разным мелким поручениям. Почему бы не использовать эту тактику и тут? Дети легко соглашаются на подобное, им нравится чувствовать свою важность. Я сел на крыльцо рядом с девочкой. На вид ей было лет семь-восемь. Интересно, дети здесь ходят в школу? Хотя даже если и ходят… куда, опять в Копаткевичи, что ли? Ну ладно сейчас лето, а зимой, десять километров по снегу? - Ты з горада? – первой завела светскую беседу она. - Ага. - З Мозыра? - Из Лукошкина. - А дзе то? - Далеко… мы долго ехали. Как-нибудь потом расскажу. Слушай, это вы тут вдвоём целый день? Она даже не задумывалась, с чего вдруг я к ней прицепился. Девочке просто было интересно пообщаться с новым человеком. - А то. Я вона, покуль бабка спáла, дык лазанкі наляпіла ды пóсуд памыла, ажно вéхаць нову браць прыйшлося. А потым бабка па зёлкі мяне пагнáла, бо для спіны ёй. Дык захэкалася трошкі, ото зараз сесці можна. [24] Я опять половину не понял. Очевидно, девочка перечисляла свои домашние заботы. Много что-то всего получается, если она вот только села. Какая тут школа, по хозяйству бы управиться… - Я ж сярэдня, - продолжила Хрыстя. – Наталка старша была, дый Хадоська – малодша. Трая нас, ото цяпер я па гаспадарцы. [25] Когда речь заходила о хозяйстве или семье, девочка рассуждала совсем по-взрослому, даже интонации были другие. Да я в восемь лет кораблики по лужам пускал! А она посуду пучком травы моет. - А что с Наталкой случилось, ты не знаешь? - Неа, - она грустно опустила голову. – Да шлюбу яна рыхтавалася, ото у Мозыр каб ехаць. А так і не даехала… прыяжджалі па яе, а яе ужо не былó. Вапто нехта заляцаўся да яе. [26] - А кто – ты тоже не знаешь, - я поймал себя на том, что уже понимаю речь местных гораздо лучше. Я начал привыкать к этому говору и интуитивно догадываюсь, о чём идёт речь. Она отрицательно помотала головой. - Вапто ў лес яна да яго бегала, аднойчы поўны андарак ваўчкоў насаджала, то мамка сварылася. [27] А вот что такое «андарак ваўчкоў», я уже не понял. Я постарался запомнить эту фразу, потом Еремеев переведёт. Надо же, и у этой таинственный поклонник, с которым она встречалась в лесу. Будет забавно, если это один и тот же человек. - А ты праўда ад айца Варфаламея? – Хрыстя снова подняла голову. Ненавижу врать детям, но придётся. Скажу правду – она может сболтнуть бабке. Слишком рано сообщать всей деревне, что приехал столичный следователь. - Правда. - То ты знóйдзеш Наталку? [28] - Я постараюсь. Если мне будет нужна помощь, могу я на тебя рассчитывать? У тебя есть друзья? Девочка радостно закивала. - Отлично. Вдруг нужно будет за кем-то присмотреть, или злодей в деревне объявится… У неё аж глаза загорелись. Это был беспроигрышный вариант. Дети – столичные или деревенские, никакой разницы – обожают играть в детективов. Из дома появился Еремеев. Я встал со ступеньки. Хрыстя забеспокоилась и дёрнула меня за штанину. - Дзе ты жывеш? - У дядьки Ничипора. Если что, беги туда. Она снова кивнула. Что-то мне подсказывало, что местные дети окажутся отличными помощниками. Мы попрощались со словоохотливой девчушкой и вышли на улицу. - Ты, я смотрю, опять за своё, - хмыкнул Фома. – И здесь себе армию почитателей набираешь! Ох смотри, Никита Иваныч, уезжать будем – побегут эти дети за тобой в Лукошкино, тайны милицейские расследовать. - В нашем деле нужно использовать любые ресурсы, - наставительно заметил я. – Детей никто и никогда не принимает всерьёз. Это отличные шпионы, получше царских. Мимо нас проехала телега. Конём управлял мужик в рясе, а в самой телеге на соломе разместился, видимо, сам отец Варфоломей. Мы не стали привлекать к себе внимание – пусть едут, всё равно скоро встретимся. - Ну что, Фома Силыч, излагай. - Слушай, что-то ерунда какая-то выходит. Со старухой я поговорил. Помимо неё, в доме живут сын с невесткой и три дочери. Вот о чём я тебе говорил, три девки, на всех приданое… Наталке ещё повезло, она старшая, за ней нормально давали, ажно два сундука. А вот на малых уже сложнее. Ну это так, к слову. - Так а в чём ерунда-то? - Дальше слушай. В прошлом году отец с Наталкой ездили на ярмарку в Мозырь. Там-то она с женихом и познакомилась. Вроде любы друг другу молодые, дык и сватов засылать не грех. Но тут у парня сильно захворала мать да под Рождество и померла. Не до того стало. Вот в апреле токмо сватанье состоялось, уж больно Наталка ждала его. Дождалась, приехал молодой – всё, говорит, опосля свадьбы в город тебя беру. - А она? - Вот тут, Никита Иваныч, ерунда и начинается… отказала она ему, потому как поклонник тайный у ней завёлся. И встречались они в лесу на опушке. [1] Марковна, как у тебя георгины цветут! [2] А то! Только посадила – а они вот как. А вот смотри, сутки под цветник отвела. Сутки – участок земли за домом. [3] Вушняк – столб в дверях. Вушняк перекосило, поправь. Говорила ж тебе. [4] Марыська, не тараторь. [5] Хадоська, не носись! Как чёрт тебя носит. [6] Хадоська, всё платье заляпала! [7] Ребята, садитесь ужинать. [8] Вас же трое, вот я и думаю. Один в сенях, а вы двое тут ложитесь – на канапе и на топчане. Я вам и покрывала дам, вдруг холодно. Канапа – это изначально длинная лавка со спинкой. [9] Содержание песни вкратце: девушку выдают замуж за нелюбимого. Послушать можно тут: https://www.youtube.com/watch?v=xy4Qq37SfOc [10] Это ж Василь, коров наших пасёт. [11] Оставь вон в палисаднике, куда он денется? [12] В третьем часу начинает светать. [13] А её куда? Священника бы… [14] Мужиков позову, отнесут. [15] Василя в закут отвели, пусть там сидит. Закут – пристройка при хлеве, где хранится сено. [16] Вызовем из Копаткевичей, он сообразит. Не волнуйся, всё сделаем как положено. [17] Сейчас Миколу позову – доедет. [18] Страшный грех! Если и толкнул девку, так на всё воля Божья. [19] Понял, не волнуйся. [20] Ребята, а вы позавтракали? [21] Ничего не слышал. [22] Баба, тут к тебе! [23] Что ты визжишь как бешеная! [24] Пока бабка спала, я пельменей налепила и посуду помыла, даже вехаць новую брать пришлось. А потом бабка меня за травами погнала, ей для спины надо. Устала немного, сейчас хоть сесть могу. Вехаць – пучок травы, которым моют посуду. [25] Я средняя. Наталка была старшая, а Хадоська – младшая. Трое нас, вот я теперь на хозяйстве. [26] Она к браку готовилась, в Мозырь ехать. А так и не доехала, за ней приезжали, а её уже не было. Вроде бы кто-то ухаживал за ней. [27] Вроде в лес она к нему бегала, однажды полный подол волчков насажала, мамка ругалась. Волчки – болотное растение типа репейника. [28] Так ты найдёшь Наталку?