Сказки Мозырского Полесья

Часть 2. РОДНИК

- Никита Иваныч! - Ага? – с утра я всегда медленно соображаю. Я набрал воды из корыта в ковш и вылил себе на голову. Вытерся расшитым полотенцем и понял, что способность осознанно воспринимать мир понемногу возвращается. - Я вот чего думаю… Еремеев стоял на крыльце с кружкой кваса. Мимо забора по улице два паренька с хворостинами гнали стадо коров. В лучах восходящего солнца утренняя прохлада особенно бодрила. - … ежели по обеде ехать решили, дык а не сходить ли нам на рыбалку? Зажарим ту рыбу да с собой возьмём. Идея мне понравилась. Собственно, почему нет? Делать нам до обеда всё равно нечего. Удочки я видел у дядьки в сарае, ведро тоже есть, червей накопаем. Мы решили не откладывать дело в долгий ящик. Оперативно собрались и вышли за ворота. Коней решили не брать – смысла нет, тут до реки полчаса неспешным шагом. Было свежо и солнечно, самое то для рыбалки. В воздухе витали ароматы цветущих деревьев. Мне нравилась эта местность. Если бы ещё отпуск был в самом деле отпуском, а не расследованием болотного колдовства и поиском несуществующей реки с запада. Мы оставили позади бóльшую часть улицы и теперь приближались к окраине деревни. Неожиданно в зарослях одуванчиков у чьих-то ворот Еремеев что-то заметил. - Глянь-кось, Никита Иваныч, - он наклонился, поднял свою находку из травы и на раскрытой ладони показал мне. Я с некоторым удивлением рассмотрел серебряную монету – наполовину ржавую и явно очень старую. – Деньга, поди ж ты! Я взял у него монету, чтобы поближе её рассмотреть. Несмотря на ржавчину, некоторые надписи всё ещё можно было разобрать. - «Regis Polonie»? – вслух прочитал я. На одной стороне монеты была изображена корона, на другой – птица. Монета показалась мне очень старой, от неё на миг словно повеяло забытыми тайнами земли. – Это что, здешние деньги? Насколько я успел уяснить, наряду с общегосударственной здесь используется некая местная валюта. Так сложилось исторически, и Горох, как мудрый правитель, не стал этому препятствовать. Налоги в казну отсюда идут нашими золотыми. Если, опять же, кто-то из местных поедет в столицу, он возьмёт наши же золотые и медяки, деньги с гордым профилем государя в ходу по всей стране. Как выглядят местные деньги, я не знал. В деревне, как мне объяснили, в них нет нужды. В каждом доме есть некая заначка, которая используется только при поездках в город, в основном же у местных в ходу натуральный обмен. «Ты мне, я тебе». Дядька Ничипор, например, делая мебель соседям, просит взамен помочь по хозяйству или в поле, деньгами же берёт только с городских. Видимо, здесь и правда так удобнее. Еремеев задумчиво почесал в затылке. - Ты знаешь, нет, это не здешние. Она вообще не наша. Да и написано же – королевство Польское. Вот только на Гостином дворе в Лукошкине я неоднократно видел польские монеты, и они выглядели совершенно иначе. Ну, то есть, изображения птицы и короны остались, но чеканили их уже куда более точно и детально. Прогресс всё-таки не стоит на месте. А этой монете даже я, человек, ничего не понимающий в старых деньгах, сходу мог дать лет триста. Озадаченные, мы зашагали дальше. Еремеев подбрасывал монету на ладони. - Откуда она тут взялась, как думаешь? - Ты у меня спрашиваешь? – я комично вытаращился на него в ответ. – Это ж ты у нас почти местный, вот и скажи мне, откуда в деревне взялась старая польская монета. Может, тут соседи по ночам с металлоискателем шастают. - С чем? - А, неважно, - я уже понял, что шутка не удалась. – Штучка такая есть, сразу металл в земле находит. Выкопать можно. Еремеев пожал плечами. - Да ну, откуда тут такое. Но, может, правда клад нашли. - А чей это дом? – я оглянулся, пытаясь вспомнить, у какого конкретно забора он нашёл монету. - Алеси Чарнушки. Она вдова, живёт с сыном. Я когда малой был, она уж в невестах ходила, но за кого в итоге выдали – не знаю, да и какая разница. Мне это имя ни о чём не говорило, но я, впрочем, вообще мало кого в деревне знал. Фома сунул монету в карман, и мы, ещё немного поудивлявшись, вскоре про неё забыли. Забавная случайность, не больше. Мало ли, чья это монета. Кто-то шёл мимо и обронил. Ну да, старую польскую монету посреди глухой белорусской деревни. Мы вышли из деревни и направились по тропе в сторону реки. Солнце начинало припекать, но мы минут через двадцать уже дошагали до спасительной тени. На этой отмели под ивами мы отмывались после спасения Адарки из болота. Накопав здесь же, на склоне, червей, мы сделали наживку и закинули удочки, закрепив их на раздвоенных палочках, воткнутых у берега. Место было что надо: ивы давали необходимую тень, лениво плескалась река. Мне даже ненадолго стало грустно в связи с предстоящим отъездом. Хорошо ведь здесь! А если бы не недавние события, так и вообще идеально. За пару часов мы наловили полведра карасей и трёх мелких щук. По-моему, очень даже неплохо. Сдадим тётке Марысе, она нам их зажарит. Часть съедим за обедом, остаток возьмём с собой. Воодушевлённые, мы свернули удочки, забрали нашу добычу и взобрались по склону наверх. Справа от нас располагалась небольшая рощица – несколько ив, растущих близко друг к другу. Часть – практически над водой, их ветви полоскало течение. А ещё две чуть повыше, на самом склоне. Я отвлёкся, накрывая ведро с рыбой полотном и обвязывая шпагатом, чтобы уберечь наш будущий обед от мух, и не сразу заметил, что Фома пристально уставился на эти ивы. - Никита Иваныч, погодь-ка… - он сделал несколько шагов в их сторону и вернулся обратно. – Чой-то мне там показалось, пойду гляну. - Пошли вместе, - я наконец завязал концы бечёвки и поднял ведро с земли. Шагов через десять в сторону рощицы я понял, что ему не показалось. Между сплетённых длинных ветвей одной из ив висел человек. Еремеев поднял руку и медленно перекрестился. У меня на лбу выступила испарина, я вытер её рукавом. Вот и уехали. Мы медленно подошли ближе. Порыв ветра всколыхнул длинные ленты ветвей, и они на миг закрыли фигуру. И я наивно загадал, чтобы там действительно никого не было. Вот только умом я уже понимал, что это не так. Ветер стих, и деревья вновь замерли, зато до нас донёсся звук, который я честно могу назвать одним из самых мерзких, что я слышал в жизни. Скрип верёвки висельника. Тело мерно раскачивалось – как назло, в такт нашим шагам. - Господи спаси и помилуй… Когда мы оказались у ближайшего дерева, Фома вновь перекрестился. Я нервно сглотнул. Мы застыли, задрав головы, не в силах отвести взгляд от открывшегося нам зрелища. И одновременно – не знаю, как Еремеев, а лично я полцарства бы отдал, чтобы отмотать время минут на пятнадцать назад и вообще быть где-нибудь не здесь. Я обычный человек и, боюсь, никогда не научусь спокойно смотреть на смерть. На толстой ветке ивы, склонившейся над рекой, на высоте метров десяти над водой висел мальчик, подросток лет двенадцати. Как-то автоматически мой мозг зафиксировал, что висит он там давно, вероятно, со вчерашнего дня. Даже с нашего места внизу я слышал, как вокруг трупа лениво жужжат насекомые. Я отвернулся, меня едва не стошнило. - Вот и уехали, - обречённо озвучил Фома то, что непрерывно стучало в моей голове. В книгах, которые я читал ещё в своём мире, бравый сыщик всегда в первую очередь думает о деле, не отвлекаясь на личные переживания. Но я обычный человек. Пусть и специально обученный раскрывать преступления. Я, кстати, их не ищу, они сами меня находят. Вот и уехали. Я всё ещё надеялся чудом оказаться сейчас где-нибудь не здесь. Мечты о бабулиных пирогах таяли на глазах. Мы с Еремеевым уставились друг на друга. Слова пришли не сразу. В основном в голову снова лезла какая-то чушь про пироги. Подсознательно я, кажется, уже окончательно был в Лукошкине. - Акхм… - выдавил я и потерял ход мысли. – Фома, кто это? - Не знаю. Никита Иваныч, дык… вертаемся? Сообщить бы надобно, в деревне-то. - Ага, - я старался смотреть на реку. – Зря верхом не поехали. Еремеев кивнул. Зря. Обратно мы едва не бежали. Дядька Ничипор был дома. Едва взглянув на наши лица, он сразу понял, что что-то случилось. - Хлопцы… а? – он не договорил, но в его взгляде мелькнула тревога. - Там это… - я поставил ведро с рыбой на крыльцо и пытался отдышаться. – Мальчик… на дереве. - Мёртвый, - добавил Фома. Дядька Ничипор испуганно перекрестился. - Святый Божа! Дык патрэбна ж паклікаць кагось. Мы и опомниться не успели, а дядька Ничипор уже спустил наше ведро с рыбой в погреб, снял рабочий фартук и ушёл звать соседа Миколу. - Никита Иваныч, верхами али в телегу запрягать? Я не слишком успешно пытался привести в порядок мысли. Нас двое, плюс дядька Ничипор с соседом, плюс тело. Что-то много получается, для телеги-то. Хотя тело нам в любом случае на чём-то везти. - Запрягай, - распорядился я. – А мы следом пешком дойдём в случае чего. Он кивнул, выкатил из сарая телегу и ушёл в конюшню. Вернулись дядька Ничипор и дядька Микола. - Хлопцы, ото хадземце баржджэй. [1] Дядька Ничипор помог запрячь коня, мы всем составом погрузились на телегу, и хозяин вырулил со двора. В пути мы молчали. Я нисколько не сомневаюсь, что про наше редкостное везение в обнаружении трупов по деревне уже легенды ходят. Ну а мы что, мы не виноваты. Дела сами нас находят. Второй раз путь до ивовой рощицы мы проделали гораздо быстрее. Телегу бросили чуть поодаль от колеи. Конь у дядьки Ничипора был смирный, даже не привязанный – никуда не денется. Мужики, заметив труп среди ветвей, махом побледнели и, испуганно крестясь, повернулись к нам. - Ото Міхалюка малодшы… [2] Мне это, опять же, ни о чём не говорило. Но вид ребёнка, повешенного на дереве, был настолько противоестественным, что я не мог избавиться от ощущения какого-то подлого обмана. Ну не должен мальчишка там быть! Как не должно быть четыре трупа в заколдованном болоте. Пока мужики пытались прийти в себя, мы с Еремеевым рискнули подойти ближе. - Никита Иваныч, как думаешь, это он сам или?.. Я рассматривал дерево. Ветки у ивы гибкие – и вместе с тем хрупкие, от ствола они отламываются куда легче, чем у аналогичных по размеру деревьев. Это я помнил с детства. Полез однажды на спор на иву – да с неё и навернулся. Легко они ломаются. Инсценированные самоубийства в моей практике были. Взять хоть того же шамахана в облике казначея Тюри: его сначала задушили, а потом повесили в конюшне, пытаясь убедить нас, что он повесился сам. Но со мной такое не работает, у меня была хорошая школа. Сейчас я при всём желании не мог представить того акробата, который карабкается с трупом по дереву на десять метров вверх и там, фактически над водой, вешает труп на ветку. Во-первых, этот кто-то должен быть очень сильным, потому что тащить тело и лезть на дерево – задача явно не из лёгких. А во-вторых, одновременно – очень лёгким: парнишка висел на суку, который выдерживал вес ребёнка, но при дополнительной нагрузке явно бы обломился. Следовательно, я с большой вероятностью могу сказать, что это не убийство. Окончательный вывод сделаем при осмотре трупа. - Никита Иваныч, а как его снимать оттуда? – прервал мои размышления Фома. Я растерянно моргнул: а вот действительно, как? Ну допустим, залезть на дерево мы можем. Я проследил взглядом последовательность веток. Можем без проблем, это не трудно. Но дальше, чтобы снять тело мальчика, предстоит ползти по той ветке, на которой он висел. И вот тут уже сложнее: под весом взрослого человека она обломится и вместе с телом упадёт в воду. Мы помолчали, безуспешно пытаясь что-нибудь придумать. - Хлопцы… - неуверенно подал голос дядька Микола. – Ото пахавáць бы яго. [3] Да если бы это было так легко сделать. Хорошо, предположим, что можно привлечь на подмогу кого-то весом поменьше. Может быть, такого же подростка. Но даже если он снимет тело, с этой ношей ему потом как-то ползти назад, десять метров вниз. К тому же не упасть и не расшибиться самому. Чёрт возьми, и здесь тупик. По всему выходило, что хотя бы на первое время его придётся оставить там. Мне это не нравилось, не по-человечески как-то, но никто из нас, не рискуя собственными жизнями, не мог его оттуда снять. Надеюсь, потом мы что-нибудь придумаем. - Фома, я вот что подумал. Я туда заберусь и осмотрю тело. Всяко ближе, чем отсюда. А потом решим, что и как. Еремеев кивнул. - Вот и уехали, - едва слышно пробормотал он себе по нос. Я горько усмехнулся. – Никита Иваныч, ты не навернись токмо, а то что я бабуле скажу. - Постараюсь, - пообещал я. С детства не лазал по деревьям. На самом деле, в этом не было ничего сложного. По иронии судьбы ветви дерева были расположены так, что справился бы и ребёнок. Ну вот он, собственно, и справился. Я подтянулся и вскарабкался на нижнюю ветку. Мне не хотелось туда лезть, честно. Проснувшись сегодня утром, я и не предполагал, что несколько часов спустя буду взбираться на иву, чтобы осмотреть труп мальчика, который мы к тому же не можем оттуда снять. Чем выше я поднимался, тем отчётливее понимал, что ни у кого из нас, взрослых, нет шансов даже дотянуться до него. Когда я опомнился, мои спутники остались далеко внизу. Даже конь и телега выглядели какими-то маленькими. Тишину нарушали лишь плеск реки и жужжание мух. Я старался дышать преимущественно ртом. Мухи лениво гудели, описывая неровные круги среди ветвей и периодически садясь на труп. Я остановился, обхватив руками ствол. Ветка, на которой я стоял, была последней из тех, что выглядели достаточно надёжно. Если я рискну подняться выше и потом полечу вниз головой, я уже никому не смогу помочь – да и мне бы кто помог. Меня от тела мальчика отделяло метра полтора. Впрочем, это гораздо продуктивнее для следствия, нежели смотреть снизу. Борясь с подступающей к горлу тошнотой, я принялся его рассматривать. Парнишка был одет в обычные для местного населения штаны и рубаху из небелёного полотна. Я окончательно убедился, что самоубийство не инсценировано: верёвка впилась в его шею, но других следов на коже я не увидел. За годы, проведённые на службе в органах правопорядка, я видел немало жертв удушья. Лицо мальчика имело характерный в таких случаях сизо-бурый цвет. Я привычно бросил взгляд на ногти на руках: и они тоже. Как и в случае с болотным призраком, было во всём этом что-то неправильное. Я с куда бóльшим удовольствием расследую политические заговоры. Ближе я подобраться не мог. Да и смысл? Конечно, для нормального ведения дела я должен полностью осмотреть труп. При недостатке квалифицированных специалистов я в этом мире на все руки: и за патологоанатома, и за художника, и за следователя. Но я был почти уверен, что ничего революционно нового не обнаружу. Ничего не остаётся, кроме как спускаться вниз и переходить к следующему этапу – осмотру места преступления. И я осторожно пополз вниз. На данном этапе дела мы имеем один неоспоримый факт: мальчик сам в одиночку забрался на дерево, привязал один конец верёвки к ветке, другой затянул петлёй вокруг собственной шеи и прыгнул вниз. Если бы ветка обломилась, он упал бы в воду, но был бы жив. Беда в том, что его веса для этого не хватило. Но что такое, чёрт возьми, могло побудить ребёнка свести счёты с жизнью? Статистика самоубийств неумолима: чаще всего по доброй воле с жизнью расстаются женщины. Несчастная любовь, беременность вне брака, угроза замужества против воли. Мужчины – гораздо реже и обычно по причинам, связанным с финансами. Долги, крупные проигрыши в карты. Не всегда всё именно так, но я говорю о большинстве случаев. Но дети?! Это в моей практике впервые. Я спрыгнул с нижней ветки на землю и ошарашенно уставился на своих спутников. Они ответили мне тем же. Ничего утешительного мы друг другу сказать не могли. - Я посмотрел, насколько смог, - я тяжело вздохнул. – Похоже, он действительно сам. Будь он чуть тяжелее – ветка бы сломалась. - Але ж навошта? [4] – поражённо пробормотал дядька Ничипор. - Это нам предстоит выяснить. Давайте осмотримся. Меня интересует всё, что может показаться вам странным: следы, примятая трава, какие-то оброненные вещи. Один он сюда пришёл или с кем-то… ну и так далее. - Дык а ек жа ён там?.. – дядька Микола поднял голову и снова перекрестился. – То зняць бы. - Снять его мы пока не можем, - я развёл руками. – Он висит слишком далеко от ствола, вдоль по ветке не продвинешься. Дотянуться – тоже никак. Понимаю, не по-христиански, но вариантов нет. Мужики скорбно покачали головами. - Подождите нас у телеги, - предложил я. – Мы с Фомой всё осмотрим. Ползать по рощице из нескольких деревьев вчетвером я не видел смысла. Еремеев служит в милиции не первый год, не раз помогал мне искать улики. А вот дядька Ничипор с соседом могут по неопытности затоптать или пропустить что-то важное. Они не стали возражать и ушли к оставленному у колеи коню. Оставшись вдвоём, мы внимательно осмотрели чуть ли не каждый дюйм земли в этой рощице. Не обошли вниманием и деревья: вдруг на них остались зарубки или что-то подобное. К моему огромному разочарованию, мы не нашли ни единой зацепки. Я уже едва не на карачках ползал! Ничего. По всему выходило, что мальчик целенаправленно пришёл сюда, имея при себе из вещей лишь верёвку. Пришёл один, следов не оставил. Ну, со следами, положим, предсказуемо: земля сухая, а дети здесь не носят обуви. Ни на какие отпечатки каблуков мы даже надеяться не могли. Взобрался по дереву, смастерил петлю и повесился. Но зачем?! Мы с Еремеевым разочарованно переглянулись. Полный тупик. - Чего делать будем, Никита Иваныч? - А что мы можем… Я даже тарелку с собой не взял. Впрочем, я был практически уверен, что никакого колдовства бабуля не обнаружит. Да и дело уже сейчас, на самом начальном этапе, выглядело донельзя бредовым. Впрочем, когда это у нас они нормальные были? - Надо бы родителям сообщить. Побеседовать с ними, вдруг он что говорил им незадолго до смерти. Узнать, были ли у него друзья. Да и вообще, если он со вчерашнего дня тут, по-любому должны были хватиться дома. - Должны, - согласился Фома. – Мальчишка – рабочие руки, на нём наверняка куча дел по хозяйству. Ты прав, Никита Иваныч, пошли к его родителям. Мы уныло выбрались на дорогу. Конь мирно щипал траву, мужики негромко переговаривались. - Куды зараз, хлопцы? - Давайте в деревню, - отозвался я. Мы с Еремеевым тоже забрались в телегу. – Поговорим с его родителями. - Удома толькі матка ягоная, - дядька Ничипор тронул вожжи, и конь послушно зашагал по дороге. Телега периодически подпрыгивала в колее. – Бацька ў Мозыры зарабляе. [5] Да нам, собственно, без разницы. Хоть кого-то бы, поскольку случай и впрямь неординарный. Не люблю я иметь дело с детьми. Нет, не в том смысле… детей я люблю, а вот когда с ними происходят неприятности – нет. И уж тем более я не ожидал, что мальчишке-подростку придёт в голову повеситься на суку. Проехав развилку и выбравшись на отрезок пути, ведущий непосредственно к деревне, мы заметили, что на дороге не одни. Впереди нас двигалась двухместная бричка, рядом ехал всадник на красивом песочного цвета коне с длинным и будто выбеленным хвостом. Я не специалист, но чисто внешне – оценил. Еремеев завистливо присвистнул: - Соловая… редкие кони. Мы приблизились, и я был неприятно удивлён, опознав во всаднике уже знакомого мне господина полицмейстера. Он ехал вровень с бричкой, переговариваясь с её пассажиром. Дядька Ничипор и дядька Микола заранее сняли шапки. - Мужики, в коляске – это кто? - Пан войт, - благоговейно отозвался дядька Микола. Я вопросительно взглянул на Еремеева. - Поветовый староста, - перевёл он. Ага… Сразу два наблюдения. Первое: судя по реакции Фомы, конь «пана палицыянта» - какой-то сильно породистый, что, по-моему, нехарактерно для чиновника не самого выдающегося уезда, да и для всей этой местности в целом. И второе: старосту здесь уважают. А Горецкого терпеть не могут, и по итогам моего разговора с ним я понял, что вполне обоснованно. Мы даже поехали медленнее. К тому же дорога представляла собой колею всего в две полосы, и, чтобы разминуться со встречными или обогнать попутных, кому-то нужно было с неё съехать. Несложно догадаться, что уездный староста не стал бы сворачивать в траву, чтобы пропустить телегу деревенских мужиков. Здесь такое никому и в голову не придёт. Они ехали медленно. Староста явно никуда не торопился. Откидной верх брички был опущен, и я мог разглядеть спину не только пассажира, но и кучера, сидевшего на козлах. На очередном ухабе наша телега громыхнула, и нас наконец заметили. Точнее, соизволили заметить – так-то они наверняка слышали, что кто-то едет сзади. Горецкий обернулся. Меня он, тем более на расстоянии, вряд ли узнал, поэтому лишь окинул нашу компанию быстрым хмурым взглядом и вновь отвернулся, что-то негромко бросив пану войту. Тот смотрел на нас уже более приветливо. Когда уездный староста взглянул в нашу сторону, я увидел круглолицего усатого мужика самого местного вида. Затем он снова повернул голову в сторону полицмейстера, и, как мне показалось, в чём-то его упрекнул. Горецкий поджал губы и, похоже, не особо проникся. Вслед за ними мы въехали в деревню. Здесь дорога стала шире, и мы смогли поравняться. Дядька Ничипор и дядька Микола почтительно нагнули головы. - Добрага здароўя! Староста кивнул. В его серьёзности я не увидел неприязни. - А ото знаёмцеся, пане войт! Ваявода міліцыі да нас прыехаў, з самога Лукошкіна! В его взгляде из-под кустистых бровей мелькнуло любопытство. - Ажно са сталіцы, - хмыкнул он. – Вельмі добра. Адамóвіч, тутэшні войт. Он перегнулся через борт своего экипажа и протянул мне руку. Рукопожатие старосты было коротким и крепким. - А мне, вы знаеце, даўно патрэбна зямлю огэту праведаць. Даўно не быў, бо ў дзялах увесь час, ото врэмя знайшоў ды одразу ў дзярэўню. [6] Я взглянул на него несколько удивлённо. Он говорил как-то странно, вроде бы по-русски, но с таким сильным здешним акцентом, что я даже не сразу понимал. То есть если говор местных был и в самом деле другим языком, то у Адамовича все слова были вроде бы русские, но звучали совершенно иначе. - Ото й пана Гарэцкага папрасіў, каб ён суправадзіў, бо парадак отут – то ж ягоная справа. Судя по лицу Горецкого, в гробу он видал эти поездки по деревням. А конь у него действительно был красивый, я видел подобных у Гороха. Великолепная у человека работа, честное слово! Откуда ж его, при таких-то вводных, сюда сослали? - Ужо ў Капаткевічах былі ды да царквы зайшлі, оцяпер да вас, ці ўсё тут у вас добра? - Усё добра, пане войт! – закивали мужики, комкая в руках шапки. Ну да, а не мало на прошлой неделе семь человек на кладбище отвезли. Но мне показалось неприличным встревать, он всё-таки у местных спрашивал. Насколько я понимаю, староста тут с визитом ненадолго, а нам бы делом заняться. От дальнейшего знакомства нас отвлёк дикий визг откуда-то сзади, а буквально через несколько секунд из распахнувшейся калитки в паре домов от нас вывалились две бабы. Они натурально дрались, честное слово! Оглашая улицу проклятиями, катались в пыли посреди улицы, кусались, царапались и драли друг другу волосы. Мы поражённо застыли, разинув рты. Первым пришёл в себя Горецкий. Он повернулся ко мне. - Ну вот, Никита Иванович, а вы говорите… Во всём, что здесь происходит, они виноваты сами. - Александр Ильич, ну вот не до вас, честное слово! – я спрыгнул с телеги, Еремеев последовал моему примеру. Пан войт красноречиво похлопал своего кучера по плечу, и тот присоединился к нам. Это был парень примерно моих лет. Втроём мы с трудом растащили баб в разные стороны. Как кошек разнимать, ей-богу. Без травм не обошлось: Фоме проехались ногтями по щеке, мне чуть не оторвали рукав. С мужчинами проще, я не раз разнимал драки. Дебоширам и в морду дать не совестно, для профилактики правонарушений. А с женщинами не знаешь как себя вести, не будешь же с ними на равных драться. Одна из баб была значительно крупнее, её мы с кучером держали вдвоём. Еремееву досталась вторая, тощая и вертлявая, чем-то похожая на нашего дьяка Фильку. Вскоре к нам подтянулись остальные: Горецкий (он вёл коня под уздцы), староста в бричке, мужики на телеге. Бабы плевались, не прекращая орать, и нам стоило усилий их удерживать. С мужиками действительно проще: дал затрещину – и вопрос решён. Ну в крайнем случае сам получил в ухо. Дядька Микола свалился с телеги, бодро добежал до колодца и вернулся обратно с ведром воды. Мы с Еремеевым успели отскочить в сторону, а вот кучеру досталось наравне с бабами – дядька выплеснул на них всё ведро. Тётки напоминали взъерошенных боевых куриц. Я с трудом подавил нервный смех. Слишком много впечатлений за одно утро. Я сейчас должен жарить рыбу и готовиться к отъезду. Красноречивое выражение лица господина Горецкого лишь добавляло масла в огонь. За неполный час нашей с ним беседы он неоднократно прошёлся по умственным способностям местного населения и сейчас, я так понимаю, считал, что я должен убедиться в его правоте. И я бы даже, наверно, отчасти убедился… но это не означает, что к проблемам людей на вверенной ему территории нужно относиться настолько наплевательски. Тётки последний раз плюнули друг в друга и притихли. Они обе были мокрые насквозь. - А теперь по существу, - я постарался придать своему голосу как можно больше начальственной строгости. – Что случилось? Бабы угрюмо молчали, бросая друг на друга злобные взгляды. И вот что мне прикажете с ними делать? Так-то, по логике, отпустить – не в КПЗ же сажать. В деревне подобное выяснение отношений, насколько я понимаю, в порядке вещей, да и не моё дело – вмешиваться в здешние устои. У меня и без этого забот хватает. - Зоўсім з глузду з’ехалі! – сплюнул на землю дядька Микола. – А ну йдзіць адсюль! [7] Мы отпустили женщин. Они больше драться не стали, но продолжали коситься друг на друга с непримиримой ненавистью. Из-за чего, интересно, весь сыр-бор? Староста раздосадовано покачал головой. - А вы кажаце, усё добра. Шчо ж ото сталася тут у вас? Представителей здешней власти, мне кажется, они заметили только сейчас. Обе попытались пригладить волосы и вытереть пот и пыль с расцарапанных лиц. Зрелище было своеобразное. Я не ханжа, но две тётки (и ведь наверняка жёны и матери!), мутузящие друг друга посреди улицы… ну, в моём мире это не принято, но здесь всё иначе. Дамы попытались изобразить поклон, но продолжали хранить поистине партизанское молчание. Нет, такими темпами мы от них ничего не добьёмся. А вот Адамович выглядел человеком дельным. Может, и удастся привлечь его на свою сторону в нашем новом расследовании. Через голову Горецкого, конечно, но на мнение последнего по этому поводу мне, честно говоря, было плевать. Я был на сто процентов уверен, что на известие о самоубийстве мальчика он лишь снисходительно пожмёт плечами: «деревня, что с них взять». Ещё мне, кстати, показалось, что у полицмейстера и старосты в плане субординации какие-то своеобразные взаимоотношения. По идее, деятельность всех здешних чиновников подотчётна пану войту. И в то же время у меня сложилось впечатление, что Горецкий ему не особо-то и подчиняется. Да и вообще существует как бы параллельно. Как минимум не стесняется кривить морду от необходимости таскаться с Адамовичем по деревням. То есть на открытый конфликт не идёт, но своего истинного отношения к идеям начальства не скрывает. Я мысленно отметил это наблюдение в воображаемом блокноте. Дядька Ничипор жестом поманил меня к себе. - Отая тлустая – Алена Міхалюк. [8] Я зацепился за знакомую фамилию. Получается, это мать мальчика, которого мы нашли сегодня на дереве. Охохо… и ведь нам ещё предстоит ей об этом сообщить. - А вторая? – тихо уточнил я, стараясь не привлекать внимания к нашей беседе. - Алеся Чарнушка. И это имя я тоже где-то слышал. Вот только утро пронеслось мимо нас таким вихрем событий, что теперь я не мог сообразить, где именно. Ладно, потом вспомню. Адамович укоризненно взглянул на Горецкого и, по-моему, даже хотел высказаться, но промолчал. Насколько понимаю, из солидарности: начать его распекать за ненадлежащее исполнение обязанностей сейчас – удар по авторитету обоих. Тётки отдышались и разошлись по домам, так и не сказав нам ни слова. Я, честно говоря, так и не понял, что это было, но надеюсь потом выяснить и даже провести с ними какую-никакую беседу. Если этим не занимаются местные органы, придётся мне. Наше удивление постепенно проходило. Я же решил пойти ва-банк. - Господин Адамович, можно вас на пару слов? Он действительно производил впечатление человека дельного и серьёзного. Уловив мой обеспокоенный тон, резво выкатился из брички и, взяв меня за локоть, отвёл в сторону. - Слухаю, кажы. - Прошу прощения, как вас по имени-отчеству? По фамилии как-то неловко. Он лишь отмахнулся и хмыкнул в усы. - Пятро Пятровіч. Я кивнул. - Пётр Петрович, раз уж мы с вами так удачно познакомились, могу я заручиться вашей поддержкой в одном деле? Я ещё пока сам толком не знаю, куда оно нас заведёт, но хотел бы при необходимости сотрудничать со здешней властью. - Шчо здарылася? – обеспокоенно нахмурился он. Выудил из кармана пустую курительную трубку и принялся её посасывать. - Утром мы нашли у реки труп ребёнка. Он повешен на иве высоко над водой. Староста поражённо вытаращился на меня, я развёл руками: я ничего не придумал. - Сам чы дапамог хтось? [9] - На данный момент полагаю, что сам. Там очень высоко и тонкие ветки, даже второго ребёнка не факт что выдержат, а взрослого и подавно. Я залез, насколько смог. Он одобрительно покачал головой. - Чуў пра цябе, ваявода. Чуў, шчо справы самі цябе знаходзяць. Ото нам бы такого ў дзярэўню нашу. Тут жа ж увесь павет ек адна дзярэўня. Я ему даже посочувствовал. Ну да, у них тут с органами правопорядка совсем беда, я думаю, ни для кого не секрет, что господин полицмейстер просто ждёт перевода обратно – и, кстати, имеет железную уверенность в том, что получит этот самый перевод. Картинка потихоньку складывалась. Адамович – выборный уездный староста, он явно из местных и именно что избран, он один из них. Горецкий же рисковал вообще вылететь в отставку, но вместо этого его просто временно сослали. Его противник на той дуэли, подозреваю, вообще не выжил. Выжил бы – так и не ссылали бы никуда. Выражаясь современным языком, наш господин полицмейстер имеет где-то в высоких кругах мощную крышу. - Я бы с радостью, но у меня уже есть свой участок. В Лукошкине меня ждут. Но я вот к чему веду, Пётр Петрович: если позволите, я всё дело возьму на себя. Со мной наш сотник, мы уже давно работаем вместе, он мне поможет. Но когда я выясню, кто виноват в смерти ребёнка, вы можете мне пообещать, что этот человек понесёт самое суровое наказание? - Зраблю ўсё, шчо зможу, - решительно кивнул пан войт. Я пожал ему руку. – Але ж ты думаеш, шчо хтось усё-такі дапамог? - Понимаете, есть такая штука, доведение до самоубийства. Я не утверждаю, что кто-то залез на дерево вместе с ним и там его привязал, но его смерти могли предшествовать некие события. Неурядицы в семье, ссора с друзьями… Я слабо верю, что ребёнок без всякой причины пошёл к иве и там повесился. - Калі шчо шчэ патрэбна, дык кажы. Альбо прыедзеш у Мозыр ды там мяне знойдзеш. [10] - Постараюсь без нужды вас не тревожить. Пока вроде больше ничего не нужно, дальше мы справимся сами. Можно было бы, конечно, упереться и потребовать привлечь Горецкого к исполнению его прямых обязанностей в виде помощи нам в расследовании. Но какая от него помощь, с таким-то отношением? Да и не хотелось мне подставлять старосту. Я не был уверен, что пан полицмейстер подчинится, а не проигнорирует в свойственной ему манере. Мы вернулись к остальным. Дядька Ничипор смущённо комкал в руке шапку. - Пане войт, на чарачку гарэлкі? Адамович, по-моему, едва не согласился. Потом, всё же вспомнив о делах, решительно подкрутил усы. - Дзякуй, спадáру, але не, врэмя ехаць. Наступным разам – ото канешне! [11] Он вновь забрался в свою бричку. Кучер занял место на козлах, Горецкий легко взлетел в седло. Чтоб я так мог, а не с приставного чурбачка. Мы уныло переглянулись. - Шчо далей робім? – уточнил дядька Ничипор. Плана как такового у нас не было. Главное – у меня не было, потому что они все выжидающе уставились в мою сторону. Фома, дядька Ничипор и дядька Микола. Нет, я понимаю, что кроме меня никто не учился в школе милиции, но ведь и я не Господь Бог, всё знать не могу. Я задумался. - Слушайте, у нас и вариантов-то особых нет. Что за семья у мальчика? - Ну... - дядька Микола поскрёб в затылке. – Матку ягоную ты бачыў. [12] Я кивнул. Алена Михалюк производила впечатление настоящей бой-бабы. Такая кулаком двинет – дух вышибет. А ещё мне показалось по её лицу, что дама прикладывается к спиртному. - Она пьёт? – уточнил я. Мужики одновременно кивнули. - Раней толькі па святах, а зараз ледзь не штодня. Трая дзяцей у яе, муж у Мозыры зарабляе. [13] Я достал блокнот и карандаш. - Подождите, я запишу. А как вообще мальчика-то зовут? - Янкам. Дзве сястры ў яго: Ірына да Аксана. Ірына з хлопцам з Капаткевічаў год тому пабрáлася ды пераехала, Аксана тут пóкуль. Пабачыш шчэ. [14] Большинство наших дел имеет для меня одну особенность. В самом начале у нас есть жертва – тело со следами насильственной смерти (ну или самоубийства, не важно). Но чем дальше я продвигаюсь в следствии, тем большим количеством подробностей и чётким психологическим портретом обзаводится этот безымянный труп. И это уже не просто набор примет, а человек, у которого была семья, друзья, родители… были какие-то стремления. Вот и сейчас. Я постарался казаться невозмутимым. Я начальник, сыскной воевода, люди мне верят и идут за мной. У этого мальчика тоже были и семья, и друзья. И наверняка даже в масштабах деревни какие-то планы. Вырасти, жениться, построить дом, погулять на свадьбе второй сестры – да что угодно. А теперь он висит на высоте десяти метров над рекой, и вокруг его тела гудят мухи. Я снова сглотнул ком в горле. Как же это всё неправильно. - Давайте заглянем к матери, - предложил я. – Вот только не знаю, как лучше поступить. С нами она вряд ли будет разговаривать. - Можам мы, - вызвался дядька Ничипор. – Лічы, сорак год ек пóбач. [15] Это звучало разумно. Соседям она хотя бы дверь откроет, а вот если припрутся два посторонних типа – тут и рассчитывать не на что. А то и сковородой отоварит. На том и остановились: мы с Еремеевым уселись у забора на чурбаках, а дядька Ничипор и дядька Микола зашагали в сторону двора Михалюков. До нас донёсся скрип калитки, и мужики скрылись во дворе. - Фома, как думаешь, чего это они друг другу волосья драть удумали? - Да откуда ж мне знать, Никита Иваныч. Бабья душа – потёмки, их поди разбери. Они часом сами не знают, чего хотят. Вот токмо сначала она соседке морду мылит, а через полчаса ей говорят, что сын ейный на иве висит. Жаль бабу. Я кивнул. Да уж, врагу не пожелаешь. - Никита Иваныч, дык ежели хошь, я под окном послушаю, чего там у них. Я взглянул на Еремеева несколько удивлённо. Растёт наш сотник в сыскном деле, ничего не скажешь. Потому как ну вот выйдут мужики, начнут пересказывать — могут и забыть что важное. Да ещё и я, как обычно, половину не пойму. А так — практически из первых уст. Я восхищённо показал напарнику большой палец. Фома хмыкнул в усы и, пригнувшись, пробрался через двор к окну. Окна тут — одно название: маленькие, мутные, в них при всём желании особо ничего не видно. За то, что Еремеева заметят, я мог не беспокоиться. Итак, все были при деле. Мужики беседовали с матерью мальчика, Фома подслушивал… а ваш покорный слуга сорвал у забора полую былинку и от скуки принялся в неё свистеть. Почему, скажите на милость, я ещё не сплю в телеге, движущейся в сторону Лукошкина? Вот так-то. Уехали. В доме упало на пол что-то тяжёлое. Я заметил, что Фома инстинктивно втянул голову в плечи. А потом до меня донёсся вой. Надрывный вой матери, потерявшей дитя. Я тяжело вздохнул. Послышались удары — как будто она била кулаком в стену или сама билась в неё головой. Фома перекрестился и, уже даже не пригибаясь, вернулся ко мне. Похоже, он не рассчитывал больше услышать ничего принципиально нового для следствия. - Мда, Никита Иваныч… тяжки грехи наши. - Докладывай, - я повертел в пальцах былинку и отбросил её в сторону. Впрочем, тут же сорвал новую. Мне нужно было чем-то занять руки. Мне было горько и больно, общая неправильность ситуации будто давила на меня сверху. Что, скажите на милость, толкнуло мальчишку смастерить себе петлю на ивовом суку? Неужели ему настолько опротивела жизнь, что он не подумал ни о матери, ни о братьях и сёстрах… Что вообще творилось у него в голове? Вот взять моё последнее дело, этих оживших мертвецов. В нём хотя бы логика какая-то была, чёткий план был. Супруги Бодровы сформулировали перед собой цель и уверенно, используя доступные их извращённой фантазии методы, к ней шли. Вопрос как раз таки к методам, с мотивацией всё нормально. А здесь? Ребёнок повесился на иве — это как вообще? И даже была бы девочка — я бы понял, потому что статистика самоубийств, как я уже говорил, неумолима. А мальчик? То есть нет, не поймите превратно. Самоубийство девочки я расследовал бы точно так же, дело не в этом. У женщин мотивы приплести проще — сразу начинаешь копать в сторону неудачной влюблённости, беременности, расставания с женихом. Чего-то подобного, короче. В случае с этим парнишкой мне катастрофически не хватало данных. - Нечего докладывать, - Фома развёл руками. - Дурь какая-то, а не дело, уж прости за прямоту. - Прощаю, - отмахнулся я. - Но что ж ты тогда там слушал столько времени? - Да как тебе сказать… - он поскрёб бороду. - Баба сама толком ничего не знает. Спать, говорит, Янка не пришёл, корову с утра не выгнал. Корову дочь выгоняла, Аксанка. - Потом про корову, ты про парня давай. Когда он вчера из дома ушёл? - Она не знает. - В смысле? - Никита Иваныч, ну ты чудак-человек. Да кто ж тут за детьми следит, кому это надо? Она весь день в делах, а к вечеру, как я понял, приняла во здравие — ну и захрапела… Ох ты ж Господи. Похоже, от матери толку не будет. Я могу показаться циничным и излишне спокойным, я сам себе иногда таким кажусь. Но если я дам волю эмоциям, дело мы не раскроем. Мне нужна трезвая голова. - Короче, вчера он ушёл из дома неизвестно когда, а ночевать не пришёл, я так понимаю, потому, что уже вечером висел на суку. - Истинно, - кивнул Еремеев и перекрестился. - Ну не знаю, Никита Иваныч… могу с Аксанкой поговорить, ежели хошь. Она-то уж всяко за воротник не закладывает. - Да уж надеюсь, - вздохнул я. Нет, идея в принципе хорошая. К тому же у брата с сестрой могли быть более доверительные отношения, чем с не всегда трезвой матерью. - Только где её взять, эту Аксанку. - Да куда она в деревне денется, найду. А ты б отдохнул малость, Никита Иваныч. Рожа твоя мне зело не нравится. - Иди уже, сыщик, - беззлобно огрызнулся я. - Ищи Аксанку и допрашивай. Мы пожали друг другу руки. Фома двинулся в сторону новой улицы, а я бесцельно поплёлся к окраине. Зачем? Не знаю. Мне нужно было обдумать происходящее и составить план. Невыносимо жарило солнце, пели птицы, душистый воздух был совершенно неподвижен. К грозе, что ли… Я настолько ушёл в свои мысли, что едва не подскочил, когда кто-то сзади коснулся моего запястья. Но нет, не подскочил — просто обернулся. На меня снизу вверх виновато смотрела Хрыстя. - Выбачай, пане. Спужала? [16] - А… нет. Я просто задумался. Привет. Она взяла меня за руку, и дальше мы зашагали уже вдвоём. Некоторое время девочка молчала. - Слухай, а то праўда… што Янка на вярбе вісіць? Иногда мне казалось, что разум её не соответствует детской внешности. Временами она рассуждала совсем не так, как большинство детей её возраста. Не знаю, связано это со смертью Наталки или она всегда была такой, но… никогда не думал, что буду разговаривать на равных с восьмилетней девочкой. И тем более я не видел смысла ей врать. У неё сестра утонула в болоте — а я ей буду плести про то, что мальчишку забрали ангелы? - Правда. Мы с Фомой его утром нашли. Она кивнула. Мы вышли за пределы деревни и сейчас шагали по дороге, которая вела к ивовой рощице. Ноги сами несли меня туда. - Вы дружили? - Не, - мотнула головой Хрыстя. - Яму з малы́ми нецікава. [17] А я, кажется, нащупал верную ниточку. Хотя, если уж быть честным, просто так совпало. Наверно, высшие силы помогают уставшему и поперёк фуражки пришибленному милиционеру. - А вообще у него были друзья? Девочка охотно кивнула. - Міхась Чарнушкаў. Яны ўвесь час разóм былі. [18] - Так, стоп, - прервал я. Уложить в голове поступающие сведения и не забыть ничего важного. Я мысленно отмотал день немного назад. Как звали баб, которых мы разнимали посреди улицы? Алена Михалюк и Алеся Чарнушка. И если с Михалюками всё более-менее понятно, то… Михась, получается, - сын этой Алеси. Я воодушевлённо кивнул самому себе: ну вот, уже не на пустом месте работаем. Серьёзно, следственная наука катастрофически недооценивает детей! Из малышки Хрысти помощница не хуже нашего Фомы. - А где сейчас этот Михась? - Ды хто ж ведае, - девочка развела руками. - У маткi ягонай паспытай. [19] Логично. Всё указывает на то, что я пойду с беседой к второй участнице уличной драки. Так, а где ещё я мог сегодня слышать про Алесю Чарнушку? И тут меня озарило. Именно под её забором Фома нашёл монетку. Может, этот факт и не имеет отношения к делу, но записать стоит. Записями займусь позже. Вот так, занятые неспешным диалогом, мы приблизились к ивовой рощице. Я искоса взглянул на девочку. Она выглядела огорчённой, но спокойной. Впрочем, кому я это рассказываю… у неё сестра утонула в заколдованном болоте. Ветра не было даже у реки. Соответственно, мы не услышали и скрипа верёвки. Хрыстя подняла голову и, глядя на висящее среди ветвей тело, медленно перекрестилась. Помолчала ещё немного — то ли молилась, то ли размышляла, потом обернулась ко мне. - Ты зняць яго не можаш, га? Я кивнул. И кажется, мы сейчас думали об одном и том же. Но сказать это должна она — не я. Я себе не прощу, если это будет моя инициатива: послать ребёнка лезть на дерево и снимать оттуда труп. - Я можу. Я не пытался возразить. Девочка была права: собственно, никто, кроме неё или другого ребёнка, не может спустить тело с дерева. Она лёгкая, ветви её выдержат. Так, а она сама-то его удержит? Мальчишка тяжелее её минимум раза в полтора. - Аборку трэ. [20] Я растерянно моргнул, и Хрыстя показала руками, что наматывает воображаемую верёвку. Понял. - Верёвку достану, - оная у меня была, спасибо дядьке Ничипору. Вот только, как на грех, в хате осталась, но это ерунда — возьмём и вернёмся. Главное — у меня появился шанс снять мальчика с дерева, а это значит что? Во-первых, более детальный осмотр тела, во-вторых, похороны. Нет, настроение моё не улучшилось, но… немного легче стало, что ли. - Но ты уверена? Не боишься? Хрыстя помотала головой. Ну да, ей ли… Мне почему-то вспомнились её спокойные — до леденящего ужаса спокойные — рассказы о том, что мёртвая сестра по ночам приходит на крыльцо. - Я сама можу па аборку дабягчы́, - предложила девочка. Причём я не сомневался, что она именно побежит. Да и смысл нам вдвоём обратно в деревню тащиться? Мне вдруг пришла в голову мысль пройтись вдоль реки — мало ли. - Кого-нибудь с телегой найди. Как мы его назад-то потащим? Я не сомневался, что она его снимет. Не побоится — и нет, не отчаянная, просто… сложно сохранить рассудок, когда к тебе мертвец по ночам на крыльцо приходит. У нас, милиционеров, похожая реакция не редкость. Во время работы такого насмотришься, что мозг просто отказывается выдавать новые эмоции. Да, но ей-то восемь лет! Мне даже стыдно стало: я как будто использую эту девочку. Но она, во-первых, сама вызвалась мне помогать, а во-вторых, больше с этой задачей никто не справится. Хрыстя умчалась. Пыль взлетала с дороги под её босыми пятками. А я медленно пошёл по берегу реки, неотрывно глядя себе под ноги. Я всё ещё надеялся найти улики. Река медленно несла свои воды в сторону Капцевичей, я шагал против течения. Прошёл метров пятьсот в одну сторону, потом двинулся обратно. Мои поиски успеха не имели. Пока я бродил, подъехали на телеге Хрыстя и дядька Микола. Девочка спрыгнула на землю и стащила следом моток длинной толстой верёвки. - Глядзi! Я одобрительно кивнул. Верёвка на поверку оказалась настолько длинной, что мне пришла в голову очень удачная идея. - Лезь туда, перекинь верёвку через ветку и обвяжи его подмышками. Потом перережешь то, на чём он висит. Мы будем стоять здесь и потихоньку спускать верёвку. Дядька Микола план одобрил. Хрыстя обвязала конец верёвки вокруг своей талии, дядька снабдил её ножом, и девочка шустро начала подниматься. Я малодушно смотрел на реку: вид висящего на дереве мальчишки вызывал у меня приступы подкатывающей к горлу тошноты. Хрыстя повозилась немного наверху, после чего окликнула нас и помахала рукой: готово, мол, действуйте. Мы с дядькой Миколой взялись за свободный конец верёвки. Хрыстя без особых усилий сползала вниз параллельно с тем, как мы спускали труп, - следила, чтобы он не запутался в ветвях, и через несколько минут дело было сделано. Труп повалился на землю, его лицо — сизо-фиолетовое лицо висельника — запрокинулось вверх, к шелестящей в вышине листве. Дядька Микола молча взял Хрыстю за руку и увёл её к дороге, где буквально запихнул в солому на телеге. Девочка тоже не проронила ни слова. Затем дядька вернулся ко мне. Я уже успел разрезать на мертвеце рубаху и теперь заново его осматривал. Утром, на расстоянии полутора метров до трупа, я заметил бурые пятна на его рубахе. Не имея возможности рассмотреть их получше, принял за грязь. Сейчас же я был уверен, что это засохшая кровь. Но, позвольте… повешение и кровь не связаны ровно никак, он же не ножом себя заколол. Я перевернул тело на живот, осмотрел спину. Пятна есть, соответствующих ран — нет. А раны при таком количестве крови должны быть нешуточные. Тогда чья это кровь? Понятно, что не его, но чья, чёрт возьми?! - Дядька, что это, по-вашему? - я ткнул пальцем в пятна на рубахе. - Нiбы кроў, [21] - неуверенно почесал в затылке дядька Микола. - Вот и я так думаю. Но на нём нет этих ран! Он развёл руками. Я сел на траву и схватился за голову. Ещё не легче! Вот чего мне не хватало для полного счастья — так это неизвестно чьей крови на висельнике. Впрочем, я мог считать, что нашёл важную деталь для следствия. Вот за что я люблю свою работу: за несколько часов из практически полного нуля дело начало обрастать деталями. Пусть у меня пока нет версий, но кое-какие зацепки я нашёл. Есть направление. Дядька Микола положил руку мне на плечо. - Хлопча, ты хадзi отам на калёсах пачакай, я яго закручу. [22] Я не стал спорить. Встал и ушёл к телеге. Дядька тяжело вздохнул и принялся заворачивать тело в мешковину. Мне хотелось уточнить, где похоронят мальчишку, но при Хрысте я не стал спрашивать. Ей на сегодня достаточно. Но вроде как самоубийц не хоронят на общих кладбищах, в церкви не отпевают и в молитве не поминают. Так, а уверен ли я, что он самоубийца? Увы, да: кровь на рубахе не его, на теле никаких видимых повреждений нет. След от верёвки на шее — один, предварительно его не душили. Оглушить, затащить на дерево и там повесить? Человека такого же веса не выдержала бы ветка, у ребёнка не хватит сил, акробатов я тут пока что не видел. Выходит, сам. Что, чёрт возьми, творилось у него в голове?! Дядька Микола притащил завёрнутый в мешковину труп. Мы с Хрыстей слезли с телеги, и он положил свою ношу на солому. Конь нервно захрапел, дядька погладил его по шее. Животные не любят мёртвых. В полном молчании наша траурная процессия двинулась в сторону деревни. Дядька вёл коня под уздцы, мы с Хрыстей шагали позади телеги. Жарило солнце, где-то в недосягаемой вышине звенел жаворонок. Вот и уехали. Господи, помоги нам всем. 1. Ребята, пойдёмте быстрее. 2. Это Михалюка младший. 3. Его бы похоронить. 4. Но зачем? 5. Дома только мать, отец в Мозыре на заработках. 6. Пан войт разговаривает на трасянке. Это когда русские слова и белорусское произношение. Русский язык в административных кругах насаждался сверху, пан Адамович старается соответствовать. 7. Совсем с ума сошли, идите отсюда. 8. Читается Ал[e]на, не Алёна. Вон та толстая (дословно — жирная) — Алена Михалюк. 9. Сам или помог кто? 10. Если ещё что нужно, говори. Или приедешь в Мозырь и там меня найдёшь. 11. Спасибо, хозяин, но нет, время ехать. В следующий раз — обязательно. 12. Его мать ты видел. 13. Раньше только по праздникам, а теперь едва не каждый день. Трое детей у неё, муж в Мозыре на заработках. 14. Янка — Иван. Ирина за парня с Копаткевичей год назад вышла и переехала, Аксана тут пока. Увидишь ещё. 15. Считай, сорок лет рядом. 16. Извини, пане, напугала? 17. Ему с малыми неинтересно. 18. Они всё время вместе были. 19. Кто ж знает. У матери его спроси. 20. Верёвку надо. 21. Как будто кровь. 22. Парень, ты иди на телеге подожди, я его заверну.