Сказки Мозырского Полесья

Пока тётка Марыся отпаивала нас травяным отваром, послали за священником и старшей сестрой мальчика, которая тоже жила в Копаткевичах. Дожидаясь их, мы даже успели сходить в баню и помочь хозяйке с уборкой двора. Услышав голоса у калитки, я послал Фому встречать гостей, а сам забежал в дом. Свистнул из миски яблоко, принёс тарелку и, усевшись на лавку, запустил наше импровизированное средство связи. Увидел Ягу и едва не пустил слезу. Господи, как же мне её не хватает. Её, наших стрельцов, государя… моей привычной реальности. Почему я ещё не сплю в телеге, движущейся в сторону столицы? Почему я, чёрт возьми, ещё здесь? Я наткнулся на сочувственный взгляд бабки и мысленно обругал себя за эгоистичные мысли. Следователь – он как врач, всегда на посту. До такого мне ещё расти и расти, но я стараюсь. Честно, стараюсь. - Никитушка, сокол ясный, - Яга как никто умела читать по моему лицу. – Что случилось? А ещё, чего уж греха таить, я чувствовал себя здесь как в ссылке. Я чужой здесь, местные от меня шарахаются, помощников – раз-два и обчёлся. У меня есть свой участок, там я нужнее. Ну так вставай, запрягай коня и уезжай, ехидно подсказал внутренний голос. Ага, а кто дело расследовать будет, Горецкий? Нет уж. Лейтенант Ивашов, отставить нытьё! - Бабуль, у нас тут ЧП. - Ась? - Всё плохо, говорю, - я вкратце пересказал ей события сегодняшнего дня. Яга слушала молча, лишь изредка сочувственно качала головой. Я закончил, выдохнул и уставился на нашу эксперт-криминалистку в надежде, что она скажет мне что-то ободряющее. - Что-то ты, участковый, совсем раскис, - вздохнула она и перекрестила моё изображение. – Держись, Никитушка, судьба у тебя такая. А я и помогу, чем смогу. Из сеней послышались голоса. - Ктой-то, Никитушка? – Яга навострила уши. - Сестра мальчика приехала, допрашивать буду. - Ага… касатик, ты тарелочку-то не убирай, боком поставь, хочу послушать. Я говорил, что люблю нашу бабулю? У меня даже немного на душе полегчало. Во время моих бесед с посетителями она неприметно сидит в уголке, вяжет или делает вид, что дремлет. Никто не обращает на неё внимания, а вот она порой такие детали примечает – я просто диву даюсь. Да и ложь распознаёт круче любого детектора. Яга будет слушать допрос, отлично! Я пересел за стол, расположил перед собой тарелку и подпёр её миской – тарелка оказалась под наклоном. Яблоко по-прежнему описывало по ней неспешные круги. Яга одобрительно хмыкнула, я улыбнулся в ответ. Дверь из сеней открылась, вошли трое: Фома, румяная молодая женщина и высокий, тощий, как жердь, мужик. - Никита Иваныч, это Ирина, сестра парня. Она была, по всей видимости, похожа на мать, если бы та не злоупотребляла алкоголем. Крепкая, круглолицая, золотые косы толщиной в руку. Женщина села напротив меня на лавку, шмыгнула носом и смущённо промокнула глаза уголком головного платка. Мужик шагнул следом за ней. - Яўхім. То жонка мая. Я кивнул ему на свободное место на лавке. Супруги уставились на меня: Ирина – с надеждой, её муж – хмуро и недоверчиво. С надеждой на что? На то, что я сейчас объявлю всё происходящее глупым розыгрышем, приведу им целого и невредимого Янку, а потом отправлю семейство обратно в Копаткевичи? Ну так это даже Господу Богу не по силам. Явхима тоже можно было понять: из столицы припёрся непонятно кто, ворошит местный быт, лезет не в своё дело. Как будто им Горецкого мало. Я не в обиде, привык уже. Единственное, что меня огорчало, - так это невозможность записывать по ходу допроса. Мне очень повезёт, если они хотя бы будут нормально отвечать. Выручил Еремеев. - Жарко что-то, - заметил он, вытаскивая окно – круглую раму с натянутым на неё полупрозрачным бычьим пузырём. – Проветрить надо. - Навальнíца пэўна будзе, - кивнула женщина. – Ані ветрыка няма. [1] Фома поставил раму на пол, после чего молча забрал у меня блокнот и карандаш и вышел в сени. Я постарался скрыть от посетителей свою сияющую физиономию. Еремеев здорово прогрессирует в деле добычи информации! Сейчас он, надо понимать, займёт пост под окном и будет слушать. Господи, если ты есть, спасибо тебе за такого напарника! - Хто ты такі? – Явхим в упор уставился на меня. – І шчо табе да Янкі? - Я приехал к Вашкевичам. Друг семьи. - Ты гарадскі паліцыянт кшталту Гарэцкага. То не твая справа. [2] - Я хочу помочь как друг. Мне этот мужик нравился не больше, чем я ему. У себя в Лукошкине я успел отвыкнуть от враждебности местных жителей, от молчаливого сопротивления, с которым мне пришлось бороться добрых полгода с момента моего появления в этом мире. А здесь – начинай, Никита Иваныч, всё заново. Как же это мешает работать, кто бы знал!.. Ирина молчала. В её взгляде я видел тревогу и настороженность, но хоть не открытую враждебность, и на том спасибо. - Я здесь не как должностное лицо и просто хочу помочь. Если вы поможете мне. Женщина накрыла ладонью пальцы супруга. Он, видимо, поняв намёк, заткнулся, но продолжал сверлить меня полным подозрения взглядом. Ладно, я как-нибудь переживу. Сколько, кстати, лет Ирине? Я старался рассматривать её как можно незаметнее. И что-то мне подсказывало, что ей едва за двадцать. Юность деревенских девушек скоротечна, к тому же массивная комплекция добавляла ей возраста. Да и взгляд был какой-то… не юный. Не знаю, как объяснить. Она была моложе меня, но казалась лет на десять старше. - Я з Янкам даўно не бачылася, - она поставила локти на стол и подпёрла кулаками щёки. – Ек меньшы быў - дык прыбягаў, мамка яго біла. Пешшу да Капаткевічаў бёг. А цяпер навошта? У мяне сям'я, яны тут утраіх. Няма нам аб чым гаварыць. [3] - Когда вы виделись с братом последний раз? Ирина задумалась. - На Нараджэнне Божае, мы хату асвячалі. [4] - И больше не виделись? Она помотала головой. Немного толку от этой парочки. Если Ирина полгода не общалась с братом, вряд ли она знает, что было у него на душе. Что толкнуло парнишку смастерить себе петлю на ивовом суку. - И вы не знаете, что могло его тревожить? – на всякий случай уточнил я. – Понимаете, это всё очень странно. Он пошёл и повесился на дереве, такое не делают от скуки или по глупости. Что могло у него случиться? - Мамка яго біла моцна. Яна ўсіх нас біла, ек п’яна. Аксанке унь кувенёй руку апярэзала, шчо месяц ек волóка бóўталася. Адаробінай яе лаяла. Але наўрад ці… Ён уцякаў зазвычай ды ў лесе сядзеў. [5] Честно говоря, я тоже думаю, что вряд ли поэтому. Да и мальчишке было уже двенадцать, ещё год-два – и он как минимум сможет обороняться. Баба во хмелю, особенно такая, как Алена Михалюк, - это страшнее медведя, но всё равно страх перед матерью не казался мне достаточным поводом для самоубийства. Нет, не в эту сторону копать надо. У меня больше не было к ним вопросов. Ирина помолчала, теребя уголок платка. - Мы можам яго забраць? - Думаю, да. Сюда едет отец Варфоломей – если вам нужен его совет, дождитесь. Когда супруги вставали из-за стола, дверь из сеней открылась, вошла тётка Марыся. - Ірынка! – она всплеснула руками. – Ой еко гора, дочачка… Женщины обнялись. Тётка Марыся печально улыбнулась мне поверх плеча Ирины, после чего увела обоих во двор. Я остался в хате один. Взял тарелку, пересел на свой топчан у окна и выжидающе уставился на бабку. Мне был виден фрагмент печи и угол, в котором любила сидеть и вязать наша бабуля. Чем, собственно, она сейчас и занималась. Спицы проворно мелькали в её руках, но сама Яга, похоже, дремала – крючковатый нос свешивался над вязанием всё ниже. Я кашлянул. Яга встрепенулась, отложила вязание и взяла в руки свою тарелку. - Бабуль, вы слушали? - Истинно, - важно кивнула она. – И сказать тебе кое-что имею. Я улыбнулся. Что бы я без нашего эксперта делал. - Баба врёт. - Что? – я удивлённо воззрился на Ягу, она пожала плечами, мол, не обессудь, участковый. - Ты оглох что ль, сокол ясный, на сто лет раньше времени? Говорю тебе, баба та молодая – врёт. Так. Я высунулся в окно. - Фома! - Слушаю, Никита Иваныч, - тут же отозвался сотник. – Ты закончил там? - Закончил. Дай мне блокнот и иди допрашивай Аксанку, пока они не уехали хоронить мальчика. - Будет сделано, участковый. - И это, Фома… спасибо. Мы пожали друг другу руки через окно. Я забрал свой блокнот и вернулся к нашей беседе с Ягой. Открыл новую страницу и приготовился попутно вести записи. - Думаете, Ирина врёт? - Никитушка, я не думаю – я вижу. Кривда поганая с языка ейного чёрным туманом льётся да по горнице стелется. Я почесал карандашом в затылке. По сути, я задал Ирине единственный вопрос: виделась ли она в ближайшее время с братом. Я не великий знаток душ и определение искренности ответов на допросах обычно оставляю Яге. Иногда люди пытаются обманывать, абсолютно этого не умея, иногда меня ведёт следственное чутьё, но вообще я предпочитаю подстраховаться. Бабуля определяет безошибочно. Меня обмануть реально. Я не супергерой и не гениальный психолог. Ирина выглядела искренней. Вот только понимаете, в чём проблема… смысл ей меня обманывать?! Ведь вопрос-то элементарный. Яга кивнула. - Уж коли баба врёт, Никитушка, значит, ей это зачем-то нужно. На первый взгляд очень мелко. Это ж не дворцовый заговор и не боярские разборки, я просто не видел смысла врать. Брат и сестра, оба деревенские, у обоих за душой никаких богатств… ерунда какая-то. - А не может это быть что-то простое? Ну, допустим, Ирина от мужа гуляет, а ему говорит, что видится с братом? - Откель мне знать, касатик. Но тогда она б сказала, что виделась, всё равно мальчонка умер. Да, и правда. Я виновато развёл руками. - Ну или брат её где-то с любовником видел, где не следовало. - Да всё может быть, Никитушка. Бабья душа – потёмки. Можно подумать, мужская лучше. Один Бодров чего стоил. - Ладно, оставим их пока. Подожду, что Фома разузнает. - Ты не кручинься, участковый. Мало ли дел на твоём пути встретится. Я машинально водил карандашом по бумаге – рисовал дерево с длинными поникшими ветвями. Концы ветвей скрывались в воде. Идиллическая, пронизанная солнцем картина. - Да, но это – с самого начала неправильное. Это ребёнок, бабуль! Какой у него может быть мотив? И потом, кровь неизвестно чья. Ничего не понимаю. - Рано понимать, Никитушка. Ты утром про мальчонку слыхом не слыхивал, а к обеду хочешь дело раскрыть? Так не бывает. - Я домой хочу, бабуль. Вернулся Еремеев. Наткнувшись на мой вопросительный взгляд, развёл руками: - Я не успел. Они уезжают. - Твою ж дивизию! – я стукнул кулаком по колену. – Ладно, бабуль, до связи. Пойдём дальше разбираться. - С Богом, ребятушки, - она перекрестила нас на прощание, и я снял яблоко с тарелки. Изображение пропало. Мы вышли на крыльцо. Мимо забора на двух телегах ехала траурная процессия. Впереди – Явхим с телом мальчика, по-прежнему завёрнутым в мешковину. Следом – Алена с дочерьми. Конём правила Ирина. Мать сидела, низко опустив голову, её обнимала за плечи младшая дочь. Лицо Аксанки было мне откуда-то знакомо. Я мысленно примерил его на события последних дней и после некоторых раздумий вспомнил: они с Адаркой сидели за забором напротив дома и смущённо хихикали в мою сторону. Я проводил семью унылым взглядом. Алена не вызывала у меня симпатии, да и отзывались о ней не лучшим образом, но такого она явно не заслуживала. Они даже не дождались отца Варфоломея – а толку? Священник не имеет права молиться о душе самоубийцы. Улица была пуста. Никто не молился, никто не плакал. Мальчика закопают в лесу или у реки, где-то, где никто не ходит, и на могиле не будет ни креста, ни палочки. Самоубийство – страшный грех. Я далёк от религии, не берусь ни поддерживать, ни осуждать такой подход, не моё дело. Мне просто было невыносимо грустно. Мой долг как милиционера – выяснить, что произошло с этим мальчиком. Я не их участковый, но своего у них нет. Горецкий пальцем не пошевелит ради жителей вверенной ему территории. Значит, столичный сыскной воевода снова будет лезть не в своё дело. Судьба у меня такая – быть везде некстати. Но, как говорится, война войной, а обед по расписанию. Тётка Марыся жарила нашу рыбу, мы, чтобы не путаться под ногами, сидели на крыльце. Фома курил самокрутку, я рисовал в блокноте – это помогало мне сосредоточиться. - Бабуля говорит, что Ирина врёт. - На тему? - Что не виделась с Янкой с осени. Фома задумался. - Мелко как-то. - Вот и я говорю, мелко. Но в таких делах Яга не ошибается. Честно говоря, не знаю, что и думать. - Да мало ли… - он пожал плечами. – У бабы волос долог, а ум короток. А ну как она от мужа гуляет? Вот, и он туда же. Я тоже первым делом про измену подумал. - Не годится. Тогда бы она сказала, что виделась. Неплохое прикрытие, да и мальчик уже ничего никому не скажет. - М-да… - Еремеев подёргал себя за бороду. В одном я был с ним согласен: мелко как-то. Смысл ей врать? Да и нам на это время тратить. - Ладно, оставим её пока. Мне кажется, она нам просто не доверяет, вот и плетёт на ходу. - И ты не раскусил? - Фома, я тут и так на все руки. По вранью у нас бабуля вообще-то. Нас прервала тётка Марыся. - Хлопцы, хадзіце есьці. Ненадолго задержалась позади нас, подозрительно глядя на небо. - Навальніца пэўна будзе. Унь па-над лесам агнявíца зіхáе, ото кеб арабíнавай ночы не було. [6] Воздух был практически осязаемым – густой, ароматный, абсолютно неподвижный. Казалось, даже птицы стали петь тише. Скрип телег семейства Михалюков давно стих. - Уже идём. Тётка Марыся удовлетворённо кивнула и, спустившись с крыльца, направилась в сторону мастерской – звать мужа. - Сколько лет Ирине? - Да как мне примерно, - Фома встал с крыльца и отряхнул штаны. – В детстве вместе по деревне бегали. Пошли обедать, Никита Иваныч, тётка два раза не повторяет. Вернулись хозяева. Дядька Ничипор задержался на крыльце, рассматривая небо не менее подозрительно, чем супруга, после чего прошёл в хату и немедленно поставил окно на место. Мы втроём сели за стол. Тётка Марыся выставила сковороду с рыбой и чугунок варёной картошки, дядька разлил самогон. Я был настолько пришиблен событиями сегодняшнего утра, что даже не стал отказываться. Обедали молча. Если честно, мне кусок в горло не лез, но не хотелось огорчать хозяйку. Тем временем на улице заметно потемнело, даже у меня не осталось сомнений, что гроза непременно будет. Окна здесь и так не особо пропускали свет, а теперь в хате и вовсе воцарились сумерки. На улице поднимался ветер. Мы как раз заканчивали обедать, когда раздался стук в калитку. Тётка Марыся вытерла руки и, зачем-то взяв с собой полотенце, вышла на крыльцо. До нас донёсся её голос. - Ай, ойча! Ек вы ўчасна! [7] Заскрипели открываемые ворота. Отец Варфоломей вошёл в хату минут через пять, и дядька Ничипор тут же взял его в оборот: усадил за стол, налил выпить, придвинул поближе сковороду с рыбой. Чуть позже появился уже знакомый мне рыжий Василь, который, очевидно, и привёз святого отца. Тётка Марыся выдала ему тарелку. - Ну что, хлопцы... помоги нам Господь. А тебе особливо, Никита Иваныч, бо ты, я вижу, ужо следствие начал. - Спасибо, отче. Мы стараемся. Все, кроме меня, выпили по второй. Мне на сегодня, пожалуй, хватит. Трапеза продолжилась в молчании. Закончив есть, дядька Ничипор вытер усы и рот, перекрестился и встал из-за стола. Тётка Марыся восприняла это как окончание общего собрания, шустро собрала грязную посуду и ушла мыть во двор. Мы остались вчетвером, хотя персональный водитель святого отца сидел настолько тихо, что мы временами вообще о нём забывали. Так что, по сути, втроём. - Отче, вы знали этого мальчика? - Ну как знал… видел в царкве на службах. Крестил его тоже я, но не больше. Лично почти не знал. - А его семью? - Алену – да, знаю давно. Стакан её штодня искушает. Тут я уже бессилен. Вроде и понимаю, что тяжко бабе одной. Мужик ейный в Мозыре ужо как год, наверно, он сюда и носа не кажет. А всё равно грех это. - А дочерей? - Девиц знаю чуть лучше. Ирына, пока замуж не вышла, основная кормилица опосля батьки была. Всё, что получала, в семью тащила. Они на те деньги и на ярмарки ездили, и одевались в городе. Хорошая девка. Набожная, работящая… - А где она работала? – на тот момент мне показалось, что я спросил просто для поддержания разговора. И только потом осознал, что милицейское чутьё зацепилось за упоминание денег. Потому что, как я уже говорил, за деньги работают либо в городе, как глава семейства Михалюков, либо на городских заказчиков, как дядька Ничипор. У местных в ходу натуральный обмен. - У Гарэцкага пакаёўкай, - вместо святого отца ответила тётка Марыся. Она забрала со стола бутыль самогона и унесла её в сени. - Горничной, - перевёл Фома, заметив мой поражённый взгляд. - Стоп. Ирина работала горничной у Горецкого? - Истинно, - кивнул святой отец. – Остальную прислугу он, говорят, с собой привёз, из местных только Ирынка и была. Важно это или нет, но разузнать поподробнее стоило. Хотя бы из любопытства. Священник развёл руками: он мало что знал. - Тётка, а долго она у него работала? – окликнул Еремеев. Хозяйка вернулась из сеней, присела рядом с нами за стол и, подперев кулаком щёку, задумалась. - Больш за год яна адсюль з’ехала, Яўхім Касько яе ўзяў. А да таго… год, напэўна. Ён добра плаціў, больш, ніж бацька іхні з Мозыра шле. На тыя грошы і жылі. Мы с Еремеевым переглянулись. Неожиданно. С другой стороны, что в этом особенного? Горецкий – человек явно не бедный, и, если задуматься, это тоже… ну, пусть не странно, но необычно. Сколько должен получать провинциальный чиновник, чтобы снимать особняк, платить прислуге и покупать породистых коней? Уж никак не меньше, чем сыскной воевода столицы! Хотя ладно, не моё дело. Я не завидую, честно. В любом случае, когда его сюда сослали, логично, что ему понадобилось кого-то нанять – и он нанял Ирину. Пять деревень Мозырского повета – маленький мирок, полный совпадений. Кажется, я ищу закономерности там, где их нет. - Явхима я знаю, насупраць царквы они живут. Как Ирынку взял – так она загадала дом строить. А он только с войска пришёл, ни гроша за душой. Да она продавила – не хотела со свекрухой жить. Вот под Рождество освящал им дом. Ну хоть в этом она не соврала. - А на Грамницы родила она. [8] Якубом крестили. На каждой службе они втроём, всем бы так, - одобрительно заметил святой отец. - И как дом? – как бы между прочим поинтересовался Фома. Отец Варфоломей подвоха не заметил. - Хороший дом, всё чин по чину. Шкандары, полы поднятые, труба даже есть. Икону Ирынка у матери забрала, бабкину ещё. Дай Бог им побольше детей в этот дом, - святой отец перекрестился. Мы с Еремеевым обменялись многозначительными взглядами. Слишком хороший дом для парня, у которого после армии ни гроша за душой. Так, участковый. Отставить выводы на ровном месте! - Ладно, хлопцы, пора и честь знать. Вернётся Алена – надо им двор освятить, ибо грех страшный на всю семью отныне лёг. Помоги им, Господи… мать, пережившая дитя, - самая несчастная душа на свете. На улице было темно. Я высунулся на крыльцо и едва удержал входную дверь. По улице мчалась волна пыли и мелкого мусора, местные торопливо загоняли коров. Низкие тучи шли со стороны леса и, казалось, задевали верхушки деревьев. Отец Варфоломей выглянул на улицу из-за моего плеча, досадливо крякнул. - Когда ж оно скончыцца, хотел бы я знать. В непогоду жизнь в деревне замирала. Святой отец ушёл в мастерскую – скоротать время за неспешной беседой с дядькой Ничипором. Нам с Еремеевым тоже не улыбалось в самую бурю выходить из дома, а делать было нечего. Вернулась тётка Марыся – убрала чистую посуду, принесла из своей комнаты одеяло и вручила заскучавшему парнишке. - Адпачніце, хлопцы. [9] Василь благодарно кивнул и ушёл в сени – там было прохладнее. Мы тоже разбрелись по своим углам. Тётка права: что ещё делать-то? На улицу не выйдешь. Ветер бушевал так, что, казалось, окно провалится обратно в дом. Ветви деревьев беспомощно мотались из стороны в сторону, выли собаки. Непогоду лучше переждать, да и на нас с утра слишком много всего свалилось. В хате было уютно, пахло жареной рыбой и свежим хлебом. Я улёгся на топчан, натянул пёстрое одеяло почти до самого носа. - Тётка Марыся, спойте что-нибудь? Она смущённо улыбнулась. Подошла сначала к Еремееву, погладила его по голове, потом подоткнула мне одеяло. - Спіце, хлопцы. Усё будзе добра. [10] На улице пошёл дождь. Міласцю з нябёс апусціўся дзень. Асвяціўся край, пасвячоны ў вечнасць. Тут на Белай Русі белы Бог жыве І будуе рай з крыжаванак Млечных. Тут на Белай Русі белы Бог жыве І будуе рай з крыжаванак Млечных. Гоняць промні сон і ратуюць свет. З небыцця ўзыйшлі светлыя крыніцы. Тут на Белай Русі белы-белы квет, І жывой вады можна тут напіцца. Тут на Белай Русі белы Бог жыве, І яму лятуць зоркі пакланіцца. Тут на ўсёй планеце белы Бог жыве, І яму лятуць зоркі пакланіцца! [11] Я старался не думать. Под её голос и монотонный шум снаружи периодически проваливался в сон – и резко выныривал, потому что у реки взлетали от ветра хлёсткие плети ивовых ветвей, открывая спрятанную в блестящей зелени детскую фигурку. Это видение не шло у меня из головы. Направляясь сюда, я думал, что еду в отпуск. Честное слово, ну что может случиться в деревне? У нас в Лукошкине – да, нарушать закон умеют. Творчески, с размахом, с оглаской на весь город. Нашествие орды шамаханов, отстрел невест и похищение государева кубка с червонцами, Ульянины ожившие мертвецы. Всего и не перечислишь. Мои лукошкинские дела объединяло одно – широта замыслов. Здесь иначе. Точечные, на первый взгляд несерьёзные события, которые и преступлением-то не назовёшь. Преступление подразумевает преступника. Злодея, умысел, нарушение закона. Моё первое дело здесь – болото, непонятно как и откуда появившееся в лесу. Я бы очень хотел считать преступником существо, которое в нём сидело, вот только что-то мне подсказывает, что такие создания не появляются сами по себе. Кто-то его туда поместил, но вот кто? Вопрос без ответа. Да, болото мы уничтожили, а раскрыл ли я дело? Скорее нет, чем да. И что такое, чёрт возьми, бессонная плынь с запада? Единственная зацепка, указывающая на предполагаемого преступника. Но тут со всех сторон тупик. Разговорить на эту тему местного лесовика я могу даже не пытаться. Мне люди-то здесь не верят, а я хочу, чтобы верили природные духи. Смешно! Лясун что-то знает, это точно, но мне не скажет. Крутись, участковый, как хочешь. И второе моё дело – самоубийство мальчика. Тут вообще никакого преступления. Закон не нарушен, разве что церковный. Других пострадавших нет. Ну, пока нет, а там бог его знает. Вон, две бабы посреди улицы сцепились – чего ради? Я потянулся и открыл глаза. Бесполезно, всё равно не усну. В хате я был один. На улице было тихо – ни свиста ветра, ни шелеста дождя. Я высунулся на крыльцо. Гроза прошла над деревней, оставив кое-где поломанные ветви деревьев да грязь на улице. После удушающей жары воздух был приятно свежим. На крыльце обнаружился Еремеев – видимо, от скуки, строгал из дерева свистульку. Я уселся рядом с ним на ступеньку. Телеги отца Варфоломея во дворе не было. - Что делать будем, Никита Иваныч? - Продолжим по заранее намеченному плану, - я открыл блокнот. – Кто у нас причастен к этому делу? Все близкие мальчика. Ирина, - напротив её имени поставил крестик, - Аксанка и Михась – лучший друг. Подведём итоги. От Ирины толку мало, к тому же, по утверждению нашего эксперт-криминалиста, она врёт. Зачем? А поди разбери, зачем. Пока примем рабочую версию: просто потому, что она мне не доверяет. Аксанку собирался допрашивать Фома, мне, следовательно, оставался Михась. И где его искать, этого Михася? Ну вот допустим, пришёл я к тётке Алесе. Где, гражданочка, ваш сын? Подайте его сюда, хочу с ним побеседовать. И как думаете, что она мне ответит? Дай бог, чтобы что-то приличное, а то ведь и пошлёт в духе нашего дьяка Фильки. Вот то-то и оно… как же это мешает работать, кто бы знал! Избаловался ты, участковый. Мой внутренний голос почему-то говорил с интонациями Яги. Али забыл, как лукошкинцы ещё недавно от тебя шарахались аки от чудища заморского и ворота перед носом захлопывали? Я невольно улыбнулся. Да, было дело. Они точно так же мне не доверяли. Я пришёл из другого мира, но об этом знали только Яга, государь и Еремеев. Все прочие жители столицы не доверяли мне чисто интуитивно. Они подозревали, что со мной что-то не так, но сформулировать свои догадки не могли. Это потом уже, спустя несколько месяцев, лукошкинцы поняли, что участковый не так страшен, и потянулись к нам в отделение со своими бедами. Чтобы жители Мозырского повета начали хотя бы нормально отвечать на мои вопросы, должно пройти время. Времени у нас нет. - Фома, ты если где Хрыстю увидишь, скажи, чтобы зашла ко мне. - Будет сделано, Никита Иваныч. Он оставил на крыльце нож, сунул готовую свистульку в карман и, обогнув дом, вышел во двор. Я остался один. Ждать мне, впрочем, пришлось недолго. Уже минут через пятнадцать со стороны заднего двора послышался топот босых детских ног, и ко мне подбежала Хрыстя. Она аж сияла от ощущения собственной полезности. Пробралась она сюда, по всей видимости, огородами, подальше от глаз любопытных соседей. - Вітанкі! Чым шчэ дапамагчы? Девочка плюхнулась рядом со мной и замерла, дожидаясь моих начальственных указаний. Интересно вообще складываются мои контакты с местными. По большей части я взаимодействую с ними через посредников – Фому, Хрыстю, дядьку Ничипора. Неплохие рабочие отношения сложились со священником и с соседями – Якубом и Миколой. На этом, собственно, всё. А для нормального расследования дела нужно, чтобы я сам, а не через третьи руки, мог вести допросы. - Сможешь найти мне Михася? - Янкава сябра? Зможу. Дзе цябе шукаць потым? [12] - Я тут буду. Поговорить с ним хочу. Девочка радостно закивала и, не задавая больше вопросов, умчалась. Брызги грязи разлетались в стороны под её ступнями. Я проводил её взглядом. У этой малышки несколько дней назад умерла сестра – причём не просто умерла, утонула в заколдованном болоте и по ночам возвращалась на крыльцо. Я не из трусливых, но и не отчаянный храбрец. Я даже знать не хочу, как это выглядело. Тётка Марыся, кстати, куда-то убрала охапку сокерника, что красовалась пару дней в углу двора. Спасибо нашему усердному Митяю. Так вот, возвращаясь к Хрысте… Я не знаю, как воспринимают в большинстве своём мир здешние дети. Она – с фатализмом и странной зрелостью суждений. Как бы я вёл себя на её месте? Возможно, это её самозащита – окунуться в повседневный быт, а в свободное время помогать нам в расследованиях. В любом случае, я безмерно ей благодарен. Итак, делать мне было нечего. У нас в отделении тоже временами так случалось: стрельцы носятся по городу, Митяй куда-то с поручением убежал, бабуля что-то там ворожит – один Никита Иваныч с начальственным видом сидит и ждёт результатов. Так сказать, собирает камни. Я сходил в дом, принёс пару яблок и опять расположился на крыльце. Мои мысли снова и снова возвращались к нашему новому делу. И чем больше я думал, тем меньше понимал, зачем Ирине мне врать. Бабкино замечание, показавшееся вначале сущим пустяком, теперь не давало мне покоя. Ведь действительно мелко как-то. Мой вопрос не был попыткой уличить её в чём-то неподобающем, да и вообще имел к самой женщине косвенное отношение. «Ты виделась с братом?» - «Да, на крестинах сына». Ну, просто для примера. Или там, не знаю, в церкви… На Пасху вот, кстати. Пасха – серьёзное событие, я уверен, всё население пяти деревень, способное передвигаться, в эти дни стекается в церковь. Неужели Михалюки-младшие оставили праздник без внимания? Я могу допустить, что у Алены не лучшие отношения со старшей дочерью и зятем, но почему бы Аксане и Янке не поехать в Копаткевичи отмечать Пасху с семьёй сестры? Короче, это я к чему: поводов увидеться у Ирины и Янки (даже с учётом деревенского быта и отдалённости деревень друг от друга) было море. И в то же время… в нужном ли направлении я размышляю? Я мысленно переместил ситуацию к нам в отделение. В столице я при исполнении, Ирина давала бы показания официально и под протокол, в этом случае обман представителя закона – уже нарушение. А здесь? Здесь я чужак и не пойми кто, и вообще, «понаехали». Она может врать просто потому, что в принципе не видит смысла разговаривать с приезжим. Им здесь Горецкого хватает, он такой же приезжий и тоже из города, а толку от него – шиш с маслом. На господина полицмейстера где сядешь – там и слезешь, ему проблемы местных абсолютно параллельны. Ну вот и я в их глазах такой же. Минуточку, но у неё-то с Горецким отношения как минимум без взаимной ненависти. Я же не думаю, что этот их новый дом, со шкандарами, поднятыми полами «и даже труба есть», Явхим строил на свои кровные? Если бы мне не нужно было ждать Хрыстю и Еремеева с результатами допроса, я бы сел на коня и отправился в Копаткевичи чисто из любопытства – посмотреть на столь замечательный дом. В Колках, например, домов с дымоходом всего два. Один из них – у Гриневичей, в семью которых должна была войти сирота Ганка. Это у нас в столице таких домов даже у простых горожан – каждый второй, а тут на подобное смотрят чуть ли не с благоговением. Дымоход – признак богатства. Мне катастрофически не хватало данных. Оставалось лишь грызть яблоко и уныло смотреть в забор. Было часов восемь вечера. Вскоре вернулся Еремеев, буквально следом за ним – тётка Марыся. Она ушла готовить ужин, а я затребовал немедленный отчёт. - Разузнал что-нибудь? - Да как сказать… - Фома уселся рядом со мной. – И да, и нет. Когда я пришёл, Аксанка с матерью уже одни были. Ирина с мужем обратно уехали. - То есть с Аленой ты тоже поговорил? - Если бы! Пьяная в слюни в сенях храпела. Но мне так даже лучше: всё по приличиям, я с девицей наедине не был, но и мать не мешала. Отцу ихнему в Мозырь сообщат, но даже если приедет – он толком и не знает ничего. Портной он, у него там мастерская. С точки зрения ведения дела – неудачные свидетели. Отец километрах в пятидесяти от дома, старшая сестра – в соседней деревне, да ещё и врёт, мать… ну тут и так понятно. Одна надежда на среднюю дочь. - Кстати, Никита Иваныч. Аксанка про твою персону спрашивала, зело ты ей глянулся. - Когда это она меня рассмотреть успела? – фыркнул я. - У девицы незамужней глаз быстрый, - Еремеев усмехнулся в усы. Я ткнул его в плечо. - Давай рассказывай, сводник. - Ну, во-первых, слова матери она подтверждает. Янка ушёл вчера из дома, ночевать не вернулся – ну и вот. Ладно, хотя бы это правда. - Она сначала подумала, коней в ночное повели. Они с Михасем коней по деревне собирают и на луг ночью пастись ведут. - Ночью? - Ну да. - А днём это нельзя делать? - Городской ты человек, Никита Иваныч. Днём конь пашет, не до еды. Да и жарко, и мошкара всякая. А ночью отдыхает. Ночью прохладно, роса выпадает… когда их ещё пасти, как не ночью, это ж не корова. Вот мальчишки и помогают – берут коней со всей деревни, собаку и на луг идут. Костёр разведут да страшилки друг другу рассказывают. Мы в детстве тоже так делали. Собака – чтобы от волка оборониться. Я понимающе кивнул. Да, я городской. - Хорошо, значит, Аксанка думала, что они пасут коней. - Истинно. Тут ведь как: в ночь они табун уводят, на рассвете возвращают. Сдают коней, потом бегут по домам, Янка выводит корову. А тут он на рассвете не вернулся и корову не выгнал. - А кони? - Кони вернулись. Насколько я успел понять, коровы в деревне есть почти у всех. А вот кони – нет. Это, конечно, не такая редкость, как дымоход, но тоже не всем доступно. А сколько здесь всего лошадей? Ну, может, штук пятнадцать. - Значит, утром нужно вернуть весь табун в деревню, так? - Ну да. А мальчик (в этом я был абсолютно уверен) умер не позже полуночи. То есть к моменту возвращения коней в деревню он висел на иве уже несколько часов. Следовательно, кто мог пригнать табун? - Михась, - тут же ответил Еремеев. Я рассуждал вслух. Ну да, Михась. Не собака же. Фома раздобыл крайне важную для дела информацию. Я раскрыл блокнот. Вчера вечером Янка и Михась взяли собаку, собрали лошадей и вывели их на луг. Дальше в какой-то момент они разделились: по-видимому, Михась остался с табуном, а Янка ушёл. И… повесился на иве. Мне нужен этот Михась, и чем скорее – тем лучше. - Хлопцы, вячэраць! [13] – крикнула из сеней тётка Марыся. Я чувствовал неясную тревогу: куда подевалась Хрыстя? Ей нужно было найти мальчика и привести его. Просто найти и привести, а не расспрашивать самой, к примеру. Поручение явно не на час, я вообще рассчитывал, что она управится минут за пятнадцать. - Ты чего, Никита Иваныч? - Что-то Хрысти долго нет. Я её за Михасем отправил. - Да мало ли, может, её мать перехватила и к делу припрягла. Придут. Я рассеянно кивнул, бросил последний раз взгляд на улицу и следом за Фомой вошёл в дом. На деревню опускался мягкий прохладный вечер. Казалось, жара ушла вместе с грозой. Тётка Марыся проследила, чтобы мы оба наложили себе по полной тарелке тушёных овощей и оставшейся с обеда рыбы, материнским жестом погладила нас по головам и ушла в мастерскую – относить ужин дядьке Ничипору. Едва она вышла, раздался стук в оконную раму. Первой моей мыслью (честно, не очень удачной) было вытащить окно. Но окна тут такие, что и не выглянешь толком, поэтому я наскоро вытер руки и выскочил на крыльцо. Заметив меня, Хрыстя перестала подпрыгивать у окна и подошла. Я сел перед ней на корточки. Девочка была одна и выглядела растерянной. - Я у цёткі Алесі паспытала, яна адучора Міхася не бачыла. Не ведае, дзе ён. Я па вёсцы прабéглася, анідзе яго няма. [14] Я привалился спиной к столбику крыльца. Почему у меня ни одно дело не расследуется нормально? Вечно вот что-то подобное. - Ты есть хочешь? - Не, але хадзем. [15] Мы вернулись в хату. Хрыстя уселась на свободную табуретку, я – на своё место. - Михась пропал. - Па усей вёсцы шукала, - серьёзно подтвердила девочка. - Твою ж мать! – Еремеев в сердцах стукнул кулаком по столу. – Они сговорились, что ли? Я записывал в блокноте. - Получается, обоих со вчерашнего вечера никто не видел. А почему тётка Алеся сына не ищет? - Она, может, и ищет, но нам-то вряд ли об этом скажет. Никита Иваныч, дык нам бы в таком разе узнать, кто его последним видел. Вдруг с ним случилось что? Теперь следствие требовало куда более масштабных действий, чем предполагалось изначально. - Фома, зови хозяев. Он вышел во двор и вернулся спустя несколько минут. Следом вошли дядька Ничипор и тётка Марыся. - Шчо ў цябе здарылася? [16] - Мне от вас нужна небольшая помощь. - Кажы, усё зробім. - Тётка, какие у вас отношения с Алесей Чарнушкой? - Дык… звычайныя, па-суседску, - она обеспокоенно потеребила край фартука. - Можете у неё выяснить, не было ли в последние дни чего-то необычного в поведении Михася? Может, его что-то тревожило? - Але ж то толькі заўтра, зараз запозна. [17] Я кивнул. Завтра так завтра, какие у меня варианты? - Дядька, теперь вы. Вы можете обойти всех, у кого есть лошади? Видел ли кто-то из соседей, кто забирал свою лошадь, Михася? Может, что-то им тогда запомнилось? Опять же, так мы примерно установим, кто последний мог видеть мальчика. Мне очень не нравится, что он пропал. - Заўтра зранку параспытаю. Якуба паклічу, так хутчэй будзе. [18] Приятно иметь дело с такими помощниками! - А зараз спаць, хлопцы. Хрысця, цябе ўжо матка пэўна шукае, [19] - тётка Марыся мягко, но непреклонно выпроводила девочку за дверь. Мы не стали возражать. Здесь такой порядок: ложатся рано, но и встают ни свет ни заря. Может, оно и имеет смысл. Завтра, когда они принесут мне первые результаты, я уже проснусь. Надеюсь.

***

Уложив нас всех, тётка Марыся ещё какое-то время шила при свете лампадки. Я сам не заметил, как заснул. Спал куда более спокойно, чем днём. И, кажется, даже не видел снов. Проснулся я от того, что меня настойчиво трясли за плечо. Потёр глаза и постарался оторвать голову от подушки. - А… дядька? - Я параспытаў для цябе, - вид бодрого дядьки Ничипора разительно выбивался из моего сонного мировосприятия. Мне срочно надо включить голову, иначе я пропущу что-нибудь важное. - Сейчас, минутку… - я сполз с лавки, вышел на крыльцо и на автопилоте добрался до корыта с водой. Зачерпнул кувшин, вылил себе на голову. Это становится ежедневным ритуалом. В мой мир постепенно возвращалась чёткость. В дом я вернулся уже больше похожим на милиционера. - Апытаў я суседзяў, - продолжил дядька Ничипор, не обращая внимания на мою страдальческую физиономию. – Усіх, хто коні мае. І ведаеш шчо я табе скажу? Вапто кóней сабака прывёў, Міхася аніхто не бачыў. [20] Я вытаращил глаза, дядька развёл руками. - Сабака ў Алены разумны. Здорово, конечно, но куда девался Михась? Если уже утром его никто не видел. Они ушли вместе, а потом одного из них мы находим повешенным на иве. У меня на тот момент уже были серьёзные подозрения, что и второго мы живым не найдём. Я потянулся за своим блокнотом. Михась исчез в промежуток между восемью вечера предыдущего дня и пятью утра следующего. Неслабый разброс, но я сомневаюсь, что получится его сузить. Вряд ли детей кто-то видел. Ночью можно совершенно незаметно повеситься на иве, утонуть в реке, встретиться с медведем в лесу – никто не узнает. Уставшие за день люди спят беспробудным сном. Кажется, я в тупике – во всяком случае, пока. Проснётся Еремеев, позавтракаем, я поговорю с Ягой… может, появятся умные мысли. На данный момент их нет. Двое детей ушли в ночь и домой не вернулись. - Спасибо, дядька. Вы мне очень помогли. - Табе дзякуй за ўсё, хлопча. [21] Мы пожали друг другу руки. Дядька ушёл будить Фому. Тётки Марыси не было – видимо, выполняла моё поручение. Она появилась минут через десять. Увидела, что мы проснулись, и кинулась доставать из печи завтрак. В горшке, который она выставила на стол, я рассмотрел горку блинов с начинкой, тушённых в сметане. Затем тётка Марыся сбегала в сени и притащила кувшин молока. Есть я особо не хотел, а вот послушать пересказ её беседы с соседкой – очень даже. Но в плане еды тётка Марыся не отстаёт от нашей бабули: пока все не накормлены – никаких разговоров. Мы уселись за стол. Пили молоко, ели блины с сыром – здесь это называется налисники. Дядька Ничипор хмурился своим мыслям, нам с Еремеевым тоже было невесело. Тётка Марыся нервно теребила пальцами край фартука. - Вы узнали что-нибудь? Она кивнула. Очень похоже, что у неё новости тоже не лучше. - Бачыла я Алесю. Але ж анічога яна мне не сказала, отолькі ўвесь час чакала, кеб я баржджэй пайшла. Так і вутурыла мяне ані з чым. [22] - Обычно она так себя не ведёт? - Не… звычайная баба, як усе. Колькі разоў дапамагалі аднэ однаму. Мы с Фомой переглянулись. Разговорить соседку тётке Марысе не удалось. А это значит что? Процентов на девяносто – что та что-то скрывает. А у неё, между прочим, сын пропал. И вот как работать в таких условиях? В Лукошкине половины этих проблем не было бы. Для несговорчивых свидетелей есть Яга: особым взглядом посмотрит, заклинание прочтёт – и выкладывают наши подопытные всё как на духу. В интересах следствия бабуля и с самим государем подобным образом поговорить не постесняется. А что делать, служба. Мы бы и рады без этого, но несознательных граждан в нашей работе хватает. - Ну то добра, хлопцы, вы клічце, як шчо. [23] Дядька Ничипор отправился в мастерскую, тётка Марыся – в поле, и мы с Фомой остались в хате одни. - Начался денёк, - хмуро заметил Еремеев. – Мне одному не нравится, что у нас версии обрубаются, как хвосты у ящерицы? - Нет, мне тоже. Мы выбрались на крыльцо: он с самокруткой, я – с блокнотом. Было около шести утра. - Давай заново. Кого мы допрашивали? - Ирину, но ты сам сказал, что она врёт. А мужик ейный толком и не знает ничего. Какое ему дело до её брата? У него небось и так дел по горло. - У нас есть способы заставить её сказать правду? - Вряд ли, - покачал головой Фома. – Ну священника попросить её припугнуть, дескать, враньё – грех, но тоже способ сомнительный. - Согласен. Да она может и не знать ничего, а мы время потратим. Ладно, оставим пока Ирину, давай дальше. - Аксанку я допрашивал. Тут вроде чисто. - Да, но тоже толку не особо. - Никита Иваныч, ты пойми. Здесь каждый занят своим делом. То, что Янка пропал, заметили, когда он корову не вывел. А вывел бы – так ещё полдня его бы не хватились. Девка бы и рада помочь, но откуда у неё время за братом следить? - Тётка Алеся. Молчит, как партизан, хотя с чего бы? У неё сын пропал, самое время его по всей деревне разыскивать. - Скрывает что-то. - Да, но как это выведать? И потом, Фома, что может скрывать простая деревенская баба? Она ведь умудряется плюсом ко всему сохранять трезвую голову. Я понимаю, что каждый воспринимает горе по-своему, но всё равно поведение Алеси Чарнушки казалось мне странным. - А ежели слежку за ней приставить? А это мысль. Я показал Еремееву большой палец. - И кто у нас меньше всех занят? – вопрос был скорее риторический. - Митька. - Точно. Добудь мне его. - Сделаю, Никита Иваныч. Среди привычного утреннего шума, состоявшего в основном из скрипа телег, стука копыт и фырканья лошадей, мы не сразу поняли, что кто-то едет в нашу сторону. Фома встал со ступеньки и как раз обходил дом, когда забарабанили в ворота. Я направился следом, даже дядька Ничипор выглянул из мастерской. Перед калиткой стоял Василь – кучер отца Варфоломея. Он держал под уздцы коня. Времени, напомню, было не больше семи. Как мне подсказывает мой милицейский опыт, с хорошими новостями в такую рань не приезжают. - Доброе утро, - хотя какое он, к чёрту, доброе. – Что случилось? - Там гэта… едзьце баржджэй да Капцэвічаў, там мяртвяка з ракі дасталі. [24] У меня появилось нехорошее предчувствие. - Утопленника? А кого – мужчину, женщину? - Ды кажуць, хлапчук нейкі. Сам не бачыў, мяне айцец Варфаламей сюды як мага хутчэй адправіў. [25] Нехорошее предчувствие усилилось. Пока я предавался паническим размышлениям, Фома решал более насущные вопросы. - Никита Иваныч, коня тётка забрала. Нашего запрягать? - А у нас что, другие есть? – настроение моё ухнуло куда-то к отметке ноль. Еремеев пожал плечами и ушёл на конюшню. Капцевичи – это на развилке направо и дальше вдоль леса. Река будет слева. Дорогу я примерно представлял, потому что не далее как два дня назад ездил по ней к Горецкому. До Капцевичей часа полтора, но сами мы там ещё не были. Ладно, разберёмся. - Езжай вперёд, скажи, что мы скоро будем. Если отец Варфоломей там – пусть меня дождётся. Парнишка кивнул, вскочил в седло и умчался – только комья непросохшей грязи разлетались из-под копыт его коня. Я подождал, пока Фома управится с нашим транспортом. - Ты дорогу знаешь? - Дядька говорит, там одна дорога. Не заблудимся. Никита Иваныч, дык а с Митькой-то что делать? Я мысленно прикинул. Вряд ли тётка Алеся в ближайшее время куда-то денется. Грядки сами себя не обработают, а в поле она на виду – большинство соседей сейчас там. Разберёмся по возвращении. - Поехали, я ему ближе к вечеру указания выдам. Я забрался в телегу, Еремеев стегнул коня. Дядька Ничипор перекрестил нас на прощание и скрылся в мастерской. Вчерашняя гроза лишь ненадолго принесла освежающую прохладу. Было раннее утро, но уже сейчас становилось понятно, что жара вернётся. Я растянулся на соломе и надвинул мягкую полотняную шляпу дядьки Ничипора пониже на нос. Мы проехали развилку и теперь тащились вдоль леса. Вскоре Фома притормозил, что-то рассматривая. - Это сюда ты ездил? - Если ты про колею, то да, - мне из-под шляпы было не видно. – Там дорога почти заросшая, чуть не проскочил. - Великолепная работа, честное слово. - Мне послышалось, или ты завидуешь? – поддел я. Мы снова поехали быстрее. - Не в этом дело, - Фома пропустил мимо ушей мою иронию. Я даже устыдился. – Это вот хорошо, что мы с тобой здесь. А уедем – и что? У людей вообще никакой защиты нет. - Ну, есть Адамович. - Войт – это никаким боком не участковый. Да и далеко он, случись что – до Мозыря пока дотащишься… - Так вроде у него где-то поближе приёмная есть? - В Кротове, но то так, временная ставка. И Кротов не так чтобы рядом. - Тут всё – «не так чтобы рядом», - уныло буркнул я из-под шляпы. Переезды между деревнями отнимали у нас чуть ли не половину времени, необходимого для следствия. Туда час, туда два, Копаткевичи – так и вовсе чёрт знает где. Не милиционер, а курьер какой-то. Этой проблемы у нас в Лукошкине тоже не было. Потом я, кажется, заснул. А что ещё делать-то? И проснулся уже на самом подъезде к деревне. Нам, конечно, не уточнили, куда именно нужно попасть, но, я думаю, мы не ошибёмся. Проехав деревню насквозь, мы у противоположного её конца наткнулись на скопление телег и взволнованную группу мужиков. С ними был и отец Варфоломей. Я спрыгнул на землю. - Здравствуйте, отче. - Вы вовремя, хлопцы, - он подвёл нас к мужикам и представил. Меня – как столичного следователя, что позволило мне вволю насладиться подозрительными взглядами в мою сторону. Но, с другой стороны, какие варианты, если я сейчас буду осматривать труп? - Что тут у вас? - А вот. Соседи расступились, давая нам возможность рассмотреть находку – облепленный водорослями и ивовыми листьями труп мальчика. Его положили на траву, подстелив мешковину. Мы с Еремеевым уныло переглянулись: что и требовалось доказать. Я не сомневался, что это и есть тот самый Михась, которого я безуспешно ищу со вчерашнего дня. Мужики топтались вокруг, комкали в руках шапки и периодически крестились. - Кто из вас его нашёл? - Я, - отозвался седой старик. Он шагнул вперёд, и я заметил, что он хромает. – Раніцай у рыбу пайшоў – а тут яно. Я сам ледзь з абшыванкі ў ракӳ не гэпнуўся. Пятро мяне зваць. [26] - Вы останьтесь, а остальных прошу разойтись. Отче, вы мне тоже нужны. Священник кивнул. - Пошли, Пятро, отут у холодку присядешь, - он взял старика за локоть и увёл к одной из телег, стоявших в тени. Взбудораженные сельчане разошлись не сразу. Уходили они, бурно обсуждая произошедшее. Я знаю такой тип реакции: жуть, конечно, но хоть какое-то разнообразие в их действительности. Прямо по классику, «наши сети притащили мертвеца». М-да. Внукам будут рассказывать. Я выдал Еремееву блокнот, а сам уселся рядом с телом на траву и принялся его осматривать. И почти сразу понял одну важную вещь. - Слушайте, а он это… он не утопленник. - Его из реки достали, - на всякий случай напомнил Фома. На первый взгляд всё вроде бы логично: если выловлен из реки, значит, утонул. Однако в памяти уже распахнулся один из моих учебников по судебной экспертизе. - Поехали по пунктам. Фома, пиши. Следов пены вокруг рта и носа нет. Я пару раз надавил на грудную клетку трупа. - И при нажатии тоже – ни пены, ни сукровицы. Увеличения окружности грудной клетки и сглаживания рельефа ключиц не наблюдается. Записал? - Ага. - Кожа лица и открытых участков тела бледная. Кожа на руках морщинистая. Я принёс из телеги нож и разрезал на трупе рубаху. - Трупные пятна почти отсутствуют. Те, что есть, - очень бледные. Кровоизлияния в мышцы шеи, груди и спины нет. И это только навскидку, потому что я не профессионал. Ни по одному пункту не совпадает. - С чем? - Он не тонул. В смысле, он умер не в воде. - Хочешь сказать, его мёртвого кто-то скинул в воду? - Да, примерно так. - Хорошо, а как он умер? Душили? - Не похоже… - я ещё раз осмотрел его шею. – Пока не знаю, честно говоря. А ещё знаешь, что мне не нравится? Он какой-то подозрительно бледный. Где вся кровь? Она после смерти в любом случае будет скапливаться: у висельников – в конечностях, у утопленников – в нижних участках, в зависимости от того, как он плыл. Так природой заведено. Еремеев задумчиво почесал в затылке. - Упырь подрал? - А они тут есть? - А пёс их знает… охрану посла вспомни. В Лукошкине-то их тоже раньше не было. Это верно. Ныне покойный пастор Швабс весьма преуспел в деле создания кровожадных зомби из законопослушных немецких парней. - Ладно, надо осмотр закончить. Потом будем думать. Из видимых повреждений – шрамы от ножевых ранений. И… кхм, это колотые раны, они глубокие. Водой, конечно, размыло, но я бы дал им пару недель. - А они не могли быть причиной смерти? Вот тут, например, точно печень пробита, - Еремеев указал карандашом на живот мальчика. - Да как сказать. Вообще могли, но они не выглядят свежими. Он умер вчера или позавчера, а эти шрамы явно старше. Если принять, что дело в них, то сначала его закололи, потом за пару часов это всё затянулось, потом его сбросили в реку. Но так ведь не бывает! - В нашем мире, Никита Иваныч, и не такое бывает. Лично я ставлю на то, что закололи. Версия выглядела жизнеспособной и на первый взгляд гладкой. Мальчик умер от повреждения органов и внутреннего кровотечения, а потом его сбросили в реку. Вот только следы свежих ран, пусть даже после суток в воде, выглядят не так. Они идеально подходили как причина смерти, теперь осталось либо разобраться с удивительной посмертной регенерацией, либо не морочить себе голову. На данный момент логичного объяснения у меня не было. Ну и да, внутреннее кровотечение уж точно подразумевает выраженные трупные пятна. Их нет. - Ладно, будем считать, что осмотр я закончил. Если сравнивать с достижениями судебной экспертизы из моего мира, то на чисто внешнем, без вскрытия, осмотре я получаю процентов двадцать информации, которую можно извлечь из трупа. Вот только в моём мире следователь и судмедэксперт – это вообще разные люди, а я тут и так на все руки. Раз уж забросило меня сюда, что толку горевать о несбыточном? - Что с телом делаем? - Ну, учитывая погоду… - неподвижная июньская жара снова разливалась над деревней. Мы подошли к священнику и старику. – Отче, есть смысл везти его в Колки? - Отрок сей и так натерпелся. Я бы предложил сразу при церкви его омыть да молитвы належные прочитать, а завтра предать земле. Разве что матери сообщить надобно. У него же только мать, как я помню. - Да, у него только мать, - эхом подтвердил Фома. Мне не нравились эти раны. Было в них что-то неправильное. Как причина смерти – отлично, но с пробитыми внутренними органами не бегают ещё несколько дней, чтобы раны затянулись. Да такое и не затягивается, я ещё в своём мире на них нагляделся – от такого сразу умирают. Чушь. - Так, давайте вот что. Фома, распрягай коня и дуй верхом в Колки. Попытайся выяснить, были ли у него эти раны хотя бы в ближайшие дней пять. Ну, вдруг кто видел: мать, Аксана – кто-нибудь. Я по-прежнему думаю, что это бред, но проверить надо. - Уразумел, потом куда? - В царкву, наверно, - вставил отец Варфоломей. – Если приедешь раньше нас – дождись в трапезной, у нас путника завсегда накормят. Ты ж потом со мной поедешь, Никита Иваныч? Я кивнул. Фома ушёл распрягать коня. Мне же оставалось допросить старика и отпустить его восвояси, а потом связаться с Ягой. - Скажите, как вы его нашли? Старый Пятро подёргал себя за ус. - Дык я ж кажу, пайшоў раніцай у рыбу, хацеў астрамусаў на юшку налавіць. Отам у нас, ек паглыбей выйдзеш, водмуць така, круціць і круціць увесь час. Гляджу – а ён отам. Падчапіў, а ну як шчэ жывы, ды баржджэй на бераг. А там глядзім з мужыкамі – а ён не, халодны ўжо. Ну тады па святара і паслалі. [27] Это у нас в Лукошкине в таких случаях в первую очередь зовут меня. Здесь в любой непонятной ситуации зовут отца Варфоломея, хотя, например, обнаружение трупа в реке вообще не по его части. Но, с другой стороны, кого им звать – не Горецкого же. Да он, скорее всего, и не поедет. Если честно, иногда мне очень хотелось привлечь его к расследованию. Из вредности, что ли. Чтобы не только мы между деревнями мотались, но и он на своём коне стоимостью больше, чем моя годовая зарплата. На эту тему меня Фома просветил – он в лошадях разбирается куда лучше, да и в государевой конюшне похожие имелись. И чтобы не только у меня голова болела от непонимания происходящего. Вот только умом я понимал, что толку от него не будет. Мои полномочия ограничивались столицей, здесь я никто и на местных чиновников влиять не могу, господин Горецкий меня попросту пошлёт – и, как ни печально это признавать, будет прав. Да и Бог ему судья, куда важнее сейчас разобраться с проблемами местных. За этим я сюда и ехал. Пятро похромал домой, мы со священником остались стоять перед трупом. - Отче, мне надо сейчас связаться кое с кем, подождите ещё минут пятнадцать, хорошо? - Ты делай, что считаешь нужным, я вон пройдусь. А ну как кому мой совет али споведь потрэбна. И святой отец неспешно отбыл. Я снова сел на траву, достал из сумки тарелку и запустил по краю мелкое, больше напоминавшее вишню яблоко. - Покажи мне Ягу. - Угу, - в рифму скептически отозвалась она, но просьбу выполнила. Вместо терема я увидел наш двор. Бабкина тарелка стояла где-то на завалинке, а сама Яга раздавала обед дежурным стрельцам. У всех присутствующих я видел только нижнюю половину. - Ой, Никитушка! - Здравствуйте, бабуль. Здорóво, мужики, не узнаю вас по ногам, - попытался пошутить я. Бабка взяла тарелку в руки, стрельцы тут же столпились вокруг. - Никита Иваныч! Вы как там, живы ли? - А ну цыц! – прикрикнула бабка. – Участковый по делу важному, следственному, звонит. Никитушка, милок, погодь, в терем зайду. Я послушно подождал. Спустя пару минут бабуля снова появилась – уже в горнице, за столом. - Мы нашли второго мальчика, Михася. Похоже, он умер примерно в то же время, что и Янка. Но тут сложно сказать. - Показывай, - тяжело вздохнула Яга. – Ох, Никитушка, грехи наши тяжкие… ить дети это, за что ж дети-то помирают? Я наклонил тарелку так, чтобы она могла видеть тело. - Поднеси поближе. Бабка как будто принюхивалась. Не уверен, что через тарелку и на расстоянии она что-то чуяла, но её, видимо, всё устраивало. - Никитушка… - Да? - Он не тонул ведь? Наша Яга всегда видит самую суть. - Нет, не тонул. Его сбросили в реку уже мёртвым. - А как он умер? Я отодвинул края разрезанной рубахи, открывая грудь и живот покойного. - Я пока сам не понял. Видите шрамы? - Вижу. - Я бы сказал, что его закололи. Раны глубокие, но почему-то большая кровопотеря. Фома вначале вообще предположил, что на мальчика вампиры напали. - Ну так и чего ж тебя не устраивает? Закололи – чем не причина смерти. - Он умер вчера, а шрамам как будто пара недель. И это он ещё в воде плавал, размыло частично. Яга озадаченно хмыкнула. - Мне бы знать, где он умер, бабуль. Хоть какие-то зацепки. - Ну это не мудрено. Ищи воду, водой от него пахнет. Я в первую минуту даже обиделся. Естественно, что от трупа, выловленного из реки, пахнет водой! Так что ж мне теперь, по берегу с лупой ползать? Я за год не управлюсь! Яга в ответ на моё красноречивое выражение лица только отмахнулась. - Никитушка, ну из ума-то я не выжила. Я тебе не о той воде речь веду. Что-то типа родника должно быть али ручья малого. Там его и закололи. А уж почему раны так выглядят – про то не ведаю. Я воодушевлённо схватил карандаш. Уже что-то! - Бабуль, а как вы это поняли? Ну, про родник. Как вы разную воду отличаете? - Да как бы тебе сказать, - замялась она. – От той воды запах такой… как из-под земли. На речную зело не похож. Я говорил, что люблю нашу бабулю? Мы ещё немного побеседовали ни о чём – просто так, очень уж соскучились друг по другу. Заметив, что возвращается отец Варфоломей, я попрощался с Ягой и встал с земли. Мне не хотелось больше его задерживать. Святой отец привёл коня. Было около десяти утра. Чёрт возьми, куда здесь девается время? Хотя понятно куда – в основном на дорогу. - Отче, я закончил. - Василь минут через пять прибежит – у него тут брат с семьёй. Отрока сего погрузят, да следом за нами и поедет. Али тебе ещё что-то от безвинно убиенного нужно? - Нет, больше ничего. Что мог – всё осмотрел. Святой отец запряг коня в нашу телегу и махнул мне рукой – поехали, мол. Я закинул в телегу сумку и залез следом. Отец Варфоломей выехал позади домов, огородами, и вскоре мы оказались на дороге. В Копаткевичи было в другую сторону, этот путь я пока не знал. Ничего, Никита Иваныч, поторчишь здесь ещё месяц – и с закрытыми глазами по повету ездить сможешь. Меня аж пот прошиб. Домой хочу. Священник молчал, размышляя о чём-то своём. Я же открыл блокнот и поудобнее устроился на соломе, перечитывая недавние записи. Что мы имеем в сухом остатке? Примерно в одно и то же время, в промежуток между позавчерашним вечером и вчерашним утром, двое друзей, ушедших пасти коней, по какой-то причине разделились. Один повесился на иве (сам, признаков убийства нет), второй был заколот предположительно ножом. Я нарисовал от этого тезиса две стрелочки в разные стороны. Если Фома мне скажет, что до недавнего времени этих ран на мальчике не было, значит, принимаем их как причину смерти. Почему выглядят почти зажившими? А пёс их знает. А если были? Что ж, если были, то я (опять же, с большой натяжкой) могу предположить, что каким-то неведомым образом Михась умудрился с такими повреждениями выжить и, более того, скрыть их от окружающих. Если так, то это чудо, Божий промысел – называйте как хотите. И, кстати, тогда мы возвращаемся к вопросу о причине смерти. В его ситуации либо умирают сразу, либо (один случай из тысячи) выживают, но уж никак не умирают спустя несколько дней. Плюс ко всему, раны у него – колотые, и их несколько. Наверняка задеты жизненно важные органы (Фома утверждает, что как минимум могла быть пробита печень). Тёмные пятна скопившейся крови я увидел бы невооружённым глазом. Где, чёрт возьми, вся кровь?! Если честно, я не понимаю, что происходит. Раны – колотые, глубокие, следы на коже – как глубокие порезы по ширине ножа, их опасность именно во внутреннем кровотечении. А потеря крови – как при резаных, когда всё наружу льётся. Если бы это не казалось мне глупостью, я бы предположил, что всю кровь через эти раны действительно выпил какой-то упырь. Да уж, без упырей мне действительно скучно жилось. Ладно, посмотрим, что скажет Фома. Строить догадки, не подкреплённые фактами, - не лучшее занятие, можно потерять нить следствия и уйти не туда. А есть она у меня вообще, нить-то? Я захлопнул блокнот и отложил его в сторону. - Что, Никита Иваныч, тяжко тебе здесь, - священник обернулся и бросил в мою сторону сочувственный взгляд. - Знаете, отче… скорее странно. В Лукошкине у меня штат помощников, оперативная сыскная бригада. Государь даёт нам все необходимые полномочия. Задержания, допросы, любые операции… что угодно, чтобы максимально быстро раскрыть дело. А здесь у меня связаны руки, да и из помощников – один Фома. Всё происходит само, нам остаётся только наблюдать – даже вмешаться толком не можем. - Ты сам-то откуда родом, из столицы будешь? Я уже научился отвечать на этот вопрос. Святой отец, впрочем, продолжил сам, не дожидаясь ответа. - Ты, Никита Иваныч, за наших деревенских душой болеешь, как за своих. - Ну, я привык хорошо выполнять свою работу. - Не в этом дело, - отец Варфоломей, не оборачиваясь, покачал головой. – У тебя в сердце всем места хватает. Я чужак из другого мира. Но, по-видимому, именно здесь моё место. Ехать в молчании было скучно. - Никита Иваныч, а расскажи, как там у вас в целом? Какие злачынства расследуешь? Оставшуюся часть пути я развлекал святого отца историями из славного прошлого нашей бригады. Где-то мы вместе смеялись, где-то он сочувственно цокал языком. Лукошкино – большой город, в котором, соответственно, вершились масштабные злодеяния. Подумать только, бабка отправляла меня сюда в отпуск, отдохнуть от последнего нашего дела – нашествия неживых-немёртвых. И что-то я, честно говоря, вообще не отдохнул. Здесь, в мирной деревенской действительности, преступления были точечными, меткими, подобно ранам на теле второй жертвы. Один удар – одна смерть. Зачем, кому это вообще надо? Я не видел ни смысла, ни вариантов дальнейшего развития событий. За разговорами время пролетело быстрее. Вскоре показалась макушка уже знакомой мне Копаткевичской церкви, и спустя где-то четверть часа мы въехали в село. Во дворе церкви я увидел нашего коня – он был привязан к столбику. - Ты, Никита Иваныч, иди в трапезную, а я Василя дождусь да распоряжусь о покойном. Тяжки грехи наши… Я спрыгнул с телеги. Куда идти – я знал. Еремеев действительно дожидался меня в трапезной – сидел один за длинным столом, пил квасовку, закусывая чёрным хлебом. Я уселся на лавку напротив него. - Тётка Алеся – мимо, - без предисловий принялся докладывать Фома. – Я токмо зашёл, а она уже волком смотрит. На все вопросы молчит. Ну и сам посуди, что мне было делать, коли тут ни поруба, ни бабули нашей. Ушёл ни с чем. А вот Аксанку на беседу вывел. Правда, перед этим чуть не полчаса по огородам прятались, чтобы не засёк никто. Это было бы забавно, если бы не мешало мне работать. Я досадливо поморщился. - Они два дня тому купаться ходили, она и мальчишки. Никаких ран у Михася не было. Так, царапины мелкие, но то у всех есть. А вот чтоб ножом… такое она бы заметила. Их, Никита Иваныч, мать бьёт, сами в синяках ходят, поэтому и на чужие травмы глаз у девки намётан. Ну что ж, значит, принимаем истинным первый вариант моей схемы. Я сделал соответствующую стрелку пожирнее, а вторую перечеркнул. Причина смерти – множественные колотые раны брюшной полости и грудной клетки. Почти вся кровь трупа таинственным образом исчезла, раны выглядят зажившими. Потрясающе. - Что бабуля сказала? - Говорит, где-то около воды его убили. Не смотри на меня так, речь не о реке. Нужен родник или что-то типа того, говорит, землёй от воды пахнет. - Возле родника? Ну это ещё по-божески, их тут не так много. У дядьки с тёткой спросим, они наверняка знают. Сегодня все и облазим. Я кивнул. Если всё пойдёт нормально, к вечеру у нас будет место преступления. Мне по-прежнему не давали покоя странные раны на трупе, но здесь я пока ничего сделать не мог. Остаётся надеяться, что в ходе следствия я смогу найти ответ на этот вопрос. 1. Гроза, наверно, будет. Ни ветерка. 2. Ты городской полицейский типа Горецкого. Это не твоё дело. 3. Я с Янкой давно не виделась. Помладше был – прибегал, мамка его била. Пешком в Копаткевичи бежал. А сейчас зачем? У меня семья, они тут втроём. Нам не о чем говорить. 4. На Рождество, мы хату освящали. 5. Мамка его сильно била. Она, когда пьяная, всех нас била. Аксанке кочергой руку перебила, месяц верёвкой болталась. Неуклюжей её ругала. Но вряд ли… Он убегал обычно и в лесу сидел. 6. Гроза будет. Вон над лесом молния вспыхивает, кабы рябиновой ночи не было. Рябиновая ночь https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A0%D1%8F%D0%B1%D0%B8%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D0%B0%D1%8F_%D0%BD%D0%BE%D1%87%D1%8C 7. Отче, как вы вовремя! 8. 15 февраля в православии 9. Отдохните. 10. Спите, ребята. Всё будет хорошо. 11. Слушать тут https://www.youtube.com/watch?v=c2ZePuYg6sE 12. Друга Янки? Смогу. Где тебя искать потом? 13. Ребята, ужинать! 14. Я у тётки Алеси спросила, она со вчерашнего дня Михася не видела. Не знает, где он. Я по деревне пробежала, нигде его нет. 15. Нет, но пошли. 16. Что у тебя случилось? 17. Только завтра, сейчас уже поздно. 18. Завтра утром порасспрошу. Якуба позову, быстрее будет. 19. А теперь спать. Хрыстя, тебя уже мать ищет. 20. Я опросил соседей. Всех, у кого есть кони. И знаешь что я тебе скажу? Похоже, коней собака привела. Михася никто не видел. 21. Тебе спасибо за всё. 22. Видела я Алесю. Но ничего она мне не сказала, всё время ждала, быстрей бы я ушла. Так и выпроводила меня ни с чем. 23. Ладно, ребята, зовите, если что. 24. Езжайте быстрее в Капцевичи, там мертвеца из реки достали. 25. Говорят, мальчик какой-то. Сам не видел, меня отец Варфоломей скорее сюда отправил. 26. Утром на рыбалку пошёл – а тут оно. Я сам едва из лодки не вывалился. Пятро меня зовут. 27. Говорю же, утром пошёл на рыбалку, хотел ершей на уху наловить. Там у нас, как поглубже выйдешь, омут такой, всё время крутит и крутит. Гляжу, а он там. Подцепил и быстрей на берег, вдруг ещё живой. А там глядим с мужиками – а он холодный уже. Тогда за священником и послали.