Когда рассеется дым

Тикают часы. Кто-то шумно сморкается. Слышен шорох одежды и скрип резиновой обуви. Врачей и медсестер вызывают по селекторной связи. Звуки неприятно царапают тишину, словно кто-то скребет по стеклу ножом. Пахнет антисептиком и тальком. Звуки пронзительны, запахи отвратительны, но они ничто по сравнению с воспоминаниями, окутавшими меня, словно густой туман летним утром. Его бледная кожа покрыта бисеринами пота, губы разомкнуты, в свете укрепленной над кроватью лампы он кажется похожим на Адониса, которым можно восхищаться, но нельзя обладать. «Я хочу, чтобы ты помнил это… независимо от того, с кем ты сейчас… я всегда буду рядом». Учитывая, под каким кайфом я был тогда, удивительно, что я вообще что-то помню… но я помню все. Фраза былa сказанa исключительно для него, но теперь эти самые слова внезапно сменили курс и оказались обращенными ко мне. Будто я говорил тогда не с Джастином, а с самим собой. Я никогда не забуду ту ночь. Его кожу, мерцающую под светом лампы — мне казалось, что никогда в жизни я не видел ничего более прекрасного; ее вкус — невинности в солено-сладкой оболочке. Как неуверенно он двигался подо мной, каким был горячим и тесным. Как час за часом я не мог насытиться тем, что он так свободно, так открыто мне предложил. Первый же парень, которого я трахнул после Джастина, оставил меня неудовлетворенным, заставил желать большего — хотеть чего-то, что мне понравилось, но я боялся в этом признаться. Мои собственные слова превратились в проклятие — ночь за ночью ни один парень не мог заставить меня выкинуть Джастина из головы. Мне сложно объяснить даже самому себе, что произошло в ту ночь. Когда я вышел из «Вавилона» после второсортного минета и увидел его под фонарем, внутри меня будто что-то щелкнуло. Я хотел его. Я должен был его заполучить. Я должен был стать первым. Я думал, что отвезу его домой, трахну, и на этом все закончится, но Джастин просто… остался. И всегда был рядом. — Брайан? — Мягкий обволакивающий голос Дженнифер отвлекает меня от воспоминаний. — Ты можешь войти прямо сейчас. Я молча встаю со стула. Во всем мире не найдется слов, чтобы ее утешить. В регистратуре полная молодая женщина печатает что-то на компьютере. Ее темно-каштановые волосы собраны в хвост. На униформе, о боже, нарисованы медвежата — наверное, она работает в отделении педиатрии, а здесь только замещает кого-то. Облокотившись на стойку, я негромко покашливаю. Она нажимает еще несколько клавиш и поворачивается ко мне. Ee глаза цвета расплавленного шоколада, на губах розовый блеск, а нос и румяные щеки усеяны веснушками. Она искренне улыбается мне. — Я могу чем-нибудь помочь? — Я смотрю на нее, внезапно утратив дар речи. Она едва заметно хмурится, но продолжает машинально улыбаться. — Вы к кому? — Джастин… — Слова встают поперек горла. — Тейлор. Медсестра кивает и смотрит на экран монитора, ее пальцы порхают по клавиатуре. — Ваше имя? — Брайан Кинни. Она поднимается из-за стола. — Пожалуйста, следуйте за мной, мистер Кинни. У входа в отделение интенсивной терапии она проводит ключ-карту через магнитный замок и толкает дверь, удерживая ее для меня. Мы идем по коридору в полной тишине, которую нарушают звуковые сигналы машин и шипение вентиляторов — я знаю, что годами буду слышать эти звуки во сне. Медсестра заговаривает со мной: — Вы как раз вовремя. Паника острым ножом вонзается мне в живот. Я замираю, ноги будто приклеиваются к полу. Когда она понимает, что сказала что-то не то, ее глаза расширяются, а лицо становится пунцовым. — О, нет! Я имела в виду… пока отделение интенсивной терапии не закрылось для посетителей, на пересменку. Медсестра явно чувствует дискомфорт от того, что невольно напугала меня. Пытаясь сгладить неловкость, она улыбается и сбивчиво произносит: — Кстати, я — Джули. Это не моя смена… Обычно я работаю по утрам, поэтому, если… — Она краснеет и кусает губы. — Вы — его партнер, верно? Мой отец тоже гей. Я смотрю на нее сверху вниз. Если бы все это происходило в другое время и в другом месте, мне было бы насрать на все, что она говорит, но сейчас ее болтовня отвлекает меня от тяжелых мыслей. — Конечно, он ничего не рассказывал, пока я не поступила в колледж. Я была удивлена, в общем-то, но с другой стороны — не очень. Мои родители развелись много лет назад, но у него никогда не было девушки. Наверное, я должна была догадаться… У отца тоже есть партнер, Джереми. Совершенно потрясающий. — Она снова прикусывает губу. Мы, наконец, подходим к палате и она замолкает. — Это здесь? — спрашиваю я еле слышно. — Да, — мягко отвечает она. — Я вернусь через десять минут. И когда я берусь за холодную дверную ручку, она вдруг произносит: — Говорите с ним. Врачи утверждают, что это помогает. Меня так и подмывает спросить, кому и что помогает, но я не произношу ни слова. Я ограничен десятью минутами, поэтому времени на сомнения у меня нет. В прошлый раз я так и не вошел к нему в палату, и вовсе не потому что Тейлоры не позволяли. Я не хотел видеть его таким. Тогда вина превратила меня в тень, которая жила только в подсознании Джастина. Но сейчас я не испытываю чувство вины. Скорее, сожаление и упущенное время. Никаких оправданий, извинений и сожалений — дурацкая мантра, которую я демонстрирую другим, чтобы защитить себя. Шансы, что люди во мне разочаруются становятся ниже, если сразу заявить, кто я такой. Правда состоит в том, что это ни хрена не защищает и не предотвращает от разочарования — особенно в том, что касается Джастина. Он ни разу не купился на эту чушь. Глубоко вздохнув, я пытаюсь взять эмоции под контроль и открываю дверь. Когда мои глаза немного привыкают к полумраку палаты, я медленно подхожу к кровати, мое дыхание становится прерывистым, сердце подпрыгивает от волнения. Его левая рука загипсована. Правая безжизненно лежит вдоль тела. Кожу покрывают царапины и красные пятна, которые позже превратятся в синяки. Грудь Джастина вздымается и опадает в одном ритме с резким шипением аппарата искусственного дыхания. Мой взгляд скользит по его шее, испещренной порезами. Его губы потрескались. Флуоресцентная лампа над кроватью освещает лицо Джастина, делая его еще более болезненным и бледным. Из-под белой повязки, обернутой вокруг головы, видны пряди светлых волос. Я шумно втягиваю воздух и буквально падаю в кресло рядом с кроватью. Блядь! Мои руки непроизвольно сжимаются в кулаки. Меня трясет от эмоций, которые все хуже удается держать взаперти. Настоящее и прошлое сливаются, как клубы дыма двух сигарет. Слезы теплыми струйками стекают по щекам и капают с подбородка. Я прикусываю губы, чтобы не закричать. Почему он лежит в этой чертовой кровати и снова завис между жизнью и смертью? Разве Джастин недостаточно страдал в своей жизни? Разве ему не прилетало по голове в восемнадцать лет? Никто этого не заслуживает. И тем более, никто не заслуживает такого дважды. Никто, а в особенности Джастин. Я кладу левую руку ему на грудь и ощущаю стук его сердца. Правой рукой провожу по его горячей влажной коже. Может быть, мне не стоит к нему прикасаться. Я сам отказался от этого, когда он вышел за дверь лофта, а я ничего не сделал, чтобы его остановить. Может быть, я должен чувствовать себя виноватым, но я не чувствую. Вряд ли когда-нибудь я смогу находиться в одном помещении с Джастином и не захочу к нему прикоснуться. Это идет изнутри. Мое тело жаждало этого с самого первого дня — задолго до того, как я понял, что Джастин, мать его, Тейлор, будет тем самым. Я не верю в сентиментальную хуйню о родственных душах, но знаю, что ни с кем и никогда не буду чувствовать себя так. И если это делает меня жалким педиком, значит, так оно и есть. «Говорите с ним. Врачи утверждают, что это помогает». Облизнув пересохшие губы, я наклоняюсь вперед. — Джа… Джастин. Что я еще могу сказать? Что я должен сказать? Я люблю тебя? Ну уж нахуй. Да, я это чувствую. Оно покалывает кожу, течет по моим венам, я ощущаю это каждой частичкой своего гребаного тела, но сейчас, когда он не может меня услышать… Джастин заслуживает того, чтобы услышать это по-настоящему. Дафни сказала, что он знает… и все знают, но когда я скажу… если вообще когда-нибудь, блядь, скажу — это будет по-другому. Наклонившись вперед, я прижимаюсь губами к его уху и шепчу единственное, что ему сейчас нужно: — Не уходи. Моя рука по-прежнему покоится у него на груди, пальцами я ласкаю его щеку. Во всем мире не найдется слов, чтобы описать, что я чувствую, когда смотрю на него. Мой разум превращается в книгу, воспоминания заполняют ее страницы, внутри дует холодный ветер, и в памяти мелькают слова и образы. --- — Ты мне нужен. — Нет, это ты так думаешь, потому что тебя научили так думать — «мы все нуждаемся друг в друге». Дерьмо это всё. Ты сам — единственный, кто тебе нужен, и единственный, кто у тебя есть. --- — Он любит меня. — Твой школьник с прекрасными глазами. — Так, как ты не можешь. — Так, как я не стану. --- — Ты бы сказал мне, что любишь меня. Что будешь любить меня даже когда меня не станет. — Это то, что ты ожидал услышать? — Да. Но, как обычно, ты этого не сказал, так что мне лучше уйти. --- — Но чтобы быть парой, оба человека должны хотеть одного и того же. Двигаться в одном направлении. Если они не могут… или не будут — они, на самом деле, ни к чему не придут. — Наверное, нет. — Так зачем же мы по-прежнему продолжаем это, если оба знаем, что ничего не получится? — Если бы я знал. --- Я слышу звук открывающейся двери и торопливо отнимаю руки, как если бы прикоснулся к раскаленной плите. Я вытираю влагу с лица тыльной стороной ладони и пытаюсь отогнать мысли куда подальше. — Мистер Кинни? Десять минут… — Джули замолкает и вздыхает. Я слышу, как она пересекает комнату и останавливается рядом. Я знаю, что она здесь, но вздрагиваю, когда чувствую ее руку на своем плече. — Время истекло. Ее слова звучат мягко, словно шепот ветра. Как я могу уйти? Как, черт возьми, я позволил ему уйти? Тишина давит на меня со всех сторон. Воспоминания не уходят, несмотря на все усилия. Я совершил много ошибок. Я отказал ему, и ради чего? Потому что не хотел быть связанным моногамным Степфордским педиком? Я не мог быть тем самым… или я просто им не был? Почему сосать члены и трахать задницы посторонних мужиков важнее? Разве не об этом он спрашивал меня в ту ночь, когда ушел? Разве он не хотел знать, почему вся эта хуйня для меня важнее? Почему я просто не мог дать ему то, чего он хотел? Потому, что меня всегда волновало мнение остальных? Неужели я настолько жалок? Я его не заслуживаю. И никогда не заслуживал, но так уж получилось, что он меня любит. И знает, что я тоже люблю его, даже если никогда ему этого не говорил. «Так зачем же мы по-прежнему продолжаем, если оба знаем, что ничего не получится?» Он ушел, и дело не в любви, а в жизни. Я бы отпустил его, если он действительно этого хотел, но… не таким образом. Я наклоняюсь к нему. — Джастин… — Мистер Кинни… — Джули дергает меня за рукав рубашки. Я убираю ее руку и встаю. — Да… хорошо. Я смотрю на Джастина, всего в синяках и ссадинах, и мечтаю найти способ все исправить, но ничего не могу придумать, кроме как просто быть здесь, с ним. Много воды утекло с тех пор, как я бродил по пустым коридорам больницы в предрассветные часы. Я отказываюсь возвращаться в прошлое, потому что когда Джастин проснется, когда откроет свои чертовы глаза, он поймет, что я здесь, и был здесь все это время. На этот раз ему не придется спрашивать: «Где Брайан?», потому что я никуда не уйду. * * * Десять минут, которые я провел в его палате, пролетели невероятно быстро, но двухчасовое ожидание следующего посещения заставляет меня чувствовать себя животным, запертым в клетке. Наклонившись вперед, я ставлю локти на колени и зажимаю руками ноющие виски. — Его отец не придет. — Я бросаю взгляд на Дженнифер. — Ничего удивительного — они много лет не общаются. — Она горько усмехается. — Черт, а две недели назад он позволил его арестовать. Я откидываюсь на спинку стула и прижимаюсь головой к стене. — Нахуй его. Я ничего не испытываю к Крейгу Тейлору. Если он не хочет видеться с сыном — это его проблема. Может, я не так близок с Гасом, как хотелось, но если бы мой сын лежал в гребаной больничной палате, и его жизнь висела бы на волоске, меня бы вряд ли что-нибудь могло удержать. — Когда мы вытащили Джастина из тюрьмы, он сказал, что Крейг предпочел бы видеть его мертвым, чем знать, что он гей. — Джастин не умрет. — Я говорю это, чтобы успокоить ее. И еще потому, что хочу, чтобы это оказалось правдой. Она качает головой и смахивает слезу. — Странное дело, как можно жить с кем-то и думать, что знаешь его, а потом выясняется, что совершенно его не знал. Будто все эти годы я видела только часть того, кем он является. Что часть себя он держал взаперти даже от близких. Как и ты, впрочем. — Я?! — Держу пари… нет, я уверена — несмотря на то, что Джастин хорошо тебя знает, есть вещи, которые ты держишь так глубоко в себе, что никто… — У всех есть секреты, включая Джастина, — огрызаюсь я, недовольный тем, что разговор вдруг перешел на меня. Она поворачивается ко мне. — Когда Джастин показал дыру, в которой сейчас живет, он назвал ее домом. И добавил, что хотел бы, чтобы между вами все наладилось. — Я отворачиваюсь. — Но вы хотите разного. Я спросила, не желает ли кто-нибудь из вас измениться. И тогда он сказал: «Это не любовь, это жертва». — Он прав. Дженнифер смеется, а я удивленно смотрю на нее. — Иногда мне кажется, что вы с ним ровесники. Брайан, он ошибается. Смысл любви состоит в том, чтобы отдавать и брать, идти на компромисс и уметь жертвовать, когда нужно. Любовь — это не открытки, не цветы, и не воспоминания о днях рождения и юбилеях. Любовь — это чертовски трудная работа. — Зачем мне это знать? — Может, тебе стоит это услышать. — Она тянется к моей руке. — Он любит тебя. — Да. — И ты его любишь. Я смеюсь. — Разве ты не знаешь? Иногда одной любви недостаточно. — Цитирование избитых клише тебе не идет.— Я пытаюсь отвести взгляд, но она касается ладонью моей щеки и смотрит прямо в глаза. — Вы с Джастином не имеете ни малейшего понятия, что значит быть с кем-то по-настоящему. Но Джастин хотя бы знает, чего хочет… а ты?