Когда рассеется дым

Темнота окружает меня со всех сторон. — Ты помнишь наш танец? — Джастин? — Его голос совсем близко, но, обернувшись, я никого не вижу. — Невероятно, что ты все-таки пришел тогда, — грустно произносит он. Я кружусь вокруг своей оси, пытаясь привыкнуть к темноте. — Джастин? — Ты выглядел так горячо. Его пальцы касаются моего лица, я вздрагиваю. — Джастин, не мог бы ты нахуй это прекратить? — Никогда не видел, чтобы ты так грациозно двигался на танцполе. Даже сквозь одежду я чувствую тепло его тела, снова поворачиваюсь и никого не нахожу. — Джастин, — делано-строго говорю я, давая понять, чтобы он прекращал валять дурака. — Ни одного неловкого движения. Ни грамма пафоса. Мы идеально смотрелись вместе. Мы растворились друг в друге. Мы были безупречны. Последнее слово он выговаривает через силу. Я в отчаянии кружу по комнате, пытаясь его найти. — Джастин. «Ты можешь танцевать любой танец с любым парнем, который приглянулся тебе, можешь позволить крепко прижимать тебя»*. — Голос у него сильный и ровный, и он, блядь, просто везде. Я закрываю уши ладонями: — Остановись! «Ты можешь улыбаться как угодно тому, кто бережно держит тебя за руку в бледном свете луны…» Я падаю на колени и ударяюсь о холодный бетон, бедра пронзает резкая боль и опрокидывает мое тело навзничь. — Блядь, да прекрати уже! «Но не забывай, с кем ты пойдешь домой и в чьих объятиях окажешься…» Я сворачиваюсь калачиком и так сильно зажимаю уши, что руки начин дрожать от напряжения. — Остановись, Джастин, просто, блядь, остановись! Я пытаюсь заглушить его голос, но он звучит слишком громко, слишком близко. «Так что, дорогой, оставь последний танец…» — Теплые пальцы Джастина обвиваются вокруг моего запястья. Я чувствую его губы у своего уха, когда он шепчет: «... для меня». Темнота внезапно сменяется холодным сиянием прожектора. Я моргаю от яркой вспышки света, вскакиваю на ноги и оказываюсь в кругу, освещенном белым светом. Я одинок. Мучительно одинок. — Джас-тин. Его имя прозвучало так, будто сидело глубоко в горле и кто-то с силой вытащил его из меня. — Мы танцевали, танцевали, и танцевали… Я быстро оборачиваюсь, пытаясь заглянуть в темноту. — В течение двух минут и тридцати шести секунд мы были… совершенны. — Хотел бы я помнить, — слышу я себя откуда-то со стороны. — Но ты и так помнишь. — Его рука скользит по моим плечам. Я поднимаю глаза и вижу плывущий ко мне белоснежный шелковый шарф, свет позади него постепенно угасает. — Ты помнишь все. — Чертов шарф кружится и танцует в воздухе. — Нет-нет. Не хочу ничего помнить, — только я произношу последнее слово, как шарф начинает пропитываться кровью, сочащейся из невидимого источника. Чем тяжелее он становится, тем быстрее падает вниз. Прожектор выключается так же внезапно, как и включился. — Это то, что помню я, — его голос холоден и неумолим. Я слышу резкий царапающий звук иглы, снятой с пластинки, и вижу, как один за другим гаснут огни. Я осматриваюсь и, наконец, на расстоянии нескольких шагов вижу его. — Джастин? — Он оборачивается и улыбается мне, а потом… — Джастин! Подошвы моих ботинок от Армани шоркают об асфальт. Я падаю на колени рядом с ним. — Нет, нет… Боже мой, нет! Я склоняюсь над ним, обнимаю, прижимаюсь губами к его окровавленной щеке. Свет гаснет. — Не уходи. — Ты знаешь, что единственный раз, когда ты мне это сказал, я был без сознания? — Его голос пропитан грустью. — Это не… — Это правда. Я чувствую его горячее дыхание на своем лице, когда он вдруг материализуется, стоящий на коленях и освещенный мягким синим светом. — Только тогда, — шепчет он. — Нет… я никогда… Никогда не хотел, чтобы ты уходил. Он склоняет голову набок и грустно улыбается. — Знаю. — Тогда почему? Он берет мои руки в свои и прижимает к груди: — Я чувствую это каждый раз, когда ты прикасаешься ко мне, понимаешь? В каждом поцелуе я чувствую, как сильно ты меня хочешь. Как нуждаешься во мне. Даже в этой реальности мне хочется сказать: «Нет». — Слова, Брайан… иногда имеют значение. — Он наклоняется и целует меня. — Я люблю тебя. Отпустив мою руку, Джастин встает и отступает в темноту; окружающий его синий цвет начинает тускнеть. Я ползу за ним и обхватываю руками за талию. Прижимаясь щекой к его животу, крепко обнимаю его, отказываясь отпускать. Он проводит пальцами по моим волосам и тихо напевает: «Я начну новую жизнь». — Нет. «В старом добром Нью-Йорке…» Я качаю головой и сжимаю его все крепче, чувствуя, что он ускользает: — Нет! — Если у меня получится там, то получится где угодно… — его голос становится мягче. — Нет. Нет… — Все зависит от тебя… Он исчезает, а я падаю вперед, в темную бездну собственного подсознания. Все быстрее и быстрее. * * * Я резко просыпаюсь, едва не свалившись со стула. Пытаюсь сделать глубокий, успокаивающий вдох, но ничего не выходит. Блядь… Вглядываюсь в уже знакомые лица в приемном покое и ищу глазами Дженнифер. Пытаюсь избавиться от своих страхов, но даже во сне у меня не получается отключить разум. Каждая мысль, где бы она не начиналась, ведет к Джастину. Блядь, ну сколько еще я буду думать об одном и том же? Сколько раз задавать себе одни и те же вопросы? Например, что я сделаю или скажу, когда он придет в себя. Или пресловутый Нью-Йорк — Джастин действительно собирается уехать, или это все еще под вопросом? И, наконец, вопрос на миллион долларов, который преследует меня, словно призрак — чего хочу я сам? Я задаю себе этот вопрос практически каждый гребаный день. И к какому выводу прихожу? Джастин. Лучше, чем кто-либо другой я знаю, что одного желания недостаточно. Что-нибудь обязательно будет идти в связке: моногамия, кольца, семья и дом в дружественном к педикам районе. И когда я думаю обо всем этом дерьме, подсознательно отрицаю, что хочу его в принципе. Это гребаное отрицание бесполезно. У Джастина есть определенные условия, но ведь они есть у всех, правда? И разве сам Джастин все эти годы не пытался смириться с моими заскоками? Хотим ли мы одного и того же? И вот опять все упирается в ебучий Нью-Йорк. Я всегда хотел уехать из Питтса, но сейчас… Я только что открыл собственный бизнес. Здесь живет Гас, мои друзья, названная семья, и вообще — все. Я закрываю глаза и прислоняюсь головой к стене. Правда заключается в том, что мне было плохо, когда он ушел, и будет еще хуже, если он уедет совсем. Вот что не дает мне покоя последние несколько дней. Господи, если он не откроет глаза в ближайшее время… — Я принесла тебе кофе. Открыв глаза, я вижу Дженнифер, которая стоит передо мной с двумя бумажными стаканчиками, и один из них протягивает мне. И да, я совсем не удивлен, что она точно знает, какой кофе я люблю. Делаю глоток и чувствую на языке кофейную горечь. Дженнифер тоже отпивает свой кофе и устало смотрит на меня. — Они все еще проверяют? — Да. Мы молча продолжаем делать то же самое, что делали последние несколько дней — ждем. Через некоторое время к нам подходят двое мужчин, и мы поднимаемся им навстречу. Доктор Мур, врач-реаниматолог выглядит на сорок с небольшим. Он примерно моего роста — подтянутый, с рыжеватого оттенка светлыми волосами и ярко-зелеными глазами. Доктор Камдор, невролог Джастина — пожилой человек с седеющими темными волосами и глубокими морщинами вокруг светло-голубых глаз. — Миссис Тейлор, мистер Кинни. Как вы знаете, мы сделали ряд проверок сегодня утром, и я рад сообщить, что ЭЭГ** Джастина в нормe, мы не заметили никаких аномалий. — Дженнифер становится чуть ближе ко мне, и я кладу руку ей на плечо. — Поскольку отек мозга продолжает уменьшаться, со дня на день мы ожидаем, что он начнет приходить в сознание. Как вы, наверное, знаете, выход из комы предполагает прохождение определенных этапов. Дженнифер кивает: — Да, знаю. — Возможно, у Джастина будут непроизвольно подергиваться лицевые мышцы, он может пробормотать несколько слов, гримасничать, и даже двигаться в постели. — Значит, повреждение мозга… ? — На данный момент мы не можем утверждать, что у Джастина не останется абсолютно никаких негативных последствий травмы. Как только он придет в сознание, мы проверим его когнитивные и моторныe реакции и будем надеяться, что авария не нанесла непоправимых повреждений. Затем мы отключим его от дыхательного аппарата и заменим на кислородную подушку. — Доктор Камдор кладет руки в карманы халата. — Мы также думаем, что сможем удалить шунт через пару недель. Доктор Мур берет слово: — Поскольку прогнозы вполне сносные, я снимаю ограничение в отношении посещений. Вы можете навещать его в любое время в часы регулярных посещений отделения интенсивной терапии. — А как насчет других посетителей? — спрашивает Дженнифер. Она говорила, что Молли тоже рвется увидеть Джастина. — На данный момент боюсь, что нет, но когда мы переведем Джастина из отделения интенсивной терапии, он сможет принимать других посетителей. — Хорошие новости. — Голос Дженнифер дрожит. — Это отличные новости, миссис Тейлор. Вашему сыну очень повезло. А я будто бы слышу то, о чем он умалчивает: «Все могло быть значительно хуже». — Тем не менее, сейчас вам нужно пойти домой и немного отдохнуть. Когда Джастин придет в себя и увидит вас такими изможденными, это ему вряд ли поможет. Дженнифер обнимает обоих врачей по очереди: — Вы правы. Огромное спасибо. Когда они уходят, Дженнифер оборачивается и смотрит на меня, в ее глазах стоят слезы: — У него все получится, Брайан. Я сглатываю, стараясь не проявлять лишних эмоций: — А ты еще сомневалась? Она улыбается, делает шаг вперед и обнимает меня. — Сомнения всегда есть, Брайан. Я молчу, потому что знаю, что она права. Мы могли надеяться, но наверняка не знали ничего. Джастин выкарабкается, и теперь это не просто смутная надежда. Это факт.

***

Лофт словно превратился в дыру в моей груди, и каждый шаг, который я делаю — это биение сердца. Мельчайшие звуки становятся громкими. Шорох ткани рубашки, эхо от вжиканья молнии, скольжение носков по коже, скрип дверцы шкафа, стук удара бутылки Джеймсон о барную стойку, влажный звук льющейся жидкости, щелчок зажигалки. Выдыхая облако сигаретного дыма, я подношу стакан к губам и одним глотком осушаю его. Виски обжигает горло, перебивая вкус сигарет и горького больничного кофе, затем скользит по горлу и оседает в пустом желудке. Сейчас я вроде как должен ощущать облегчение, благодарность, даже счастье, но чувствую лишь беспокойство и нервозность. Несмотря на состояние крайней усталости, я снова глотаю алкоголь, выкуриваю две сигареты и встаю под горячий душ, но мое тело по-прежнему зажато покрепче задницы девственника. В постели я ложусь на бок и провожу рукой по пустой стороне кровати — его стороне. Мои глаза полуприкрыты, и я вспоминаю нашу последнюю ночь вместе. Уже тогда я понимал, что он постепенно отдаляется, но был бессилен в том, чтобы его остановить. Хотя теперь знаю, что мог бы. — Или означает, что ты нашел что-то поинтереснее. Я смеюсь, глядя на него сверху вниз. — И что бы это могло быть? Тогда между нами не осталось ничего кроме пауз. И сейчас повисла очередная пауза — из тех, что с каждым разом становились все длиннее. Я должен был догадаться, что вот-вот все закончится. Когда мой вопрос остается без ответа, я встаю, закусываю губу и отчаянно желаю, чтобы он сказал все, что собирался сказать. И покончим с этим. — Я в душ. — Раздражение делает мои слова жестче, и я чувствую себя мудаком. — Ты идешь спать? — спрашиваю я уже более мягким тоном, но ухожу, не дожидаясь ответа. Если он намерен продолжать сидеть и рисовать, пусть катится куда подальше. Я раздеваюсь, принимаю душ и отказываюсь думать о нашем разговоре, в котором молчание говорит больше, чем сотни слов. Мы отдалялись друг от друга, но я игнорировал это как и все, что в то время касалось Джастина. Он приходит в постель через пару часов. Мое желание притвориться спящим так же сильно, как желание его трахнуть. Я лежу на спине с закрытыми глазами и прислушиваюсь, почти физически ощущая тишину. Я знаю, что он смотрит на меня, на мое обнаженное тело, которое я не потрудился прикрыть одеялом. Тихо вздохнув, ложится рядом. Я сжимаю руки сильнее, чтобы не поддаться искушению прикоснуться к нему, и вновь наступает тишина — такая громкая, что хочется орать. — Я знаю, что ты не спишь. — А мог бы. — Я даже глаза не открываю. — Ты никогда не спишь на спине, — деловито заявляет он. Когда кто-то, блядь, знает о тебе все, даже такие мелочи не проходят незамеченными. Я пожимаю плечами: — Ну да. Когда Джастин снова вздыхает, мне хочется перевернуть его на спину и трахaть так жестко, быстро и так долго, чтобы гребаные вздохи превратились в умоляющие стоны. Я так захвачен собственным недовольством, что он застигает меня врасплох, когда внезапно прижимает губы к моему плечу. Я открываю глаза и поворачиваюсь к нему. Мы смотрим друг на друга, замерев, едва дыша и ждем, что будет дальше. Всего лишь несколько секунд назад я хотел, чтобы он кричал, умолял, дышал моим именем, но сейчас в его глазах я вижу что-то похожее на печаль смерти. Я провожу рукой по его груди, касаюсь руки, затем двигаюсь вверх и вплетаю пальцы в его волосы. Он на мгновение прикрывает глаза, наслаждаясь прикосновением. Я перекатываю Джастина на спину, он проводит ладонью по моей спине, а я наклоняюсь и осторожно касаюсь губами его губ, будто спрашивая разрешения. Казалось, что мы целуемся уже несколько часов; его язык скользит по моему, поцелуй из мягкого и чувственного становится страстным. Когда мы отрываемся друг от друга, я прижимаюсь губами к его уху и говорю, затаив дыхание: — Перевернись. — Нет. — Я тяну время, боясь смотреть ему в глаза. — Давай так. Я хочу видеть твое лицо, — его просьба настолько искренна, что я не в силах отказать. Тянусь за смазкой и презервативом, игнорируя предупреждающие знаки. Мы никогда не трахаемся лицом к лицу, когда ссоримся, а в течение последних нескольких дней мы ссорились постоянно. Я торопливо готовлю его и себя, спеша оказаться внутри. Когда я толкаюсь в него, он сжимает мои плечи, обвивает ногами мою талию и смотрит мне прямо в глаза. Это самое острое ощущение, которое исходило от него за последние недели. После этого мы трахнулись еще дважды, обливаясь потом и отчаянно прижимаясь друг к другу. Каждым прикосновением и поцелуем мы словно пытались наладить то, что было разрушено за пределами постели. Я так и не узнал, что это была за ночь, пока дверь в лофт не закрылась двумя ночами позже — с одной стороны мной, а с другой — им. Он прощался со мной. Я запомнил это странное чувство. Будто он пытался запомнить каждую частичку моего тела, и насладиться моим вкусом по полной. Когда он ушел, я застыл на месте, гулкая тишина лофта давила на меня и я чувствовал себя в тот момент одиноким как никогда. Прокручивая в голове ту ночь снова и снова, я закрываю глаза, тянусь к его подушке и прижимаюсь к ней лицом, зная, что его запах давно испарился. Я потерял Джастина еще тогда, во всех известных смыслах. В те дни, когда он отчаянно пытался сблизиться со мной, я так же отчаянно пытался удержать ненужный статус. Я заметил, как крепко он сжимал меня только после того, как отпустил, и доказательством тому были синяки в форме пальцев, которые он оставил на моих руках.