Когда рассеется дым

Окна палаты Джастина выходят на западную парковку больницы. Дождь струится по стеклу, размывая очертания автомобилей, пока они не превращаются в блеклые разноцветные пятна на асфальте. Мне кажется, что Джастин мог бы нарисовать что-тo подобное. Я вглядываюсь в темное небо — уже почти полдень, но на улице пасмурно, погода идеально соответствует моему настроению. В окне я вижу отражение Дженнифер, она склоняется вперед и проводит рукой по щеке Джастина. Его лицо подергивается при прикосновении, но это уже не в первый раз, ничего нового. Сказать, что это расстраивает — не сказать ничего. Каждый раз, когда его веки вздрагивают, во мне вспыхивает надежда; я задерживаю дыхание и надеюсь, что вот-вот… сейчас… Пытаюсь представить, каково ему, но в голову приходит только день операции. Тогда мне казалось, что я поднялся со дна океана и все гадал, не разобьюсь ли о поверхность. Впрочем я понимаю, что когда он очнется и увидит меня в больнице, это не исправит наши отношения автоматически. Дни, когда он безропотно сносил все мое дерьмо, остались в прошлом. По-хорошему, надо бы разработать план, как убедить Джастина вернуться ко мне, но никакого плана y меня нет. И не то чтобы я об этом не думал. Если говорить начистоту, это единственное, о чем я сейчас могу думать. Знаю, что Джастин хотел бы кольца и прочую хрень, но этого точно не будет. Я отказываюсь участвовать в том, во что не верю. Я дам ему все, что он захочет, но только не это. Дело не только в кольцах и свадьбе. Все намного сложнее. Хотя, возможно пока над моей головой темным дождевым облаком висит тот факт, что Джастин может переехать в Нью-Йорк, именно свадьба и счастливая гетеро-гомосексуальная жизнь являются решением вопросa. На днях в закусочной я спросил Линдси о Книге, которую Джастин сделал для Гаса. Больше всего меня интересовало, когда именно он ее принес. «За неделю до взрыва», — торжественно объявила она. Это подтвердило мои догадки о том, что книга была его прощальным подарком. Я хотел было расспросить Линдси о Нью-Йорке, но не стал. Во-первых, я не хотел знать, что он рассказал об этом еще кому-то раньше меня, а во-вторых, мне надоело выслушивать все ту же риторическую чушь о том, что он пока ничего не решил. Во всяком случае, книга подтверждает то, о чем я и так догадывался: даже если Джастин делает вид, что сомневается — решение уже принято. Сейчас все поставлено на карту, я снова могу его потерять. Но разве я имею право помешать ему исполнить мечту стать художником? Кто сказал, что я вообще значимое число в этом уравнении? Я закрываю глаза, прислоняюсь лбом к прохладному стеклу, и снова слушаю песню, которую Дженнифер поет Джастину почти каждый день. Поет так себе, но суть не в этом. Золотые сны целуют твои глаза Улыбка ждет тебя, когда ты встанешь Спи, милый, не плачь, А я спою тебе колыбельную*. Вы, наверное, подумаете, что мне надоело слушать одно и то же, однако я нахожу это до странности утешительным. Мне даже не нужно спрашивать, та ли это песня, которую она пела Джастину в детстве. Я и так знаю ответ. Когда он переехал ко мне после травмы, мы частенько навещали Мел и Линдси. Я не особенно любил эти визиты, но Джастину нравилось проводить время с Гасом в тот период его жизни. — Поверить не могу, что я здесь в гребаный вечер пятницы, — я паркуюсь и выключаю зажигание. — Я только хотел увидеть Гаса, — тихо отвечает он, отстегивая ремень безопасности. Я выхожу из машины. Он никогда не признается, почему хочет быть здесь, но я и сам понимаю. Гас — ребенок, он не может навредить Джастину или причинить ему боль. Мы были здесь уже несколько раз с тех пор, как он ко мне переехал, так что Мел и Линдси в курсе дела. Когда мы входим, они здороваются и молча наблюдают, как он взбегает по лестнице прямиком в комнату Гаса. Полчаса спустя, после традиционного обмена любезностями с Мел мне хочется убраться отсюда как можно скорее. Я поднимаюсь за Джастином. Достигнув дверного проема, я вижу его, склонившегося над кроваткой Гаса и тихо напевающего: Золотые сны целуют твои глаза Улыбка ждет тебя, когда ты встанешь Спи, милый, не плачь, А я спою тебе колыбельную. Его голос был тихим и мягким, как у Дженнифер — только петь он умел. Позже, когда я спросил его о песне, Джастин только пожал плечами и сказал: «Ее пела мама, когда я был ребенком. Это меня успокаивало». Мне всегда было интересно, для кого он пел эту песню — для Гаса, или же для себя. Наверное, для обоих. — М-м-м… Я открываю глаза и оборачиваюсь. Джастин морщит лоб, его глаза зажмурены, а губы сжаты в тонкую линию. В течение последних нескольких дней он время от времени двигался, гримасничал и издавал низкие гортанные звуки. Врачи сказали, что процесс будет медленным, и, черт их возьми, оказались правы. Если у меня когда-либо возникало желание, чтобы изобрели кнопку быстрой перемотки вперед, это был именно тот момент. Дженнифер касается рукой его щеки. — Джастин, дорогой, это мама, — я кладу руки на выступ окна и прислоняюсь к нему. В отличие от меня она, похоже, верит, что Джастин может слышать. — Все хорошо. — От утешающего звука голоса Дженнифер его лицо расслабляется, но через пару секунд становится таким, как прежде. Она глубоко вздыхает, поглаживает Джастина по щеке и откидывается на спинку стула: — Уже скоро. Хотел бы я спросить, откуда она это знает, но все понятно без слов. Я смотрю в окно, вижу ее отражение в стекле. Она наблюдает за мной — ждет, наверное, что я скажу что-нибудь, но разговоры никогда не были моей сильной стороной. Тем не менее, я делаю над собой усилие, оборачиваюсь и открываю было рот, чтобы сказать: «Теперь я знаю, чего хочу», но у меня не получается. Дженнифер укрывает Джастина одеялом и подходит ко мне. Протягивает руку, касается моего лица; кончики ее пальцев скользят по щетине, которую я до сих пор не сбрил, несмотря на замечание Гаса. — Он никуда не поедет, если ты этого не захочешь. — Ты… знала? — Дебби проговорилась. Я смеюсь: — Если он хотел сохранить это в тайне, не нужно было говорить Майклу. — Ты знаешь как никто другой, что Джастин никогда ничего не делает, предварительно не подумав, — она улыбается и проводит рукой по моей щеке. — Попроси его остаться, и он останется. — Если бы это было так просто… Она тихо смеется, и я оглядываюсь на нее. — Разве ты не знал, Брайан? Ничего в этой жизни нам не достается легко. * * * Поднявшись на третий этаж, я захожу в закуток, который показала мне Джули; закуриваю и наблюдаю за дождем, льющим стеной. Когда ветер меняет направление, холодные капли попадают на мою кожу, покалывая ее точно иголками. Я отчаянно желаю, чтобы шум дождя заглушил мои мысли, но это не срабатывает. Часть меня, которая знает, что Джастин уедет в Нью-Йорк хочет сбежать, сесть в «Корвет» и больше никогда не переступит порог этой долбаной больницы. Другая часть меня говорит, что если Джастин мечтает о Нью-Йорке, то кто я такой, чтобы его останавливать? Имею ли я право стоять на его пути? Но существует еще и третья часть меня, которая пытается не сдаться и борется за него изо всех сил. Беда заключается в том, что я не знаю, как это сделать. Я никогда не делал этого раньше. Когда он ушел к скрипачу, я не боролся за него. Я отпустил его потому, что так было проще — для него, и… для меня. Когда дело касалось Джастина, я всегда искал легких путей, но преподносил это как его выбор, его решение. — Брайан? — я поднимаю глаза и вижу Майкла, который стоит возле раздвижных стеклянных дверей. Я дажe не слышал, как они открылись. Он подходит ближе, я затягиваюсь и продолжаю наблюдать за дождем. — Мама передала ужин для вас с Дженнифер. — Я не голоден. — Когда ты ел в последний раз? Я мог бы сказать, что сегодня утром — покупал черничный маффин в кафетерии, но вместо этого грубо отвечаю: — Тебе-то, блядь, какое дело? — Но… — его голос полон разочарования. — Я обещал Ма, что найду тебя. — Ты нашел. Можешь считать миссию выполненной. — Почему ты ведешь себя как мудак? — только я открываю рот, чтобы ответить, как он поднимает руку. — Забей, я забыл, что ты такой и есть. Я усмехаюсь: — Ты ни хуя обо мне не знаешь. Он вызывающе скрещивает руки на груди: — Выходит, что Брайан, которого я знал двадцать лет — это не тот Брайан, который стоит передо мной? Я качаю головой и бросаю сигарету под дождь: — Нет. Ты видишь только то, что хочешь видеть — как и все остальные. — «Кроме Джастина», — добавляю я про себя. Майкл идет к выходу, но внутри меня что-то крутит и ломает, не давая молчать: — Кстати, прими мои поздравления. Он поворачивается ко мне лицом: — Какой приз я выиграл на сей раз? Кого и чем заразил? — Ты оказался прав. — В чем? Я отвечаю ему, но опять про себя. Тысячи голосов в моей голове вопят: «Во всем!». Я отворачиваюсь и хватаюсь за перила. Гнев угасает и все, что остается — это чувство пустоты, к которому я начинаю привыкать. Я слышу, как закрываются стеклянные двери. 3наю, что он ушел, но меня это не удивляет. Еще одно очко в его пользу. То, что мы были друзьями всю нашу жизнь, не означает, что мы должны и дальше оставаться друзьями. Отпуская перила, я сажусь и прислоняюсь к холодному мокрому металлу, дождь просачивается сквозь рубашку. «Ну… теперь я думаю, что потерял все». Я подтягиваю колени к груди и хватаюсь за волосы. Меня разрывает от тоски по двум коротким словам из далекого прошлого: «Не всe». Но сейчас их некому произнести, и я думаю, что, может быть, на этот раз я действительно потерял всe. * * * — Господи, Брайан, что ты делаешь? — его голос эхом отдается в гулком пространстве. — Брайан? Мои глаза фокусируются на Теодорe, который стоит передо мной на коленях. — Что? — смущенно спрашиваю я. — Ты насквозь промок, — он прав, рубашка облепила мою спину как вторая кожа. — Вставай. — Тэд берет меня за руку и, помогая подняться, ловит мой взгляд. — Ты в кошмарном состоянии! Я выдергиваю руку, в отчаянии шарю по карманам в поисках портсигара: — Ты, блядь, даже представить себе не можешь, в каком. — Думаю, что могу. Я вытаскиваю сигарету и закуриваю. — Ну да, конечно. — Слушай, если хочешь поговорить об этом… — он замолкает. — Поговорить о чем? Почему моя жизнь превратилась в кошмар? Или о том, что я все потерял? Ты уверен, что сможешь меня понять? — я нервно смеюсь и поворачиваюсь к нему спиной. — Возможно, я смогу чем-то помочь, — он становится рядом. — Вряд ли. — А давай попробуем? Ведь я был на твоем месте, Брайан. Думаешь, у тебя все плохо? Думаешь, ты потерял все? Это не так. Поговори со мной. Разве он не знает, как сильно я этого хочу? Не знает, что я хочу открыть рот и позволить выйти наружу всему, что накопилось внутри? Конечно же, нет, откуда. Никто не знает о том, что иногда мне хочется рассказать обо всем, что я чувствую. Никто не знает, как сильно я хочу сказать блядскую правду хотя бы раз в жизни. Никто не знает, что когда я пытаюсь это сделать, мое горло начинает саднить так сильно, что я задыхаюсь. Если бы я мог справиться с этим, быть свободным от всякой чуши, Джастин никуда бы не ушел. Если бы я мог, то уже давно бы сказал ему, что люблю. Я крепко держался бы за него… и никогда бы не отпустил, никогда. Но я не такой. И не знаю, как стать таким. Я поворачиваюсь к Тэду. — Не знаю, как это сделать, — это настолько близко к истине, насколько возможно. — Учись, шаг за шагом. Начни с чего-нибудь. Мне становится смешно: — Этому вас учат в реабилитационном центре? — Я знаю все об отрицании, — он подталкивает меня плечом. — Ну, давай же. Я отворачиваюсь и смотрю в холодную темную ночь. Сглатываю, несмотря на саднящее горло. Тяжелые эмоции оседают в животе свинцовым грузом. Я открываю рот, чтобы заговорить, но ничего не выходит. Я вздыхаю, затягиваюсь в последний раз и щелчком отбрасываю окурок. Он кладет руку мне на плечо, и я поднимаю на него глаза. — Все, что ты скажешь, останется между нами. Я здесь не для того, чтобы тебя осуждать. — Сколько времени тебе понадобилось, чтобы запомнить эту хрень? — я издаю смешок. Ни один мускул не двигается на его лице, он даже не улыбается. Я опускаю глаза. — Я готов потерять все — Майкла, «Киннетик», лофт… но не Джастина … — единственное, что у меня получается сказать. Он убирает руку с моего плеча. — Для начала неплохо. Недавно ты говорил, что из-за того, какой ты есть, ты потерял двух самых важных людей в своей жизни… Могу я задать личный вопрос? Я вскидываю руки: — Валяй! — Когда ты в последний раз трахался? Я смотрю на него, наморщив лоб: — А это здесь при чем, мать твою? — Позволь мне задать еще один вопрос. Ты думаешь, что не способен изменить то, каким кажешься со стороны? — В смысле? Он делает небольшой шаг ко мне: — Ты трахался с кем-нибудь с тех пор, как Джастина привезли сюда? Я отрицательно качаю головой: — Нет. — Ты вообще думал о том, чтобы трахнуть кого-нибудь? Может, тебе отсосет горячий медбрат, которого я видел здесь сегодня? Опять?! Какого хуя? — Нет. Он кладет руку мне на плечо и понимающе улыбается: — Это, мой друг, и есть перемены. * * * Сидя в кресле в углу комнаты, я наблюдаю, как Дженнифер расправляет белье на кровати — примерно в десятый раз за последний час. Уперев взгляд в пол, я думаю о разговоре с Теодором. Когда он отметил то, что я давно никого не снимал, отчасти меня это удивило, но в целом — нет. Если бы в прошлом я хотя бы краем уха услышал что-либо подобное, я бы схватил ближайшего парня и позволил ему отсосать мне. Правда заключается в том, что сейчас я не думаю ни о чем и ни о ком, кроме Джастина. Я делаю вид, что мой разум и тело удерживают обстоятельства, но это чушь собачья. Когда Джастин лежал в больнице в прошлый раз, я сам себя предал забвению. Я оправдываю это тем, что тогда обстоятельства были другими. Когда он получил удар битой, я обвинил в этом (и виню до сих пор) себя, и хотел как можно быстрее стереть из памяти все, что не хотелось помнить. Я хотел напиться так, чтобы ни хуя не чувствовать. Так что же изменилось в этот раз? Я поднимаю глаза на Джастина. Вот оно. Все дело в нем. Дженнифер встает и потягивается, отрывая меня от мыслей. — Я пойду выпить кофе, — она берет сумку и перекидывает ее через плечо. — Вернусь через несколько минут, — я киваю и смотрю ей вслед. Как только дверь за ней закрывается, я встаю, пересекаю комнату и сажусь в освободившееся кресло. Изучаю лицо Джастина — порезы и синяки, которые медленно заживают, его светлые волосы, торчащие из-под повязки на голове, слегка потрескавшиеся бледно-розовые губы. Я никогда не был эмоционально привязан… к чемy-то или комy-то, кроме Джастина. Все изменилось в ночь, когда мы встретились, хотя я упорно это отрицал. На самом деле, часть меня до сих пор отрицала это, вплоть до момента, когда я услышал о взрыве. Ho последние несколько дней я провел не только не отрицая, но и постепенно принимая истину. Не знаю, как оно будет, когда Джастин очнется. Не знаю, изменится ли что-то, но я уже чувствую себя иначе. Оказывается, даже в конце игры можно все изменить. Это не означает, что я прямо сейчас продам лофт, куплю дом в ебучем пригороде и сделаю предложение, но это что-то, да значит. Я наклоняюсь вперед, провожу пальцами по его лицу. — Джастин… Ты для меня — все, — шепчу я. Внезапно он поворачивает ко мне голову, и я отдергиваю руку. Когда его веки вздрагивают, мое сердце колотится как сумасшедшее. Глаза Джастина медленно открываются, они кажутся мутными под полуоткрытыми веками. — Бр… — он закрывает глаза, и я разочарованно вздыхаю, решив, что это все, но через секунду он открывает их снова и делает глубокий прерывистый вдох. — Брайан, — звучит хрипло и очень тихо, но для меня это самый прекрасный звук, который он когда-либо произносил. Набрав побольше воздуха в легкие, я несмело улыбаюсь: — Привет.