~~~
Таковым по сути он и был… бы, если бы не странное событие, смутившее Глеба, если это словно можно применить к произошедшему инциденту. Дело было в том, что, выйдя из школы, он сразу попрощался с Тёмой, которого отвлёк какой-то звонок, и, решая не задерживать — нервировать — Мирона, пошёл в сторону машины, как в принципе и обычно, но до ворот дойти не успел. Точнее успел, дошёл, только… Перед ним резко образовался человек в тёмной накидке без надписей, с солнечными очками на бледном незаметном лице. Их столкновение продлилось всего, может быть, секунду, однако после которой в руке у Глеба была небольшая записка, а в голове шумело тихое «не говори». Убрав записку в карман свэтшота, Глеб с весьма непосредственным лицом двинулся к машине, на ходу обдумывая, что же это было. Сохранять хладнокровие — то, что он старается делать как можно чаще, и то, что ему просто необходимо сделать сейчас. И то, что более менее хорошо ему удаётся. Если обдумать этот небольшой эпизод: человек, передавший записку, рисковал сам и ставил под удар самого Глеба, если тот решит её не показывать Мирону. Зачем нужен этот риск? Зачем он вообще передал ему эту записку? Что на ней? Номер? Какой была цель этого человека и неужели он не боялся быть пойманным, коли не за руку, так на горячем? А если бы сам Глеб его как-нибудь обнаружил? Хотя… быть может это человек подобно тесту. Тест на «честность» или нечто подобное. Можно сказать проверка, которую лучше не завалить. И если это так, то нужно скорее решать… Отдавать записку или нет? Сев в машину, Глеб стал быстро прикидывать возможные варианты. Первым делом он вполне мог избавиться от этой дрянной вещи, спасая себя в любом случае. То, что он сразу отдал подозрительную вещь Мирону, дало бы ему хороших очков доверия. Вероятность как-то пострадать из-за этого действия — практически нулевая. Если же сперва эту записку попробовать незаметно прочитать, а потом уже отдать, то доверие может наоборот упасть. Ты отдал-то, конечно, но почему медлил?.. Да, вариант не особо хороший, но любопытство он тогда утолит. И не то любопытство: узнать о чём речь. А другое, более кощунственное, что ли. Любопытство, чем это может ему помочь. Кхм… Это любопытство сделанное из самообороны. Ну и третий вариант: спрятать и не показывать вообще. Потом, конечно же посмотреть, решить, что с этим делать. Но то уже пойдёт потом, а пока что главное решить именно какой из этих трёх вариантов стоит выбрать. Запустив руку в карман-кенгуру свэтшота, Глеб нащупал ладонью записку, тихо её покрутил пальцами, потеребил и в итоге оставил в покое. — Как дела в школе? — Как дела на работе? Мирон фыркнул в ответ и закатил глаза. — Настроения нет? — по-дружески спросил он, бросив на Глеба косой мягкий взгляд. — Школа, — вздохнул Глеб, — если и способствует настроению, то точно не хорошему. По крайней мере я не знаю ни одного человека, который после школы был бы довольным. Вообще не понимаю, зачем ты меня туда отправляешь. Мирон покачал головой. — Понимаешь. И, вопреки своим словам, подтверждая это «понимаешь», Глеб и правда понимал, потому что Мирона он уже научился неплохо разбирать. То, что долгое время его заключения казалось настоящим ужасом полностью непонятным ему, в итоге преобразовалось в простой и лаконичный вывод. Школа — свобода. Временная, ограниченная рамками, но это глоток свежего воздуха. Это обособленность, хоть и временная, от Мирона и жизни в его клетке. Школа — это общение с Тёмой и, возможно, другими одноклассниками. Это разговоры ни о чём, это остаток своеобразного детства, да и вообще разнообразие. Так ещё это и возможность. Возможность, которую лучше не проверять, однако… Набухаться в школе, покурить, сбежать с уроков… Школа даёт ощущение того, что свобода в его жизни хоть в каком-то виде, но осталась. Свобода прошлой жизни, можно сказать. Так что это было не безосновательной прихотью. В этом плане Мирон казался просто удивительно продуманным человеком. И думающим, и понимающим, но всё же неотвратимым от себя. Собственные решения и желания он не отвергал, а крепко держал их во главе, но с тем пытался всё же в некое добро. Своеобразное, которое многие и не назовут добром. Это скорее поблажка. С осознанием этой поблажки школа по правде перестала быть каким-то ужасным местом. Она не стала быть хорошей, желанной или ещё чем-то подобным, но теперь не вызывала бывалой неприязни к ней. Даже не хотелось, что бы она заканчивалась. Хотя, ещё год остался. Кто знает что и как будет. — Ты не ответил: как на работе? — А тебя это и правда интересует? К тому же ты действительно думаешь, что я тебя во что-то посвящу? — Нет. Но побазарить об этом можно. Мафия интереснее школы. — Эх, малой. Быть может и интересней, но о ней совершенно не хочется говорить. — Я могу брать твой телефон. Притом весьма спокойно. Так почему ты всё ещё держишь это всё в секрете? — И пароль ты так уж знаешь мой. И тем более сразу же разберёшь всю информацию в нём. И всё это успеешь сделать до того, как я отберу у тебя свой телефон обратно, да? Ответить было нечего. Спасала только дорога, которая была сейчас свободной, а оттого уменьшала время наедине в этой машине. Тем было брать не откуда. Интересы их в основном были разные, ни фильмы, ни книги толком не пересекались. За музыку так душевно поговорить, как с Ваней, не получалось. Про работу — секретно. Про школу — боже упаси. Оставалось только сидеть в неуютной тишине, хоть та и была вечной их подругой. И всё же была одна тема для разговоров, которую можно использовать практически всегда: пиздеть про себя. Метод действенный. Историй про свою жизнь Мирон мог наговорить столько, что больше «Войны и Мира» выйдет, а Глеб, хоть такого бэкграунда и не имел, но тоже мог что-то да сказать. Другое дело то, что Мирон не начинал эту тему, а Глеб просто не лез. Не сказать, что ему не было интересно, просто он не чувствовал ещё какой-то особенной связи с Мироном, при которой эти разговоры заимели бы смысл, стали бы душевными. А без этого разглагольствовать на данную тематику он желания не имел. Доехали в итоге молча, так же поднялись в квартиру, разошлись по комнатам: Мирон на кухню, Глеб в спальню. К плите Глеб никогда не подходил. Помимо того, что он боялся сжечь хату Мирона, так он ещё прекрасно знал, что испортит даже яичницу, а макароны и при великом желании сделает отвратными или попросту безвкусными. Хотя разговора со стороны Мирона про плиту и не было, Глеб не был до конца уверен, что ему вообще можно к ней нормально подходить. Нет, от завтрака в постель Мирон бы хуй отказался, просто для готовки тоже нужно иметь определённое доверие. Это как игра, где надо прокачивать определённые навыки. Только вместо навыков разного рода такое доверие. Этот «навык» был у Глеба нулевым, и развивать именно его желания у него не было. И необходимости тоже. Доставку еды никто не отменял. С кухни минуты через две начали раздаваться звуки стука посуды, воды, открывания и закрывания холодильника. Работа, в общем, пошла полным ходом. Так уже минут через десять начал доноситься слабый запах чего-то жареного. Раздался звук закипания чайника. Глеб проверил записку сразу же, как переоделся в домашнее. Вообще его интерес, или всё же страх, был настолько велик, что читал он переодеваясь. Читать там, на самом-то деле, было нечего. Всего лишь два слова. «Син291 VK». Группы, в которые вступал Глеб, а также все его переписки Мирон порой просматривал, да и в целом весь его телефон. Так что идея зайти и проверить этот Син291 была изначально плохой идеей. Поэтому подал заявку на вступление в это закрытое сообщество Глеб с больно бьющимся сердцем, раздумывая о том, что бы вскоре из этого сообщества выйти. Уже через минуту он был готов отозвать свою заявку, но ему ответили. В сообществе на стене ничего не было. Глеб даже нахмурился, обновил страничку, но ничего так и не было. Он зашёл в участники группы, их было всего двое. Он сам и ещё какой-то человек, чьё имя было ТочноБот, а на фотографии его профиля стоял котик. Это всё Глебу очень не нравилось, он вернулся обратно на главную страницу, чтобы покинуть сообщество, но там на стене уже была публикация: «Мы поможем тебе сбежать» От этого стало страшно. К тому же как раз в это время Мирон решил заглянуть в комнату и позвать обедать. Глеб чувствовал, что мог проколоться в эмоциях, которые Мирон читал вполне себе легко и хорошо, но и так же он понимал, что если не скажет об этом ему сейчас, то случиться что-то… что-то. К его стулу подошёл человек с ножом, он не побоялся огня и может разрезать верёвки. Или перерезать самому Глебу горло. Да, о плохой стороне вопроса он тоже старался не забывать. — Сейчас, иду.~~~
Об этом не знал даже Тёма. Глеб решил пойти на этот риск. Из группы он удалился сразу же, как ответил Мирону, что идёт кушать. Определённого режима в проверке телефона установлено не было, но в целом Глеб научился это предугадывать, хотя порой мог ошибаться дня на три или четыре. Всё же, желая минимизировать все риски, он решил именно что выйти из группы и забыть её. После он пошёл в туалет помыть руки и поссать, хотя на деле главной его целью было спустить бумажку с названием в унитаз. И уже дышать можно было немного спокойней, хотя в последующее время стало казаться, что на его рёбрах был натянут какой-то то ли корсет, то ли ещё какая стягивающая вещь. Из-за сокрытия этого аспекта своей жизни — записочки, — Глеб начал больше нервничать, зачастую видел опасность в любых действиях Мирона, ждал какого-нибудь подвоха или чего-то ещё неприятного. Неприятностей как таковых не было, если не включать в таковую один из дней, когда настроение Мирона пошатнулось очень уж сильно. На удивление Глебу стало тогда легче. Тогда, когда его скрутили, заломав руки, бросили в угол, деревянный угол кровати, из-за чего у него рядом с макушкой выросла небольшая шишка, и нехило избили. На шее остался характерный след от сильной хватки, рядом с предположительно аппендиксом цвёл фиолетовый гербарий, из-за чего-то ныли кости в ногах. Так или иначе, но этот момент придал Глебу каких-то сил действовать. Либо это надавило ему на мозг, сказав: «Ты врубаешься, что за хуйня творится? Ты себя видел?», либо это его отпустило по причине того, что Мирон до сих пор Мирон. Ты его знаешь, понимаешь. Ты видишь, что он не знает. Если бы знал, получил бы ещё куда-нибудь. И посильнее. Страх от гипотетического наказания больше не пугал. Появилось только волнение и предвкушение, а так же другой страх того, что его всё же надули. И если случится всё же так, что его выкрадут, то что будет дальше? Кучка активистов это, конечно, хорошо, но у них же должна быть какая-никакая определённая цель. И скорее всего это Мирон. За Мироном стоит не один человек, за ним стоит целая сеть. Тот, кто унаследует эту сеть после его смерти, либо втянет город в полную разруху, либо распустит саму сеть. Третьего не дано. Это понимал даже Глеб. Мало кто сможет управлять столькими отмороженными людьми. Хотя бы из чистого уважения в преступных кругах. Тот, кто убьёт Мирона, должен прекрасно понимать, чем это грозит ему и всем вокруг. После убийства Мирона нужно обезглавить и все остальные головы верхушки. Убить Ваню, Порчи, Илью, Эрика, Марка и Рому. Всю их кру. Тогда есть возможность занять эту верхушку самому, если только преступная сеть сразу же после этого не распадётся. Хотя может на то и расчёты. Либо люди, помогавшие Глебу бежать, были глупы, либо у них была какая-то определённая идея, по которой они что-то хотели получить. Так же не исключал Глеб и вариант с банальной местью, ведь Мирон многим людям прямо или косвенно перешёл дорогу. Глеб очень надеялся, что проворачивают всё это дело люди не глупые, а ещё надеялся, что остальных всё же не тронут. И Мирона не тронут. Планов на Мирона он так-то не знает. Остаётся вероятность и того, что его выманивают не для того, чтобы убить, а, к примеру, чтобы взять в плен или ещё чего учудить. Это относительно гарантировало защиту Ваньке. И Роме. С Ромой Глеб особо не общался, хотя парень тот был своеобразно классным, он был очень важен Олегу, а с Олегом они очень уж сдружились. Наверное, с Олегом они сдружились даже больше, чем с Ваней. Ведь Ваня впервую очередь друг Мирона, а Олег с Мироном не сказать, что дружит. А если быть честным, то не сказать, что вообще в каких-то положительно-приятельских отношениях. Немного смешно, а на самом деле грустно и страшно, что Глеб полностью осознал, что он подвергает всех опасности ради своей жалкой жизни… Хотя, это ведь не в его власти, так?~~~
Абсолютно неожиданно похищение случается где-то через неделю. Глеб в один момент просто обнаруживает себя не за воротами школьного двора и в скором времени в машине Мирона, а в какой-то другой машине. Если говорить проще, то как только он вышел за ворота, к нему подбежала стайка ребят, рядом моментом появилась машина, и его затолкали внутрь. Впрочем он особо не сопротивлялся. Позади только услышал выстрелы, что ему совсем не понравилось. Машина ехала очень быстро и коряво. И недолго. Путь, видимо, был продуман с самого начала, что в целом видно и по слаженной работе этих людей. Одна машина сменилась другой, потом они поплутали ещё минут семь, сменили ещё одну машину и уже в ней удалились из центра города. В какой-то момент Глеб почувствовал всеобщее облегчение. Да и сам вздохнул спокойнее. Во время всех тех манёвров его голова не работала совершенно. В ней была дыра. Словно тот выстрел, который он слышал, был именно в него. — Неплохо, — сказал негромко Глеб. Он спокойно сидел на заднем сидении машины между двумя молодыми парнями. Оба светлые, с нордическими чертами лица. Также в их ряду возле окна справа сидела девушка с шелковистыми прямыми тёмно-русыми волосами ниже плеч. Какой была её роль Глеб не понимал, потому что физической силой та точно не обладала, а только занимала лишнее место, из-за чего было тесновато. — Он знал? — спросил мужчина лет тридцати с чем-то сидящий справа от водительского места. То, что спросил он именно Глеба было понятно по воцарившемуся гробовому молчанию и атмосфере ожидания. — Я не сказал. — Good, — вздохнул мужчина облегченно. — Время есть. — В кого стреляли? Девушка, сидящая возле окна фыркнула и в высокомерном жесте подняла свой носик. — В этого, но он увернулся и ещё стрельнул в ответ. Вдруг с первых мест раздался синхронный лёгкий смешок. И водитель, мужчина приблизительно того же возраста, что и сидящий с ним рядом, но совершенно другой по комплекции и сам тот мужчина как-то неприятно улыбались. Тот, который не водитель, даже куда ярче рассмеялся. — Настасья, — сказал он немного задорно, но с тем покровительственно. — Мирон не тот, кого просто убить. Знала бы ты, сколько раз он был ранен в его-то годы. Он на таком собаку съел, — Глеб так часто видел обнажённого Мирона, что в целом может согласиться с этим утверждением, хотя собаку он не ел, а сам ей был, потому что на нём всё заживало очень аккуратно. Нужно было присматриваться и водить пальцами по его коже, чтобы нормально разобрать старое ранение. А ещё у него было подстрелено ухо. Правое ухо сверху. Скорее всего пуля прошла настолько близко с ним, что просто обожгла, да и скорее всего тогда оглушила его. — Ну он же человек! — воскликнула девушка, можно было подумать, что обиженно. Слева от Глеба усмехнулся какой-то парень. — Ты ж сама говорила, что он нечеловек, — сказал тот. — Да, он зверь, — сразу же охотно подтвердила девушка опять в своей высокомерной манере. — И что? И зверя можно убить. — Только серебряными пулями, — весело отозвался мужчина спереди — не водитель. Девушка поджала губы и теперь уже совершенно ясно, что обиженно, сложила руки на груди, устремив взгляд в окно. — Как думаешь, — начал опять тот мужчина, оборачиваясь к Глебу, — сколько у Мирона врагов? — Много? Мужчина опять коротко, но весело засмеялся. — Очень много, но это не то. Дельных врагов, кто реально способен ему навредить? Глеб пожал плечами. — А вот их мало, — ответил вместо него сам мужчина. — Их крайне-крайне мало. Мирон твой монополист, всех лишних он выкосил практически сразу и продолжает уничтожать их и сейчас. Так что по сути здравых конкурентов и врагов у него нет. Даже полиция, если не на его стороне, то очень крепко с ним связана и против него никогда не пойдёт. А те, кто сидят где-то там в министерстве, правительстве, они все подкуплены. По сути, ты сейчас участвуешь в уникальном феномене. — И зачем это Вам? Лицо мужчины украшают интересные рыжие усы, глаза его, прищуренные, спрятаны с толстой оправой очков. Обычных, не каких-то там солнечных. Поэтому видно, что глаза у него нейтрального цвета. Вероятнее всего тёмно-серые, серо-зелёные или каре-зелёные. На щеках и лбу уже явные морщинки, так и говорящие, что этот человек любит посмеяться и хмурится, когда думает, а думает он часто. Костюм у него состоит из странно-узорчатого серого пиджачка и широких потемнее штанов. Светлая рубашка заправлена. Глаза его сидят глубоко и так и проходят в Глеба, как иголки в ткань. Раз за разом, в целом пришивая, приводя всё к чему-то единому. — Что именно? Твоё похищение? Ох-ах. Ну, по многим причинам. Давай я тебе скажу только про желании справедливости по отношению к тебе. Не секрет, что ты его куколка. Об этом давно идёт шёпот. Глеб, тебя ведь так зовут, да? Про тебя не удалось накопать никакой информации. Только слухи. Одни страшнее других. Выглядишь вполне себе цело. — Ну, Аха, ты же сам говорил, что этот начинал с пыток и мастер в этом деле. Посмотри под толстовкой. Этот неуравновешенный явно не сказки с ним по ночам читал. Аха кивнул парню, сидящему слева от Глеба, и тот грубовато поднял его толстовку, показывая целую гурьбу фиолетовых, жёлтых, синих следов. Разного размера и разной давности. Зажить они особо не успели, ведь пик плохого настроения у Мирона был не столь давно. Девушка поморщилась и отвернулась к окну. — Вот видишь. — Н-да, — покачал головой Аха. — Ну хотя бы без порезов и прочего фанатизма. — Это всё равно ненормально! Он чокнутый! — опять завелась девушка. — Ну чего ты такая громкая, — Аха поморщился и вновь обратил своё внимание к Глебу. — Кормит-то хорошо? — Очень даже, — отозвался Глеб и почесал себе ключицы, задевая болезненные засосы. — Ты из низов? Раньше недоедал что ль? Глеб подозрительно посмотрел на Аху, слегка волком. Кивнул. — Не смотри так. Сколько беспризорников видел. Вас всех жадность выдаёт и отрывистость, с которой это говорите. Словно у вас по правде еду отбирают, — хохотнул он. — Значит кормит. Бьёт, кормит, в постель видимо тащит. Прости, просто других причин содержания тебя я не вижу. — Ага, — зачем-то сказал Глеб. Он вдруг разом вспомнил и свои эмоции, когда Мирон в первый и во второй раз его насиловал, а это было именно насилием, и недавние собственные приказы в его сторону и действия, когда у них был уже реально секс. С намёком на насилие, но всё же по обоюдному согласию. И за это ему стало даже как-то неловко. — Насилие — это ужасно, — отозвалась вдруг девушка. Глеб почесал нос. — К нему привыкаешь. — К такому нельзя привыкнуть. Глеб пожал плечами. Спорить он был не готов. То, что лично он к этому привык и весьма скоро нашёл в этом себе выгоду, да стал помыкать в некоторых аспектах Мироном, другие могли не понять. Эта На… Настасья? Она точно не поняла бы. А вот Аха понял. По его взгляду стало понятно, что Глеб в роли жертвы отыскал себе какой-то ларчик сокровищ и в принципе неплохо устроился. Аха вообще какой-то очень проницательный мужчина. Скорее всего ему всё же не около тридцати, а куда больше. Сорок с чем-то. Просто волосы ещё сохранились в своём карамельном цвете, да лицо в целом имеет какие-то молодые черты. Порой вообще сложно определить возраст человека. — Ладно. У нас будет несколько часов до прибытия твоего Мирона. А придёт он точно, и будет ещё в первых рядах. Сколько ещё ехать? — спросил Аха у водителя. Тот ответил, и разговоры больше не велись. Касаемо телефона Глеба с GPS-навигацией. Его отобрали сразу и тогда же выключили. Всего Глеба проверили на какие-нибудь следящие устройства. Таковых не обнаружили. Даже в телефоне он встроен не был, что было великим допущением со стороны Мирона. Место, куда они приехали, было далеко за городом, можно было сказать, что заброшенным. Сперва они проехали небольшую деревеньку: в ней было с два десятка избушек, некоторые казались совсем нежилыми, хотя в других, наоборот, жизнь била ключом; была развешана разная одежда на уличной верёвке, стояли «домовые» и другие садовые игрушки, участок в целом был ухоженным, а один раз Глеб даже видел старую приземистую бабушку с железным ведром и вереницу гусей. После этой деревушки ничего толком не шло. Было просто много свободного, неурбанизированного места. Деревья, да поля. Только столбы с сетью себе не изменяли. Свернув ещё несколько раз, они припарковались возле какого-то здания, внешне похожего на завод или склад. На склад, похожий на завод. Выкрашенный в блеклый серо-жёлтый цвет, одноэтажный, но очень высокий для одного этажа. Рядом находилось ещё несколько мелких зданий и несколько машин. Разместили Глеба в очень далёкой части самого большого, похожего на склад-завод здания. Из машины с ним остались Аха, причудливая девушка и один парень, что молча сидел между Глебом и девушкой. Помимо них было ещё несколько человек. Помещение оказалось высотой в пять метров, если не больше — Глеб на глаз определял плохо, да и субъективное это его восприятие, потому что сам он ростом меньше метр-восьмидесяти. А вот Аха выше его на полголовы. Он стоит рядом и курит. Глеб смотрит на сигарету и слушает внутреннего Мирона, который уже несколько раз сказал даже не думать о курении. Однако, когда Аха протянул ему пачку сигарет, внутренний Мирон пошёл нахуй. — Давно не курил? — спокойно поинтересовался Аха. Глеб качнул головой и проследил глазами за вылетающим из его собственного рта дымом. — Угу. Нельзя мне ни курить, ни пить, ни принимать. — И ты следуешь этим правилам? — Угу… Почти всегда. Поэтому хожу нормально, — улыбнулся Глеб той дерзкой хулиганьей улыбкой, которую так не любят многие люди, и в частности бабушки. В действительности это было обыкновенным кровожадным оскалом — реакцией на собственную тёмную шутку. — Стало быть он следит за твоим здоровьем. Недурно. — Кхм… Следит. Он меня сразу по врачам потащил, как я к нему переехал. И даже соблюдал целибат одно время. И когда ребро мне сломал, ко врачу отправил, — спокойно ответил Глеб, останавливаясь порой, чтобы закурить. Настроение у него было неопределённым, но поговорить хотелось, да и сам Аха очень даже к себе располагал. Девушка, которая не была с ними в машине, услышав это охнула. Вторая, Наст… покачала головой. — А кем, говорите, Мирон раньше был? — О, — легко удивился Аха либо тому, что Глеб не знает, либо тому, что он сам спросил, а потом добро улыбнулся. — Ну, дело известное, он на выбивании информации специализировался. Пытках, если говорить простым языком. Один из лучших был в своём деле. Эта сеть, она ведь не сразу сделалась. Она уже давно была. Преступность у нашего города была просто колоссальной. Зародилось это тогда же, когда и распался СОЮЗ. Криминала тогда было, ох. Не знаю, как было в столицах, однако в нашем городке с самого начала весь этот криминал пытались сгрести в одну кучу, централизовать, так сказать. Получалось это не сказать, что особо хорошо. Было около десяти разных группировок, которые начали постепенно таять. Кто-то уезжал, кого-то сажали, кто-то умирал, кто-то переходил в другие. Осталось всего на город три таких крупных группировки. «Ясень», как тогда их прозвали, чтобы хоть как-то звать, «Хунд» и «Рим». Сейчас никто не скажет, какая группировка осталась, потому что мало кто помнит всю историю и ценит названия. Однако все помнят, что произошло тогда, и из-за кого. Мирон — малый пронырливый. Там и тут совал свой нос, собрал нескольких влиятельных друзей, кое-кого убил и… сместил в могилу прошлого главного «Рима», скорешился с главой «Хунда», объединив вскоре его «Хунда» с собой, и подчистую вырезал весь «Ясень». Так он за года два-три полностью монополизировал сеть себе, пролез и во власть, и в политику, полицию… да куда только не пролез. Глава «Хунда», Шокк, вскоре отошёл от дел, передал абсолютно всё правление, кхе-кхе, Мирону. Но кто такой Мирон? Он начинал, давно уже начинал, с пыток. Запугиваний. Порой был и коллектором, но всё же это не то. Тогда решались слишком большие денежные вопросы, постоянные махинации… В общем, на допрашивании таких людей он собаку съел. И, насколько я верно слышал, ест и сейчас. Ну, в смысле, кхе, что он и сейчас не отошёл от этих дел и порой выбивает из кого-то важную информацию. Но доходит до этого редко. Как никак, у него сейчас и других дел много. — Всю историю рассказал. Как дед какой-то, — недовольно пробубнила позади девушка из машины. Глеб же информацию воспринимал крайне жадно, оттого-то Аха, видимо, и продолжал. Хорошо, когда совмещаются желания послушать и поговорить. — А что за пытки? Типа, просто избиение или изощрёное что-то? — У-у-у, это не ко мне уже вопросы. Что происходило за дверью, то знает немного народа. Может у Мирона когда и спросишь. — Не спросит, — огрызнулась девушка из машины. — Мирон отправится на тот свет. Сегодня. Аха покачал головой. Кажется, что он не верил этим речам. — А чем вам Мирон не угодил? Зачем это всё? Девушка из машины опять хотела что-то сказать, но её слушать Глеб не хотел. Её отношение к Мирону было весьма понятным и без какого-либо полёта фантазии. Он козёл, моральный урод и его надо закопать, сжечь, убить и к кресту прибить, облив святой водой. Аха же к вопросу подходил более философски, да и говорил он недурно. Может где-то и нескладно, порой и слова подбирал не особо чутко, но чувствовалось, что поговорить ему нравилось. К тому же это открывало глаза на реальную причину его похищения. Открывало слабо, приходилось всё связывать, сопоставлять друг с другом. У каждого здесь были свои интересы, и Глеб отчётливо видел, что у Ахи они какие-то свои. Личные и, скорее всего, безрадостные. Но почему-то казалось, что Мироном он исключительно восхищался, как исторической фигурой и ни капли неприязни к нему не испытывал. Эта загадка привлекала к себе внимание. Только вот вскоре прозвучал на неё ответ. Что, впрочем, дало новую пищу для размышления. — Много чем. Не мне лично, а многим. Мне скорее перешёл дорогу Англичанин, — тепло улыбнулся Аха. Глеб нахмурился и, с ёкнувшим сердцем, выплюнул, не подумав: — Рома? Чем же? Он вроде классный. Классный он не только потому, что с Олегом крепко дружит, а по объективным причинам. Вокруг себя Мирон собирал исключительно классных ребят. Каждый из них, Глеб был уверен, в чём-то спец. Но помимо этого они просто интересные люди. Илья очень практичный человек, он отвечает за деньги, очень честный и нравственный. С ним порой было интересно общаться. С Порчи, точнее Дарио, общаться было попросту сложно, потому что он говорил на английском или португальском языке, которых Глеб не знал. С английским у него было не всё так хорошо, как хотелось бы (хотя вообще до Мирона даже не хотелось). Но он был весёлым и всегда подкидывал хорошую музыку. Марк и Рома казались похожими, но были очень даже разными людьми. Их объединяло только желание упороться. Так вообще они не производили впечатление глупых людей. Наоборот, творческих, нравственно- и душевно- развитых. Честно, рядом с ними Глеб вообще забывал, что находился среди мафии города, а точнее в самом её центре. И эти два нарика казались на самом-то деле весьма адекватными и безобидными. — Рома, — кивнул Аха. — Да, его зовут Роман. Ты знал, что он снайпер? — увидев удивлённое лицо Глеба, Аха кивнул ещё раз и печально ухмыльнулся. — Один из лучших. Мирон вообще окружил себя только самыми проверенными и лучшими. Везёт ему в этом. Откопал же где-то Акулу-химика или сапёра этого. У него на них чуйка какая-то особенная видимо… Но Англичанин… Он вообще в деле не так давно. Шкетом был и с пушкой сидел. У него отец разбоями по-крупному занимался. Да, я про Романа всё знаю. Где вырос, как, кто родители, с кем начинал. Везучая он скатина, в него всего раз прилетало. В бедро. Его в последнее время, насколько я знаю, редко на задания посылают. Подсел и хромает часто. Однако по трезвости он первоклассный снайпер. Аккуратный и тихий. У него прозвище-то не только потому что он постоянно чаи распивает, это я тоже знаю, но и потому что он уходит всегда по-английски. Молча, так словно его и не было. И все громкие дела, убийства каких-то чиновников или магнатов — его рук дело. Всё его. Ни одной проваленной миссии не сумел найти у него. Ни одной. Даже если и была такая, то все следы этого скрыты. Педант. И педик. С барби какой-то кучерявой крутит уже года три. Тьфу. За Олега — барби кучерявую — было обидно, однако интересно было куда больше. Глеб промолчал, спросил другое, точнее вывел, но с намёком на вопрос: — У Вас на него зуб. — О-ух… — Аха не ответил, только подвигал нижней челюстью, потерев зубы друг о друга. Это говорило само за себя. Так же, столь короткий ответ от столь разговорчивого человека значил, что спрашивать о причине ненависти бесполезно. Прошло минут десять в какой-то органичной, но ужасно скучной тишине. Находиться в тишине Глеб вообще уже привык, однако то с Мироном, а здесь с незнакомыми людьми это ощущалось по-другому. Просто Мирон был тем человеком, с которым можно и помолчать. Он всё равно ощущался рядом, чувствовался. С ним вёлся негласный разговор, даже когда они не смотрели друг на друга. А вот с чужими такого не было. С чужими не было никаких невербальных разговоров. С ними временами наскакивала отчуждённость. Это такое ощущение, когда ты отходишь от мира вокруг, входя в свой. Удивительно, но Мирон — единственный человек, кто действительно вытаскивал его из собственного мира обратно, в настоящий. — Как же скучно быть похищенным, — сказал Глеб минут через десять. Тогда между Ахом (это ведь так склоняется?) и Глебом опять возник разговор, но уже на более отвлечённые темы, такие как: учёба, кино, родители и друзья. Особо распространяться о себе Глеб не так уж и хотел, но ему почему-то нравилось говорить с Ахом и доставляло отдельное удовольствие слушать вздохи девушек, которые его жалели. И с родителями беда, и со школой, и ещё этот злобный Мирон. Агрх, как же так? Ая-яй, охохоюшки… Глебу ну прям очень нравилось это. Даже не то, что его жалели, а то, что в их глазах он обрисовывался каким-то великим мучеником, хотя сам себя Глеб так не ощущал. Хреновая жизнь, — думается ему, — есть у половины земного шара, так что я ещё хорошо живу. Он просто представляет, особенно сейчас, что Мирон кого-то пытал. И тому, кого пытали, было ведь куда хуже, чем ему. Во все времена кому-то было во много-много раз хуже. И в эту секунду кому-то до разрывающегося сердца может быть плохо. Плохо было в детстве, когда умерла мать, а отец начал пить. Тогда было действительно плохо, а то, что происходит сейчас — норма. Кажется, это называется смирением. Через час кто-то принёс чипсы. Три больших пачки. Глеб осознал, что не ел чипсы уже очень давно. В магазине, в который они с Мироном ходят, чипсы находятся в том же отделе, где и алкоголь. То есть туда ему ходить было нельзя, а точнее «делать тебе там, малой, нечего». И про чипсы как-то забылось. А тут чипсы. И чипсы охуеть какие вкусные. Со сметаной и луком. Ни лука, ни сметаны не чувствуется, но вкус прекрасный. Ещё через час им принесли воды и газировки. Глеб заметил, что все люди, даже Аха и те девушки, вооружены. Они без масок, но разглядывать их желания как такового нет. Дело в том, что они все какие-то стандартизированные, похожие. Серая невыделяющаяся масса. Весь движ начался ближе к вечеру. Стало шумно, люди начали перемещаться как в муравейнике, подоставали пушки. Среди этого кипиша Глеб незаметно отдалился к скоплению о чём-то говоривших людей, постоял спокойно, попробовал даже влиться в разговор. Его принимали не особо радушно, а в целом и внимания на него не обращали. Он просто скитался, не переставая обдумывать ситуацию, в которой оказался. Ему заранее стало грустно, если вдруг случится что-то ужасное из-за того, что он не сказал про похищение тогда Мирону… А ведь что-то и правда могло случиться. Так или иначе, но из разговора с незнакомыми ребятами он вынес себе много полезного. Но не такого полезного, как в разговоре с Ахом. Он незаметно, стоя рядом, выкрал у одного человека складной ножик и спрятал его за пояс джинс. Помимо этого, поплутав ещё немного и стараясь вести себя просто как скучающий ребёнок, дабы не привлекать к себе лишнего внимания, он заприметил, что у нескольких человек в руках уже подготовлены автоматы, но в тоже время в карманах виднеется очертание пистолета. Два оружия им явно было ни к чему, а Глебу лишним не было, поэтому с кошачьей грацией и ловкостью отъявленного карманника, Глеб выкрал у одного мужика пистолет. Это было куда сложнее, чем красть нож, потому что ножик был легче и менее объёмным, так что стоя рядом вполне себе располагал к тому, что бы себя украсть, да к тому же Глеб и не был уверен, что в карманах у того чела что-то весомое было, а что там нож оказался — так повезло. А здесь явно был пистолет. Для того, что бы его выкрасть пришлось повертеться среди нескольких ребят, с двумя столкнуться и разыграть представление, что те под ноги не смотрят, да и вообще, что сейчас происходят и где вода?! Воду ему кинули и сказали куда-то валить. Но только воду он, ну прям случайно, не поймал. Отступил назад, врезался в человека, у которого планировал спиздить пистолет, проматерился, извинился и за считанные секунды выудил из своеобразной кобуры оружие, спрятав моментом его под толстовкой. Глеб чувствовал своё сердце в шее во время таких махинаций и очень надеялся, что его вдруг не схватят за руку с вопросом «ты чё, блять, делаешь?». Это было бы фиаско. Но он сдержал извиняющееся лицо и быстро сбежал с добычей к девушкам. Они о чём-то разговаривали, и его появление особо не заметили. Удручало, что у толстовки, что была на Глебе, не было большого кармана на животе. Даже капюшона не было, из-за чего Глеб чувствовал себя неуютно и слишком открыто. Мирон порой называл его лапкой и «рецидивистом карманником». Особенно в те моменты, когда у него пропадали сигареты из пачки или по выходе из магазина у Глеба находились вещи, которые в корзину не попали. Но то — незначительные кражи у знакомого человека и с полок магазина, — а здесь надо было тырить оружие среди огромной толпы. Азарт и страх смешивались, обостряя все навыки. Скорее всего, именно это помогло ему. А потом началась стрельба. Первый выстрел ударил в голову словно гром, Глеб даже перепугался, но потом выстрелы шли один за другим. Пистолетные одиночные, автоматные очереди. Всё это где-то раздавалось, грозным эхом разносилось по всему зданию. И всё равно было где-то там. За стенами. Где-то близко, но с тем неимоверно далеко. Совершенно не здесь. А ведь всего лишь за стенами. Глеб решил отойди подальше, а точнее забиться чуть ли не в угол, дабы в него не попали. С тем он придумывал, куда можно убежать на крайний случай, и никак не хотел думать о том, что здесь и сейчас он либо вернётся обратно к Мирону, либо того здесь убьют. А может быть умрёт и он сам, но об этом он не думал тем более. Вскоре девушки ему сказали оставаться на месте, где он и был — Глеб на это закатил глаза да фыркнул, потому что уходить из своего относительного прикрытия он и не планировал — и побежали к ребятам в другом конце помещения. С ними они переговорили около двух минут, а затем практически все выбежали из этого помещения, но девушки вернулись обратно к Глебу. Аха стоял возле входа с пистолетом, вместе с ним было ещё двое парней. Это все, кто остался. Шесть человек. Стрельба, стрельба, стрельба… Былой адреналин покинул тело Глеба, он даже заскучал, сжался у себя в углу, удобнее уместив пистолет и нож под поясом, но так что его действий не заметили, и принялся выжидать. Выжидать пришлось около семи минут, и эти семь минут тянулись очень долго и казались просто нескончаемыми. Но вот пальба дошла и до входа, Аха и двое других начали куда-то палить. Пули прилетали в ответ… Это походило на какой-то стрёмный фильм. Здесь не было ни слоумо, ни эпичных боевых навыков. Всё было… скучно. Нет, находиться среди стрельбы было весьма захватывающе и по-своему страшно, вот только по большей части за этой кат сценой Глеб наблюдал, как за приготовлением поваром какой-нибудь фаршированной индейки. А так как желания готовить у него было очень круглое число, на которое нельзя по правилам математике делить, действо вокруг блекло. Сейчас должны выпасть ответы на лотерею. Кто выиграл, кто проиграл, что произойдёт в итоге. Аха и ещё какой-то парень скрылись за дверью. Комната пустела как-то слишком быстро. Какая-то резвая пуля задела плечо одного из стрелявших. Потёкшая кровь заставила Глеба немного выйти из флегматичного кокона и смутиться. Кровь была явлением не новым, но кровь от пули, капающая на пол, вызывала какой-то особенно болезненный интерес. И слово болезненный особо выделяется, ведь именно о боли Глеб и думал. Насколько такое ранение болезненно? Что оно за собой несёт? Как оно отразится на будущем человеке? Но всё же, куда более важный вопрос самый первый: как ему в настоящем? Мысли о садизме выливались закономерно из повествования Ахи. Это как сон, как кошмар, который обязательно должен был настигнуть. Если Мирон базировался на грубом допросе людей, то понятны не только его меткие удары, но и хладнокровность, и обыденность, и даже слабый садизм. Или не слабый. Нравилось ли ему причинять другим боль и страдания? Определённо. А нравилось ли то же Глебу? Смотря, как руки раненого испачканы в крови, как искажается в ужасе его лицо, Глеб с хладнокровием заметил, что в этом что-то есть. Наверное, поэтому Мирон его у себя и оставил. Он просто нашёл родственную душу с ужасным характером, под стать ему самому. Прекрасный у них дуэт — но Глеба слегка замутило от этих мыслей. Нужна ли ему такая жизнь? Не утративший до конца нравственность, он понимал, что это всё ужасно, что такого быть не должно. Он к этому привык, да. Порой желал другим, порой измывался сам, но… на самом деле он, в отличии от Мирона, не хотел этого продолжать в реальности. Но сама реальность от этого не изменится. Так может быть… Пальцами Глеб нашарил под толстовкой холодное лезвие ножа и пистолет. Теперь вместо желания расстрелять всех появилось другое — более гуманное. Застрелить себя. Все эти мысли так быстро бежали, ведь прошло не больше десяти минут, как в комнату залетели очередные вооружённые люди. Кто наши, кто не наши из них, Глеб не разбирал, так как вообще не разбирал, за кого болеет. Он дивился не только скоротечностью мыслей, но и неспящей реальностью. Одна пуля вошла в стену в метре от него. И почему-то, умирать расхотелось. Дезориентированный своими демонами, что не могут разобраться, что ему надо делать, Глеб еле сдерживался, чтобы не расхохотаться. Смех его разрывал изнутри, он чувствовал, как сходит с ума, ведь мысли начали меняться снова. И мысли были важнее, чем перестрелка в нескольких метрах от него. Расстановка жизненных ценностей, приоритетов… Всё это лежало в его разуме, разбиралось на какие-то отдельные элементы и складывалось в разные кучи, а затем опять липло вместе, крошилось, собиралось… Бардак, который невозможно убрать. Какие там конюшни? Авгиевы? Авгиевы конюшни головного мозга — звучит неплохо. Глебу понравилось. Такое было не только сейчас, а продолжалось долгое время. Ещё до того, как случилась история с Мироном. Задолго до того. Когда именно его нервы сдали — вопрос философский. Вопрос без ответа. Хотя ответ был и не нужен. Удивительно, но единственный врач, к которому Глеб не попал — психолог. Хотя, он должен был стоять в начале списка. Он должен был о чём-то расспрашивать, выводить из себя, а после нескольких приёмов поставить диагноз. Какой-то неутешительный. Возможно биполярочку, а может и ещё чего. И не только ему одному. Наверное, именно поэтому врача не было не только в начале списка, но и не было вообще. Глеб хмыкнул, а потом выплыл из мыслей, потому что мир наконец приобрёл свои краски и интерес. Началась финальная сцена. В дверях стоял Мирон — прям в первых рядах. То, что в это место бросили не так уж и много людей — Глеб и не сомневался. Остальные занимались либо привычными им делами, либо удалённо работали с похитителями. А в этом здании было ровно столько людей, сколько должно было понадобиться. Плюс-минус пару голов. Мирон слишком расчётливый человек, щепетильный. И если судить из того, сколько времени они проторчали в его ожидании, он копал информацию. И не только о месте, но и о количестве людей. Стрельба стала слишком осязаемой, поэтому Глеб удобнее забился в угол и сполз ближе к полу. Он ни в коем случае не желал, что б его задели. А задеть вполне могли. Одна из девушек постоянно уворачивалась от пуль, летевших в неё, но долго танцевать она не смогла бы. Рядом с ней с дыркой в шее упал её напарник, а чуть поодаль ещё какой-то юноша свалился, держась руками за место, чуть ниже сердца. В него прилетело ещё две пули, в открытых глазах его застыла жизнь. Глеб из своего угла слабо, но видел лицо умершего, и восхитился смертью. А если погибнет Мирон? Это будет так же красиво? Взгляд в никуда, одеревенение мышц, кровь и наступающая бледность. Ужасающие картины вызывали восторг. Удивительный случай: Мирон остался один, — тех несколько человек, что с ним были, либо серьёзно ранили, либо просто убили, — помимо него выжили ещё две девушки. И всё. Глеб с любопытстом биолога наблюдал за копошениями животных в клетке. А картина разворачивалась интереснейшей: Мирон направил на девушку, у которой закончились патроны, пистолет, однако вторая девушка была слева от него — прямо напротив Глеба — и тоже направила свою пушку, только на самого Мирона. Очень ли смертельная ситуация? Может и нет. Расстояние в несколько метров даёт фору, можно попробовать упасть, отпрыгнуть, наброситься или достать ещё какое-то оружие, если оно и было. К тому же скоро должны были подоспеть ещё люди. Отдалённые выстрелы ещё были слышны, а значит таковые были. Так что ситуация ни патовой, ни плачевной особо и не была, хотя опасность излучала. — Пушку положи, — зашипела девушка, держащая Мирона на мушке. Глеб уже даже и не старался вспомнить её имя. Вторая, боясь дула, взмолилась к первой девушке, упрашивая её стрелять, а не брать в заложники или ещё что-то там делать. И вторая была права. Мирон не двигался, что-то обдумывал, а затем косо посмотрел на спокойно сидящего Глеба и усмехнулся чему-то. Вторая девушка тоже бросила на него один быстрый взгляд, словно там было что-то, что могло ей помочь избежать смерти, но первая и глазом не дёрнула, разумно остерегаясь какой-то уловки. Меж тем Глеб посмотрел на вызывающе поднятые брови Мирона и понял, что как-то не сейчас. Не так это должно закончиться. Это как-то до одури смешно, «сбегать», дабы потом достать из-под пояса пистолет и направить его на первую девушку. Стрелять он не умел, но видел, как это делается. С помощью удачи он попал девушке в грудную клетку, а может и куда-то пониже. Ему показалось, что он услышал хруст её рёбер. Хотя, вдруг и не показалось. Он не знал, какая сила у летящей из пистолета пули. Да и вдруг пуля попала куда-то не туда. Мирон быстро прикончил вторую. — В машину, — сказал Глебу Мирон, подойдя к нему и деликатно отобрав оружие. Обычный приказ прозвучал как предложение руки и сердца, из-за чего Глеб опять сдерживал рвущийся из него хохот. Его выдали только глаза, а точнее безумный блеск в них. Но встав, он понял, что убил человека. Это заставило его впасть в ступор. Всё веселье упало до нуля, а взгляд остановился на лежащей с кровью на груди и животе девушке. Она же могла жить. Могла любить. Могла родить детей и жить себе счастливо. Она могла смотреть кино и трахаться. А он её убил. Мирон похлопал его по плечу, а затем кивнул откуда-то взявшемуся Ване. Опоздал тот немного… — Отведи его в машину. Ток проследи за ним, у него тут шок от первого убийства, — спокойно сказал ему Мирон, осматривая помещение. Ваня вперил взгляд сперва в Глеба, на его дрожащие руки, а потом на девушек. Сначала одну, потом другую. — Какую? — поинтересовался он. Мирон махнул рукой в сторону нужной. Ваня протянул гортанно звук «у» и деловито покачал головой. — Неплохо, неплохо, — сказал и подцепил Глеба под локоть, таща за собой. Мимо них пробегали какие-то люди, они о чём-то переговаривались, что-то перетаскивали. Но в целом были лишь фоном — массовкой. Да и не так уж и много их было. Перестрелка многих подкосила. Глеб ощутил себя в машине, но не осознал. Осознание пришло лишь когда рядом с ним сел Мирон, тогда и отступили все плачевные мысли. Вдруг они его испугались? Или они просто были не нужны, когда рядом спокойно сидит почти-любимый и почти-до-смерти-ненавидимый человек. Который к тому же прекрасно переживает трупы. Хотя… Глеб успокоился полностью: шок прошёл, во главу опять встали колкость и лёгкая флегматичность. Подумаешь, убил… думал ведь когда-то об этом. И не раз. Нельзя не задумываться о таком, живя с… тем, у кого это норма. Мирон подтащил Глеба к себе на колени, полностью возвращая его в реальность, — Этот момент уже был, обдумывался там, — он вообще почти всегда возвращал его в реальность, в каком мире бы тот не находился. Даже у Тёмы это получалось и то реже. Удержать его в этом мире. Когда б он давно уже сладко спал в могиле или развеялся где-то пеплом. Мирон погладил его по волосам. Рядом сидящий Ваня кому-то писал — Малой, откуда у тебя пистолет? — Взял, — коротко, но довольно отозвался Глеб. Мирон на это лукаво усмехнулся. — И как тебя не поймали? — Они ж слепые, — фыркнул тот. — Я ещё ножик спёр, — с долей гордости добавил он, приподняв свою толстовку. Мирон нежно провёл левой рукой по его впалому с синяками животу, любовно огладил кожу вокруг торчащего ножика, но его не забрал. Видимо решил оставить ему этот трофей. Ваня, бросивший на них взгляд, округлил из-за чего-то глаза. А затем встряхнул головой и опять пропал в телефоне, что-то невнятно пробурчав. — Почему раньше не стерлял? Тянул. — Мирон мягко и насмешливо смотрел в глаза Глеба, и тот чувствовал какое-то странное, нелогичное, одобрение от этого взгляда. Претензии в вопросе не сквозило, только играючий интерес. — Просто ждал, когда тебя убьют, — решил честно ответить Глеб, из-за чего Ваня подавился и начал кашлять, безумно смотря на него. Мирон на такой ответ только безмятежно улыбнулся и кивнул. Его это устраивало. — А чего телефон свой не выкрал? — спросил он ласково, бездумно погладив ошарашенного Глеба по коленке. Точно. Телефон. Как можно было забыть о том, с чем не расстаёшься часами? — Телефон… Он, — Начал отвечать Глеб, силясь припомнить момент, когда открыто проебался и не вспомнил об одной из самых важных ему вещей, но не договорил, а только облегчённо выдохнул, когда Мирон, посмеиваясь, выудил из кармана штанов телефон и вручил ему. — Солнышко моё, — промурлыкал Глеб телефону, поглаживая его корпус, включая его и осматривая на царапинки, коих не прибавилось, что вызвало очередной прилив довольства. Глеб поёрзал на коленях Мирона, устраивась хоть немного удобнее и даже не предпринимая попытки с них слезть, привалился к его груди, а скорее плечу, головой и зашёл в вк, отписать Тёме, что с ним «такооое произошло…». Пересказывать всё он не стал; сказал, что при встрече обговорят; покосился на водителя — какого-то незнакомого ему мужчину — и вдруг вскинул голову вверх. Мирон посмотрел на его озарённое какой-то мыслью лицо с приподнятыми бровями и словно бы заранее закатаными глазами, будто бы предчувствуя, что вопрос ему не понравится. Но глаза закатывать он не стал, только слегка нахмурился и задумчиво посмотрел вперёд, когда Глеб вежливо, но прямо попросил у него оружие. Пистолет. На всякий случай. И попросил его научить стрелять. Навыки боя и стрельбы ему были необходимы, потому что, а вдруг что. И за себя постоять, хотя бы с тем же Мироном, когда у него плохое настроение, или когда его вот так вот похищают (опустим, что его об этом предупреждали, ведь об этом никто-никто не знает). Да и на будущее. Если что, ведь всегда хорошо уметь дать отпор, особенно такому заморышу, как он. Да и для личного удовольствия… Но в то же время Глеб честно и не так давно признался, что выжидал, пока Мирона грохнут, то есть сам Мирон, как человек неглупый, сто раз должен подумать, прежде чем давать пистолет тому, кто его им сразу же может и пришить. Машина вильнула в сторону и выехала на более оживлённую дорогу. Недалко виднелась знакомая деревенька. Им навстречу ехало около двух машин в минуту. И тогда Мирон почесал затылок, потом погладил Глеба по волосам и выудил из-за пояса пистолет. Как раз тот пистолет, который украл Глеб, и которым он стрелял в девушку. Он протянул ему оружие, и Глеб с лёгким подозрением, но восхищением и диким радостным огнём в глазах взял его себе и сразу же убрал обратно к ножику, а ножик перепрятал в карман, потому что тот грозил выпасть. Ваня рядом, старающий уже ничему не удивляться, посмотрел на них в момент передачи пистолета очень напряжённым взглядом. Он точно хотел что-то сказать, но в итоге покачал головой и обратно уставился в свой телефон. — И всё же не понимаю цель их нападения, — сказал Глеб, снова довольно падая на грудь Мирона и заходя в социальную сеть. Этот вопрос его волновал чуть ли не больше других, даже чуть ли не больше собственной жизни. — У них нестройный ряд. Обрубки людей из разных андерсборищ. У каждого своя цель и свой метод достижения. Их кто-то объединял, наши выясняют кто. Разберёмся. — Собирал их некий Абдулаев Кумушбек, у него было какое-то позывное, — встрял Ваня, получив какую-то информацию от других. — Источники говорят разное. Уху. Иха. Аха. Но что-то такое короткое. — Аха, — сказал Глеб, разглядывая Ваню. Мирон, гладивший его волосы, приостановил своё занятие и уставился на белую макушку. — Он был там? — Да. Перед дверью, где я был, стоял. Интересный мужик, столько всего про тебя рассказал. Мирон приподнял одну бровь и лукаво улыбнулся, утопая глубже в кресле, чтобы лучше видеть лицо Глеба. — Что же например? Глеб фыркнул. Но, подумав, сказал: — Ты выбивал из людей информацию, — Мирон угукнул, скорее принимая, нежели подтверждая, и кивнул. — И сейчас иногда это делаешь. Но он это как-то неуверенно говорил, так что утверждать не будут. Изначально ты работал с… Страхом?.. Ля, забыл… Эгм… Испуг?.. Сейчас, — Глеб посмотрел в потолок машины, словно там была написана какая-то подсказка, а Мирон меж тем спокойно за ним наблюдал, с каким-то особо нежным и понимающим взглядом. Словно ребёнок перед ним в кубики играл у него слово получалось собрать. Но подсказывать он не спешил. — Гм… Ш-ш… С-ш… Шок! Е, да, он. Я вспомнил. Шок. Ну и клички… Вот, ты был с ним. Когда начинал. Да-а… Нет! Погоди, он был в Хунде… Я запутался. Расскажешь потом, — сказал он капризно Мирону и тыкнул пальцем ему в грудь, а тот ему на это, плохо сдерживая улыбку, кивнул. — Ещё что-то говорил? — Да так, в целом о том, какой ты охуенный, — Мирон на это, уже не сдерживаясь, прыснул. — Да и в целом он как-то не против тебя был. Против тебя бабы те были, другие может. Я с другими так-то и не разговаривал… Но те да, против тебя. Одна вроде бы вообще ненавидела с пеной у рта. Ту, которую я… гхкм. — А что Аха? — заинтересовано спросил Мирон. Его лицо оставалось всё таким же открытым и лёгким, однако вопрос был сказан с небольшим нажимом, то есть ответ ему был важен. Глеб сам не понял, как он научился различать эти совсем невидные моменты, однако был крайне рад этому умению. — Аха, — начал он задумчиво, — на Рому зуб имел. Он мне так и сказал. Только не сказал, что тот ему сделал. — Англичанина нашего что ли? — вклинился Ваня. Глеб и забыл, что тот ещё с ними в машине едет: он как-то незаметно исчезал и появлялся абсолютно хаотично. — Да. Он на него копал, как я понял. — Что-то он легко сдался, — нахмурился Мирон и полез за своим телефоном. Глеб несколько секунд обдумывал его слова, а потом сам, испуганно, полез в контакты и начал скролить, выискивая знакомое имя. Мирон уже звонил, но ему никто не отвечал. Паника вдруг полностью охватила Глеба и, он видел, не только его. Все кто был в машине, даже водитель, как-то напряжённо ждали, когда возьмут трубку. Олег не брал тоже. Не брал раз. Второй… На третий вдруг взял, и в этот момент все взоры стали обращены на Глеба и его телефон. — Олег? Алё, — ему в ответ был какой-то шорох и непонятный звук. Словно кто-то пла… — Т-да? Г-глеб? Г-глеб, э-это ты? Г-глебушек… Т…т… — Что случилось? — спросил Глеб, испуганно заглядывая в цепкие и сосредоточенные глаза Мирона. Его коленки вдруг стали чувствоваться особенно остро. — Тт…т… — в трубке раздались завывание и всхлипывание. — Тут… Я иду… пришёл. П-прихожу, а… А он… Т… Глеб… Он, — снова посторонние звуки. — Он… Он тут лежит… У него глаза… Г… — Олег, — вдруг строго сказал Мирон. Глеб вздрогнул. — Что с Ромой? Он дышит? — Н-н… Я, пришёл… А он… У него рот… кровь, пена… Почему он не моргает? — завыл Олег. — Он же жив, да? Г-Глеб… он… Он же жив, да? Ром, Ром, Ромочка, ну прекрати… Ром… Посмотри на меня… — У него пульс есть? — опять строго спросил Мирон, Глеб уже смотрел перед собой и не мог в это поверить. Олег человек не тупой, он понимает, как надо оказывать первую помощь. И сейчас он в отчаянии. В большом отчаянии. У него всполых эмоций, может быть, может же быть, что за ними он просто не видит того, что Рома всё-таки жив? Если вдруг Рома умрёт… Глеб решил, что смерть Ромы — его вина. Это из-за того, что его украли. Это всё случилось из-за этого. А он ведь был придупреждён, а значит, что он мог… Появилось дикое отвращение к Ахе. — Он… Мирон, я не знаю… У него глаза стеклянные. Он куда-то вверх смотрит… Может он спит? Он же… Ром, ты спишь? Зай… Ро-о-ом… Ну проснись, Ром… Мирон вдруг ударил по двери машины. Глеб вздрогнул, проследил взглядом за его кулаком. Он хотел, что бы Мирон так же ударил и его. Прям в лицо. Уж слишком сильно он ощущал себя виноватым, но тот всего лишь повернулся к Ване и спросил, вызвал ли тот врача, потому что с Олегом разговаривать было бессмысленно. Глеб ещё некоторое время послушал всхлипы Олега, а потом, поняв, что тот на диалог не способен, сбросил трубку, и машина погрузилась в могильную тишину.~~~
Дома Глеб по большей части лежал в кровати, или же сидел. Всё одно. Он был статичен, погружён в свои мысли. Он себя винил. Есть не хотелось совершенно, хотя этот сумбурный день забрал все силы, и организм требовал возместить ему потраченную энергию. Но еда вызывала только отвращение, а живот при мысли о ней болезненно скручивался. Это аппетиту не способствовало. Было темно. Шторы наполовину закрыты, уличный свет города практически ничего не освещал, но не позволял тьме полностью поглотить спальню. Но от тьмы в мыслях это не спасало. При самобичевании отлично помогал Мирон. Физически — насильственно или нежно — и морально он выводил его из этого состояния. Был единственным кто мог это делать, и кто это делал. Даже Тёма… даже он не мог сделать такого, потому что ему не хватало твёрдости и напористости, с которой это делал Мирон. Такие мысли грозили необдуманными действиями. Действиями, за которые ему потом придётся рассчитываться телом. Например, взять из шкафчика в ванной лезвие и по рукам. Например, как-то взломать дверь и свалить. А лучше прыгнуть из окна. Ещё хотелось напиться. До белочки и синевы хотелось. И вколоть себе что-нибудь в вену, хотя раньше Глеб никогда такого не делал. Но руки зачесались. Это он сделал. Это из-за него Рома погиб. Из-за него Олег… такой разбитый. Он порушил жизнь своему другу. Как больно заводить друзей, да и вообще любимых — сколько в этом ответственности. И сколько горя. Сколько от этого всего несчастий. А ведь это произошло так быстро и… просто звонок. Глеб даже не видел тела Ромы, но в голове уже встал образ, как Олег на коленях и со слезами просто везде наклоняется над лежащем на полу телом, как он заглядывает в стеклянные глаза и ужасается. Смерть уже не выглядела прекрасной и великолепной. Она была пугающей, коварной. С косой и оскалом на лице. В угольной мантии. Пена у посиневших губ Ромы, капельки крови. Ужасно. Глеб вздрогнул, а в следующий момент сидел уже не в чёрной комнате на кровати, а стоял перед зеркалом в ванной. Стоял и смотрел на своё бледное лицо, припухшие губы и глаза. И если губы от природы у него такие, а сейчас просто немного истерзаны кусачими поцелуями и привычкой обдирать зубами кожицу на них, то глаза были такими, с красным контуром, впалыми, но округлившимися из-за произошедшего. Пустой взгляд смотрел на Глеба из зеркала. Пустой. Но живой, в отличии от пустого и неживого взгляда Ромы. В ушах шумело. Кажется, что что-то происходило, но собственное отражение волновало Глеба куда больше, чем всё остальное. — Даже не думай. Мне тебя к кровати привязывать? — сказал Мирон, подходя сзади. Его голос не был мягким. От него веяло холодом, но и волнением. Он только пришёл с улицы. Глеб не хотел, что бы тот уходил. — Что с Олегом? — спросил Глеб у отражения Мирона. Голос раздался опять позади, словно возвращая в реальность, где Мирон стоял не спереди, а за спиной. — Врач ему снотворное дал. Спит. Надо было и тебе взять. Не понимаю, чего горюешь. Ты с ним особо не общался. — Он хороший… и я хорошо дружу с Олегом, — тихо ответил Глеб, утаивая один факт, за который он не перестаёт корить себя. Он знал. Мирон мягко, но настойчиво отодвинул за плечо его от зеркала, потащил за локоть в спальню. Туда не хотелось. Там была сплошная чернота. Её хватало и в душе. — Ложись спать. Я скоро приду. Глеб безвольно подошёл к кровати, опустился на неё, а потом просто упал. Дверь не закрылась, что значило, что Мирон всё ещё стоял в дверях и чего-то ждал. Глебу хотелось сказать «Не уходи», но он, скорее всего, решал как раз-таки вопросы, связанные со смертью Ромы, а этому мешать не хотелось. Глеб повернул голову в его сторону. Мирон как-то отстранённо сердито и придирчиво смотрел на оконную раму. — Что мне с тобой сделать? — спросил он вдруг приглушённо. — Избей, — практически сразу отозвался Глеб и усмехнулся тому, как легко это вылетело из его рта. Мирон покачал головой, ещё раз долгим взглядом оглядел окно и подошёл к Глебу. Тот не переоделся. Протянул к нему руки, резковато одёрнул толстовку, проверил карманы, забрав и нож, и пистолет — про которые Глеб честно забыл, — и вышел, закрыв дверь в комнату. Он видел его неуравновешенное состояние. Видел уже не первый раз. И он ушёл. Входная дверь закрылась. В тишине, даже из спальной комнаты было слышно, как он закрывал двери на замок. И вдруг Глебу захотелось биться. Биться руками и головой об стену, пол или стол. Хотелось выстрелить пулей в висок. Хотелось разбежаться и прыгнуть с окна. Как странно было чувствовать столько всего практически к незнакомому человеку. Они общались, да. Но и знакомыми толком не были. Это был слишком сложный день. Почему Мирон не взял ему снотворного? Он бы выпил целую пачку. С радостью запив вином или коньяком. Глеб встал и попробовал открыть дверь. Ничего. Тогда он ударил её ногой. Потом ударил ногой и стену, а затем её же рукой. Что с ним происходило? Просто взрыв эмоций. Не позволял подойти к окну ему только очень осуждающий взгляд Мирона. Однако Глеб смотрел на окно, чувствуя петлю на шее. Лампочка была слишком красивой и не приспособленной для верёвки. Он снял с подушки наволочку и задушил себя до обморока. Так и заснул. А проснулся утром, когда рыжий свет облизывал комнату, а Мирон только открыл двери, будучи в той уличной одежде, в которой и был. И выглядя очень разбитым и невыспавшимся. Глеб хотел задушить его своей своеобразной верёвкой, но когда Мирон устало лёг на кровать, не переодевшись, и легко снял наволочку с его шеи, то у него получилось только упасть на его плечо и почувствовать запах крови, да уснуть заново. Будильник в школу он пропустил. Но ему за это ничего не было.~~~
— Так зачем мы здесь? — Глеб проходит мимо милых девушек-консультантов, оглядываясь вокруг, толком даже не рассматривая множества витрин с разными украшениями. Дорогие, изящные и красивые, и все кажущиеся какой-то мишурой, такой же, как и улыбки на лице этих самых милых девушек консультантов. Искренними здесь бывают только дети, которые либо засматриваются на блестяшки, либо откровенно скучают и дуют губки. У взрослых же искренность всегда находится за какой-то маской, и даже если человек и выглядит искренним, то в точности понять правда это или нет, не сможет ни то, что другой, но и сам этот человек. Хотя Мирон тоже выглядит весьма искренним в своей скучающей мине к окружающему, в походке, в том, что руки он держит в карманах джинс, что его голова под капюшоном слегка опущена, плечи приподняты. Словно он от этого всего обособляется. Невольно и Глеб преобразует свою походку в такую. Но вот походка она даже не столь важна, как те же глаза. Без блеска и интереса, обычные. В них так и летает эта «скука». — Ване часы на днюху взять. Мож и перстень какой, — прошло несколько дней. В их кругу как-то решили, что Ванин праздник будет отмечаться вместе с… Роминым днём. Хоть эти события и не совместимы, их всё равно поставили в один день. Неизвестно, чья именно это была идея, хотя Глебу она даже не казалась плохой. Он вообще не понимал, зачем нужно отмечать смерть. Человек остался в сердце и только. А «выпить за» что-то там, это уже какой-то повод для принятия алкоголя и желания набить пузо. Похороны — самый бесполезный «праздник». — Бери лучше краску для волос, — фыркнул Глеб, остановившись рядом с витриной мужских колец. — А лучше целый набор. — Он вроде в салоне красится, — качает головой Мирон, впрочем голос у него мягкий, из-за чего можно додумать, что он улыбается. — Или у Храмова. У них там свой какой-то движ. Я не лезу. Глеб пожимает плечами, обводит глазами одну витрину, переходит к другой. Скучные и однообразные, то слишком понтовые, то слишком простые украшения раздражают глаз. Мирон меж тем выбирает часы чуть поодаль. — Вам что-то подсказать? — спрашивает консультант, стоящий за витриной. Это очаровательная темноволосая девушка с яркой розовой помадой на губах и подкрашенными синим зелёными глазами. Улыбается она умело, зеркалит самые лучшие постеры, включающие в себя миловидных особей женского пола. Лицо лани, руки музыкальные. Глебу почему-то хочется либо промолчать, либо весьма грубо её послать. Хотя она всего лишь выполняет свою работу. За секунды в его голове прошли мысли ответа от «не подскажите безболезненные способы самоубийства?» до «Подскажите, зачем вы накрасились такой ужасной помадой?». Помада, кстати, выглядит неплохо, да и умереть Глеб на данный момент не желает, однако мысли они такие. Грубые и жестокие или мелочные, чересчур сопливые и милые. Зачастую все мысли дебильные. Те мысли, что подуманы на эмоциях особенно, да и не только они. Глеб сдержанно и коротко улыбнулся, пошёл к другой витрине. Что он хотел высмотреть? Да ничего. Просто хотелось побродить и посмотреть на эти побрякушки. Раз уж они здесь. Есть и интересные кольца, но всё же они какие-то скучные. Вот, например, колечко золотое. Золото нечистое, потому что цвет не совсем золотой, а какой-то между серым и даже отблеском розоватого, на нём что-то выгравировано, скорее всего без особо смысла; сверху круглое уплотнение, словно этим кольцом можно печати ставить. Простенькое, без каких-либо камней, но хотя бы не вульгарное, как большинство других. Однако Ване не подойдёт. Ему вообще либо подвенечное кольцо, либо никакое — размышляет Глеб. Себе он это колечко не хочет; оборачивается на подходящего Мирона. — Купи, — говорит вдруг Глеб, впрочем не удивляться своим секундным желаниям он уже научился. Тычет на недавно описанное кольцо. — Кому? — едва хмурится Мирон, наклоняя вбок голову. — Тебе, — чётко отвечает ему Глеб, решительно смотря ему в лицо. Желание вдруг резко переросло в необходимость. Мирон в удивление приподнимает бровь, смотрит сперва на кольцо, потом на Глеба. — Не ношу колец, — пожимает он плечами. — Я тоже много чего не делал. Мирон смотрит на него как-то испытывающе, а потом вновь пожимает плечами. — Можете это кольцо показать? — спрашивает он у девушки-консультанта, как раз у той, которую проигнорировал Глеб. Глеб же в свою очередь лениво наблюдает за тем, как девушка показывает колечко, как Мирон его примеряет, как оплачивает покупку. В конце, когда все перечисленные действия уже совершились, он бесцеремонно забирает пакетик с украшением себе и выжидающе смотрит на Мирона, мол, идём? Колечко уже ближе Глеб рассматривает в машине. Рассматривает детально, словно знающий человек. Выглядит при этом так, будто бы ищет, к чему придраться, хотя вопреки виду он этого не ищет. Он и сам не знает причину своих действий. Уже очень долгое время. Благо, что в машине они разговаривают мало, это дело кажется привычным и поэтому обстановка не давит. Весь путь от магазина до дома Глеб только и делал, что вертел кольцо в руках, потом убрал его обратно в пакет, а пакет в карман толстовки. Мирон наблюдал за ним как человек за активным котом. С молчаливым любопытством. Уже позже, в квартире, переодевшись и перекусив, Глеб снова достал кольцо и протянул его Мирону. Они лежали на кровати, точнее просто находились. Лежал из них Мирон, удобно устроившись на подушке. Глеб же сам сидел на краю, рядом с тазом Мирона — напротив. — Надевай, — бросил Глеб, повернувшись к нему. Протянул украшение. Проследил за его надеванием на безымянный палец. Удовлетворённо кивнул. — Зачем, не просветишь? Глеб пожал плечами, а потом лёг на плечо Мирона. — Будешь с кольцом, — сказал он погодя. И хотел сказать что-то ещё, по крайней мере выглядел как человек, который ещё не закончил говорить, но время шло, а он всё так же молчал. Был уже час седьмой, почти восьмой. Где-то час они просидели в телефонах без особой цели и без взаимодействия друг с другом, а около девяти заснули. Как-то синхронно просто взяли и вырубились. Хорошо, что лежали они с выключенными светом, а то электричество зазря бы потратили… Проснулись же они во сколько-то там утром. Сперва Глеб. По своему обыкновению и лёгким ночным кошмарам он зачастую просыпается первым. Проснувшись, он обдумывал то, как успел переменить своё положение за ночь. Заснув ближе к двери, он оказался на стороне ближней к окну. Левая рука Мирона лежала на его плече, так что при желании Глеб мог увидеть его пальцы. Но что там пальцы, на безымянном он увидел колечко, бесцеремонно схватил его ладонь и начал опять с каким-то подозрением да интересом разглядывать этот безымянный палец с кольцом. Проснувшийся от этих действий Мирон другой рукой прижал блондина к себе. — Малой, харэ терзать мою руку, — потираясь носом о волосы Глеба, сказал он. — Доброе, — интуитивно сказал Глеб, а потом вырвался из объятий Мирона и оседлал его. — Знаешь, — Глеб сам не знал до конца, что именно «знаешь», точнее не мог сформулировать это даже в своих мыслях, поэтому попробовал просто сказать, — ты очень ревнивый, — Мирон кивнул, подтверждая; впрочем, этого и не требовалось. Глеб продолжил, смотря в его глаза, — но и я тоже. Колечко это не снимай, оно значит, что ты мой, понял? И на сторону тебе ходить нельзя, помнишь? Никаких проституток и прочего, — он весомо постучал по кольцу указательным пальцем. Мирон смотрел на него кротко, слабо, но тепло улыбаясь и походил на человека, который наконец осознал какую-то вещь, до которой раньше не доходил. — Помню. Снимать не буду, — податливо сказал Мирон и подцепил прядь Глеба тыльной стороной ладони. Уронил. Слегка погладил по голове. Помедлил. С улыбкой договорил: — ни кольцо, ни шлюх. Слово проститутки до сих пор почему-то было для него табуированным. Но Глеб принципиальным не был. Как хочет, так пусть и говорит — рассуждал он. — Постоянно меня метишь, — фыркнул он, немного нахмурившись. У Мирона заблестело что-то в глазах. — Моя метка, — Глеб любовно огладил кольцо, как-то странно на него глянув. Мирон кивнул, дёрнул Глеба на себя и начал целовать. В губы, шею, подбородок, щёки, плечи. Целовал, не разбирая куда. Порой он любил так делать, что свидетельствовало о его хорошем настроении. Целовался по большей части он не сладко и нежно, а кусаюче и с оттяжкой. Он пиздец как любил, и любит метить. — Как тебя легко завести-то, — упираясь руками в кровать, между телом и плечом Мирона с обеих сторон, Глеб слегка отползает от него. Мирон привередливо тянет к нему руки, желая вернуть обратно, но Глеб в какой-то один момент их ловит, гвоздит своими к кровати за запястья. Ощущает чувствительной кожей его пульс. Чувствует его горящий взгляд на себе, взгляд голодный и дикий. Это в его случае означает — страстный. Однако Мирон лежит весьма податливо, даже руки не старается вырвать. Наоборот, лежит и ждёт, будто бы подчиняется. Ну точно, — думает Глеб, — он же собака. Не в жизни, так в душе. И что-то у него опять перемыкает, как тогда когда он кольцо сказал купить. Его глаза заинтересованно проходят по оголённой — футболка домашняя очень велика ему — шее Мирона, потом взгляд падает на линию челюсти, резко перескакивает на ключицы. Дышит Мирон глубоко, до сих пор не двигается. И Глеб тянется к нему, утыкается в его шею, пробует погладить её языком. Сразу же чувствует под ним слабую пульсацию, закрывает язык своими губами — целует. Скользит в сторону уха. Всё это происходит в утренней тишине, так что собственное дыхание ощущается весьма громким, чётко слышится чужое. Глеб ощущает себя не хорём, а мелким кролем, готовым драпануть сразу же, как что-то придёт в движение. Но в движение ничего не приходит, и он продолжает в непривычной для себя манере целовать. Почему-то внутри стала возникать такая необходимость. Непреклонная. Коли не от тебя, так с тобой. Не могу от тебя сбежать, никуда деться от тебя всего не могу, тогда будешь моим и всё тут. Контролируешь меня ты, теперь ты никуда и не сбежишь. Раз не выходит так, будет так. Глеб прикусывает кадык Мирона, чувствует, прекрасно, можно сказать детально, чувствует, как тот глотает. Не сказать, что от этого становится тесно в домашних штанах; нет, тут другое, тут пьянеет голова от этого контроля. Порой эти моральные крупицы удовольствия куда весомее и приятнее, чем физические. И действия Мирона, его некоторые слова и поступки становятся уже понятнее с этого ракурса. И насилует, и приказывает, и избивает он из какого-то такого одурманивающего чувства. И между ними разница только в одном — допустимость. Если Глебу это всё же не допустимо, его мораль ещё не настолько стёрта, чтобы как-то вредить случайным людям, то Мирон в этом не видит границ, он не ценит чужую человеческую жизнь. Глеб стрелял только раз, вроде бы убил — ему не сказали, а он и не спрашивал. И то у него в душе что-то пошатнулось. Это давит на психику в любом случае, как бы ты этого не замечал. Но вот Мирон специализировался некогда да и сейчас на выбивании духа из человека; он не то, что стрелял не раз, он убивал не раз. Ни раз, ни два, ни десять. Его дело Глеб не видел, но смеет предположить, что этого было много. Глеб хочет узнать насколько много. Теперь он хочет его изучить. Полностью. И хер ли Мирон теперь куда денется. Он сам загнал себя в эту ловушку. Сам сделал его таким. Наигравшись с шеей, Глеб переходит к губам. Мирон отвечает. Пылко и сдержанно. Для самого себя сдержанно. — Руки, — шепчет Глеб — шипит — на Мирона, когда тот хочет его обнять или ухватиться за его волосы, а в общем поднять руку. — Командир мелкий, — в той же манере отвечает Мирон, падает головой на подушку, открывая обратно шею и слегка расслабляясь. Глеб уверен, что Мирон никогда полностью не расслабится. Никогда закончится только в могиле, если быть точнее. Шея, так шея. Глеб к ней возвращается. Чувствует себя странновато, новые ощущения и нестандартные для него же действия что-то щекочут внутри. Даже возникает чувство, что так «неправильно». Неправильно не то, что мальчик с мальчиком, а то, что Глеб это делает с Мироном, а не наоборот. Но между ним и Мироном ещё не вся территория разведана. Глеб вдруг понимает, что он бы на ошейник, например, не согласился, но очень даже уверен, что Мирон согласится. Даже на поводок согласится. На удушения согласится. То есть он согласится на то, на что не пойдёт сам Глеб при своём желании. И это стало вдруг элементарно ясно именно сейчас. Но с этим экспериментировать всё равно не хотелось. Глеб удобнее усаживается у Мирона на бёдрах; в жопу толком ничего не упирается, потому что возбуждение у них у обоих сейчас какое-то другое. Странное, но зато на двоих и весьма яркое. Можно даже сказать, более важное. Он тянется опять к губам, освобождая его руки, целует. Сперва нежно, аккуратно захватывая зубами его губу, а потом нежность куда-то съёбывает; рука Мирона уже весьма крепко держит и волосы, и саму голову Глеба, а целуются они уже жёстко, рьяно и голодно. Мирон поднимает корпус тела, удобнее усаживает Глеба на себе, кусючими поцелуями перепрыгивает с щеки на шею, одной рукой твёрдо водит по его животу, легко подлезая под свободную футболку — кстати говоря, собственную, нагло и без спроса одолженную. Глеб ловит обеими ладонями лицо Мирона, затягивает его в какой-то тягуче-быстрый поцелуй и после него говорит негромко, соблюдая между носами расстояние в сантиметр или пару: — Отсосёшь, — говорит он и помещает большой палец ему на нижнюю губу, мокрую от их общей слюны. Мирон облизывает его подушечку, затем засасывает. — Ты сегодня командуешь? — мурчит Глебу на ухо, как-то органично, но всё же быстро, приблизившись. Глеб чувствует кожей холодное золото, чуть ли не говорит снять украшение, но только молча — относительно молча — падает лёгкими движениями на кровать в позу похожую на ту, в которой недавно лежал Мирон. Сам Мирон, оказавшись сперва рядом с его ногами, первым делом и обратил своё внимание на них: начал легко и спешно целовать. Затем переместился на внутреннюю часть бедра, посмотрел плотоядным взглядом снизу на Глеба и весьма показательно облизал его член с одной стороны, слегка подрочил, заглотил головку. С мычащим звуком Глеб откинул голову на подушке, пошире разводя ноги. То, что можно было назвать духовным-моральным возбуждением переливалось в обычное земное, физическое. Против никто не был.