mindless

      — Почему ты не отведёшь меня к психологу? — лениво поинтересовался Глеб, проходя по больничному коридору. Запах и настрой царившие вокруг ему не нравились. Если и можно было уловить крупинки смерти, то та пахла кисло, горько и резко. И уже совершенно точно не была красивой. Она парила поблизости и вытягивала по ниточке живые силы из людей, медленно, но верно завлекая их к себе.       Народа в субботу утром было очень даже много, но под ноги они не кидались, переговаривались терпимо, и врачей, казалось, ходит даже больше, чем пациентов. Мирон шёл за ним следом, в расстоянии меньше метра и по большей части сосредоточившись в телефоне.       — А тебе оно надо? — бросил флегматично Мирон, не оторвав взгляда от экрана. Он уже выработал весьма полезный навык ходить и не смотреть ни вперёд, ни под ноги, занимаясь исключительно интересующими его делами. Глебу до этого было ещё далеко — он вообще мог на ровном месте порой запнуться. Так что этой способности даже завидовал.       — Тёма давно мне говорил к нему пойти, — сказал он, осматривая номера кабинетов и выискивая нужный ему. К счастью, в этом месте много быть ему не приходилось, поэтому расположение кабинетов и не запомнилось. — Говорит, что я разрушаю себя. И руки, ему не нравится, что я режу. Говорит, что это ненормально.       — И удушиться хотел, — кивнул Мирон, впервые обратив свой взор на него. Тяжёлый, такой, что Глеб, не оборачиваясь, почувствовал его и с трудом выдержал. Дрожать под его взглядом — было роскошью и опасностью, хотя значительно бы всё облегчило. Мирон, как и дикое животное, должен соблюдать зрительный контакт со своей жертвой. Если и не зрительный, то хоть какой-то. Хоть что-то связующее и проявляющее своё превосходство и чужой страх. Тогда его внутренний зверь довольно урчал и позволял разрывать врагам глотки, поэтому Глеб старался всегда смотреть ему в глаза и не скалиться опасливо в ответ. — И что полезного скажет тебе этот психолог? Скорее всего, что у тебя депрессия. Выпишет антидепрессанты, которые ты пить не будешь, потому что я тебя знаю и знаю, каково их принимать; скажет сменить обстановку, чего я не позволю тебе сделать, потому что меня всё устраивает; запишет тебя на учёт, что добавит мне лишней мороки. И оно тебе надо?       Глеб пожал плечами. Наверное, он просто хотел, что бы кто-то его пожалел, потому что ему нравилось испытывать на себе чужую жалость. Чувствуя себя не самым несчастным человеком в мире, он возвышался до великого мученика в чужих глазах, и тем брал над незнающими верх. Видимо, наобщавшись с Мироном, ему самому хотелось ещё сильнее иметь какой-то контроль над жизнью. И своя жизнь его в последнее время волновала всё меньше и меньше… Он хотел контролировать чужую жизнь. Хотел быть причастен к чему-то такому, за что ему будет дурно и сладко одновременно. Он не знал, понимал ли его Мирон, и как у того самого всё это начиналось. Но он понимал себя и свои ощущения. Он помнил свои эмоции, когда пуля из его пистолета попала в девушку. Первое, что возникло — ликование. Циничная радость попадания в цель, несмотря на то, что целью был человек.       И вот это Мирон видел точно. Его лукавый взгляд сканировал Глеба насквозь. Он не насмехался, он даже не старался сделать из него кого-то. Он не вил из него ничего. Нет, он просто наблюдал со стороны за этими метаморфозами, контролируя некоторые моменты. Словно выводил себе какой-то гибрид, какую-то особенную породу, при этом лично особо не направляя. Ему было одиноко, и это было его слабостью, которую он старался скрыть всем, чем только можно. И он скрывал это ото всех. Только Глеб уже его видел почти так же чётко, как и сам Мирон его. Видел, чувствовал и проживал. Участвовал. Вклинился. Не по своей воле. По крайней мере так было.       — Я думал, что уже всех врачей прошёл.       — Полгода прошло. Это общий анализ, к тому же не всех. Хочу проверить тебя на злокачественные опухоли, но это не сегодня. Тут недолго. Потом поедем домой.       — Заедем в кафешку?       — Хорошо, — податливо согласился Мирон и присел на железный дырявый стул, стоящий практически напротив нужной двери.       — Как ты помнишь эти кабинеты? Они же все на одно лицо! Тут лабиринт, — раздосадованно сказал Глеб, непонимающе смотря на дверь. Мирон позади него хмыкнул и поторопил: раз по записи пока никого нет, то и время терять нечего.              После больницы они отправились в кафетерий. Глеб заказал себе какое-то новое сезонное блюдо и минуты три поканючил пиво. Увы, безрезультатно, поэтому пил клубничный коктейль. Мирон плавал где-то в своих мыслях, практически не кидая на него взгляда. Лишь иногда его глаза бегло пробегали, осматриваясь, постоянно невольно цепляясь за рассматривающего его Глеба.       — Ты свободен?       — У тебя есть какие-то планы? Прогуляться захотелось?       — Нет, — фыркнул Глеб. — Не сегодня.       — Почему? — словно надавливая, спросил Мирон. — Погода хорошая.       — А настроение у тебя — нет, — отрезал Глеб и уставился в свой телефон, избегая долгого пронзительного взгляда серых с голубой ледяной коркой глаз.       Мирон промолчал, переводя недобрый взгляд с Глеба обратно в телефон.       Погода была и правда хорошей. Даже чудесной. Воздух тёплый; последние люди уже донашивали куртки, зачастую мелькали кожанки, толстовки и ветровки. Солнце щедро взращивало зелёную траву, и многие деревья уже оперились да разносили вокруг свежесть. Сидеть дома в такое время не хотелось, но сейчас лёд под ногами Глеба был слишком тонким, словно таял под действием жгучей весны.       Мирон был чем-то сильно обеспокоен, что его самого раздражало, создавая плохое настроение. Оно было в зачатке, но грозилось выскочить чем-то не совсем приятным. Глеб наблюдал исподтишка за подвижной мимикой Мирона, за тем, как его незаметные морщины копятся вместе, как пальцы постоянно что-то то печатают, то листают, и понимал, что сейчас не время.       Что-то происходило. Ему надо было либо сидеть тихо, либо сгладить углы, либо вывести его и получить новую боевую раскраску.       И ох как сложно ему было усидеть на месте. В отличии от Мирона у него было полным полно энергии, которую он не знал, куда расходовать.       — Домой? — доев, поинтересовался Глеб. В его голове уже вертелся план, что можно было бы учудить; внутри разливалось щекотливое чувство скуки и бездействия. Появлялось горячее желание что-либо делать, что-то совершить, во что-то влипнуть. Это чувство в зависимости от ситуации люди называют то героизмом, то безрассудством. Сейчас второе подходит больше.       Но Мирон покачал головой, разрушая и заново собирая во что-то другое планы Глеба.       — Ты домой. Мне надо по делам кое-куда смотать.       — По делам? Можно с тобой? — внешне безрассудство ещё явно не проявилось, однако его всё же можно было заметить по странному блеску в глазах.       — Нет, — ровно ответил ему Мирон, даже не утруждаясь поднять взгляда. Он оплатил заказ картой и поднялся со стула, намереваясь пойти в машину.       Глеб захотел сперва его побайкотировать: остаться сидеть на месте, уложив руки на груди; но через секунды три решил, что это не то, что ему сейчас надо, поэтому быстро вскочил и первым пошёл к машине.       Сама машина казалась не то, что другим миром, а просто какой-то… паузой. Это место, в котором время словно застывало, происходила телепортация, в голове открывался ящик пандоры с чёрным дырой на дне. Но в целом остальной мир в машине переставал акцентировать на себе внимание. Странным образом это происходило только в машине Мирона и замечалось даже ранее, когда поездки с ним стали обыденностью. Просто сейчас становилось всё больше понимания этого.       Ехать домой Глеб конечно же не собирался. Он отметил за собой своё странное настроение, но не придал ему значение. Зачем? Его переполняли силы и он не хотел себя ни задушить, ни как-нибудь порезаться, ни выйти из окна десятого этажа. Он чувствовал душевный подъём и тягу действовать! Это уже убивало все ненужные мысли и глупые вопросы «зачем» и «почему».       Поэтому Мирона он попытался бы убедить взять его с собой любой ценой, и плевал он на то, какое у того настроение. Это казалось ему маловажным фактором (хотя раньше всегда было основным и чуть ли не единственным особо важным).       — Мирон, — позвал его Глеб, рассматривая дорогу перед собой.       Мирон лениво повернул голову в его сторону, порой отрываясь от дороги, и слабо вскинул брови. Уставшим он не казался, может быть только немного заёбанным, хотя, посмотрев со стороны, мысли крутились именно вокруг усталости. Глеб не видел ни только усталость, он не видел и его загруженность, и какие-либо прочие проблемы, мешающие поехать с ним.       — Хочу с тобой.       — Нет.       Глеб даже не закатил глаза, а продолжил требовательно смотреть на полностью отвернувшегося к дороге Мирона.       — Не хочу домой, — настойчиво сказал он. Мирон пожал плечами.       — И что?       — И то. Возьми меня с собой.       — Малой, ты ж договоришься сейчас.       Глеб раньше заметил бы за тоном Мирона небольшие изменившиеся детали… хотя он и сейчас заметил, что сказано было это с намёком на угрозу и даже с лёгкой насмешкой. Злорадной, садисткой и грубой насмешкой. Это было прекрасным и ясным сигналом заткнуться, но Глеб это проигнорировал.       — Я хочу поехать с тобой, — упёрто продолжил он.       — А я хочу, что бы ты заткнулся. Мне не до тебя.       — Тогда открой машину и дай погулять по городу.       Мирон резко обернулся к Глебу и удивлённо на него уставился. Помимо удивления было и неверие, и… что-то злое. Потом его взгляд загорелся раздрожительностью, в нём мелькал скепсис и плавали льдышки чего-то извращённо яркого.       — Не зли меня, — почти спокойно сказал он.       — Я не злю. Я просто хочу поехать с тобой. Что в этом такого?       — Нет, — чётко сказал Мирон. Его нос заострился, его крылья слегка увеличились.       — Нет да.       Мирон ударил по рулю, прозвучал короткий «бип». Глеб проследил взглядом, как сжалась в кулак правая рука Мирона. Левая сильно вцепилась в руль.       До дома оставалось хоть и немного, но расстояние всё же было приличным. Выходить из-под собственного контроля Мирон на дороге не хотел, поэтому только ускорил машину, проехал один раз на красный и игнорировал Глеба всеми возможными способами. Не смотрел, пропускал мимо ушей, не отвечал и практически не думал.       По улице передвигался прямо быстро и пружинисто, больно стискивая тонкое запястье Глеба. Он чувствовал ладонью его выпирающую кость и не давал никак шевелить самой рукой.       Глеб не обращал на это внимания. Он податливо шёл следом, лишь раз взглянув на знакомое окно и на секунду представив, как он летел бы оттуда вниз. Резко его заслонила флегматичность, и он морально практически ничего не чувствовал, когда Мирон втолкнул его в квартиру, ударив по спине, когда он поднял его с колен, на которые тот упал, за волосы, мёртвой хваткой сжимая их, когда он одной рукой начал его душить. Глеб выдержал безумный взгляд стеклянных глаз Мирона и без сил осел на пол. Он старался дышать ровно, и то открывал глаза и смотрел вперёд, то закрывал их, просто дыша.       Мирон был в спальне, и что он там делал Глеб не знал. Ему нравилось и в коридоре, дальше которого его наказание не пошло. Здесь было весьма светло и уютно, да и пол казался очень даже удобным. А главное, что в голове было пусто. Просто пусто. Никаких мыслей не было. Вообще.       Дверь из комнаты открылась, и там уже стоял, прислонившись к косяку спиной, Мирон. Руки он сложил на груди, смотрел тяжело, явно пытаясь утихомирить себя до конца. Глеб на него не смотрел: ребристый узор на стене казался единственной существующей вещью в мире.       — Ты так и будешь там сидеть?       Глеб даже не знал что сказать, он просто подумал о том, что бы что-то сказать и почувствовал как сковало его горло. Поэтому говорить он не стал, только опрокинул голову к потолку и теперь смотрел на него, слегка щурясь из-за горящего света.       — Я тебя даже не ударил, — как-то странно произнёс Мирон. И вкрадчиво, и извиняюще, и насмешливо, и строго, и даже уговаривающе. У него, в отличии от Глеба, в душе творился какой-то ураган. Удивительно, что он себя пытался сдерживать. Глеб бы воспринял это как-то хорошо, радуясь, но вместо этого лишь усмехнулся.       — Так ударь, — сказал он слегка дерзко и вскоре выплыл из пустоты, утеряв свою флегматичность. В нём опять загорелся какой-то странный огонь, словно та самая флегматичность была лишь короткой защитной реакцией, которой нужно было защитить состояние, что было у Глеба до.       Мирон ударил кулаком по стене, поджав губы. Глеб едва насмешливо ответил ему на этот жест:       — Меня, а не стену.       Мирон с этого ракурса казался больше его раза в два. Но он почему-то отдалялся, превращаясь в кого-то маленького, но не менее бойкого и злого.       — Давно тебе нравится, когда я тебя бью?       Глеб посмотрел на свой кроссовок и слегка пожал плечом.       — Это тебя успокаивает.       Мирон молча глядел на него, опять сложив руки на груди. Сказанное он никак не прокомментировал, а его взгляд казался слегка расстерянным. Но Глеб на него и не смотрел. Он смотрел сначала на кроссовок, потом в стену, затем и вовсе закрыл глаза.       — Встань, — сказал спустя минуту — или три — молчания Мирон. Точнее приказал.       Глеб буквально почувстсвовал, как флегматичность снова плёночкой залепила все его чувства. Он встал. Мирон ударил его в живот, так что Глеб, пытаясь не упасть, по инерции отошёл на два шага назад. Его скрутило. Это было очень больно.       Мирон подошёл ближе, дёрнул его за волосы на себя, а потом, ударив в грудь, вбил в стену. Зажал его руки, одну больно выворачивая, и тёмным ядовитым взглядом уставился в лицо Глеба. Тот поморщился, попытавшись выдернуть руку из болезненной хватки, но безуспешно. Его держали до одури крепко. Даже легко двигать было очень сложно и больно. Предплечье горело его хваткой. Глеб зашипел, и плёнка флегматичности пошла трещенками.       — Нравится? — спросил Мирон.       — Нет, — рыкнул Глеб, уже даже не стараясь освободить руку. И вторую тоже.       — Тогда зачем нарываешься? — дёрнув верхней губой, опять задал вопрос Мирон.       — Я не нарываюсь, — весьма спокойно ответил ему Глеб. — Я просто хочу поехать с тобой, — это прозвучало с лёгким оттенком упрямства. Мирон практически без эмоций на лице смотрел на него. Между ними было расстояние сантиметров десять.       — Если я говорю «нет», это значит, что со мной ты не поедешь и незачем дальше нервировать меня своими глупыми желаниями, — ровно сказал Мирон, словно пытаясь вбить эту информацию Глебу в голову. — И сейчас ты меня выводишь.       — Я добиваюсь своего любыми путями, — ответил ему тем же, словно отзеркаленным, тоном Глеб.       Мирон пристально его разглядывал, не ослабляя хватку на его руках. Он ничего не отвечал весьма долгое время, а потом в его глазах промелькнуло… одобрение.       — Ты будешь сидеть дома.       — Нет.       — Всю неделю.       — Нет. Сейчас я хочу поехать с тобой.       — Ты со мной не поедешь. И из дома не выйдешь.       — Я хочу выйти, — проникновенно сказал Глеб, и обхватил одно запястье Мирона своей рукой: когда тот ослабил свою хватку было неясно, однако второй он сильнее вцепился в уже итак истезанное запястье. А другой чувствовал лёгкие поглаживания большого пальца и потную цепкую хватку в целом. Он даже не противился. Отступал.       — Нет.       — Да. Возьми меня с собой, — сказал Глеб и прервал с Мироном зрительный контак, а свободной рукой обхватил его за шею и чуть приблизил к себе. Поцеловал. Требовательно, но без языка.       Мирон вновь прижал обе его руки к стене, навалившись на Глеба с каким-то сложным выражением лица. Глеб чётко различил среди его эмоций страх и возликовал. Но двинуться с места он не мог.       — Что ты творишь? — членораздельно спросил Мирон. И Глеб слышал и угрозу, и настойчивость, и много чего ещё, но обращал внимание только на плещущийся страх. Страх. Страх. Мирону было страшно. Именно страшно. Он был чуть ли не в панике, хотя внешне держался обычно, и никто бы не различил эту скрытую за множеством слов эмоцию. Даже его друзья не увидели бы это. А Глеб видел. И ликовал. Он его не боялся. Вообще не боялся.       — Я люблю тебя, — сказал вдруг Глеб. Его взгляд казался пьяным.       Мирон от него отшатнулся и ударил по щеке. Ладонью. Он просто дал ему пощёчину, но теперь его страх не скрывали другие эмоции. Он вылез наружу.       Глеб не знал, сколько он мог смотреть на эти обнажённые эмоции, но глаз сводить не хотел. У него вдруг возникло странное желание запечатать Мирона, такого Мирона, в какой-то ларчик, сундук и никому не показывать, никогда не выпускать.       Паника покинула Мирона, но он стоял и не смел ни тронуть Глеба, ни что-то ему сказать. Он только смотрел на него. Смотрел как-то неверяще, почти требовательно, до сих пор испуганно и словно бы обиженно.       Глеб понял, что практически приручил его. Он протянул к нему руку, но Мирон отшатнулся от него, словно эта рука могла ударить его током. У Глеба не получилось сдержать нежную насмешку. Ему казалось, что в его руках находится щенок. Какой-то мелкий, умещающийся на двух сложенных ладонях. Миленький, маленький и пушистенький. А может и не пушистенький. Не важно. Главное, что это было что-то крошечное и в его руках.       — Иди в комнату, — сказал Мирон почти строго. Голос его не слушался.       — Пойдём со мной, — очень мягко ответил ему Глеб и попытался приблизиться. Мирон неосознанно опять сделал шаг назад.       — Иди в комнату, — повторил он.       — Пойдём со мной, — тем же ответил ему Глеб. На этот раз у него получилось сделать шаг в его сторону, но на прикосновение Мирон отреагировал тем, что вздрогнул и незаметно отступил назад. Он загонял себя в угол. Точнее в стену.       — Иди. В. Комнату.       — Пойдём. Со. Мной.       — Глеб…       Глеб почти удивился, хотя больше испуганного и словно потерянного Мирона его уже, наверное, не удивить. И всё же это было необычно и неожиданно, что тот назвал его по имени. Такое было лишь раз, а может такого и не было вообще. То единственное воспоминание было слишком размытым. А сейчас…       — Чего ты боишься? — мягко поинтересовался Глеб, касаясь руки Мирона.       — С чего ты взял, что я боюсь? — хмуро спросил тот.       — Тогда пошли в спальню.       Мирон смотрел на Глеба недоверчиво, но в спальню всё же пошёл. Он сразу устало опустился на кровать и почти требовательно уставился на Глеба. Но тот решил ничего не говорить, только прошёл мимо него и лёг на кровать со стороны окна.       Молчание длилось минут десять. Глеб просто лежал и наблюдал — анализировал. Необычное поведение Мирона нужно было изучить поподробнее, а лучший способ это сделать — наблюдать и не мешать ему. Испариться на время. Так станет понятен и уровень проблемы, и пути её решения. И возможности, которые могут открыться.       Уже давным давно Глеб стал относиться к Мирону со стороны. Как бы являясь наблюдателем от третьего лица. Он его изучал и вполне мог бы уже накатать проект страниц на сорок по портрету его личности. Учитывая, какой сложной, тяжёлой, ужасной, но всё же выдающейся личностью был Мирон, доклад получился бы весьма интересным, но в первую очередь полезный.       — Что это было? — спросил вдруг Мирон. Он повернул свою голову и уставился на безмятежное лицо Глеба.       — Кажется, у тебя была истерика, — ляпнул тот, полностью не соглашаясь с собой же. И всё же эффект это возымело.       Мирон посмотрел на него удивлённо, словно не веря вообще в то, что человек перед ним способен разговаривать, а потом его профиль ужесточился, что не вело за собой ничего хорошего, если вспоминать прошлый опыт.       — Я хочу тебя ударить, — сказал он с какой-то пугающей ясностью и чёткостью.       Глебу не хотелось быть грушей для битья, однако это был единственный самый лучший и действенный способ его контролировать. Это пугало, но уже куда меньше, чем несколько месяцев назад. Он к этому, можно сказать, привык, но острых углов порой всё же старался избегать. Но в этот раз избежать не получится, потому что своё желание Мирон выразил весьма понятно. И несмотря на одиночное «ударить», Глеб понимал, что его изобьют. Этого пиздец как не хотелось, но…              — Как ты себя чувствуешь? — елейным голосом спросил Мирон, протягивая Глебу чашку с заваренным чёрным чаем.       Глеб неловко поднялся на кровати, мгновенно поморщившись, что вызвало не только боль в лице, рёбрах, животе, но и в голове. Кровь из носа только недавно остановилась, очень не хотелось, что бы она пошла вновь.       — Иди на хуй, — бесцветно ответил ему Глеб, обхватив чашку ладонями. Их моментом обожгло, но он их всё же не отнял, да даже не дёрнулся. Это чувство боли — другой — отрезвляло. И согревало. Даже слишком, всё же кипяток.       Мирон на этот ответ усмехнулся и потормошил его волосы, присаживаясь рядом на кровать. Выглядел он как никогда бодро и очень даже дружелюбно. Не так, как некоторое время назад.       «Знаешь, ты его успокаиваешь», сказал как-то Ваня. Глеб рассмотрел Мирона и сделал вывод, что так оно и было, вот только на него самого эффект это оставляло слишком большой (больной, а точнее болезненный).       — Не знаю, что сегодня именно случилось, но ты меня удивил, — вдруг пооткровенничал Мирон, как-то невесело ухмыльнувшись.       — Я заметил, — мрачно отозвался Глеб. Мирон очень тепло улыбнулся, видимо посчитав этот жест безобразно милым. А затем он мягко погладил его по открытому животу с уже наливающимся, хоть и слабым, синяком. Выглядел при этом он очень очарованно. Ничто так не сытило его, как метки физической боли — это Глеб понял давно. И, скорее всего, он очень тащился по своей работе. По той работе, где он выбивает из людей информацию. Но и по этой тоже.       Лёгкое поглаживание стало более откровенным и через чур нежным. Ещё и половой акт Глеб не был уверен, что выдержит, поэтому недовольно дёрнул ногой.       — Ты вроде по работе ехать куда-то собирался? — спросил он, отвлекая.       — Да. Точно. И я уже немного опаздываю. Потом.       Мирон деловито потёр руки о свои ляжки и встал, намереваясь уйти.       — Меня не возьмёшь?       И остановился, уже в какой раз за день удивлённо взирая на Глеба. Потом его взгляд смягчился и стал лукавым. Глеб уже приготовился услышать настоебавшее за последнее время его «нет».       — А ты ещё хочешь?       — Да.       — Кхм… Ну хорошо.       Но «нет» не прозвучало, что было весьма удивительным. Вообще весь день сегодня был таковым.       Медлить Глеб не стал. Быстро привёл себя в порядок в ванной, сменил толстовку на более призентабельную и пошёл в машину чуть ли не подпрыгивая. Мирон лёгкой походкой шёл позади него и источал исключительно приятную ауру.       Поэтому пришлось удивляться ещё раз, когда, — с трудом на самом-то деле добившись, — Глеб наблюдал за тем, как Мирон избивает какого-то привязанного к железному стулу человека.       Место было явно заброшенным, но располагалось не так далеко от города. Какой-то бывший небольшой завод, не так далеко от дороги, от леса и от речки. Место в целом идеальное, чтобы скрывать и убить человека. Есть и где пытать, и куда выкидывать или закапывать труп.       Мужчина на стуле был не молод. Лет тридцать пять ему было точно. Скорее всего больше сорока. Волосы тёмные, глаза заплывшие с одним фингалом. Нос немного сбит влево, да и в целом весь вид человека говорил о том, что над ним уже знатно поизмывались.       И всё же живого места на нём было предостаточно, к тому же никто не запрещал бить и не по живому. Наоборот, так было даже более ярко.       Работал Мирон педантично и с наслаждением. Выкручивал пальцы, тряс за волосы и сладко бил по щекам. Вставлял в рот кляп, давил на пах, явно намереваясь его просто расплющить, и порой просто, но чётко бил. Спрашивал вкрадчиво, тем голосом, который Глеб люто ненавидел, потому что он был насмешливым, ни во что тебя не ставящим. Уж лучше испытывать на себе его гнев, чем быть для него обыкновенным тонкоголовым муравьём на пальцах.       Информация, которую выбивали из мужчины, была связана не с деньгами, а с чем-то более тёмным, но обширным. Либо с какой-то группировкой, либо с какой-то бандой, что посмела собраться без ведома и спроса Мирона, что его, конечно же, не задевало, а вынуждало опасаться. Любое сплочение людей против кого-то может привести к каким-либо неприятным последствиям, с которыми лучше не разбираться, а предотворщать их на корню.       В итоге из уст человека прозвучал какой-то адрес. Вслед за ним ещё какая-то, судя по лицу Мирона, маловажная информация и, самое интересное, мольбы о смерти. Он не говорил, что бы его отпустили, не угрожал, ничего такого. Он именно что просил, что бы его убили. Желательно застрелили.       Глеб изумился этому феномену, засмотрелся на ленивые раздумия Мирона по этому поводу. Даже не заметил, когда один из людей Мирона, вышел из помещения даже без приказа.       Ваня ждал снаружи. Как он признался ещё до начала допроса, такие пытки ему не по душе. Ему даже смотреть на них больно, поэтому лично он никогда на них не присутствует, хотя и является правой рукой Мирона, тем, кто постоянно получает, передаёт и всячески распространяется всей поступающей информацией. Ему, как никому другому, важно присутствовать на допросах, чтобы не упустить чего важного. Но духу в нём на это не хватает.       «Один раз», сказал Ваня с печальной усмешкой, «меня вырвало. К счастью, Мирон отнёсся к этому весьма спокойно. Знаешь, по плечу ударил и сказал, что я могу не присутствовать. Я был безмерно рад».       Глеба не рвало. Даже не тошнило и практически не передёргивало. Его немного даже завораживало. Не сами крики мужчины, а хрупкость чужого тела и абсолютная власть Мирона. Тому, видимо, нравилось то же самое. Глеб его понимал, но себя не мог представить тем человеком, кто мучил бы подобным образом людей. Он не такой. Он не так жесток, у него всё ещё есть сердце. И оно ещё может плакать от чужих мучений. Хоть и весьма неохотно. Но от своих плачет очень даже хорошо. Себя жалеть он любит.       — Убить? А ты точно всё рассказал? — Мирон рассматривает свой пистолет, который уже минуты три вертит в руках. Чёрный, красивый. Кажется, что полированный.       Кровь попадает мужчине на губы, с которых срывается какой-то нечленораздельный вой. Мирон будто бы расстроенно вздыхает и вертит головой.       — В принципе, я узнал, что хотел. Но нужели ты хочешь так быстро умереть? Это же скучно, тебе не кажется?       Мужчина с испуганными глазами на искажённом болью лице замахал головой. Мокрое от пота и крови лицо вызывало приступ отвращения. Пренебрежения.       Дверь открылась, вошёл Ваня. Он где-то минуты две что-то докладывал Мирону, тот кивал и порой угукал, а потом ушёл так, словно его здесь и не было, бросив сожалеющий, спрятанный за холодной маской, но всё же душетрепещущий взгляд на пленника. Ваня слишком мягкий, — подумал Глеб, — эта работа ему не совсем подходит. Хотя, быть может и наоборот. Ведь по большей части Ваня работает именно с информацией, с телефоном и базой данных, а не участвует в чём-то подобном. И то ему подходит.       В первую их встречу, Ваня казался Глебу большой цепной собакой Мирона. Сейчас же он кажется милым секретарём и не больше. Да, он мог быть вполне хладнокровным, и зачастую старался за этим скрыться, да и к тому же уже свыкся со всей этой жестокостью. Он спокойно смотрел на трупы, безразлично интересовался погибшими или отправлял людей на убийства. Он очерствел, но только в непосредственно рабочих вопросах. Вне этого было видно его ранимую душу.       Глеб свою душу видел ободранной и ни капельки не ранимой. Мелкая вечно лающая чихуахуа на тряпочном поводке. А в последнее время с заскоками на психологию.       — Так. Ладно, так уж и быть, — почти весело сказал Мирон, обращаясь к связанному мужчине. Он снисходительно направил на него пистолет. И Глеб увидел, как дёрнулось в испуге лицо того человека. Как бы не хотелось умереть, чтобы не мучиться, умирать всё равно не хотелось. Осознание смерти просто ужасало его, именно поэтому Мирон тянул, не стрелял, но дуло не отводил. Он так же как и Глеб наблюдал за эмоциями на избитом лице, впитывал их…       «Я становлюсь на него похожим», вдруг с пугающей ясностью подумал Глеб. А потом зажмурился от громкого звука выстрела.       — Ой. Мимо.       Он издевался. Глебу даже захотелось заплакать за этого человека. Но и истерично засмеяться тоже. Мирон над ним издевался, давал надежду и её забирал. Он пинал чужую жизнь ногами и при этом улыбался.       Меж тем пуля попала не мимо, а по ноге. В бедро. Хлынула кровь, окрашивая штаны мужчины и пол в алый цвет. Только сейчас Глеб обратил внимание, что пол итак был с рыжеватым оттенком, хотя вообще представлял из себя материал похожий на бетон, если таковым он не являлся. Крик пленника нервировал. Его хотелось заткнуть чем-нибудь, уйти, покинуть это место. Однако Глеб только и наблюдал за тем, с какой скоростью распространяется красная жидкость. Это было до безобразия увлекательно. Но немного тошнотворно.       — Ладно, ладно, не кричи, — закатив глаза, сказал Мирон и ловким движением за считанные секунды выстрелил человеку в лоб. Стало тихо.       Тишина не напрягала. После таких криков хотелось именно её. И выпить. Можно и немного поспать, но скорее всего будут сниться кошмары. Мирон начал распоряжаться, что делать с телом, а потом посмотрел на Глеба оценивающим взглядом.       — Доволен, что со мной поехал? — спросил он.       Глеб заметил на кофте Мирона маленькое пятнышко крови. Очень маленькое. Но заметил. Захотелось не только напиться и заснуть, а заснуться с ним, вдыхая запах пороха и железа — крови. Почему-то это ужасное сочетание запахов показалось не ужасным, а ужасно привлекательным.       — Да. Это было… интересно.       — Обед?       — Нет. Аппетита нет.       Мирон ухмыльнулся, словно другого ответа и не ждал.       — У меня ещё есть пара дел, тебя домой подкинуть?       — Нет, хочу с тобой.       — Что-то ты часто стал говорить «нет» и «хочу», — немного недовольно отозвался Мирон, что слегка позабавило Глеба. Позабавило то, что сам Мирон сейчас почему-то не мог ему отказать, словно за это вообще не отвечал.       — Какой ужас! Поехали? Что за дела?       — Скучные, — неохотно отозвался Мирон. — Надо кое-что уладить с бумагами и кое-кому дать на лапу. Часа два уйдёт.              Ушло три с половиной, потому что: пробки, бумаг оказалось как-то дохуя много. Глеб на них даже смотреть не хотел. Они вызывали в нём какое-то интуитивное отторжение. У Мирона, к слову, тоже, но его положение обязывало его что-то с этим решать. Вид у него был сосредоточенный, но скучающий. Ваня же чувствовал себя в этом деле как рыба в воде, постоянно что-то говорил, исправлял, поторапливал, проверял. Без него дело затянулось бы ещё на час.       Зато потом была свобода. Мирон с радостью школьника, у которого закончились уроки, поехал домой. Глеб был солидарен. Ему порой мерещился крик мужчины и кровь. Желание бухнуть оставалось. Ещё и покурить. Как никогда саднило в горле и тянуло в животе, заставляя думать о никотине. Но от такого Мирона, что вёл машину, ни табака, ни алкоголя не допроситься было. Поэтому своё внимание Глеб сосредоточил на желание полежать, уже заранее зная — очень сильно предчувствуя, — что это закончится сексом. К нему часто всё сводилось. От этой мысли было ни горячо, ни холодно.       — Рёбра ноют, — сказал Глеб, рассматривая дорогу. — обезбол дашь?       Мирон, подумав, кивнул.       Обезболивающее лежало дома в аптечке и его брать было тоже нельзя, хотя за ним особенного контроля не было. А вот на мазь от ушибов было очень даже серьёзное табу. Мазь, видите ли, невкусная. Впрочем, она и правда была отвратительной на язык. Глеб пробовал. Мирон один раз сказал, ещё давно это было, до Нового года, что намажет эту мазь ему на хлеб, и если он — Глеб — это съест, то разрешит ему спокойно пользоваться «этой дрянью». Шансом Глеб пользоваться не стал, решив, что и так ему нормально и травить свой организм какой-то бякой не так уж и обязательно.       Тишина в машине казалась богатством. И не нарушалась до самого подъезда. Нет, до квартиры. Глеб даже удивлялся тому, как правильно и органично было просто молчать с Мироном. Это не казалось неловким или чем-то подобным. Это было правильно и даже тепло. Каждый занимался чем-то своим, словно они были параллельными в одной плоскости, но они пересекались дома и вне его и вне машины, словно перетекали из обычной евклидовой геометрии в геометрию Римана, где прямые наконец-то пересекались.       Дав таблетку, Мирон проводил Глеба прямиком до кровати и там же полез целоваться. Глеб ему отвечал хоть и менее пылко, но без свойственной ленцы, порой раздумывая его укусить, но почему-то не решаясь. Руками Мирон уже вовсю шарил по расписанному синяками хрупкому белому телу Глеба, особенно трепетно поглаживая большими пальцами его рёбра.       Мирон был нежен и многое ему сегодня разрешил. По крайней мере быть рядом, когда тот «работал» — было уже большим достижением: несколько долгих месяцев это было строжайшим табу. Поэтому Глеб решил его поощрить, а заодно полностью добить сегодняшний его испуг. Он оттолкнул Мирона от себя, поменялся с ним местами, навалился, придавив к кровати. Ему нравилось быть сверху его. Сердце забилось немного странно, когда Глеб коснулся члена Мирона рукой. Сам он этого никогда раньше не делал, только принимая ласки или командуя, но сейчас касался он и это было странным.       Почему Глеб решил похвалить его именно так — он не знает точно, но догадывается. Как минимум, это способ весьма действенный, потому что новый и необычный. Так же просто личная любознательность. Ведь Глеб раньше никогда не делал ему минет, хотя сам получал его несколько раз.       Мирон действительно удивился, даже немного заопасался, но не надолго. Вскоре он послушно и просто безвольно почти расслабился на кровати, давая делать со своим телом, что душе Глеба угодно.       Глеб бы его задушил, но такая роскошь явно была бы лишней. И за ней последовало бы много ужасных последствий — на сегодня хватит, честно. Поэтому он просто свыкался со вкусом члена во рту, порой облизывал его, надрачивал, смотрел на Мирона из-под ресниц.       Какой же Мирон был податливый. Глеб уже второй раз за день думал о том, что он распоряжался его жизнью так же, как и Мирон его. Опасно. Как же опасно влюбляться. Непозволительная слабость и роскошь — любовь. Хотя и сам Глеб был не то что бы против делать минет чёрту. Он его поцеловал, лёг сверху. Какой-то по-особенному довольный, отдавая бразды правления Мирону. Глеб практически не подмахивал, потому что этого и не требовалось, лишь порой негромко стонал и цеплялся короткими ногтями то за его спину, то за плечи, то за голову, ощущая сладкие покалывания от короткого ёжика волос. Было жарко, они плавились.