Послан нахуй в скучный день В башке и в теле только лень Хочу послать Мирона в пень Но он уехал. Он — олень.
Знаю, что прочтёшь это: D
Вопреки весьма задорным и пытающимся в лёгкой форме задеть строчкам Глеб не был особо весел, когда это сочинял. Он вообще не понимал своё состояние на тот момент. Но ему… почти что понравилось писать. Он сам не мог определить свои чувства, поэтому просто решил пойти дальше и написать что-либо ещё. В стихотворения у него больше уйти не получалось, тогда он решил написать о чём-нибудь, что с ним случалось. Этот январь был абсолютно без снега! Слякоть, слякоть, дождь и блять слякоть!.. Обычно слякоть представляется назойливыми шлёпающими звуками, испачканной снизу одеждой и тающим серо-жёлтым снегом. Такого не случилось в этом году. Ушедший 2013 начинался очень снежно, бело, ярко и холодно, а вот начало 2014 года было вообще бесснежным, каким-то серым. Осень. Это было похоже на затянувшуюся осень. Лишь где-то неделю за весь декабрь и январь были нормальные снега. Это, если говорить сумарно. Так порой снег мог выпадать и таять буквално через полчаса. Настроения новогоднего не было вообще, да и Мирон был загружен. Инцидент, произошедший 28 октября, не прошёл и мимо него, оно и понятно, как-никак, а он тоже с этим работал и чувствовал за произошедшее свою вину — настолько, насколько он вообще мог чувствовать вину. А разгребать дела после случившегося, и параллельно от него, занимало много времени. Глеба зачастую Мирон с собой не брал, запирая дома. Да и не было у того желания куда-либо гонять. Тогда, около двух месяцев, весь ноябрь и декабрь, его преследовала тяжёлая депрессия. Не было желания вообще ни на что. Разные картины мелькали перед глазами, сны снились яркие и тревожные, заставляющие просыпаться и не высыпаться. Чтение вошло в привычку — оно не так сильно раздражало, как телефон. Просто было монотонным действием. Зачастую он мог потерять смысл, прочитать интуитивно ещё страниц шесть, а потом осознать, что ничего вообще не запомнил из случившегося и снова засесть перечитывать уже прочитанное. И такое могло случаться несколько раз за одни и те же страницы. Когда-то приходил Мирон, когда-то он приносил еду и заставлял есть, когда-то они занимались сексом, когда-то они спали. Но Глебу казалось, что он просто сидит на одном и том же месте и читает книжку. Время стало отдельной координатой, не пересекающейся с другими. Оно было, оно шло, но воспринималось так, словно шло вокруг, а не для него лично. Всё менялось, только он вечно сидел у окна — хотя не всегда и у окна, но образ вставал именно такой — и читал книгу. Вроде бы одну и ту же. Вроде бы постоянно на одной и той же странице. А за окном шла жизнь, но всегда был один и тот же вид. К Январю такой настрой постепенно развеялся. Один раз Глеб весьма слабо себя располосовал, а точнее свои запястья. Упокоения особого не произошло. Тогда появилось даже какое-то тяготящее разочарование. Новый год отпраздновали без особого размаха… впрочем, было как обычно. Глеб вообще не запомнил — праздновал он или нет. Может он в это время вообще дома был. А, может быть, и Мирон тоже был дома. И вот: ко дню рождения настрой уже не был столь упадническим. Наоборот, появилась даже какая-то жажда действовать, нужда проснуться. Позыв отряхнуться ото сна и вернуть себе контроль над собственным телом и над собственной жизнью. Мирон подарил Глебу новый телефон и хорошие наушники, поэтому, несмотря на скупой праздник и разбитое лицо Тёмы и его опущенные плечи добрую половину праздника — у того развелись с орами родители (Глеб не видел особой в этом трагедии, но делиться этим с другом не стал), — день рождения ему понравился. Приблизительно об этом всём, только очень бегло и с частыми ошибками Глеб и написал своему дневнику. Поделился он с ним только фактами из своей биографии, практически никак не описывая своё отношение к случившемуся и свои эмоции в те моменты. Ему просто захотелось это написать — он это сделал. Когда вернулся Мирон, Глеб резко захлопнул свой дневник и убрал его в ящик в комоде у кровати, где он обычно и пылился. Мирон успел увидеть только то, как Глеб возвращается в обычное сидячее положение на кровати, из чего быстро сделал закономерный вывод. Честно, Глеб сам не понимал, почему именно так резко среагировал. Не хотелось ему ненамеренно показывать, что он занимался… эгм… своим лечением?.. Он не считал это лечением. Да он и не из-за этого писать-то начал, просто скучно стало. Или не хотелось ему тогда делиться личным? Каким именно личным? Или он словно подумал, что его застали за постыдным делом? То, что сам же Глеб не мог понять, что он пытался сделать своими действиями, вызвало в нём дичайшее раздражение и странное чувство, словно сердце подлетело и где-то парило. — Ты чего шугаешься, малой? — обычно поинтересовался Мирон, как бы просто смотря на Глеба, но всё же его весьма цепко оглядывая. Глеб уже давно научился различать все его прямые и косые взгляды, все его перепады настроения (хотя у самого сейчас такая же хрень творилась), все его касания, даже подсказывал порой ребятам, когда нужно было промолчать или ещё что, чтобы ещё больше его не выводить. Так что и этот осмотр расценил верно. Его состояние сейчас оценивали. — Как на улице? — Вода, — поморщился Мирон и прошёл в комнату, да как бы в невзначай спросил: — Написал что-то? — Стихотворение, в котором посылаю тебя на хуй, — улыбнулся широко Глеб. — Всё-то я у тебя везде виноват и везде плохой, — пробурчал Мирон, переодеваясь возле шкафа. — Расскажешь? Раз про меня. — Не-а. — Почему же? Ты ж мне его написал. — Не тебе, а про тебя. На удивление этот аргумент сработал. Мирон пожал плечами, стянул с себя уличную толстовку и надел домашнюю футболку. Всё это в обычной тишине. Потом он вышел из комнаты, явно направляясь к холодильнику — было уже время для обеда. — Как так? Не понял, — заходя на кухню, а пошёл он именно за ним вслед, сказал Глеб и упал на стул, где обычно любит сидеть — напротив арки и спиной к окну. — Чего именно ты не понял? — мягко поинтересовался тот, оперативно доставая продукты из холодильника. Глеб невольно заинтересовался, что сегодня он может приготовить на обед, отвлекаясь от начатого самим же допроса. Мясо, лук и масло. Ничего этот набор толкового не говорит. — Эй, заснул? — Что ты готовить будешь? — Надо же, что за вопросы, — хмыкнул Мирон, косо взглянув не него. — Макароны по флотски. Может быть ты мне ещё поможешь их приготовить? Ну раз настроение располагает. — Не, спасибо. — Так и думал. Так что ты хотел спросить? Глеб вроде бы сразу понял вопрос, но как-то молчал и отвечать не хотел. Хотя слова и крутились у него на языке, и он действительно хотел узнать, почему именно Мирон так легко — слишком легко — сдался, но что-то долгую минуту не давало ему говорить. Раздражение, уже вроде бы угасшее, вдруг взвилось с новой силой. Самое печальное, что в обоих случаях оно было на себя же. Через прошедшую минуту он уже собрался и планировал задать свой вопрос, как вдруг просто встал и пошёл обратно в комнату, лёг на кровать и просто закрыл глаза. Вздохнул. Отпустил себя. «Господи, да что со мной происходит?», вертелось у него в голове, пока глаза блуждали по стенке и шкафу спереди. «А что с Мироном? Почему он такой… учтивый?» Подходило ли слово, подобранное Глебом? В какой-то степени да, так оно и было. Чем нестабильнее становился Глеб, тем с большей осторожность Мирон к нему относился. Как с тяжело больным человеком. Притом, психически-больным. Он научился слышать «нет» и принимать его. Он реже вымещал свою злость, своё раздражение и прочие терзающие его чувства на нём. И хоть из-за работы зачастую куда-то отлучался, быстро старался вернуться — не желая оставлять его одного. Он пытался заботиться и это… утяжеляло? Глеб взял дневник и начал писать. Когда это началось? 10 класс Что тогда случилось? Мирон Хорошо. Потом? Олег Потом? Не знаю. Потом? Не знаю Потом? Было лето. Спокойное. И что с того? Сентябрь. Что? Наверное это началось с того дня когда я украл у мирона телефон… Провернуть это было сложно, потому что с телефоном Мирон не расставался. И всё же в один сентябрьский день это удалось сделать. Даже не в день, а в утро. Попытки совершались часто и раньше, только они были все безуспешные и быстро обнаруживались Мироном, а в этот раз обычный и даже немного банальный фокус всё же проканал. Всего-то потребовалось обнять Мирона и залезть одновременно в оба кармана, ощутимо доставая вещь из ненужного. То есть нагло воруя у него сигареты, что было нормой, и очень аккуратно работая со вторым карманом. Телефон проскользнул в рукав толстовки и явно палевно повис, впрочем это осталось незамеченным. Глебу удалось войти в школу прежде, чем Мирон что-либо предпринял. Позвонить он ему не мог, а в школу почему-то следом не пошёл, видимо давая наиграться. А Глеб и играл. Тёма пришёл только к третьему уроку и только в середине перемены заметил другой телефон. — У тебя новый что ли? — Что? А, нет. Это Мирона. Молчание продлилось недолго, ведь вскоре Глебу удалось подобрать правильный пароль от телефона, он радостно воскликнул что-то бессмысленное и сразу же начал его просматривать. Просто пролистывать страницы, рассматривая, какие приложения на нём были установлены. Зачастую — ничего. Соцсеть, калькулятор с расширенными возможностями, какое-то приложение для чтения таблиц и такое же, только для текстовых документов, скайп, переводчик, музыкальный плеер. Конечно же самое интересное надо было искать в приложениях с таблицами и текстовыми файлами. И там было много чего интересного… слишком много. И много чего из этого в действительности же не было интересным — обычным прохожим или ничего не знающим, совершенно не посвящёным в дела людям. Огромные таблицы, длиннющие списки с именами, месяцами, цифрами, порой даже фотографиями или диаграммами. Много всего важного, только абсолютно бесполезного, если не знаешь, как этим пользоваться. Глеб не знал, он только свято верил, что мог найти что-то ему полезное, только искать надо было что-то конкретное, а то это могло бы занять не один день; он решил пойти по самому простому пути: проверить блокнот. Пусто. Точнее не пусто, а по большей части одна хрень. Есть несколько прикольных фоток, скорее всего для вымогательства. Абсолютно не интересно. Несколько книжных заметок. Несколько номеров. Даже список продуктов. Ссылка на ютуб. Но в целом — сборная солянка, которая особой погоды не делала. Надо было всё же разбираться с таблицами, только вот Глеб в душе не ебал как и что он именно хотел найти. И как с этими таблицами именно работать. Ну нашёл он список с, видимо, должниками. Нихуёвенький такой список, листать вниз пришлось долго. А он ведь ещё вширь был невесть каким. И столько ненужных данных в себя включал… Потом ещё список, и ещё. О чём шла речь? Понятно не было. Вот в этом, вроде, про разные виды наркотиков, про их спрос и смертность от них… несколько диаграмм… а вот здесь… о, про штат людей, что работают у Мирона. Здесь отчёт по какому-то делу. И здесь тоже. Опять имена… В памяти телефона было несколько папок, которые реально стояли интереса. Папки «Люди» и «Дела» стали главной целью для Глеба. В одной он надеялся увидеть про себя, а в другой узнать про то, что скрывает от него Мирон. «Введите пароль: ” Что? Глеб округлил глаза и перечитал надпись ещё два раза. Вводить ещё какой-то пароль для доступа в папку. Боже, что? Кто это придумал? И зачем? Не войдёшь же! Вторая папка — тоже пароль. И даже в других, малоинтересных, но не всех, требовали пароль. Он принялся искать. Для начала ввёл тот же, что и для разблокировки самого телефона, но всё было бы слишком скучно, если бы оказалось таким простым. Пароль не подошёл. Ни к одной папке. Проверив доступные папки беглым взглядом, он пошёл искать в уже знакомый ему блокнот, надеясь, что он просто что-то пропустил, когда искал в нём в первый раз. Ему встретилось несколько последовательностей, которые он проверил, но они ему ничего не дали. Тупик. Мессенджеры? Очень много контактов, большая часть малоинтересная для Глеба. Он даже контакт с Ваней нашёл. Там было много разной полезной информации, а главное — свежей, но слишком незнакомой и непонятной. О чём именно шла речь? О… чём-то. Просто о чём-то, потому что понять о чём конкретно было если и не невозможно, то просто сложно. Весь поиск описывать муторно, неинтересно и не нужно. Спустя минут пятнадцать Глеб раздобыл один пароль, который подошёл к папке «Люди». Нашёл его он в контактах телефона. Людей в папке было, если и не много, то просто дохуя. Очень много людей, у каждого своя отдельная папочка, что облегчало поиск. Первым делом он нашёл себя. И ему не понравилось то, что он нашёл. Имя: Глеб Геннадьевич Голубин Возраст: 17 лет. Год рождения: 30 января 1996 года. Родственники: Елизавета Антоновна Миронова, Геннадий Александрович Голубин; Миша Замятов, Оля Замятова. Краткая информация: Учится с 2002 года в школе XX города N по настоящее время. Расписание уроков приложено. Подвергался травле и насилию; прогуливал, пил, курил, наркотических веществ не употреблял. Близкие: Артём Сергеевич Кулик. Медицинская карта приложена. Почта приложена. Пароли приложены. Соцсети приложены. Документы приложены. Фотографии приложены. Дела: дело 20УА12, ЛДО* В медицинской карте Глеб обнаружил и свой вес, и рост, и даже группу крови и вообще всё, что можно обнаружить в медицинской карте. Он в принципе и так знал, что Мирон этим владеет и даже не переживал по этому поводу… до того, как увидел всё это. Он почувствовал свою жизнь совершенно другой, полностью отданной в чужие руки… хотя так оно и было всё это время, но все эти документы с его личными данными… они пугали. Первым делом он вернулся в папку «Люди», чтобы найти информацию о своей матери. В её папке было куда меньше информации, не было указано её родителей, но в отдельно графе был указан муж. И место работы. И прчина смерти. … Место работы: Работала уборщицей в клубе «Райское небо», подрабатывала проституткой в том же клубе. Причина смерти: Развившаяся на фоне СПИДа пневмония*, сильное стрессовое состояние. *заразилась после рождения ребёнка. … Ниже падать, казалось, некуда. Глеб прекрасно помнил, что им всем трудно жилось, он не помнил конкретно, что именно было ужасно, но общий настрой сохранялся. Неужели ради того, чтобы они нормально жили, ей приходилось работать на… такой грязной работе. И на ней она ещё заразилась ВИЧ, от которого вскоре и умерла. Осознавать это для Глеба было очень больно, он боялся заплакать прям при классе. Он думал, «Если бы ты только ушла оттуда, всё было бы хорошо. Ты бы не заболела, мы бы жили вместе, плохо, но вместе, и не было бы всего этого, ты была бы жива, а я…» А что было бы с ним он думать не хотел, потому что сам себе не верил. Но благоговейный образ матери стал ещё более чистым и возвышенным. Ангел. Она находилась у него за плечами, она должна была… Ради всего, что она, что он, что они пережили. Глеб почувствовал её руки у себя на плечах, её светлые волосы, запутанными локонами опадавшие на грудь и лопатки, закрытые белым платьем без каких-либо узоров и рюшечек. Тот момент, когда он, хотя бы на минуту, а их было всё же больше, поверил в бога, во что-то свыше… Упал на свои скрещенные руки и заплакал, чувствуя её фантомные поглаживания по спине и волосам. Он злился на себя и смущался себя, он не мог допустить, чтобы его видели одноклассники, да даже Тёма, в таком ужасном расхристанном состоянии, поэтому пролежал так минут двадцать, до тех пор, пока полностью не успокоился. Он уже не чувствовал присутствие матери так близко, но всё ещё думал, что она где-то рядом. Как глупо, как желанно. Прозвенел звонок с урока, Глеб, вздохнув, опал на парту, вытянув вперёд руки и ноги. — Какой следующий? — Тоже литра. Сегодня два урока, — ответил Тёма, а потом через минуту или две спросил, но очень осторожно: — Слушай, а тебе ничего не будет, за то, что ты телефон у него спиздил? — Чё-то будет, — флегматично отозвался Глеб, вновь берясь за телефон, чувствуя власть и могущество, исходящие от него, — не особо сильно, не переживай. — Но это его телефон, это же… — Целое состояние, его жизнь, ага. Если не просру, то всё ок будет. Он как бы сам позволил его взять. — Серьёзно? — Ну… если не заметил, как я его у него подрезал, значит разрешил. Да, а ты как думал? Это так и работает, — улыбнулся Глеб и похлопал друга по плечу. Тот продолжал смотреть на него тревожно и немного скептично. Конечно, он волновался. Он всегда волновался, что нравилось Глебу и что его раздражало. Он не маленький глупый мальчик и прекрасно видел для себя все последствия, и понимал всю ситуацию куда лучше Тёмы, потому что он был главным героем своей игры и стратегом в ней. Потому что он жил своей жизнью и мало-мальски за ней наблюдал, то есть он имел представления о том, что с ним может случиться. А даже если и нет, то он просто хотел узнать информацию, что скрывал Мирон о его семье. Просто хотел. Жутко. Потому что это единственное, что ему оставалось. Он это вожделел, как самую последнюю вещь, оставшуюся ему от матери, от прежнего мира, от мира до «сейчас». И то, что ему могли выдать подзатыльник, осуждающий взгляд или, о боже, несколько ударчиков — никак не останавливало. Да и не должно так быть, он всё же честно всё выкрал. Сгрустнув из-за информации о смерти матери, Глеб продолжил свои поиски, пусть и немного в упадническом настроении. Сперва он решил узнать, что это за дело по которому он проходил. «20УА12». У матери подобной строфы вообще не было. Кстати, он пробовал найти личное дело Мирона, но такового не было. Было даже на Тёму и Ваню, но вот на него не было. Их профили он решил посмотреть потом, тем более, что Ванина папка стояла под очередным паролем. Оно и понятно. Пароль от папки «Дела» Глеб отыскал только через двадцать минут в какой-то рандомной папке с нечитаемым названием. Себя он чувствовал наикрутейшим дешифратором, прям-таки хакером. Хотя не ото всех папок он в итоге найдёт пароль и, между нами, не заметит невидимые, даже не подумает об их существовании, он не мог собой нарадоваться. Дело 20УА12 — дело Убийства Англичанина и похищения Глеба. Информации «Мирон» по этому накопал не так уж и мало, много разных фотографий, ссылок на людей и куча строф с отчётами. По времени. Пока сам Глеб сидел и ел чипсы, обворовывая похитителей и с ними о чём-то разговаривая, ребята Мирона поминутно что-то делали. Серьёзно, прям поминутно. Весь отчёт читать было крайне скучно, но сам его факт уже даже будоражил кровь. В деле были приложены фотографии, некоторые мёртвые лица были Глебу знакомы, особенно одна девушка, которую он застрелил… или нет? …оказалась живой, ранение не задело жизненноважных органов, приказом было решено вылечить и оставить на допрос. С остальными — по инструкции… Глеб, конечно, подумал о том, как не повезло той даме, но всё же не так уж и сильно его это волновало. Больше его заинтересовало то, сколько она рассказала Мирону. Скорее всего именно ему. Он же мастер по «допросам». К тому же это дело было для него очень важным — похищение его постоянного любовника и как бы любимого и убийство ценного подчинённого и друга. Как ни крути, а этим делом должен был заниматься он лично. Смутно в голове всплыли его слова: «Или ты хочешь ещё что-нибудь мне рассказать?» и тот его взгляд и тон, словно он действительно знал что-то ещё и молчал, ждал. Ждал правды. Глеб хмыкнул, признавая, что Мирон знает про то, что побег — похищение — был заранее спланирован и что сам Глеб об этом знал, что ему это говорили, как-то передали… И почему-то свои знания он никак не проявил, даже не разозлился. Хотя… он был странным. Он… Да, он не доверял, совсем не доверял и не доверяет в действительности сейчас. В этом есть проблема. … — Сочинение пишешь? — мягко поинтересовался Мирон. Он стоял, сложив на грудь руки и оперевшись плечом о косяк двери. Его вопрос казался приглушённым. Он часто в последнее время стал вести себя «тише». — Есть будешь? — промурлыкал он так и ещё немного устало, хотя уставшим сам не был. Глеб закрыл и отложил дневник. Он стал вести себя не только «тише», но и… давать это самое необходимое личное пространство, отходя в тень на личные вопросы. То есть он стал заминать некоторые темы. Как сейчас. Это должно быть приятно, но Глеб себя чувствует очень странно, словно это и не с ним происходит. И поблажки такие — иллюзия. Нет. Просто дурман. — Я хочу с тобой на работу поехать. Можно? Можно? Глеб себя ругает за этот вопрос. Он не должен у него спрашивать, он должен хотеть, давить и убеждать, а не спрашивать. Но… сейчас это кажется наоборот неправильным. Как всё запутанно. Мирон покачал головой. — Врач не рекомендовал таскать тебя с собой. — Ты всегда делаешь то, что тебе говорят другие? Мирон улыбнулся и немного нахмурился. Он выглядел… немного побито. — Пошли есть. Хочется на него злиться, хочет кричать, бросаться вещами, даже плакать, но вместо этого просто опускаются руки. Какой-то тупик. Это какой-то тупик. Глеб резко берёт брошенный дневник, хочет его убрать, но вместо этого стукается им об голову, прижимает его к ней. Ноги немного затекли, они добавляют нереальности от странных чувств, но эти чувства — дискомфорт, некая боль, а это наоборот возвращает к реальности. Ужасное пограничное состояние. Когда ни там. Ни там. Мирон садится рядом на кровати. Просто матрас прогибается, звук слышится этого, руки тёплые, грудь, голова. Обнимает. — Это всё из-за тебя, — говорит Глеб куда-то, не замечая, что шепчет, что голос начинает срываться. Замечает только, что вдруг глаза застелила какая-то пелена. И стало мокро на лице. В серце тянет, его тенят, тянет к желудку. По сердцу в грудине тянет. Сила притяжения дала, кажется, сбой. — Из-за тебя. Я…я…я не понимаю. — Может и из-за меня, а дальше что? Всё же хорошо, чего ты начинаешь? — Да… да… хорошо. Но почему мне хреново, Мирон? Почему? — Малой… — Мирон встречается с ним глазами и вздыхает. — Всем порой хреново. Тебе, может, немного больше других. — Не успокаиваешь. — Я не умею это делать, — просто отозвался Мирон и погладил по плечу. — Ты есть идёшь или ещё что-то писать будешь? — Я тебя ненавижу. — Понятно. Ещё что-то? — учтиво ответил он. Глеб сильнее прижался к нему спиной и положил голову ему на грудь. Сейчас так без разницы на это доверие, на правильность, на хорошо или плохо. Сейчас просто дурно и хочется тепла. И… это очень странно. Но хочется именно его тепла. Тёма был бы лишним, его объятия хотелось бы сбросить, Олег бы не успокоил, попытался бы, да, обнял бы по-дружески, но не успокоил бы. Ваня был в этом аспекте лучше них, он бы, возможно, утешил, и его рук скидывать не хотелось, но… но лучшим вариантом всё же был Мирон. С ним, кха, на удивление, спокойнее. И с ним хочется плакать, с ним хочется бесноваться. С ним хочется умереть, и с ним хочется жить. Его хочется обзывать и обвинять во всём. Мирон железный, он стерпит. Он… Он никогда не плакал. Он очерствел. Он очерствел? — Да. Замолчал. Замолчал и глубоко задышал, но спокойнее. — Что же? — Прекрати себя так вести. — Как, так? Не прекращай. Или… может… — Учтиво. Это не ты. — Откуда ты знаешь, что это не я? — Потому что это не ты. — Я люблю тебя, малой. Как любил её. А её я боготворил. — Это не помешало тебе её убить. Он не отвечал, молчал. Глеб не видел его лицо, он лежал на его груди с закрытыми глазами. Они сидели не очень удобно, но менять позу не хотелось. Это сбило бы что-то. Всё должно было быть именно так. Не должно было только так больно говорить ему эти слова. — Ты этого боишься? — тихо спросил Мирон через время. — Она первая в меня стреляла. — Я не люблю тебя. Я не она. Не она. Не она. Не… — Не она. Ты другой, я знаю. Прекращай, малой. Пошли есть. — Почему ты так боишься говорить о личном? Ты рассказываешь только какие-то факты. Такое ощущение, что тебе на это всё — всё равно. Ты козёл. Ты можешь обозвать как-нибудь меня? Что ты чувствуешь? — Глеб скорее выл, умолял, клял и выплёвывал, а не просто говорил. — Малой, тебе это важно? Есть до этого дело? — Наверное. Наверное, есть. Знаешь почему? Потому что ты меня, блять, любишь. И заставляешь меня любить тебя. Но ты не хочешь ответа. У тебя есть твои чувства и всё. И то, ты их держишь на замке. И меня держишь. Под замком. — Это бессмысленно. Зачем об этом говорить? — Да… правда. Зачем? Знаешь, а я иногда тебя даже люблю. Ну… так, от настроения зависит. Только ты такой козёл, что аж бесит. — Я не хочу говорить о чём-то подобном. Успокаивайся и приходи есть, — отстранённо сказал Мирон и попытался встать. Глеб не сдвинулся с места. — Мне хреново, — сказал он тихо. — Останься. Тупик. Глеб смотрел на воображаемый тупик своего лабиринта. Смотрел обречённо и подавленно. Мирон его обнимал, обволакивал. Мирон может обнимать, может быть нежным, может быть мягким. Только он не может быть открытым. Он этого боится, он этого остерегается. Глеб понял вдруг, что эта его девушка, его жена… Она же была открытая и рисковая. Она была безбашенной. Ангел с душой демона. А Мирон ангел без души. Демон без души. Он никто. Он так себя чувствует, поэтому и берёт от жизни всё, поэтому и нуждается в своих близких, потому что ему нужно чем-то заполнить то место, где когда-то была душа. Тогда Глеб ассоциирует себя с раненной душой без тела. Просто душа, которая давно забыла кому принадлежала. Тогда да, тогда они подходят. Только вот… это не так просто как в таких размытых фантазиях… Что-то много мыслей о боге в последнее время… Да… Мирону было больно. Часто и много. Поэтому он отключил боль в себе, убил то, что её вызывало. И создал себя нового. И здесь назревает вопрос. «Вылечить» его? Убрать замок с клетки, в которую он заточил свою душу. Замуровал. Или… Или отключить свою душу, также запереть её, и стать таким же? Хм… почему-то хочется выбрать второе...? …