Зови меня моим именем

      – Это приказ.       Он крепко сжимает ладонь Брока, и воспоминания поглощают его в то же мгновение: Пирс, огонь, запах жженой плоти, – теперь он понимает почему.       Это титановый сплав. Уникальная конструкция. Нагревается очень медленно.       Он стоит, приложив бионическую ладонь к «жаровне», – так это устройство называют техники. Оно отдаленно напоминает электрическую плитку, только вкручено в пол, а вместо конфорки гладкая матовая поверхность. Цвет меняется в зависимости от температуры, – последние несколько часов он ярко-красный.       Стоять в одной позе не слишком удобно и невероятно скучно. Но Пирс дал приказ и он стоит. Перекатывается с пяток на носки, разминая затекшие ноги. Периодически ради развлечения царапает по матовой поверхности конфорки пальцами. Звук режет уши, техники настороженно озираются, и это немного забавляет. Стоять он устал.       Через одинаковые промежутки времени к нему подходят и измеряют температуру протеза специальным устройством. Со слов Пирса, это тест на термостойкость и теплопроводность сплава.       Сам Пирс давно ушел. Поэтому и появляется возможность злить техников скрежетом металла по конфорке. При хендлере он бы себе такого не позволил. Стоял бы смирно.       В целом, этот тест нравится ему гораздо больше остальных, – он не получает повреждений. От конфорки идет приятное тепло и расходится по металлической руке. Он давно привык к постоянному ощущению холода в левом плече. А сейчас металл медленно нагревается, будто обрастает плотью и затягивается кожей.       – Сотня есть, – торжествующе сообщает техник, подошедший для измерения температуры. Его напарник тут же связывается по внутренней линии с Пирсом и передает эту информацию.       Появлению Пирса он рад, – обычно это сулит скорый конец процедуры. Стоять практически неподвижно не слишком приятно, ноет спина и колени. При приближении хендлера он весь собирается и вытягивается рефлекторно. Пирс на него даже не смотрит, зато смотрит командир Рамлоу, вошедший следом.       Техники что-то объясняют, дают какие-то прогнозы и показатели. Пирс слушает сосредоточенно, задает вопросы. Командир только кивает и поддакивает, когда требуется. И украдкой смотрит на него. А он смотрит на командира. Специально опускает голову, чтобы волосы закрывали лицо и можно было смотреть. Когда их взгляды пересекаются, командир улыбается ему одними глазами. У него так точно не получится, он и не будет пытаться, но все равно странно этому рад.       Очередной замер температуры. Сто четырнадцать. На один градус больше, чем на электронном индикаторе воды в душе, куда его помещают после разморозки. Протез становится горячим. По ощущениям сравнимо с нагретым солнцем бетоном в средней полосе.       Командир Рамлоу больше не пересекается с ним взглядом, сосредоточивается на разговоре. Сто двадцать – безопасная граница. Но ощущения уже становятся не слишком приятными. Горячо. Как асфальт в Багдаде в середине мая. Он начинает подозревать, что эта процедура будет не такой безобидной, как казалось вначале. Диалог командира с Пирсом подтверждает догадки.       – Сколько еще ему так стоять?       – Пока не начнет обгорать кожа в месте крепления. Заодно обновим данные по болевому порогу и скорости регенерации при ожогах в зависимости от степени тяжести.       Он готовится к боли. Он к этому привык. Порядок через боль. Боль делает его сильным. Его сила, его работа – это дар человечеству. Победа достигается через боль. Он косит глазами на покрасневшую кожу в месте крепления, но думает уже не о даре человечеству, не о порядке и не о миссии ГИДРЫ. Он думает о том, что когда все закончится, к нему, наверное, придет командир Рамлоу. Чем сильнее повреждения, тем выше вероятность. Чем больнее сейчас, тем больше времени будет после. Ради этого стоит терпеть.        Брок.       Он произносит это имя одними губами. Без всякой причины. Без всякой мысли. Просто ему так хочется. Ему позволено называть командира Брок, когда они одни. Но сейчас все равно никто не видит. А ему от этого беззвучного имени странно легче. Если бы он тоже умел улыбаться глазами, он бы улыбнулся. Сквозь боль. Потому что становится больно. Но пока он еще может терпеть.       Пирс не смотрит. А командир замечает, и его лицо вдруг меняется. На мгновение кажется, будто ему тоже больно почему-то, но причина не ясна. Зрительный контакт потерян. Командир отворачивается, задирает голову и растирает шею ладонью. О чем-то напряженно размышляет. Опускает голову. Морщит лоб. Сжимает руку в кулак. Разжимает. Принимает какое-то решение и вдруг вмешивается в разговор. Позволяет себе перебить Пирса.       – Сэр, завтрашняя операция в Калькутте спланирована с расчетом на вовлечение Солдата. Если он не сможет восстановиться, нам придется вносить коррективы.       Пирс недоволен. И это плохо.       – СТРАЙК разве не согласовал план операции с техгруппой?       Тут же вмешивается глава техгруппы:       – Калькутта согласование не проходила, сэр.       Пирс недоволен еще больше. Но будто немного отвлекается от неприятной темы, просит техников объяснить ему принцип нагревания «жаровни», режимы переключения температуры и индикаторы датчиков. И вдруг приказывает им покинуть помещение.       – Командир Рамлоу вызовет вас обратно. А пока нам с ним необходимо обсудить завтрашнюю операцию. В Калькутте.       В интонациях опасность. Пирса как своего хендлера он интуитивно чувствует, способен улавливать малейшие признаки раздражения или одобрения. И сейчас Пирс крайне недоволен. Не им. Командиром Рамлоу.       Техники уходят, Пирс пододвигает себе стул и начинает говорить. Длинно и сложно – как он умеет. Почему-то вспоминает свою молодость. Говорит, что работал в Калькутте. Информирует, что там американское консульство. Зачем?       Еще Пирс повторяет, что командир Рамлоу – хороший боец. Это так. Но плохой актер. При чем здесь это?       А еще командиру просто не повезло. Не повезло в чем?       Ярко-красный квадрат под металлической ладонью будто становится ярче. Перед глазами все плывет. Похожее ощущение и в мыслях. А Пирс продолжает эту путаную историю про Калькутту.       – Ваши чертовы планы операций я подписываю, не глядя, – в этом ты прав, Рамлоу. Но на этот раз пролистал. Знаешь ли, ностальгия.       Это сложное слово и вспомнить его не получается. Тем более, история Пирса вдруг приходит к развязке.       – Зимний Солдат на Калькутту заявлен не был. И под этим планом стоит твоя подпись, Рамлоу. Что скажешь?       Перед глазами ярко-красная вспышка. Он слишком долго смотрел на квадрат, и теперь происходящее ускользает. Возможно ли, что командир ошибся? Не похоже на него, командир не ошибается. А если не ошибается, то тогда специально сказал неправду? Но это невозможно – умышленно сказать неправду хендлеру. Или командиру разрешено? Но даже если разрешено, то зачем ему это?       Не меньше Пирса он ждет ответа, но командир молчит. И начинается новая история. Пирс теперь рассказывает про своего знакомого, который коллекционировал оружие.       – Холодное оружие. Был практически на этом помешан. Собирал ножи со всего со всего света.       Наверное, история очень занимательная, но сложно уловить суть. Больно. Очень больно. Он сжимает зубы, чтобы не издавать звуков. Прокусывает губу, чувствуя, как кровь течет по подбородку, смешивается с потом, и капает на раскаленный квадрат. Тихое шипение слышно только ему. Главное не закричать. Может быть, процедура закончится, когда завершится история. Но Пирс будто затягивает нарочно.       – Так вот, у этого коллекционера был любимый самурайский меч…       Он уверен, что не издал ни звука, но Пирс вдруг смотрит прямо на него. И не взирая на разрывающую боль, рефлекторно он весь собирается под взглядом хендлера.       – Любимейший меч. Вакидзаси эпохи Эдо, – Пирс все еще смотрит. И как-то странно улыбается. Одной стороной лица. Затем медленно переводит взгляд обратно на командира Рамлоу.       – Так вот, он с ним разговаривал, представляешь? С этим мечом.       Эти странные истории Пирса сводят с ума. Отдельная пытка своего рода. Когда же она закончится? От этих путаных фраз мозги плавятся точно так же, как и кожа в месте крепления протеза.       – Забавно, не правда ли, Рамлоу? Думать, что оружие может мыслить, чувствовать, испытывать привязанность к хозяину. Любопытная патология, не находишь?       Патология. Слово застревает в голове, и он никак не может вспомнить его значение. Историю Пирса он не понял. Слушал невнимательно. Теперь слушать вообще невозможно. Невозможно больно. Перед глазами красная пелена, он уже не смотрит на квадрат, но тот все равно прямо перед ним, настолько яркий, что просвечивает сквозь плотно сжатые веки. Отвратительный запах паленой плоти ударяет в ноздри. Его практически выворачивает наизнанку. Главное не думать. Забыть, что это его, что это он горит, плавится заживо. Главное – не думать. Порядок… привести мысли в порядок. Порядок через боль. Не выходит. Не выходит порядка, одна лишь боль. Все рассыпается, он заживо горит и больше не может терпеть. Рука сжимается в кулак. Скрежет металла по плоскости оглушительно бьет по перепонкам. Он задирает голову и мычит, специально царапая поверхность, чтобы хендлер не слышал, как он орет сквозь сжатые зубы. Он не знает, смотрит ли на него Пирс. Смотрит ли командир. Он уже ничего не видит, не соображает и не чувствует. Кроме запаха жженого мяса и ощущения того, что он сгорает заживо. Весь. Целиком. И он готов уже сгореть. Лишь бы быстрее. Как можно быстрее. Лишь бы все это закончилось.       И вдруг он слышит долгожданное: «Вольно, солдат!» и приказ убрать руку.       С воем облегчения он выдыхает воздух сквозь пекло. Отшатывается вбок. Припадает к прохладной стене, прикладывает к ней руку, пытается прикоснуться плечом. Температура не спадет так быстро, все еще больно невероятно, но осознание того, что пытка окончена, приносит облегчение. Вдох. Выдох. Сосредоточиться на дыхании. Он уже не горит, он будто тлеет. Очень хочется потерять сознание. Хотя бы на пару секунд. Обнулиться. Но не выходит. Вместо этого он медленно открывает глаза, сквозь влажные ресницы и преломляющийся свет смотрит на Пирса: тот больше не сидит, развалившись на стуле, поднялся с места. Он переводит взгляд на командира, – тот стоит вполоборота, ощутимо ближе, чем до этого. Сердце будто пропускает удар. Накрывает ощущение странного липкого страха. Только сейчас, запоздало он вдруг понимает: убрать руку сказал ему не Пирс.       Он дергается, совершенно запутанный происходящим. Его хендлер и его командир смотрят друг на друга в напряженном молчании. И Пирс совершенно страшен в своем холодном гневе.       – Твоя нездоровая привязанность к объекту, Рамлоу, начинает вызывать во мне беспокойство.       Привязанность. Даже несмотря на боль, сознание цепляется за это слово. Слово, которое он долго искал. Привязанность. Так это называется. То, что он чувствует к командиру. Привязанность. И командир это чувствует. Настолько, что даже Пирс заметил. Только Пирс полагает, что привязанность – это нечто плохое.       Командир боится Пирса, – это всегда было очень явно. Настолько же явно, как и то, что сам командир никогда не признается в этом страхе. Даже себе не признается. Он и сейчас огрызается, как загнанный в угол зверь, но при этом руки трясутся, а мысли путаются:       – Зимний Солдат – полноправный член моей команды. Подобные издевательства кажутся мне излишними. Он бы больше послужил интересам ГИДРЫ, если бы вы отдали его мне на завтрашнюю миссию.       Это похоже на набор слов. И ответа в них нет. Зачем командир соврал? Зачем отдал приказ, который не должен был отдавать? То, что он говорит Пирсу, по-прежнему не является правдой.       – Все смешалось, Рамлоу, да? Забота о команде, интересы ГИДРЫ, неожиданно проснувшееся в тебе неприятие насилия. Как любопытно. Люди порой так непредсказуемы. Никогда не знаешь, что сидит у них в голове. Другое дело – Зимний Солдат.       Пирс снова смотрит на него в упор. Под взглядом хендлера тело движется само, против воли. Все еще больно, держать равновесие тяжело, но он отходит от стены и распрямляет плечи.       – Скажи, солдат, что ты чувствуешь по отношению к командиру Рамлоу?        Привязанность. Но если он назовет это слово, Пирсу не понравится. И все же хендлеру врать нельзя. …Но командир соврал. Может ли он сделать так же? К счастью, Пирс освобождает его от этого выбора:       – Я помогу тебе, солдат. Правильный ответ: благодарность. Если бы ты был полноправным членом команды, как утверждает командир Рамлоу, ты бы сейчас чувствовал благодарность.        Благодарность. Благодарность – это сложнее. Этого он не чувствует. Не понимает, как это чувствовать. Что с этим делать. Что Пирс от него хочет.       – Пожми командиру руку, солдат. В знак благодарности.       Может, чувства благодарности он и не знает, но зато чувство боли ему прекрасно знакомо. Поэтому он осознанно протягивает не ту руку. И предвидит следующий приказ.       – Левую руку, солдат.       Командир сам подходит к нему и протягивает ладонь. Улыбается глазами, как и прежде, – но это совсем другая улыбка. Принятая неизбежность. Спокойствие, бьющее по нервам. Командир врет ему так же, как соврал Пирсу. Врет, не говоря ни единого слова. Хороший боец, но плохой актер. Он запоздало понимает, почему Пирс так сказал. Действительно.       – Пожми командиру руку, cолдат.       Команда отдана вновь, и бионический протез движется против воли. Это сильнее его, и он должен просто отдаться этому движению. Погрузиться в пелену забытья, отключить сознание, передать управление хендлеру. Перестать чувствовать, анализировать, думать. Снять с себя ответственность. Избавиться наконец от боли. Это его шанс избавиться от боли. И эта мысль настолько соблазнительна, что он почти сдается. Он же хотел потерять сознание. Это его шанс. Но только тогда придется избавиться и от привязанности тоже.       Металлические пальцы с лязгом сжимаются в кулак. До рукопожатия не хватило пары сантиметров.       Глаза командира расширяются. В них удивление и что-то еще – та самая привязанность.       И ответ найден. Найдена причина, по которой командир солгал Пирсу. Причина, по которой отдал неверный приказ. Привязанность.       И впервые он обнаруживает в себе какие-то зачатки сопротивления. Впервые появляется необходимость сопротивляться. Необходимость терпеть боль и держаться за крошащееся сознание. Держаться, пока хватит сил. До конца. Вопреки приказу хендлера.       Неповиновение отдается страшной болью в висках, будто череп раскраивают надвое. И перспектива сгореть заживо в эту секунду уже не кажется такой уж страшной. До этого мгновения он будто не знал, что такое настоящая боль. Ощущение, что вместо крови по венам расползается кислота, выжигает внутренности, просачивается сквозь глаза, уши и ноздри. Сознание расщепляется на осколки, и он кричит, воет нечеловеческим голосом. Падает на четвереньки, вжимая бионический протез в пол живой рукой. Будто проблема в чертовом протезе, а не в его собственных мозгах. Кожа плавится, но новых ожогов он не чувствует. Потому что это не сопоставимо с разрывной болью, дробящей череп изнутри. И это в стократ хуже обнуления. Теперь ему действительно кажется, что он не выживет. Десятки раз он теряет сознание, но продолжает барахтаться в пульсирующем бреду. Все чувствует, все видит, но ничего не понимает и не способен контролировать разваливающуюся на осколки реальность, распадающегося на части себя. И в этой страшной агонии, задыхаясь собственным криком, он видит лицо командира и слышит четкую команду:       – Дай мне руку, солдат. Это приказ.       Он хватается за его руку, потому что это единственный способ выдернуть себя из этого ужаса. Сжимает протянутую ладонь мертвой хваткой, чтобы не провалиться обратно. Сжимает лишь крепче, когда срабатывают чужие рефлексы, реакция на боль, но уже не может разжать пальцы, не дает выдернуть руку. Слишком долго для обычного рукопожатия, и все это прекращает Пирс. Своим приказом. Он разжимает пальцы, но не находит в себе сил поднять голову и взглянуть на командира.       Его обнуляют не сразу. Помещают в медотсек, проводят необходимые процедуры. На миссию в Калькутту не берут. При этом он знает, что командир Рамлоу туда отбыл – слышит из разговоров в медчасти. Проходят сутки. Он слышит – все так же из чужих разговоров, – что командир вернулся. Мучительно ждет его прихода. Еще одни сутки. Но командир так и не появляется. Пространство перед камерой заполняется людьми: часть из них в масках с дубинками, другие – в белых халатах. Командира среди них нет.       Его уводят на обнуление, он идет по коридору и все еще надеется, ищет взглядом. Ждет до последней секунды, пока не включают ток.