''Прощание — это способ выразить мою любовь к тебе. Я действительно хотел бы остаться с тобой навсегда, Но ведь никто не может спастись от расставаний, Поэтому я не показав тебе своих слёз, попрощаюсь с тобой, малыш.'' Fujii Kaze — ''Sayonara, baby''
В мире, где люди — мясо на витрине. В мире, где чувства — разменная монета. В мире, где любовь — сказочная быль, рождается однажды Чангюн, не подозревающий, что совсем скоро краски в его глазах сольются, став иссиня черным, а ангелы, обитавшие в небе веками вдруг падают к его ногам. — Стой! Я правда не готов, — просит юноша, только недавно перешагнувший совершеннолетие и на выпускном поймавший популярного капитана баскетбольной команды. — Я думаю, что нам не стоит, — тихо говорит омега, окончательно потерявший уверенность, часом ранее твердивший ему, что в свои 25 он обязан потеряет эту проклятую девственность. — Тебе лучше не заходить на рамён, хён, — останавливает истинного мужчина, разом передумав терять девственность так легко и быстро. Он не готов был отдавать то, что хранил годами, за несколько месяцев отношений. Наверное, ошибкой Гюна стало именно это. Он одушевил свою девственность и придал ему значение, после чего постоянно страдал, потеряв её не с тем человеком и не в тех обстоятельствах. Ему хотелось всего этого после свадьбы, на белоснежной простыне и с любимым человеком. С любимым, а не ублюдком из сточных канав Сеула, к которому постоянно липла неприятная вонь. Казалось бы, такого подонка невозможно принять за человека и, что важнее, нельзя никак полюбить. Это будет чем-то сверхъестественным, если найдётся дурак, который его искренне полюбит, думал Чан, незаметно для самого себя став тем самым тупицей. Тупицей, которого теперь уже никто не любит: — Или ты просто любишь драму, Им Чангюн. — сурово припечатывает свою правду Сон, ни разу не поверив в искренность признания, от чего омега мгновенно холодеет от ужаса чужой бездушности, которая появлялась всё реже и на фоне дребезжащего гогота от нелепых шуток угасала. Чангюн уверен, что и это пройдёт, ведь по-другому было невозможно: — Давай вернёмся домой и посмотрим телевизор. Нам уже тут нечего делать. — стремительно отбросив все шипы и колючки с себя, просит Им Хёну, который не улавливает перемены между страстью и спокойствием, заменившая её, что не знает, как ответить. Узнав о чувствах другого человека, он всегда полностью отворачивался от него и старался больше ни в коем случае не пересекаться с ним, а тут всё так запутано. Вроде бы вся вина лежит на нём, но с другой стороны Минори, которого не вычеркнуть и слепо поверить в их исключительную дружбу, а с третьей Хёнвон — лучший друг и враг в одном лице, поэтому неким пренебрежением отталкивает младшего подальше от себя. — Нет, мы всё сейчас и здесь разъясним: отец не терпит подобных ошибок, поэтому скорее всего он нападёт на тебя и потом на твоего папу, так что с этого момента ты не принимаешь никаких решений самостоятельно. А насчет Минори, я не верю, что между тобой и им ничего не было и не считаю твои чувства чем-то значимыми. Сегодня мы идём к Хёнвону вместе, и дальше ты уже сам. Больше никакой обязанности и заботы. Считай, что мы партнёры по работе. Я не переступаю черту, и ты тоже. — задушевно объясняет Хёну, как ребёнку, полностью уверенный, что прав. — Как у тебя всё легко получается, Хёну. Я не верю в твою невинность, но давай ты пойдёшь со всем этим к Хёнвону, и вы с ним снова будете вместе. А о ребёнке и моих чувствах ты подумаешь потом. Да и зачем думать, если я всё равно биомусор, не так ли? — обиженно восклицает Чан, которого задевает напыщенное презрение мужа и в общем вся это ситуация. «Мы запутались, но почему ты тут единственный, кто не показывает этого?». — Иди на хуй! — цедит сквозь зубы Чан, харкнув прямо на до блеска начищенные ботинки мужа, но, оказавшись на прохладной улице без единой копейки в кармане и нормальной тёплой одежды, о последнем поступке начинает безумно сожалеть. Не будь он так эмоционален, ещё был бы шанс попросить Хёну отвезти домой не упав лицом в грязь, а теперь и его уже нет. Легче плутать по оживлённому ночному городу в поиске пристанища на ночлег, собственноручно отказавшись от всех удобств жития в пентхаусе, чем признать вину за собой, хотя ничьей вины тут нет. Как и Хёну неправильно понял все те фотографии, так и Чан мог неправильно понять поведение альфы, впав в самообман и построив себе некий замок из недопонимания. Может, чувства Гюна возникли лишь потому, что ему показалось, что Хёну что-то испытывает в ответ. Омега уже не был уверен в себе, как и в чувствах, которых Сон безжалостно обосрал самым изощренным методом, чтобы у омеги окончательно не оставалось надежд на лучшее. Он буквально назвал сердце своего супруга «шлюхой», словно у неё когда-то был выбор, кого любить, а кого слать на хуй. Чан долго бродит по заснеженным пешеходам и в раздумьях осматривает всё вокруг, не осмеливаясь разблокировать телефон в кармане. Его пугает возможность, что на панели уведомлений будет пусто, как и пусто сейчас в сердце Хёну. И он бы продолжил бродить по городу ещё очень долго, если бы не почувствовал, как латексные штаны на полных ногах неприятно леденеют, и он уже не чувствует своего красного носа. Особо не заморачиваясь, Гюн заходит в ближайшее заведение, оказавшийся тихим книжным кафе 24/7, где посетители легко могли обменяться книгами как с друг другом, так и забрать что-то из полок, но взамен оставив там свою. У омеги и в мыслях не было что-то присмотреть для себя на будущее, но также надо было притвориться весьма занятым рассматриванием книг, чтобы как можно дольше продержаться в кофейне, а потом к рассвету уйти, будто ничего изначальное желание приобрести кофе давно пропало. Поэтому омега не рассчитывал, что найдёт среди этих объёмных книжных полок с произведениями на любой вкус и цвет свой собственный графический роман. Не просто несколько томов «dumby boy», а десятки томов, перевыпусков и даже последние выпуски, только вышедшие на продажу. С одной стороны такая находка льстит, что все тома потрёпанные и не раз прочитанные и, наверное, даже перечитанные, множество раз заклеенные разноцветными стикерами, но с другой стороны в мужчине просыпается страх разочароваться в самом себе и в искусстве, что он творит, если случайно прикоснётся к одному из них. — В конце концов, автор никому ничего не обязан, — вспоминает он слова Че на одном из их встреч, когда на Чангюна лилиась грязь из-за того, что его комикс многим показался пошлым и недостаточно зацензуренным, хотя в последнем омега сильно сомневался. Ему ещё в самом начале предупредили о строгой цензуре книжных магазинов и самих потребителей, поэтому, несмотря на возрастные пометки, поэтому Чангюн максимально пытался соответствовать уровню 18+, выше которой не поднимался. — Я полностью вас поддерживаю, так что не переживайте и лишний раз не утруждайте себя без особых причин. Самое главное для вас — это продолжить рисовать. Всё остальное лежит на моей команде. — продолжает альфа, как бы намекая, что приходить три раза в неделю — не самое лучшее решение. — Я понимаю, но и вы поймите, что мне нужна лишняя огласка, так что уладьте это дело максимально тихо. Не хочу заходить в соц. сети и видеть, как люди там обсирают мою книгу. — У вас проблемы с уверенностью? — неожиданно уверенно для незнакомца спрашивает Че, глядя на омегу из-под опущенных ресниц и, наконец, прекратив рьяно заполнять притворяться до смерти занятым бумажной волокитой. — Вы всегда в лоб спрашиваете такие вещи? — вопросом на вопрос отвечает Им, уже откровенно чувствуя некую неприязнь к мужчине, который при самой первой встрече показался человеком красивым, потому очень доброжелательным, но с каждым новым разом позволял себе большего, чем должен был. — Ну, если кто-то уже в третий раз приходит ко мне в офис с жалобами каких-то диванных критиков, то да, я спрашиваю. Дело в неуверенности в себе или у вы сами по себе тревожный интроверт? — Я прихожу к вам, потому что подписал договор с вами и надеялся, что вы сможете защитить меня от тех диванных критиков. Если вы не можете постоять за своего автора, то чем вы отличаетесь от интернет-платформы, где я итак публиковал свои комиксы? Разве вы не должны быть рады тому, что я подписал контракт именно с вами, хотя были и другие варианты, и она, откровенно говоря, были намного лучше. — обиженно восклицает Чангюн, которого не на шутку задела деланная занятость директора и его откровенно наплевательское отношение к нему. Мужчина в курсе, что не все обязаны перед ним стелиться, но человек хотя бы из-за рабочего этикета обязан был относиться к своему самому прибыльному автору с большей дружественностью. — Прекратите писать. Раз вас беспокоит мнение каких-то людей, которые к вам лично не имеют никакого отношения, тогда прекратите писать. Всем мил не будете, господин Им. Каждый имеет право на своё мнение, как и на плохое мнение тоже. Они лично вас беспокоят? Пишут вам в личные сообщения, сжигают ваши книги? Что они делают? Всего лишь покупают, читают ваши книги, а потом пишут о них на разных сайтах. Пусть это нелестные комментарии, но черный пиар тоже пиар. — Вас волнуют только продажи? — Нет же. Смотрите на свои книги, как на любовь. Как на искусство. Разве художник спрашивает, что и как ему рисовать? Или, быть может, вы спрашивали, как именно любить своего молодого человека? Нет, это ваше видение, и ни я, ни кто-то другой не могут на него повлиять. — оправдывается Че изъезженными фразами, которые ни разу не помогают, а дают только ощущение собственного одиночества. Альфа не старается понять, и Гюн прилагает все усилия, чтобы не испортить их отношения полностью: — Когда к вам приходят за защитой, не надо отвечать такими завуалированными фразами. Проще сказать мне плевать. Вы не на моём месте. Это не вы получаете всю ненависть читателей, обвиняющих меня в некрофилии и даже в инцесте со своим ребёнком, потому что, видите ли, я слишком озабоченный, хотя у меня нет ребёнка, а трупы моих близких давно сожжены. Я бы не приходил, если бы у меня был кто-то. У меня мало друзей, и большинство из них живут в США, и я практически сирота, поэтому я прихожу сюда. Потому что мне тупо некуда идти с этими комментаторами, клевещущие на меня. Я не хочу открывать поисковик и вбивать там свою книгу, а потом видеть море плохих отзывов, даже не касающихся собственно истории. Все они касаются меня и моих взглядов. — кричит Им, весь покраснев от ярости, а Че всё так же не находит, что на это ответить. — Вы правда очень эмоциональный человек. — добивает Хёнвон, медленно растягивая слова и жестом предлагая омеге отпить из прозрачного стакана с водой. Если бы не это излишняя эмоциональность и несдержанность во всём, что он делал или говорил, то Вон с лёгкостью влюбился бы в того, чьё лицо может выразить больше спектров чувств. Что-то в нём, помимо его деланной красоты и до усрачки испуганных глаз, притягивало мужчину. — Я понимаю вас и клянусь, что разберусь с клеветой, но со всем остальным, вроде «книга отстойная» или «в ней нет смысла», «персонажи озабоченные», я не… — Хёнвон не хочет обнадёживать зря, но вспоминает, что не такая надежда нужна омеге. — В следующий раз, если вам станет одиноко и плохо, вы всегда можете просто позвонить мне. У меня тоже не так много друзей, поэтому к каждому отношусь особенно. К вам буду относиться ещё трепетнее. Чангюн откидывает челку вверх и ледяными пальцами ведёт по мокрым от снега волосам. Как же он ненавидел себя в моменты, когда случайно вспоминал о Хёнвоне и своём бесчеловечном отношении к нему. Наверное, Чан единственный, кто плюнет в колодец, откуда пьёт, а потом скажет, что жаль. Теперь-то он понимает, как нелепо звучали для Хёну его убеждения о любви. В какой-то момент у Има помутился разум, и он вместо того, чтобы попробовать наладить отношения с мужем, собственноручно повёл обоих к тлеющим адским углям, обрушив небо на голову альфы со словами «у чувств есть обоснования». Хёну ведь не искусство, не книга, которую каждый по-своему должен написать. Он человек и, естественно, что ему непривычно и неправильно слышать подобное от человека, который должен говорить это его лучшему другу. Но чтобы то не делал омега, против природы ведь не попрёшь, и он, как умалишенный, наступал на одни и те же грабли, не учась на ошибках прошлого. Чангюн взволнованно нащупывает телефон в кармане, чтобы позвонить и попросить у Хёнвона прощение за всё, а потом полностью для себя отказаться от прошлого, но вовремя замечает несколько пропущенных и одно сообщение от своего японского друга. «Посмотри, блядь, в окно!» читает Им одними губами и моментально поворачивается к окну кофейни, где под падающими снежными хлопьями, стоит заулыбавшийся Минори. Он бодро машет омеге и широко улыбается ему, подзывая свободной рукой к себе. Чангюн, обрадовавшись неожиданному появлению друга, спешит к выходу, далеко отбросив все мысли о дилемме с Хёну и Хёнвоном. Не сейчас, говорит он себе и с счастливо наваливается на шею друга, с которым не удалось нормально поговорить вечером. — Я думал, что после выставки будет афтэ-пати, — любопытствует Чан, весело шагая за длинноногим другом и еле поспевая за ним. — Я увидел, как ты убежал, и пошёл за тобой, разве не хорошо сделал? — отвечает японец, вдыхая стойкий аромат омеги в лёгкие и немного погодя с трепетом сжимает его холодную ладонь. — Не-а, ты пропускаешь всё веселье. Слышал, что твои друзья даже одного айдола позвали, а ты тут. Застрял со мной. — Хочешь услышать, что вечер был только для тебя и без тебя нет смысла? — усмехается Минори, и Чан невольно прыскает в кулак, соглашаясь с предъявленным уверенным заявлением. Несмотря на то, что иногда они просто не разговаривают друг с другом месяцами, ни разу не возникает это чувство неловкости или стеснения. — Не замёрз? Можем куда-то войти или заказать такси для тебя. Домой, наверное, надо, — заботливо предлагает японец, вспомнив об отменном характере мужа своего друга, но Чангюн вежливо отказывается, наслаждаясь обществом художника, который точно не оставит Гюна и не даст почувствовать себя никчемным, в отличии от супруга, который по старой выработанной привычке разрушает омегу, а потом подаёт руку и надежду вместе с ней. — Из-за Хёну? Без обид, но он похож на мудака, как он тебе может нравится? Хёнвон был лучше. Этот тебя даже не уважает. — ничего не утаивая, признаётся японец, за один лишь вечер познав всю сущность Сона. — Он единственный, кто хочет, чтобы я уважал себя и любил себя. — невольно оправдывает омега, прекрасно понимая, что именно с этим мудаком ему жить, пока смерть их не разлучит. По крайней мере, хотелось бы в это верить. — Но по его поведению этого не скажешь. Или ты путаешь его с мистером Дарси? Минори не читает классику, как и Чангюн, для которого она табу с ярлыком, навешанным на неё из-за долгожительства, но обоим в студенческие годы нравилось соревноваться в литературе и постоянно доказывать обратные мнения. Вот как клише Дарси стал для необычного Чангюна доказательством его тонкой душевной структуры, а для беспринципного Минори снобом, которого не то, что читать, приравнивать к настоящему, искать в современном веке подобных было позором. — Что ты имеешь ввиду? — Ну, ты разве не строишь какие-то теории насчёт его доброты и тому подобного? Чангюн не находит достойного ответа, вслушиваясь в необдуманную правду друга и ища в себе глубокие, до запятых обдуманные фразы, чтобы не остаться в проигрыше, но так ничего и не находит. — Значит строишь. А с Хёнвоном? Так и оставишь его? — Он меня уже никогда не простит. К тому же, я уже не уверен, что любил его, а не истинность между нами, — Чангюн этого не признаёт, но он прямо сейчас тщетно пытается оправдать себя, и всё же заметно проигрывает в этом, ведь не верит ни единому слову. — Поэтому ты считаешь, что тебе нравится этот мудак? — Он не мудак, — неожиданно восклицает Им, которого задевают слова японца. — Мудак, как и твои родители, как и Алекс. Мудак, Чангюн. То, что тебя не любили в детстве, не означает, что и сейчас тебя никто не должен любить. В конце концов, нас родители не учили быть любимыми, поэтому у нас другое представление о любви, и в этом ни ты, ни я не виноваты, но неужели ты хочешь прожить вот так вот свою жизнь? С человеком, у которого нет сердца, и с надеждой, будто оно появится у него. — Хёну не так плох. — Но и не хорош, как Хёнвон. Последний тебя любил и постоянно был рядом в самые тяжелые моменты. Когда ты боролся с зависимостью или причинял себе вред, он сидел у твоего изголовья и гладил тебя по голове, лишь бы тебе стало легче. Он заслуживает твоей любви больше, чем тот петух, который печется только о себе. — Ты не знаешь Хёну, — откровенно злится Им, но, слыша свои нелепые доводы, понимает, как глубоко увяз в этом бреду. — Он изменится только с тем, кого полюбит, но таких, как ты, этот мужик никогда не полюбит. — Он полюбил. Однажды полюбил, значит сможет ещё раз. — Малыш, — Минори, подавшись внутреннему инстинкту, внезапно задерживает омегу и сцепленной рукой тянет его в свои объятия, застав мужчину врасплох, — не обманывай себя. Он этого не достоин. Я по одному разговору смог это понять, почему ты не хочешь? — голос японца оседает глубоко в ушных перепонках, и Чангюн, позабыв, что сейчас что-то кому-то должен, крепче прижимается к почти незнакомой груди художника и теряется в мире из боли. *** Хёну безмолвно садится на колени и безвольно склоняет голову перед величием своего отца, успев создать переполох в особняке, из-за чего старшему Сону приходится оторваться от важного чтения мемуаров неизвестных ему личностей и взглянуть в окно, чтобы убедиться в своём предположении. — Заходи, — резво кричит мужчина сыну, ни разу и не помышляя какое-то ужасное злодейство против него. Хёну нерешительно отряхивает мокрые от снега колени и следует за охраной, которая ему давно знакома и которым также хорошо знакома ситуация в их семье. С первого взгляда нельзя понять, кто они друг другу: палачи или спасатели, но, оказавшись в самом центре их семейного вихря, с лёгкостью понимаешь, что эти люди абсолютные чужаки друг для друга. Зависимая от алкоголя и бесконтрольного секса мать Хёну и то была ближе мужчине, чем безжалостный отец, с которым альфа прожил долгие годы детства и взросления. Если бы не прирученность к страху перед старшим родителем, альфа без сомнений нашёл бы Хёнвона единственным светом и добром в своей жизни, но, увязавшись во всём этом дерьме с уважением к отцу, поклонялся ему, словно единственному настоящему Богу. Если вера Чангюна окажется не ложью, сотканной из вынужденности к общности с миром вокруг, Хёну хотел бы родиться в семье своего лучшего друга. Ему тогда не приходилось каждый раз при любом совершенном косяке умолять отца о прощении и каждый раз находить себя на самом дне, как он только что на полу нашёл обнаженные фотографии Чангюна в рамках, выстроенные в идеальный ряд. Сон уже собирается обратно сесть на колени и умолять о пощаде для своего мужа, под сердцем которого живёт его Наын, но старший Сон взмахом свободной руки останавливает его и глухо уточняет: — Ты его ещё любишь? Альфа, застигнутый врасплох, долго ничего не отвечает, решив, что прямо сейчас тот самый момент, когда надо проглотить язык. — Я приобрёл их, чтобы ты смог защитить Хёнвона от Джэбома. — признаётся Сон, взглядом указав на фотографии своего зятя и с неким пренебрежением окинув их, будто только что увидел непробиваемое дно собственными глазами. Хёну не разделял чувств отца, привыкнув к беспринципной безнравственности своей жизни, но определённо чувствовал стыд перед родителем за то, что не смог защитить его честь. — Ты ведь уже знаешь, что Им угрожает Хёнвону? — на всякий случай уточняет отец, как бы тонко намекая сыну, что ему следует сейчас сделать, и Хёну слабо кивает в ответ. — Вот и хорошо. Покажи этой семейке, кто тут король. Понял? Хёну понял. Он всё понял. — Наын, — яростно шепчет Хёну пьяной и обезумевшей от горя жене, стараясь её успокоить и не придать их ссоре лишнюю огласку, но она в ответ на все старания супруга надрывным голосом кричит во весь зал: — Сукин сын, как ты можешь любить альфу, когда у тебя есть жена?! Ты хоть раз меня любил? Хёну обреченным взглядом осматривается вокруг, ища среди этих незнакомых лиц Хёнвона, в котором безумно нуждался, но то ли к счастью, то ли нет — мужчины всё ещё не было. А своими словами Хон добавила проблем только себе и прибавила немного к семье уже своего будущего бывшего мужа, за что и получила от своего тестя.— Если хочешь, чтобы он остался на свободе, то и не на такое пойдёшь, — цедит сквозь зубы мачеха Хёну, взбешенно атакуя пасынка своим убийственным взглядом. — Или ты ради своего эгоизма пожертвуешь жизнью невинного Хёнвона? — Он не убивал Наын, — устало раз за разом повторяет Сон, чьи бесконечные попытки защитить друга тщетно стираются и остаются в небытие, как только кто-то из старших начинают активно влезать в их личную жизнь.
— А вот и наши голубки, — пьяно заваливается Хёну к другу и его новоиспеченной пассии, имя которого постоянно забывал. Чанюн? Чанхун? Или Чанвон? В принципе для альфы это не имело никакого значения. Его мужчина заведомо ненавидел и завидовал природой награждённой натуре, ведь Хёну уступал этому парню лишь в том, что не смог выбрать, кем ему рождаться. — Что? Никак поцеловаться не можете, — весело подтрунивает их альфа, перекрикивая музыку на заднем фоне, и внимательно осматривает лицо очень знакомого ему парня, а у Хёну отличная память на лица только клиентов своих нарко-дилеров. — Хёну, ты пьян, я отвезу тебя, — Хёнвон аккуратно ловит шатающегося друга за талию и позволяет его накаченным бицепсам повисеть на своём, казалось бы, хрупком плече. — Не-а! Смотри, нарик, как целовать моего друга надо, — заявляет Сон, попытавшись дотянуться до пухлых и нереально притягательных губ своего лучшего друга, но мажет по щекам и тут же разочарованно откидывает голову назад с громким, сотрясающим воздух, вздохом, которого всё равно никто не слышит. «Хёнвон-хён!». «Самый лучший хён на свете!». «Мой любимый Вони-хён!». «Я люблю тебя, хён!»( «С днём рождения, мой спутник по жизни!)» «Хён от слова ''хён» и вон от слова «вон». Победитель хён!!! Поздравляю с выпуском.» Несколько тысяч сообщений, ни разу не дошедших до адресата, и правда, которую хотелось бы по возможности навсегда стереть из памяти. С первого дня своего знакомства в Англии, до нынешнего момента Хёну всегда любил Хёнвона. Он всё ещё не уверен, что это за любовь, платоническая она или имеет какие-то корни глубоко внутри него, но одна только мысль о том, что ему пришлось пережить смерть близкой подруги, бороться с ненормальной семьёй любимого, а потом и вовсе получить нож в спину от лучшего друга, причиняет мужчине боль. В большей степени во всём, что произошло в жизни Вона, виноватым считает себя Хёну, ведь не будь он таким посредственным человеком, то не пришлось бы Хёнвону брать ответственность за друга, а потом нести бремя этого решения. Раз не получилось защитить любимого человека друга, то Хёну хотя бы попытается вступиться за него. — Им Джэбома позови, — глухо приказывает Сон, встретившись у приёмной стойки с молодым помощником своего тестя. Его не интересует, почему это Югём в такой поздний час приходит к одинокому омеге, но появляется заедающая изнутри желание отдать всю любовь Хёнвона Чану. Он особо в любви не нуждался, поэтому, видя отношения окружающих к писателю, не раз просил себя отречься навсегда от Хёнвона. — Вот, — Хёну вручает заспанному омеге лишь одну из множеств фотографии в стиле ню, и с особым презрением предупреждает его, бессовестно переходя на личности. — Если не прекратите свои нападки на Хёнвона, я не пожалею ни вас, ни вашего сына. — Угрожаешь, — усмехается мужчина, на что Хёну болезненно гулко смеётся и остервенело хватает мужчину за нагрудник. — Я предупреждаю, но в следующий раз не буду. Оказывается, потому что следующего раза не будет. В попытке победить и удержать власть, доказать себе и всем вокруг, что омеги многое умеют, Им Джэбом, ни разу не подумав о масштабных последствиях своей деспотичности, приказывает любыми способами не дать Хёну дожить до утра, и альфа где-то на районе Ёйдо, по пути к другу, всего лишь в километре от его дома, попадает в крупную автомобильную катастрофу, без вины оказавшись виновным в этом деле. *** Минхёк вытирает кровь у уголка губ и с удивительным спокойствием оглядывается на Соку, которому медсестра аккуратно зашивала разбитую бровь. Тот выглядит не особо после драки, как и Чжухон, которого обрабатывают в другом кабинете, но Мин в кои-то веки не чувствует себя виноватым. Он в угоду им хотел исчезнуть, чтобы дать им шанс обрести новую нормальную жизнь, но ни Чжухон, ни Соку не оказались достаточно умными, чтобы понять это, поэтому всё, чего он желал сейчас пойти домой и увидеть сына. Единственного человека, которому было бы в радость внезапное исчезновение отца, но Минхёк этого не мог сделать, и вместо этого собирался Ю также обрести на побег от ответственности, страха потерять и возможности снова где-то, как-то пересечься с Хосоком или Кихёном. Когда есть выбор убежать, почему бы не убежать, думается мужчине, только вот некоторые глупые и привязанные к нему люди не могли этого понять, посему не могли отпустить. «А, может, так и надо?». Хёк ни разу за всю свою жизнь не ощущал себя брошенным. Преданным, побитым, ничтожным — да, но никогда не брошенным, и теперь должен был взять ответственность. Людт в ответе за тех, кого приручили, так ведь? — Прости, — шагает к помощнику Хёк, когда медсестра оставляет их наедине. Соку выглядит разбитым не только физически, но и морально, словно его дал под дых самый близкий человек. — Не уходите, — необдуманно выпаливает Соку, не теряя время на фальшивые «всё в порядке» и от него вытекающее. — Пожалуйста, не уходите. Вы ведь не обязаны убегать, когда что-то идёт не так. Из любой ситуации есть выход, неужели вы должны всё начатое и приобретённое бросить только из-за слов Ю. Он уже ничего вам не сделает, но вы продолжаете вестись на поводу страха и делаете всё, как он бы хотел. — Я знаю, что ты прав, — начинает оправдываться Ли, когда альфа, не дослушав, сразу его перебивает, примерно догадываясь, о чем будет говорить омега. — Но вы не можете? Вы так сильно любите Чжухона, что лучше вы причините ему боль, чем он причинит боль вам? — Да. — страшно признаётся омега, отказавшись слушать себя и прислушаться к своему внутреннему голосу. — Мне легче сделать ему больно, потому что, если он уйдёт, мне будет тяжелее. Я не выдержу его ухода. — Вы не подумали, что он этого тоже не выдержит? Вы всю правду ему изложите и сбежите, а ему что? Не теряйте десять лет, чтобы потом случайно встретиться и понять, что другой истинной любви вы никогда и не встречали. Я был с вами с самого начала, и я знаю вас лучше, чем самого себя. Вы всю жизнь проживёте в страхе, что Кихён вас скоро убьёт. И вместе с этим с мыслями, а что было бы. А что было бы, если бы вы не были таким трусливым? В конце концов, вы что ли её убили? Вы даже не знали её. Она была для вас никем, и вы в этом не виноваты. Вы не Иисус, чтобы нести бремя чужих ошибок. Вы простой смертный и в этом истина. Ошибки Ю не ваши не ошибки. Хорошо, допустим, вы оставили Ли в покое, но, как могли и меня бросить? Я ведь был с вами всегда. Вы всё ещё боитесь водить машину. Вы всё ещё плачете, когда одни. Вы всё ещё моя единственная семья, несмотря ни на что. Никто не сможет заменить мне вас, как и вам меня, но почему вы и меня хотели оставить? Я справился бы со всем, кроме вашего ухода, а вы вот так вот убегаете без слов. Минхёк и не знал, что кто-то его мог так полюбить. Каждый получает ту любовь, что заслуживает, но он ни разу в жизни не думал, что может быть достойным такой любви. Это любовь существует вне зависимости от денег и положения. Просто за то, какой Минхёк есть. Полностью братская любовь, построенная на эмоциональном сцеплении душ, а не близости физической. Он правда ошибался в тот момент, когда плакал и считал себя одиноким. Почему-то ему вбили в голову, что он может быть нужным лишь Кихёну, а сейчас перед ним разворачивалась совсем другая картина. Его любили, лелеяли и в нём нуждались и мысль, что его не будет в его жизни, показалось альфе невыносимой тоской. Мину неожиданно захотелось задержать это чувство навсегда и хоть раз обнять Соку, погладив его по голове. — Спасибо, что всегда был рядом, но тебе пора улетать из гнезда. Из-за роста омеге не удалось бы погладить Кима, но благодаря тому, что тот сидел на кушетке, Минхёк не только погладил его по копну густых волос, но и смог положить голову на плечо помощника, как если бы Соку был его младшим сыном, всё никак не взлетающий в бескрайнее небо от страха, что там темно и чересчур просторно. — Пожалуйста, не уходите. Я буду, только не уходите. — Я не уйду, обещаю, но теперь всё моё принадлежит тебе. Ты теперь ответственен за свою жизнь и работу. Иногда ты можешь спрашивать у меня советы, но с этого момента наши пути расходятся. Ты уже взрослый. Минхёк безумно хочет быть нужным всем вокруг и всеобщей любви тоже хочет, но он прекрасно понимает, что такие отношения не приведут ни к чему хорошему. Ему не 27, чтобы наступать на одни и те же грабли, а потом говорить, что всё ещё впереди. 40 — это новые 20, но не тогда, когда ты знаешь, что потянешь на дно чужую жизнь. — Вы поклялись, что не уйдёте. Не смейте меня бросать. Соку с нежностью обволакивает тонкую талию омеги, принюхивается к его хвойному запаху и льнёт к его груди, прислушиваясь к ровному биению сердца. Цветок любви, что распустился в его болотном сердце, теперь полноценно расцветает под градом и снегом. Если бы была возможность сказать себе прошлому заняться уроками и найти другую работу, то он бы никогда так не сделал. Моменты, проведённые с Минхёком, подобны яркому детскому сну, которые огромным пластом лягли в основу его жизни, и в этом была некая магия. *** Чжухон убивается на работе, и он уже привык быть один, но иногда, заглядывая в контакты на телефоне, вспоминает, что у него всегда есть человек, с которым можно пообедать, погулять под звёздным небосводом, а если понадобиться и поплакаться о жизни, ноо за последнюю неделю он так и не осмелился написать хёну. Его слова всё ещё были очень свежи в памяти, и Хону хотелось доказать самому себе, что может быть тем достойным мужчиной. — Всё в порядке? — неуверенно спрашивает омега, не осмелившись подойти ближе к альфе. — Да, — сухо тянет Чжухон, резво натягивая на накаченное тело куртку. Парень выглядит не очень, и его ранее милое лицо приобретает устрашающие тёмно-синие оттенки, за что Минхёку очень жаль. — Прости. Ли Хон мгновенно леденеет и кажется, что он вбирает воздух, чтобы выплюнуть в лицо омеги, но он на удивление понятливо кивает, так ни разу и не взглянув на мужчину. — Позволь оправдаться, — обращается Хёк к Чжухону, слабо кивнувшему мужчине. — Я не хотел тебе сам это говорить, но думаю, что так будет лучше. — Если ты о Вонён, то я уже знаю. Курьер, кажется, ошибся и принёс папку на день раньше. — Прости, — моментально запнувшись, просит Хёк, чувствуя некое облегчение от того, что ему не приходиться всё это говорить любимому человеку. — Почему ты просишь прощение, если ты в этом не виноват? — Что? — у Минхёка, кажется, произошёл сбой в системе, потому что он не ожидал такой реакции. — Почему ты просишь прощение? Это же сделал твой бывший, а не ты. Почему убегаешь, если ты к этому не причастен? — откровенно усмехается Ли, стараясь скрыть привкус горечи в собственных словах. Ему обидно, что Вонён нет и нельзя быть просто Чжухоном для неё без лишних Минхёков, но честности ради стоило сказать, что прожить 100 лет, не зная омегу, подобно жизни в аду. — Я думал, что ты не захочешь меня видеть. — Ты прав. Я не хочу тебя видеть. Кто захочет видеть предателя, убегающего сверкая пятками при виде первой же проблемы? Мы бы уладили их, если бы только ты имел смелости, чтобы справиться с ними. — Прости. — В этот раз я оставлю тебя в покое, хён. Можешь уезжать куда угодно и с кем угодно. У Минхёка было много слов для оправданий, но ни один из них не пригодился, и он ощущал огромное облегчение за это, ведь Чжухон бросил его первым. Оставил, а значит больно, в конце концов, будет только омеге. Так легче. Даже без Вонён, в их отношениях присутствовали другие люди, которые явно были против того, чтобы взрослый зрелый мужчина ухаживал за молодым и энергичным парнем. Теперь Мин останется в памяти Ли Хона отпетым мудаком, и больше никогда не будет вспоминать о нём, если, конечно, Минхёк не поглупеет от любви ещё больше, напоследок сказав то, что на уме: — Если тебе вдруг нужна будет помощь, можешь обратиться ко мне. Я могу быть просто твоим хорошим знакомым. — Это вряд ли, — лаконично прощается с мужчиной альфа, после уже целую неделю прокручивая в голове своё последние слова. Чжухон до дыр сверлит фотографию на экране, где стоит спящий Минхёк, и еле удерживает себя, чтобы по привычке не сказать, умиляясь очаровательному хёну: «Милашка». Нет, в этот раз он не будет беспокоить зазря хёна и подождёт, когда его чувства пройдут. Кажется, что так будет намного легче, ведь прямо сейчас у альфы ничего нет. Это возможность ему заработать денег, приобрести машину, зажить жизнью выше среднестатистического корейца, а потом, при желании можно появится перед хёном. Сейчас же, чтобы он не делал или не говорил, зря будет сотрясать воздух, и они снова останутся в тупике. *** Ли усердно старается на работе. Особенно после увольнения начальника Ю и подавленного состояния Тэяна он единственный, кто на передовой бежит в оперативном отделе и вечера проводит за включенным ночником, став рабом бюрократии. Ему начинают доверять, его начинают уважать и через несколько месяцев о том, что именно его девушку когда-то безжалостно изнасиловали и бросили умирать, немного забывают. Не будь у них личной претензии к начальнику Ю, ни один из них не сжалился бы над Чжухоном, но, приняв в учет безнравственность Ю и его корыстное властолюбие, все разом стараются смягчить боль альфы. Отношения с родителями, как ни странно, остаются по прежнему тёплыми, и он тщательно старается не показать, как же ему больно жить. Медленно, но верно Ли Хон привыкает к жизни без Минхёка, хотя в свободное время часто приходит в круглосуточный магазин у дома бывшего, оставаясь в области досягаемости, чтобы первым прибегать на помощь. В один из таких ночных дежурств у дома омеги Чжухон неожиданно встречает заспанного Минхёка в пижамных штанах, укутанный в лёгкое осеннее пальто и с копной взъерошенных волос. Мужчина в одних сандалиях с носками перебегает дорогу и под сильным бушующим ветром торопливо заходит в магазин. Омега снова перекрасился и в этот раз в пепельный цвет, немного постригся и даже исхудал, опять превратившись из здорового человека в хрупкого и болезненного. Но несмотря на домашний вид слегка убитого и опухшего мужчины, альфа не может оторваться, жадно наблюдая каждым рецептором глаза за длинными ухоженными пальцами омеги набирающего пинкод и его смущенной улыбки, которой он дружелюбно одаривает продавщицу, пока Минхёк, наконец, не замечает бывшего у зеркала рядом с кассой. — Привет, — приветливо кивает офицер, сконфуженно собирая остатки давно поглощенной еды, чтобы выкинуть в мусор. — Можешь не уходить так быстро, — то ли просит, то ли просто говорит омега, сев напротив пустующего стульчика Хона с чашкой горячего кофе из-под автомата, и, на удивление, Чжухон садится обратно. Они долго ничего не говорят друг другу, несмотря на то, что есть очень много, о чем можно было бы рассказать, и только потом Мин скрепя сердце признаётся, что на днях умер его знакомый, и он очень рад сейчас увидеть офицера. — Был близким другом? — спрашивает Чжухон, руками копошась в кармане, чтобы не выдать свою нервозность. — Не особо. Просто странно это. Где бы я ни был, смерть постоянно меня преследует. Кажется, что от неё никогда не избавится. — Мама говорила, что жизнь — эпичный подъём. Никогда не знаешь, в какой момент ты будешь на пике, здоров и счастлив, а в какой тебя занесёт в непроходимые дебри, и ты окажешься под капельницей, борясь со смертью. Я соболезную твоей утрате, но, наверное, его подъём пришёл к концу и надо был уже опускаться. Минхёк согласно кивает, ещё недавно осознав, что жизнь немного трудная, и дело далеко не в неразделённой любви или препятствиях к ней, а скорее в том, что она непредсказуемая. Всякое может случиться, и то, чего ты даже представить себе не мог, когда-то может оказаться твоей реальностью. Как и этот момент, ведь омега уже давно растерял все надежды на то, что ему хоть раз снова удастся поговорить, просто поговорить, с Чжухоном. Но вот над городом возвышается снежная тень морозного утра. Кофе в пластиковом стакане стынет, а по радио идёт какая-то глупая баллада о первой болезненной любви, под которую сладко сопит продавщица у кассы. Минхёк устало пялится в открытое окно, где виднеются первые лучи предрассветного солнца, и не может поверить, что сегодня ночью он использовал свой язык в правильном направлении. Оказывается, язык нужен не только, чтобы колкости выговаривать и не для того, чтобы чей-то рот лизать. Иногда можно им разговаривать и говорить, признаваться, а ещё давать шанс дружбе и снова влюбляться. Не то в любовь, не то в человека. *** Хёнвон лениво тянется к телефону на тумбочке и с удивлением несколько секунд смотрит на дисплей, прикидывая в голове будущий разворот событий, ведь он совсем не ожидал, что все пропущенные окажутся от Чангюна. — Ты в порядке, — радостно вопит Им на том проводе, как только Че перезванивает ему, и тут же осекается, уже спокойнее попросив заглянуть в интернет, где уже часа два на первой полосе поисковика стоит имя Хёну, и за ним немыслимое количество статей с заголовком «Второй наследник корпорации Сон погиб», и его сердце на минуту, нет, на долгие минуты совсем не отбивается, словно все клетки вышли из сбоя и перестали функционировать, разбежавшись врассыпную по всему телу. Руки леденеют от ужаса, и Хёнвон все десять минут, пока экран неизбежно не гаснет, неуверенно глядит на слабый желтоватый дисплей. Это Хёну когда-то включил режим желтого, чтобы глаза хёна не болели ночью, но, кажется, журналисты не знали об этом и понаписали самых диких кликбейтов, лишь бы набрать просмотры и выйти в топ. Они не знали, что Хёну младший брат Хёнвона, лучший друг и злейший враг его. Они не знали, но тогда почему они всё это написали? *** — …Я напоминаю слушателям, что сегодня на волне 5:14 у нас ночное радио любви, где мы снова обсуждаем уже излюбленную всеми нами любовь, а тема сегодняшнего выпуска: «Ваша первая большая любовь». Во время перерыва в редакцию успело прийти множество писем, так что давайте я вам зачитаю одну из них. Оно от нашего постоянного слушателя Ким Роуна. Ну, что же, большое спасибо, Роун-щи, что слушаете нас постоянно. «Когда мне было 20, мне пришлось взять академ из универа, чтобы обеспечить больную маму лекарствами. Тогда я и устроился на работу личным телохранителем одного очень богатого человека. Жизнь постепенно налаживалась, и я даже забросил учебу, потому что благодаря работе мне удавалось побывать во многих странах, познать разные культуры и открыть для себя другой мир, пока однажды начальник не привёл меня в небольшой город, находящийся в шести часах езды от Сеула, население которого составляло всего миллион. Впервые я пожалел, что оказался где-то вне Сеула и когда-то не доучился. До одного нелепого случая. Я всё ещё помню тот день. На лестничном пролёте дома своего начальника я встретил странного человека. Любопытный, задорный и приставучий. Прямо, как и все соседи, когда только переезжаешь в новый дом. Но на самом деле этот человек своим подобным характером завоевал моё сердце. До него моя жизнь была странной, однообразной, обязательной, но теперь я секунды делю на два: проведённые с ним и проведённые без него. Моя первая большая любовь и моя последняя счастливая любовь. Я никогда не думал, что человек способен полюбить кого-то не истинного, кого-то, кого все считают дефектным, но теперь достаточно всего одного взгляда его, чтобы мой мир рухнул и пал к его ногам. Возможно, я поглупел от любви. Я не знаю, но я люблю тебя, Чани.» — Спасибо, Роун-щи, за то, что поделились необычной и трогательной историей своей любви. В честь признания для вас и для вашего партнёра, а также для всех слушателей, открывших своё сердце, я бы хотел включить знаменитую песню западного певца Гарри Стайлса — Adore you и предложить всем нам погрузиться в эту атмосферу первой большой всё поглощающей любви. Минхёк прибавляет звук на магнитофоне и, пританцовывая, заходит на кухню, где с самого обеда расположился Чжухон вместе с уже подросшим Ю, которому от года в год в окружении любимых людей становилось только лучше. — Oh, honey! I'd walk through fire for you Just let me adore you. (Любимый, ради тебя через огонь пройду, позволь только поклоняться тебе.) Чангюн ещё несколько лет назад написал книгу о депрессии и организовал первое движение Чайлд-фри в Корее, отказавшись от своего ребёнка, чтобы дать возможность маленькой Наын вырасти в нормальной и счастливой обстановке. Хёнвон женился на прелестной омеге с чутким сердцем и невинными глазами, несколько лет нянчившая его приёмную дочь, а за жизнью остальных Минхёк больше не следил, навсегда отрезав себя от мира, где у всех были скелеты в шкафу, но честь и нрав были лишь у тех, кто ими не кичился. И всё же мужчина точно знал, что все они получили по заслугам. Мин вот три года страдал от, казалось бы, неразделённой любви к Чжухону, пока того наконец не повысили в должности, и он уже под действием опьяняющей маленькой победы не осмелился снова признаться себе и друзьям, что терять три года ради выдуманной «великой цели» — это плохо, но ещё хуже, когда твоему парню уже сорок, а вы с ним так и не поженились.