Epik High

''Ты растворяешься в закате, а я в рассвете. Если мы больше никогда не пересечем пути друг друга, То такова наша судьба.'' Fujii Kaze — ''Let`s go home''

«Кажется, что мир прошёл мимо» заключает Ли, устало свалившись на ближайший со входом стул, чтобы набраться сил. Ему пришлось пройти пешком целых два километра из-за того, что на половине пути заглохла машина, посему омега чувствовал себя подобно марафонцу, только что пробежавший 40 километров, а теперь от усталости свалившийся на тёплый асфальт. Будь тут Чжухон он бы не дал так сидеть и обязательно заставил встать, умыться и даже каким-то чудом что-то приготовить на ужин. — Хён, ты чего сидишь у входа, заходи внутрь и согрейся, — начал бы с такого, но потом ворчал бы ещё очень долго, пока Минхёк не снимет свою грязную одежду, не помоет руки и не почувствует себя лучше, хотя сам же всегда отказывался выполнять это всё. Мину хочется признать, что Ли Чжухон очень глупый и такой милый. Слишком милый, чтобы быть живым. День близился концу, и Минхёк тоскливо улыбается к почти конечному результату своей работы. Когда он исчезнет, место его работы будет одним из тех мест, по которым он будет сильно скучать. Хотя он уверен, что станет скучать по каждому дюйму этой планеты, куда касалась нога или рука Ли Хона. Даже, наверняка, по его матери, которая чудом согласилась дать мужчине время, чтобы уладить все дела заведением, а потом только исчезнуть без слов. Точно без никаких писем и сообщений, ведь так не будет надежды на то, что ему ответят или за ним придут. Лучше уж оборвать все связи быстро и навсегда. Входная дверь распахивается настежь, и холодный моросящий воздух с улицы инкогнито проникает внутрь салона вместе с мокрым от снега Чжухоном, стоящим под яркими светодиодными лампами у входа с контейнером рыбных панкейков в руках. Минхёк в какой раз не перестаёт удивляться пронырливости парня, которому не надоедает приходить всего на 20 минут, лишь бы разделить свой обед с любимым человеком. — Сегодня мама передала их, поэтому захотел угостить тебя, — признаётся он, стряхивая мокрые капли со своей кепки. — Не стоило утруждаться и приходить ко мне. Ты итак устаёшь, — Мину всё сложнее даётся изображать радость, и каждый раз от осознания, что до отлёта осталось всего несколько дней, сердце пускается в агонию боли. В принципе, как и всегда. Если бы ситуация не была на самом деле грустной, он бы с удовольствием затроллил себя, что слишком сильно схожа его жизнь с дорамами. Должно быть, все сценаристы тех некоторых сериалов, которые ему удавалось посмотреть, курят одну траву, а затем делятся с тем, кто пишет судьбу омеги. — Больше не приезжай сюда. Хотя бы до весны, пока не потеплеет, а то заболеешь ещё, — ворчит Хёк, беспокоясь, как бы его парень не заболел, снова и снова ища его завтра, послезавтра и так долго, пока не дойдёт, что омега никогда и не вернётся. — У меня случайно парень не ангел, я вот уже и крылья заметил, — шутливо отзывается Хон, ласково ведя ладонью по лопаткам мужчины, освобождающий журнальный столик от лишней бумаги, чтобы пообедать там. Минхёк не показывает своей растерянности, но в душе чувствует себя ещё большим дерьмом за то, что продолжает играть. Он мог надеяться лишь на то, что воспоминания об их любви пройдёт также быстро, как когда-то она появилась в их жизни. — Очень вкусно, — с подступающим к горлу комом признаётся Хёк, уплетая за обе щеки рисовые панкейки, чтобы заглушить вину за недосказанность. Чжухон неотрывно смотрит на него несколько минут и кажется, что он об всём уже давно догадывается, но также мастерски не показывает этого. — Я люблю тебя, хён, — неожиданно выпаливает офицер, не умеющий сдерживать свои переливающие через край эмоции, в чем и заключается его обворожительная прелесть, — я тебя очень сильно люблю, — альфа ласково притирается носом к холодной щеке омеги, чувствуя каждой порой, как тот краснеет под ним, пока в собственной груди надолго селится тот самый паразит. Бактерия, от которой после смерти Вонён он пообещал себе избавиться, но среда обитания его не дала этому случится. — Я тоже тебя люблю. Очень сильно, — скорее для себя, чем для Чжухона призаётся Мин, чтобы дать себе понять, что вот она его добрая любовь, которая так нечестно куда-то ускользает. — Я очень рад встрече с тобой, очень рад каждому моменту, проведённый с тобой. Всему рад, если это касается тебя, поэтому, кажется, душа покинет тело, если вдруг я проснусь утром и обнаружу, что никогда не был с тобой знаком. Странно, да? А вот Минхёку жутко хочется, как в тех самых обкуренных дорамах за гранью разумности. Чтобы альфа случайно упал с лестницы, всё забыл, а омега жил дальше, тайно наблюдая за позабывшим любимым. Хотя нет, если Хон упадёт с лестницы, то ему, вероятно, будет больно, а Мин этого не выдержит. — Не забудешь, разве любовь забывают так просто? — слабо улыбаясь, не то спрашивает, не то утверждает мужчина и позволяет себе нырнуть с головой в умопомрачителтный, и в то же время слабый и хрупкий поцелуй, вкус которого осела, как вата. Если бы «любовь» была человеком, то этот человек, определённо, сейчас целовал Ли Минхёка, запутавшегося в любви, в эгоизме и во всём остальном дерьме. *** Соку стоит у входа в кабинет, неуверенно сгорбившись, словно у входа в затемнённое логово «спящей красавицы», и та непременно проснётся, но вот принц не успеет её поцеловать. В конце концов, альфа одолевает своё смущение и шагает вглубь, где развалившись на рабочем столе, лежит то ли задремавший с открытыми глазами, то ли просто о чем-то раздумывающий Минхёк. — Господин Ли, — тихо зовёт Ким, уронив бумаги на пол, когда до него доходит, что его начальник во всех смыслах этого слова не дышит и не издаёт ни звука, если были вообще другие значения. — Ли Минхёк-щи, — ещё раз с ужасом зовёт альфа, а в ответ получает только тишину. — Минёк-щи! — Не умер я, — с задорной усмешкой отзывается Ли, тихо хихикнув от озадаченного лица своего помощника и не только. Всего один день, и их пути впервые за много лет разъединятся и каждый поплывёт к своему причалу. Минхёк считает это благословением для упорно служащего ему Киму. — Не шутите так, я правда испугался. Мин старается загладить вину неловкой улыбкой и виновато оправдывается за свой неудачный черный юмор, но Соку глухо пропускает мимо ушей слова своего начальника, рассказывая подробности улаженного дела. — С билетами всё улажено. Сразу после открытия мы сможем вылететь в Осако, и насчёт господина Ю я тоже всё уладил. Завтра утром в участке получат конверт с банковскими переводами через офшорные счета, записанный на господина Шина и на жену начальника Ю. К тому же мне удалось достать записи с камер наблюдения в жилом комплексе, поэтому проблем с обвинением не должно возникнуть. — Ты хорошо поработал, Ким Соку. Спасибо тебе большое. То ли излишнее спасибо, то ли неудачный юмор или, быть может, всё в купе подсказывает Киму замолчать и неуверенно выпалить свою догадку: — Я не поеду, да? Почему-то Соку и без ответа уверен, что в ответе этот вопрос не нуждается. Он просто облегчил ношу Хёку, которому тяжело со всеми прощаться и оправдываться из-за своего неожиданного ухода, а вместе с тем сделал себе больно. Знать чересчур хорошо человека тоже плохо. Лучше всегда придерживаться среднего, чтобы точными догадками не ранить себя. — Я хочу поехать с вами. Кто будет вас защищать и на кого вы сможете положиться там? Я обязан поехать с вами. Минхёк не слушает альфу. Он просто уверен, что это всё пройдёт. Твёрдая уверенность в голосе поутихнет, железная воля станет стержнем для нового начала, а большая преданность станет достоянием его любимого. — Ты должен встретить хорошего человека и обзавестись семьёй, чтобы твой дом больше не состоял только из меня, Соку, а о себе я позаботиться смогу. Я уже взрослый мужчина, как и ты. Живи своей головой. Но Ким не умеет. Десять лет жить чужой головой, дышать чужими амбициями и потом вдруг разом всё обрубить? Коль приучил, так ведь и обязанность брать должен, разве нет? — Но я не хочу, — Ким, раздражённый до чертиков и отверженный своей же преданностью, впервые за много лет повышает голос на своего начальника, ведь для него отсутствие Мина всего на день — уже смертельный приговор. — Хочешь. Ты хочешь этого, но ещё не понимаешь, — как мантру повторяет Минхёк, хотя альфа ни в одно слово, как не верил, так и не верит. Он любит Ли, как свою семью, а от семьи не так легко избавиться, вычеркнуть из семейного реестра в голове и совсем не просто выкинуть из сердца. — Поэтому я хочу отблагодарить тебя за всё не только словами, — омега выдвигает вперёд файл с документами, где на самом первом листе черным средним шрифтом написано: «Договор передачи бизнеса». — Вы сошли с ума от горя? Это же ваша дитя. Вы всю жизнь работали для этого дела, столько раз умоляли своего отца инвестировать в него, а теперь так просто передаёте мне всё это? За что вы так со мной? — И куда же ты убегаешь? — спрашивает Чжухон, неожиданно возникший в проёме двери, которому вчера ясно сказали, чтобы больше не приходил. — В Осако, — запальчиво отвечает Соку подошедшему парню, яростно сверля босса взглядом, вместо того, чтобы по старой привычке согласиться и принять протянутую кость, как он делал всегда до сего дня. Минхёк не успевает оправдаться или хоть что-то прояснить, как опять всё идёт по пизде. Это самое удачное слово, которое можно было вставить в его нынешнее положение. Много вопросов, но все они без ответов. Кто научил Кима брыкаться? Какого черта Чжухон такой идиот, что приходит каждый день? Когда же сам Минхёк научится быть зрелым и сильным? И почему всё всегда не идёт по плану? — Чжухона. Опять всё, как в дорамах. Опять всё, как в тумане. Как в тот день, когда Кихён упал, разбился, но не умер. Как в тот день, когда тут был Хосок, выпалил всю свою ненависть и заставил своего бывшего друга ненавидеть себя. Как в ту ночь, когда Хон коснулся омеги рукой и буквально невидимыми нитями на всю жизнь привязал к себе. Чжухон со слепой яростью, кажется, сломал хрящ в носу Мина, Соку ударил в ответ, не вытерпев оскорбления к своему любимому боссу, и потом всё превратилось в неожиданную потасовку со сломанными рёбрами, выбитыми зубами и синяками на смуглых кожах. Нет, Минхёк, конечно, всё утрировал, но гнев, полыхавший в тот момент между двумя альфами, вполне мог спалить весь Ильсон, если бы не другие сотрудники, сумевшие их разъединить, и это правда было так, потому что омега и без ударов на себе чувствовал боль обоих своих самых дорогих людей. *** Хёнвон не намеревался убивать Наын в то утро и даже не убивал, но и не спас её, хотя был единственным разумным существом, не считая рыб, если мозги у тех имелись, на той шикарной яхте стоимостью в безмерное количество денег. — Глупый. Глупый Им Чангюн, — пробубнил себе под нос Хёнвон, заворачивая машину в сторону многоэтажных жилых комплексов класса люкс в богатом районе для не менее богатых людей. В одной из этих пентхаусов жил его когда-то лучший друг и когда-то любимый человек. Как бы это немыслимо не казалось, но жили они теперь вместе и жили всё в таком же пентхаусе, чьим владельцем хотел бы оказаться Хёнвон. «- Ты всё ещё думаешь, что с таким прошлым будешь нравится моему сыну?» звучит в голове глухой бас ненавистного Им Джэбома, и Вон ещё сильнее прижимает ногу к газу. «- Зачем пришёл? Убей меня! Давай, лучше убей уже!» вспоминает жалобные всхлипы безвольной Наын, ставшей жертвой семейных разногласий своего отца и бывшего тестя, а машина уже вылетает в открытую реку, слетев с железных перил. — Господин Че, вам подтвердили доступ, — скупо оповещает женщина ресепшене без единого запаха, но в голове Хёнвона всё та же сцена смерти у неизвестного моста, как какое-то предзнаменование из неизвестного будущего. В груди щемит от мысли, что он может умереть вот так, а гнетущее чувство ревности и злости к своим близким так и останется невысказанной. На каждой из металлических дверей стоит вывеска из изящно выгравированных цифр, и Хёнвон с лёгкостью находит тот самый. Апартаменты под номером 2015, как плевок ему в лицо. Хёну и Чангюн, как плевок ему в лицо, на самом деле. «- Ненавижу! И тебя, и его ненавижу!» не перестаёт всплывать из тёмных задворок памяти громкие возгласы Наын, истерично вырывающая волосы на себе. Прошло два года с тех пор, как Хёнвону пришлось безжалостно возложить свою подругу в руки смерти из-за собственного бессилия перед людьми, которые жили вот в таких квартирах и плевали на чувства беззащитной, слабой женщины. Тогда, как и сейчас, он оставался мелкой сошкой в руках могущественных людей, поэтому не было пользы что-то доказывать и отвоёвывать, но страх потерять истинного заставляло его ринуться к пылающему огню и доказать, что он сильный и не немощный, как все его видели. Всякая хрупкая бумага ведь сделана из коры сильнейших деревьев, не так ли? Наын он любил, как сестрёнку и оберегал, как мог, но отношения с Хёну у любого человека заранее были предрешены на провал, а вот Чангюна он любит, как истинного, и полностью зависит от него. Единственный способ спасти впечатлительного писателя — это убрать преграду, возвышенную им самим, и всеми силами вернуть любовь любимого. — Здравствуй, хён, — сдержанно здоровается Хёну, вежливо пожав руку и хлопнув по спине старшего, и всё же Хёнвон не настолько слеп, чтобы не прочесть в его взгляде четко лютую ярость из-за произошедшего часом ранее. — Здравствуй, — Че в ответ кидает такие же монотонные слова, откинув прочь факт того, что в кой-то мере злость и неприятие Сона объяснимые. — Пришёл прояснить ситуацию. Тебе нравится Чангюн? — звучит крайне нелепо и вообще это необдуманное нападение без явных доказательств обвинения, но Вону крайне важно узнать, а ещё важнее взглянуть в глаза своего донсэна и понять, что ничего он не чувствует к его омеге. — Нет, — честно признаётся альфа и с неодобрением предлагает хёну сесть рядом. Что-то всё сильнее и сильнее отталкивает мужчину в эти дни от своего названного старшего брата, и страшно, что это не предательство, совершенное на фоне гнева и ревности, а просто неприязнь. Всё ещё не укладываются в голове круглые колени Гюна, упавшие в мокрый асфальт. — Тогда почему крутишься вокруг него? Почему защитил? — Потому что он мой муж. Его мне доверили, поэтому защищаю его, а ты, хён, как человек влюблённый, постоянно унижаешь его. Так поступают настоящие альфы? — сурово чеканит каждое слово Сон и одновременно не понимает, откуда в них зародилась такая жестокая злоба по отношению друг к другу. Если всё это лишь по вине одного слабого омеги, то стоит ли вообще продолжать подобный цирк? — Тебе ли говорить, — язвит в ответ Че и окидывает друга презренным взглядом, разом вспомнив то, что не могло быть забыто. — К тому же, Им Чангюн мой истинный, а не просто бывший. — Если захочет, то он сам придёт к тебе, а твоё дело не отталкивать его. Хёну звучит так уверенно, что Хёнвону и не придраться в верности донсэна, да ведь Чангюн ведь такой. Любит драму напускать на пустом месте, всячески привязываться к тем, кто от вынужденности руку протянул, и, несомненно, к Хёну мужчина тоже привяжется, если не привязался. Найдут две потерянные души друг друга, в Вон снова останется один. — Он придёт тогда, когда ты перестанешь о нём заботиться. — с тихой ненавистью изрекает старший, — Он влюбится в тебя. — Ты от любви обезумел, хён. Не думай, что Чангюн настолько отчаянный в любви. Он тебя любит, поэтому твой страх не обоснован. Просто не унижай его перед другими, смотреть противно, как он принижает себя. — Тогда ты будь осторожен. Не влюбляйся в человека, который тебе не принадлежит, — слишком тихо цедит сквозь зубы Хёнвон, опасаясь, что их подслушает. Это маловероятно, но он не хотел бы, чтобы Чангюн почувствовал себя мячом, перебрасывающийся от одного игрока к другому. У того слишком тонкая душевная линия, к которой надо трепетно и с уважением относиться. «Надо было, но от кого?» молниеносно проносится в голове, и тут же это мысль уходит куда-то прочь, когда за спиной слышится мелодичный звонок домофона. Хёнвон понимает, что дальше оставаться не стоит, потому что всякий их разговор выльется в спор, и он, не сдержавшись ударит донсэна, которым, на самом деле, тоже дорожит. Это его и бесит: две близкие ему люди теперь близки между собой, и уязвимое сердце Чана теперь в руках бессердечного Хёну. В последнем Че был уже не так уверен и очень хотел бы, чтобы всё так и оставалось ради безопасности хрупкого Има. *** То ли старость так и стучится в дверь, то ли кто-то надоедливый и пронырливый не прекращает стучаться — что-то отбивает молотком в висках. Хёну с усилием воли заставляет себя разлепить слипшиеся веки и встать с удобной кровати навстречу беспокойному Чангюну, барабанящий в его дверь. — Чего утром шуметь? — недовольно рявкает Хёну к бодрому и уже здоровому омеге. — Меня вечером пригласили на выставку одного известного художника, так что пойдёшь со мной. — с ходу выпаливает полуамериканец, прытко пробравшись в затемнённую комнату супруга, чтобы обыскать в его гардеробе что-то подходящее его одежде. — Я занят вечером. — Я твой муж. Я должен быть важнее. — Им Чангюн, — устало вздыхает Сон, не успев остановить мужчину прежде, чем он раскроет жалюзи, из которого до этого слабо пробивался дневной свет. — Им Даниэль. Биомусор, забыл? — нарочно вспоминает омега, вознамерившись стоять на своём и в любом случае посетить выставку со своим хоть и фиктивным мужем. — Ладно, Чангюн, поеду. Просто забудь об этих словах. — виновато косится альфа, растирая веки до боли, чтоб дать привыкнуть к свету. — Не-а, слово воробей — не поймаешь. — Вообще-то не воробей, умник. Тоже мне писатель. Чангюн в ответ громко фыркает и исчезает в просторном гардеробе мужа, подбирая там костюм для вечера. Хёну не особо понимает предвкушение мужа, от болезни у которого осталось лишь справка, но такой Чангюн гораздо приятнее депрессивного и меланхоличного Гюна, постоянно что-то рисующего у себя в айпаде. Этот хотя бы благоволит что-то сказать и улыбнуться нормально, по-человечески, без взгляда «а-ка, жертва аморального убийцы». — Добро пожаловать, — приятно улыбается девушка у входа, вручив каждому из супругов брошюру, где можно было познакомиться с автором и его предыдущими работами, с которым Хёну оказался лично знаком и ранее даже успел его возненавидеть. Минори являлся известным в Японии фотографом в жанре нуар и в особенности в ню-направлении, работавший исключительно с женщинами, чем и заслужил ненависть многих омег-мужчин, которых фотограф всячески хаял и презирал, считая дефектными, не сексуальными и уродливыми. Поэтому Хёну ожидал всякого, но только не обнаженного Чангюна на каждой идиотской фотографии, в каждом чертовом углу и на глазах у каждого богатого толстосума. — Ты с ним спал, — яростно утверждает альфа, зажав омегу в углу, прежде, чем он растворится в окружении своего патлатого любовника. Какого черта омега обвиняет во всём случившемся Хёну, если девственником не был и спал с кем-то вроде такого отброса, который позабудет о своей музе, как только появится другая? — Нет, — шипит в ответ Им, оглядываясь по сторонам, чтобы их никто не увидел, но внимание всех либо на фотографе, либо на его творениях. — Зачем меня обвинял, если не был девственником? Ты спал с этим уродом, а я, дурак, поверил, что сделал тебе больно и хвостиком бегал за тобой, только бы не обидеть и не задеть твою хрупкую натуру. — не перестаёт нападать с обвинениями Сон, наотрез отказавшийся слушать оправдания, а упрямый Чан тоже не оправдывается, с презрением заглядывая в затемнённые глаза мужа. — Не было у нас секса, потому что он, как кое-кто, не подсыпал мне кое-что в бокал. Только недавно омега пообещал себе наладить отношения с супругом во чтобы-то ни было, но тот слишком вспыльчивый и упрямый, как и сам Им. Несмотря на то, что они в одной лодке, оба яростно гребут в разные стороны и каждая их попытка понять и принять друг друга заканчивается фиаско, подобная этому. — Иди нахуй и разбирайся с Хёнвоном сам. — Так я и не хочу, чтобы ты с ним разбирался. Оставь всё это. — Чтобы ты снова резал руки? — выходит немного громче, чем ожидалось, и несколько пар рядом с недоумением оглядываются к ним, чтобы всё расслышать и тот час же распустить слухи. — Как хорошо, что у меня есть ты, да? — натянуто улыбается омега в ответ, которого явно задела правда, уже давно не бывшая правдой. «Мы просто запутались. Мы запутались, поэтому делаем больно друг другу. Мы просто запутались.» как мантру повторяет про себя Чангюн и неуверенно решает оправдаться за возникшее недопонимание. — Это было для съёмки и между нами ничего не было. Мы с ним всего лишь хорошие друзья. Надеюсь, ты мне веришь. Для меня это важно. Хёну слушает, но не слышит, разочарованно отвернувшись от супруга и отойдя к дальней стене, где висит очередная фотография обнаженного Гюна, сделанная уже за стенами студии. На зелёном поле, распростёртый до бескрайних дорог, с белоснежными цветками, колышущиеся от лёгкого дуновения тёплого ветра, стоит сверхреальный Чан, чрезмерно красивый для камеры. Кажется, фотографии делались летом, когда Чангюн не был беременным и не был обременённым несчастьем, чтобы осчастливить своего эгоистичного мужа, когда для Хёну он выглядел сделанным монстром с приторно-сладкими чувствами. Мужчина же на фотографии из другого мира, и в глазах фотографа он Бог и Создатель всего. Разве такого эффекта достигают без помощи телесных касаний и близости? Если Чангюн сказал правду, то альфа готов извиниться и обдумать своё поведение, хотя в устах взрослых это фраза всего лишь одна из большой лжи, поэтому он уверен в своей правоте. Белоснежный Им Чангюн давно уже был загрязнён чужой грязью. — Разве он не прекрасен? — спрашивает автор, внезапно оказавшийся позади с бокалом светлого полусладкого искристого вина, которую Хёну терпеть не мог, как и всё в этом высоком искусстве. — Да, мой муж прекрасен, — сквозь зубы цедит альфа, не видя причин дальше задерживаться и портить настроение супруга, воодушевлённого выставкой в свою честь. Только опозорил своё имя и ещё ниже опустился в глазах альфы. — Тебе правда повезло, — продолжает фотограф своим ломанным корейским, который высмеивает гордость Хёну не хуже этих дешёвых нюдс, которых мужчина готов был признать искусством, но весьма фатальным. — Что? Хотел, чтобы это красота досталась только тебе? — Хотел, чтобы ты так явно не показывал свою симпатию к моему мужу. Вот и всё. — Сон нарочно выделяет «мой муж», и фотограф отвечает в той же интонации, словно насмехаясь над корейцем: — Какая разница теперь-то. Он всё равно ведь твой муж. Или вы… поссорились из-за меня? — Упакуйте мне все эти фотографии. Я покупаю их всех, — успешно проигнорировав японца, обращается к стаффу Хёну, на что та любезно объясняется, что все фотографии уже приобретены. — Твой отец купил. Кажется, он поклонник своего зятя не меньше своего сына, — встревает непрошеный Минори, объявившийся в их жизни внезапно, как гром среди ясного неба. Уже неясного неба. Если бы Хёну был читателем подобной манхвы, то обругал бы мангака за его картонных второстепенных персонажей и недоделанных злодеев, которых легче назвать попутным человечком, ежели каким-никаким героем. — Мой отец не твоё дело. У меня он хотя бы моей и жизнью моего мужа интересуется, а твой где? Всё ещё отбывает за убийство твоего папы? — нарочно вспоминает Сон те самые трёхкапеечные разговоры о гениальном фотографе, год назад потрясший Корею своими фотографиями в стиле нуар и сюрреализма. На самом деле, простые завистливые разговоры ни о чем, но взгляд японца, вмиг растерявший всю уверенность, доказывает, что правда в этих словах присутствует. — Молодец, добился своего, — с порога вещает Хёну, найдя супруга в уборной. Тот в ожидании ещё одного тупейшего взброса со снисходительной улыбкой переводит взгляд с крана на Сон в кристально чистом зеркале. — Сказал же, что между нами ничего не было, — на всякий случай повторяется Гюн, в какой-то мере забавляясь чужой озабоченностью. — Ты сделал хуже и хуже ты сделал только себе. С тобой случится то же самое, что было с Наын. Можешь радоваться, — несдержанно разбрасывается Хёну непонятными словами, которые любопытному Чангюну кажутся весёлой сборкой пазла. — И что же с ней произошло, хён? Она переспала с фотографом, а ты её убил? — издевательски спрашивает Им, ни разу не веря в то, что его муж мог сделать подобное. Просто, чтобы разозлить и вывести мужчину на эмоции, которых он ищет, как пират — сокровища на затерянном острове. — Просто скажи. Зачем? Зачем ты позволил этому ублюдку использовать твои фотографии? Ты же тогда встречался с Хёнвоном, не боялся, что упадёшь в его глазах ещё ниже? — Сколько раз мне повторять? Я не спал с ним. Мы с Минори хорошие друзья, но не больше. То, что ты перетрахался с половиной города, не означает, что все такие. — А что это тогда? — Искусство. — Ты ради искусства опозорил мою семью. Ты же мой муж, член моей семьи, не одинокий Им Даниэль, а мой Им Даниэль, — на повышенных тонах кричит Хёну, заставив омегу перед собой замолчать и побледнеть, от испуга вжавшись в мраморную раковину со всей силой. — Почему ты позволил этим фотографиям просочиться в свет? Почему разрешил? Прямо сейчас любая потаскуха на твоём месте лучше была бы для инкубации моего ребёнка. Любая заразная шлюха была бы лучше тебя, Чангюн. «Эти отношения уже неправильны. Они неправильны и приведут только очевидному концу. Чангюн, очнись!». — Я сделал это, чтобы понравиться тебе. Я думал, что ты оценишь мою раскованность, — исступленно вздыхает Им, ища во взгляде супруга оправдания своим словам. Любое сожаление сойдёт, если он прямо сейчас извиниться. — Мне бы это понравилось, если бы нас с тобой ничего не связывало, и ты не был моим мужем. Трахайся ты с ним даже сейчас, я бы не возразил. — Потому что я биомусор до тех пор, пока не стану тебе чужим? — Потому что я не владелец своей жизни, Чангюнни. Да, блядь, не заходите! — обрывает Сон свою речь, окончательно взбесившись очередному гостю, которые кажется пришли не «искусством», а справлять нужду каждые пять минут, поэтому на всякий случай запирает дверь, чтобы больше никто не входил и не перебивал их. — Моя семья никогда не простит тебе эти фотографии. Моя семья разрушит всё, что ты любишь, и надавит так, что ты сам решишь повеситься. — А ты? Я позволил им опубликовать эти фотографии ради тебя, мне не важно мнение твоей семьи. Ты как считаешь? Руки безвольно ползут вверх, поверх льняной рубашки, которую Чан выбрал сам, а в мыслях крутиться тот факт, что он совершает самую грубую ошибку за свою жизнь. Одну из самых грубых, но не суть, ведь любой нормальный бы убежал от такого альфы, но Чангюн, мученик вселенского масштаба, распятый на своём выдуманном кресте, просто обязан найти хорошее в плохом и обелить чернеющее. — Только не говори, что я тебе нравлюсь. Не так же? — с усилием воли подавив неприязнь в голосе, уточняет альфа, впервые молясь, чтобы Хёнвон не оказался прав. Всё, что угодно, но дальше мужчина не выдержит. — А это плохо? — Да. Ты же любил Хёнвона. Ситуация до боли знакомая, когда Хёну позволил себе обнажить свои чувства, ради крохотной еле зародившейся Наын, и вот теперь он совсем не уверен, что его усилия стоили того и правильно были поняты. Что-то ужасающее и уродливое кричало в его сердце, прося одуматься, но заглянуть туда мужчина не осмеливался. Ему легче обвинить парня в том, что у того сердце дрянь и хуже всякой шлюхи, но знает, что сам виноват. В то мгновение, когда мужчина пошёл против себя, захотев привязаться к кому-то, в то мгновение, когда мужчина позволил себе привязаться к кому-то, совершив огромное преступление против своей же придуманной веры, он понимал, что всё закончится, как в дешёвых мелодрамах. Не иначе. Если бы знал, что окажется прав, наверное, отрубил бы себе голову, которая теперь отгребает за совершенное на почве самообмана, только бы не приблизить к себе Чангюна даже на пушечный выстрел. Но в другую минуту его охватил невообразимый страх, что у него не было бы тогда шанса узнать Има поближе. Омега-клише, как когда-то подумал Хёну, теперь предстал перед альфой бесконечным ящиком пандоры, на дне которой лежала идиотская надежда. Надежда на любовь, на семью, на мир… на Хёну? Неужели на Хёну? — Почему ты постоянно меня обижаешь? Сначала подпускаешь к себе, берёшь ответственность за меня, заботишься обо мне и потом снова обижаешь. Это нечестно, Сон Хёну. — Я не твои родители. Я не Хёнвон, а ещё я не кто-то там из прошлого. Я не они. Я Сон Хёну. Ублюдок, который испортил твою жизнь. Альфа снова берёт паузу, чтобы всё обдумать и не совершить ошибок, но приходит к пониманию, что его эгоистичное «я» требует слишком многого. — Как ты мог сделать это из-за меня? Вспомни всё, что я тебе сделал. Всё плохое. Не хорошее, а плохое. Вспомни хотя бы, сколько прошло с тех пор, как ты умолял Хёнвона тебя не бросать. А сколько прошло с церемонии нашей с тобой свадьбы, когда ты, ни к кому не прислушавшись, вышел к забастовщикам, чтобы защитить Хёнвона? Или давай посчитаем, сколько недель прошло с твоей последней попытки причинить себе боль в больнице из-за всё того же самого рыцаря в сияющих доспехах. Ты сейчас выглядишь очень нелепо со своими внезапными чувствами! — У чувств есть сроки? — Но у чувств есть обоснования. — Вот именно! — запальчиво восклицает Чангюн, смело вступив к свету и отступив от мрака. Ближе, но хуже. — Любовь строится на трёх столпах. Обязанность, из которой вытекает забота, которая в свою очередь приводит к близости. — Ты говоришь, что любишь меня? — почти насмехаясь не то над чувствами омеги, не то над ситуацией, в которой они оказались, уточняет Сон. — А что ты ожидал, когда взял ответственность не только за нашего ребёнка, но и за меня? — Не любовь. Ты истинный моего друга, Чангюн. Как я посмею не брать за тебя ответственность, когда ты страдаешь по моей вине? Что ты ожидал, когда сам постоянно передо мной причинял себе боль? Я ради Хёнвона о тебе заботился, а не с целью сблизиться с тобой и узнать тебя. Ты мне не интересен. Ты как цветок, цветущий на ветру. Колеблешься от каждого дуновения и тебе это нравится, но ни я, ни Хёнвон не такие. Мы умеем любить и отдаём себя этой любви навечно, но не забываем о себе. А ты другой. Ты забываешь о себе и на короткое мгновение с чувством «навсегда» отдаёшься полностью другому. Это твоя особенность, натура, поэтому, как цветка, цветущий на ветру, мы не сможем тебя загнать и поймать, когда ты решишь на такое же мимолётное мгновение оказаться ближе к небу, и всё же Хёнвон твоя земля. Ты полетишь, но вернёшься к нему, потому что он твой истинный, а истинным суждено быть вместе. Не будь Адамом, который потерял Рай для вкуса запретного яблока. Не теряй всю любовь мира, что имеешь, ради меня. Ради мимолётного плода, запрещенного тебе. У меня гнилые корни. Я не достоин тебя. Чангюн готов был заплакать, разрыдаться в голос, чтобы не слышать правду, лившие из уст мужа, и одновременно путался: правда та была или очередная снисходительная ложь, чтобы не сделать больно сверхчувствительному омеге. Что правда, а что нет. В конце концов, что есть любовь, а что не есть? Чангюн сейчас в мелодраме про фиктивный брак, где главные герои после ненависти влюбляются друг в друга, потому что не могут противостоять естеству? Это настоящая любовь? Или он в фантастической дораме, где главный герой даже после десятков перерождений находит свою ту самую первую любовь, потому что истинности не противостоять? Это любовь? Какая сторона является правдивой? Любовь после ненависти и унижений, или любовь, предначертанная судьбой? Но эти вопросы не мешают обнять на Хёну, сожалея его болезненной привязанности к себе, о которой он почему-то не знал, его потерянной любви и верности к той самой женщине. Первой и последней. Им завидовал ей немного, ведь хотел бы получить такую же любовь, но понимал, что это была истинность, а истинная любовь — это не истинность. Та любовь, о которой мечтал Гюн, была у него с Алексом до того момента, пока деньги не взяли вверх над чувствами, и она была с Хёнвоном до того момента, пока не пришло осознание, что они истинные, и это же любовь сейчас отбивает чечетку в его собственной груди, но она не собирается исчезать. Любовь — это не спонтанность, это всегда четкий план действий и совершенных событий. Любовь — это обязанность, забота и близость. Касание, взгляды, тепло и неудержимое желание защитить, сохранить. Хёну был тем, кто заботился об этих незнакомцах, посчитав их своей семьёй. Хёну был тем, кто взял ответственность за них, укрыв родителя с ребёнком под своим крылом. Хёну был тем, кто касался одного, но обжигал обоих. Хёну был единственным ветром на бездушной поляне и остаётся единственным по сей день. Любовь не борьба, но, возможно, Сон когда-то оставит свои доспехи за дверью, позволив одинокому ребёнку внутри себя раскрыться, и тогда Чангюн будет первым, кто примет его, как и сейчас, он первый после Наын, имеющий право обжигать и обнажать Хёну. — Пусти, — мягко просит и одновременно приказывает Сон, до боли сжимая чужое запястье на своей талии. — Наверное, Адам был глуп, что отрёкся от Рая. Наверное, и я глуп, но я не верю, что ты не испытываешь ко мне даже чуточку симпатии. Мы с тобой слишком похожи, Сон Хёну. — Или ты просто любишь драму, Им Чангюн. *** Над городом возвышается снежная тень морозного утра. Кофе в пластиковом стакане стынет, а по радио идёт какая-то глупая баллада о первой болезненной любви, под которую сладко сопит продавщица у кассы. Минхёк устало пялится в открытое окно, где виднеются первые лучи предрассветного солнца, и не может поверить, что сегодня ночью он использовал свой язык в правильном направлении. Оказывается, язык нужен не только, чтобы колкости выговаривать и не для того, чтобы чей-то рот лизать. Иногда можно им разговаривать и говорить, признаваться, а ещё давать шанс дружбе и снова влюбляться. Не то в любовь, не то в человека.