Здравствуй, папка!

Пишу по порядку, чтобы не запутаться. Харон по-прежнему сидел в «Девятом круге» и встретил меня так, будто мы расстались вчера. Спросил: «Продолжим дорогу?» — и мне почудилось, что в его голосе радость. Я попыталась извиниться, но он, кажется, меня не понял. Я еще раз попробовала объяснить, что он свободен и может делать все, что хочет. И только тут до меня дошло — Харон попросту не знает, что делать со своей свободой. Она пугает его больше, чем закидоны очередного хозяина. Я переговорила с мэром Берроузом, отсыпала солидную кучу крышек на развитие города, и он продал мне этот треклятый бар. И я попросила Харона хозяйничать тут от моего имени. Быть и управляющим, и барменом, и вышибалой. Наверное, ему это понравилось. По крайней мере, он сразу же отлип от стены и встал за стойку. Я сказала, что он может тратить заработанные деньги так, как считает нужным, и ушла. Надеюсь, я поступила правильно. Потому что в «Мерешти» совершенно точно налажала. Взяла и показала Вэнсу ту книгу, «Кривбекни». Прочитать ее у меня не получилось, хоть я и пыталась. После пары страниц начинала болеть голова, нападала сонливость, а потом до утра снились самые отвратительные кошмары, какие только можно. Только я все равно не слишком-то верила в оккультные силы. И решила, что Вэнса позабавит предмет, который глупцы объявили злой магией, как и его самого. Я ошиблась. Вэнс отшатнулся и так побелел, будто собрался умереть прямо здесь и сейчас. Накричал на меня, велел побыстрее спрятать эту гадость и никогда ему не показывать. Сказал, что это зло и темная власть, и отказался пояснять, что это означает. А потом спросил: читала ли я эту книгу? Услышав «да», надолго замолчал. А когда заговорил, я сразу поняла — он смертельно напуган. И вот тут испугалась сама. Вэнс сказал, что я его друг, и только поэтому еще жива. Что есть некоторые вещи, о которых лучше не знать — потому что знание тоже бывает излишним, приносящим только боль и смерть. И попросил меня избавиться от этой книги. Я не успела ему рассказать про Данвич-билдинг, но выяснилось, что ему уже известно о том обелиске. Я пообещала, что сделаю, как он хочет. Мне и самой захотелось ее уничтожить. Хотя до этого думала, будто уничтожение любой книги — ужасное кощунство. В общем-то, в Данвич-билдинге не обнаружилось ничего особенного. Обычные руины, обычные гули. И все же, ощущалось там что-то такое... Не знаю, может, у меня после разговора с Вэнсом разыгралось воображение. Но у него было такое лицо! И страх, и страдание, и гнев враз. На прощание Вэнс пожал мне руку и сказал, что если я смогу уничтожить книгу, то он и Семья будут моими вечными должниками. Я тогда решила, что он все-таки свихнулся, доигрался в вампиров. Но после того, как увидела, как книжный том тонет и растворяется в темно-зеленом камне... Может, у меня снова были галлюцинации? После Святого болота я уже ни в чем не уверена. И кусочек моего мозга, который я прихватила в каюте Тобара, может означать, что главный псих тут — я. Но я теперь то и дело думаю: кто же они все-таки, Семья? И, кажется, впервые не хочу знать ответ. Мистика лишит величия подвиг, который совершили эти люди, снова ставшие людьми... В Цитадели меня приняли неожиданно тепло. Оказывается, они знали отца — и старейшина Лайонс, и главный писец Ротшильд, и высший паладин Кросс. Называли его героем. Я соглашалась. Мои сомнения — это мои сомнения, а порочить его имя ни к чему. Паладины «Львиного прайда» тоже охотно со мной разговаривали. Немного снисходительно, но хотя бы вежливо. Все, кроме Варгаса. Он продолжал именовать меня чужачкой и отвечал кратко, на грани грубости. Я не выдержала и порасспрашивала о нем остальных. И паладины, и писцы отзывались о Варгасе уважительно, называли отличным солдатом и хорошим человеком. Мне даже стало интересно — чем я умудрилась его задеть? Но сколько не вспоминала, ничего в голову так и не пришло. Зато пришло другое: иногда люди просто бывают странными. Больно так думать, но это правда. Главное — я тут ни при чем. Пусть, глядя на него, я и чувствовала себя непоправимо несчастной. Кросс вызвалась сопроводить меня до Убежища 87, но я отказалась. Видимо, где-то внутри бродила обида. Мне больше не хотелось общаться ни с кем из Братства Стали. Это решение едва не стоило мне жизни. Для того, чтобы попасть в Литл-Лэмплайт, я пообещала юному хаму спасти его товарищей. И отправилась в поселение, от которого изо всех сил старалась держаться подальше. Парадиз-Фоллз. Еще одно место, которое будет мне являться в кошмарах до конца жизни. Хорошо, что я за три месяца в Пойнт-Лукауте накопила столько крышек. Мне хватило и на взятку охраннику, и на выкуп детей. И на патроны, которые я купила прямо здесь же, сразу после того, как малыши убежали. Я заняла высоту и засела там за укрытием — как учил Десмонд. А потом начала стрелять и поливать работорговцев бранью. Мой учитель говорил, что люди в гневе делают глупости и лезут на рожон. Так и вышло. Двенадцать человек легли прямо там, под балконом берлоги Гробовщика Джонса. Пятеро попытались прорваться наверх — мы с Псиной их встретили и остановили. Остальные попрятались по укрытиям, нам пришлось искать и добивать. Их было почти тридцать, считая и самого Гробовщика, его деток, и двух девчонок-рабынь. Они не захотели бежать даже тогда, когда все работорговцы были мертвы, да еще и набросились на меня. У меня не было выбора, как застрелить и их. А потом я открыла клетку с рабами и выпустила всех. Глухого старика пришлось выгонять почти пинками. Не помню, как мы с Псиной добрались до Мегатонны. Стимпаки не помогали — я потеряла очень много крови. Наложить бинты толком не получилось, потому что руки дрожали, а в глазах все плыло. Чудо, что мы дошли. Меня о чем-то спрашивали, я даже что-то отвечала. А потом просто рухнула в обморок прямо возле радиоактивного озера. Очнулась в своей кровати — чистая, перебинтованная, утыканная капельницами. А потом ко мне потянулись посетители. И Мойра, и Люси, и шериф Симмс. Охали, восхищались. Даже Джерико и док Черч приходили, жали руку. А потом поинтересовались, кому теперь достанется бизнес. Натравила на них Псину. Тридогнайт по радио раздул историю до небес. И работорговцев получилось в три раза больше, и рабов. А последняя его фраза просто вывернула меня наизнанку: «Наш героический ребенок доказал, что достоин своего отца». И вот только тогда я начала реветь. Громко, с подвыванием. Почему?! Ну почему героизмом называют только такие жестокие вещи? Больше всего я гордилась тем, что выкупила Харона — я, не щадя себя, вкалывала на это два с лишним месяца! Лезла под пули, бралась за любую работу. И этого никто не заметил, даже он сам. Я так радовалась спасенной Декларации Независимости — это же часть истории, настоящая реликвия! А она пылится в Ривет-Сити, совершенно никому не нужная, даже Аврааму Вашингтону. Про обезвреженную бомбу я молчу — о ней забыли уже наутро, хотя я думала, что тот день был достоин стать городским праздником. Но бойня, от которой меня воротит и жить не хочется — пожалуйста, объявили подвигом. Не люблю людей. Глупые, глупые... И себя не люблю. Чем думала, когда на балкон полезла? Не думала вообще, просто глаза заволокло кровавой пеленой — вот и все. Тошно мне. Кем я стала? И хочется свалить все на отравления наркотиками, на лоботомию, но совесть не позволяет. Я это сделала. Я — сама. Шла по улице, заглядывала в подворотни и стреляла, стреляла в визжащих от страха людей. Но что толку в самоугрызениях? Не буду об этом думать, пока не отобьем Мемориал Джефферсона. PS: Пока валялась, поняла, что я не просто поехавший мясник, но и дура. ГЭКК слишком важен, чтобы так рисковать. А я вовсе не бессмертная. Подлечусь — придется опять вернуться в Цитадель. Если паладин Кросс не передумает, пойдем в Убежище вместе.