***
Яков Петрович злился… и скучал. Прошло уже три дня с момента его приезда в поместье, а ощутимых подвижек в расследовании не было. Перехватить человека, оставляющего букеты на могиле погибшего юноши ему так и не удалось. Цветы появлялись каждый день, но в абсолютно разные часы и логику посетителя предугадать было невозможно. К тому же, у него появились соглядатаи. И если первый — господин управляющий, — был скорее его бессменным сопровождающим во всех уголках усадьбы, то второй — высокий сутулый в сером плаще следовал за Гуро неотступно, но тайно, именно в те моменты, когда тот позволял себе прогулки в одиночестве. Расспросив о таинственном сопровождающем у графа, Гуро получил исчерпывающий ответ: «Хома мой самый преданный человек, он охраняет вас по моей просьбе. Поместье слишком обширно и часто небезопасно — на его территорию частенько пробираются дикие звери и люди с не совсем чистыми намерениями». Наткнувшись на непонимающий взгляд собеседника Данишевский добавил: «Я различный сброд имею в виду: нищие, бродяги… Именно поэтому я познакомил вас со своими волкодавами. Для них вы теперь свой, они не посмеют вас тронуть, если вам вдруг придет в голову прогуляться по ночному парку». Яков Петрович возражать не стал, хозяин поместья постепенно проникался к нему симпатией и терять это неожиданное расположение не хотелось. Но с того самого разговора слежки за собой он больше не замечал. Скорее всего, то была проверка. Его видели у могилы Андрея, но вопросы задавать не стали. Значит ли это, что проверку он прошел? Освободившись от назойливых провожатых, Гуро теперь с удовольствием прогуливался в одиночестве. В разное время, в различных уголках сада. Ему нравились и цветущие яблони, и недвижимая гладь искусственных озер, и неспешно проплывающие по небу невесомые облака. Погода благоволила. Во время этих прогулок он пару раз видел того самого Хому, скрывающегося в хозяйственных постройках, а еще один раз, когда он возвращался после вечернего моциона в буйных зарослях шиповника, вблизи каменного одноэтажного здания с решетками на окнах, больше походившего на хлев, ему примерещился хрупкий тонкий силуэт. На послеобеденных прогулках Гуро частенько заставал младших воспитанников пансиона, которым на вид было лет тринадцать-четырнадцать. Юноши прогуливались по тропинкам и аллеям то в одиночестве, то парами, но чаще группой, или играли в городки на специально для этого оборудованной площадке. Завидев Гуро, мальчишки почтительно замирали и учтиво кланялись. Яков Петрович кивал с улыбкой, хвалил их успехи и продолжал путь, наслаждаясь по настоящему теплыми деньками и жалея только о том, что Эраст отказался составить ему компанию. Сегодня его путь лежал под тенистые кроны лип и клёнов, что росли на другой стороне пруда. Небольшой блокнот для записей, в который Гуро последовательно вписывал всё, что видел и потихоньку складывал в единую цепочку событий, смотрелся в его руках как небольшой томик стихов и создавал так нужное ему впечатление скучающего бездельника. Но сегодня Якова Петровича ждал сюрприз. На облюбованной им скамеечке за искусственным озером сидел смутно знакомый юноша, что повстречался Якову в день приезда, но он был не один, а с темноволосой девушкой, недорого, но со вкусом одетой, и это была не юная графиня. Походила мадемуазель скорее на гувернантку богатого дома. Можно было подумать что Гуро застал нежное свидание влюбленных, если бы не одно «но»: девушка и юноша о чем-то яростно спорили и Яков Петрович поспешил шагнуть за мощный ствол старого дуба, чуть не обронив любимую трость. Профессия приучила его к тому, что ненароком подслушанные разговоры могут быть очень полезны, и потому Гуро уже давно не испытывал не малейших мук совести. -…Ты не должен так паниковать, Коля. Ветер очень удачно дул в его сторону и Яков Петрович слышал каждое слово и даже видел… букет ландышей в руках юноши. Сомнений в том, для кого они предназначены, у Гуро не возникло. Вот он. Тот самый друг… — Прости, но это сложно? Я не могу взять в толк, что он хотел этим показать… Эти фривольные картинки… они… они отвратительны! — донеслось от скамейки. — Может ты все неправильно понял? — Ты думаешь, эта книга с гравюрами случайно попала в ту стопку? — Вполне возможно, — ответил девичий голос. — Ведь все другие книги были книгами по этикету? Юноша растерянно кивнул. — Ну вот… И, Коля… подобные эм… книги иногда встречаются в библиотеках взрослых мужчин. — Ты… Оксана, ты их видела? — голос юноши задрожал и он очаровательно заалел, опуская долу свои хрустальные глаза и Гуро, всмотревшись, понял насколько они необычны и притягательны. — Я уже слишком давно живу в доме графа. И волне могу себе представить, что может быть в его личной библиотеке. — Но приглашение на ужин? — И что? Вполне себе светское мероприятие, — голос девушки дрогнул. — И я буду рядом. — Правда.? Не стоит… если тебя заметят… — Ладно, хватит волноваться, Коля. Ужин еще не скоро, а вот к музыкальному вечеру тебе уже стоит начать готовиться… Не зря же он тебе и про платье и про этикет напоминал. — Ты права. — Ну вот и пойдем… — Мне еще нужно Сашу навестить. — Ну уж нет, сегодня вечером ты никуда не пойдешь. Камердинер графа может прийти в любой момент, — отмахнулась Оксана. — Насколько я знаю, он там не голодает и по слухам с кухни, граф вчера распорядился, чтобы кормили его как всех остальных воспитанников. Значит, перестал бузить твой Саша и его скоро выпустят. — Но… — хотел было возразить Коля. — Если хочешь, чтобы я тебе помогала, не возражай. Девушка и юноша поднялись. Потом обогнули озеро и устремились в сторону северного корпуса усадьбы и Яков Петрович позволил себе больше не таиться. Разговор был слишком странным, но от этого не менее интригующим. Если он правильно понял, то завтра состоится некий званый вечер, на котором он сможет поближе рассмотреть и наконец познакомиться с этим странным юным писателем, а вот вторая часть разговора… Ужин, на который очень не хочется идти Николаю, тоже заинтересовал Гуро. Кто осмелился пригласить юношу, почти мальчика на приватный ужин в стенах пансиона? Вариантов было немного. И Якову Петровичу они определенно не нравились. Да и гравюры эти — странное чтиво для шестнадцатилетнего юнца, вспыхивающего как маков цвет… но совершенно не стыдящегося разговаривать об этом с девушкой немногим старше его самого. И это при том, что есть еще какой-то Саша, судя по всему — тоже пансионер, сидящий в карцере, о существовании которого владелец поместья умолчал. Клубок, вместо того, чтобы распутываться, запутывался всё сильнее и это Гуро нервировало. Определенно этого юношу, — Коля, Николай… имя легко и мягко легло на язык, — следует выделить из немногочисленных учеников и узнать о нём побольше. И конечно, только ради расследования и никак не для того, чтобы увидеть ближе эти странно-притягательные чистые глаза, узнать, как преображается это тонко вылепленное лицо, когда на нем расцветает искренняя улыбка. Этим же вечером, после сытного ужина, Яков Петрович был удостоен личного разговора с хозяином. — Завтра состоится наш ежемесячный музыкально-поэтический салон, Яков Петрович. Гостей будет немного, человек двадцать. Наши ближайшие друзья-соседи с женами и детьми, пара моих близких знакомых из столицы. Развлечетесь, увидите наконец на что способны наши лучшие воспитанники. Данишевский улыбнулся, отсалютовав бокалом, а Гуро лишь кивнул. — Буду всенепременно. Как же я могу пропустить то, ради чего собственно и приехал.***
Явившаяся на званый вечер публика была не намного приятнее, чем воображал себе Гуро. Отцы семейств из столичных господ-аристократов и видных сановников, выехавших на дачи с молодящимися женами и дочерьми не первой свежести, пара полковников в отставке, вдовец с дочерью красавицей, щеголеватые мужчины из личных друзей Данишевского и парочка убеленных сединами стариков, в которых Яков Петрович сразу признал музыкального и поэтического критиков из старой гвардии. Из всех представленных номеров, исполненных воспитанниками, Гуро привлекло лишь несколько: замечательное трио из двух юных скрипачей и виолончелиста, залихватский русский танец похожих как две капли воды близнецов, и худощавый брюнет с тонкой талией и красивыми аристократичными пальцами писателя, чьё имя он узнал накануне. Николай. А после представления конферансье знал и фамилию: Гоголь. Юноша сильно нервничал, губы облизывались, бледные щеки то и дело покрывались румянцем, голос дрожал. Выйдя на сцену к гостям, мальчик ощутимо растерялся, его взгляд заметался по обращенным к нему лицам и Гуро, сам не зная зачем, попытался поймать этот взгляд. Не сразу, но ему это удалось. И Коля, словно завороженный, безмолвную помощь принял, понемногу успокоился и все бесконечные минуты декламирования смотрел только в его глаза, приходя в себя медленно, но верно, и обретая уверенность. Его голос звучал всё громче, наполнялся силой и эмоцией, привлекая внимание шушукавшихся по углам гостей, которых в эти минуты Яков Петрович яростно ненавидел. — Влюбленные, чья грусть как облака, И нежные, задумчивые леди, Какой дорогой вас ведет тоска, К какой еще неслыханной победе Над чарой вам назначенных наследий? Где вашей вечной грусти и слезам Целительный предложится бальзам? Где сердце запылает, не сгорая? В какой пустыне явится глазам, Блеснет сиянье розового рая? Вот я нашел, и песнь моя легка, Как память о давно прошедшем бреде, Могучая взяла меня рука, Уже слетел к дрожащей Андромеде Персей в кольчуге из горящей меди. Пускай вдали пылает лживый храм, Где я теням молился и словам, Привет тебе, о родина святая! Влюбленные, пытайте рок, и вам Блеснет сиянье розового рая. В моей стране спокойная река, В полях и рощах много сладкой снеди, Там аист ловит змей у тростника, И в полдень, пьяны запахом камеди, Кувыркаются рыжие медведи. И в юном мире юноша Адам, Я улыбаюсь птицам и плодам, И знаю я, что вечером, играя, Пройдет Христос-младенец по водам, Блеснет сиянье розового рая…* Французская баллада… Яков Петрович узнал её. Еще будучи юношей тех самых невинных лет, что сейчас Николай, он нашел её в одном из старинных, покрытых пылью фолиантов, подлежащих по приказу отца уничтожению и впервые прочел на языке оригинала. И вот сейчас, годы спустя, он слышал её на русском и вновь проникся. И вроде звучание иное, не столь благозвучное, но в этих устах простота строк превращалась в особую ценность. Надо ли говорить, что номер имел успех. Дамы и господа аплодировали, а раскрасневшийся исполнитель неловко раскланялся и поспешил скрыться. Удивительно, но вечер, закончившийся великолепным обедом, на который, к его огорчению, воспитанники приглашены не были, Гуро даже понравился. Может быть, виной тому отбивная из мраморной говядины под остро-сладким соусом, которая просто таяла во рту, а может и иное — (Яков Петрович был уверен) — испуганные голубые глаза, что так запали в душу не раз и не два с интересом взглянули в его сторону, прежде чем их обладатель скрылся за дверью салона. Даже назойливое внимание со стороны молодящихся дам и их дочек на выданье не раздражало его так, как обычно. Гуро рассказал о своём впечатлении милейшему хозяину, и тот, задумавшись всего на мгновение, вдруг произнес, перейдя на доверительный шепот: — Яков Петрович, я предлагаю вам сегодня кое-что особенное, вы конечно можете отказаться в любую минуту и отправится к себе… — Весь внимание, друг мой. — От вас мне понадобится лишь небольшая расписка и полное доверие. Усмехнувшись про себя, Гуро кивнул. — Отлично. — Удовлетворенно хмыкнул Данишевский. — В полночь Август будет ждать вас у входа в вашу комнату. Думаю вам понравится особенное представление, которое мои мальчики дают только для избранных гостей. — Почту за честь, граф, — произнес Гуро, чувствуя, как его хваленная интуиция сделала стойку. Началось. ______________________________________________ *старинная французская баллада