***
Ранним утром Колю разбудил не стук собственных зубов, как обычно, а скрежет замка: это открылась дверь его узилища. Вот и всё, промелькнуло в голове. Теперь уже ничего не изменить. Только немного удачи и смелости, и можно уйти вслед за Андреем. — Гоголь, вставайте. Коля удивился. Это был Брут, а не осточертевший Август, измывавшийся над ним почище средневекового инквизитора все три дня, подстрекая к капитуляции перед графом. — Вы свободны, Николай Васильевич. Ступайте в свою комнату, завтрак вам принесут туда. — Что? — не поверил Коля собственным ушам. — Вы меня отлично слышали и повторять я не намерен. Коля, ослабевший от недоедания и холода, с трудом поднялся с кровати и нашел свою обувь. Видимо, заметив его бледность и неуверенные движения, Брут помог обуться и проводил до комнаты, то и дело подставляя плечо покачивающемуся юноше. Коля уже ничему не удивлялся, считая шаги до своей теплой и уютной комнаты. — Коля! — Саша! Слабость не позволила порадоваться от души. Сил хватило только обнять друга за плечи, почти повиснув на нем. — Ты не заболел? Совсем прозрачный, — тут же насторожился Бинх. — Дай присесть. — Вот. Садись к столу. — Бинх подвинул к другу поднос, полный уже остывшей, но еще вкусно пахнущей снеди. — Оксана недавно принесла. Сказала, по собственному распоряжению графа. — Не нужны мне его подачки, — слабым голосом промолвил Коля. Есть не хотелось, от долгого голодания неприятно подташнивало. Коля только хотел попросить рассказать последние новости, как в комнату без стука ворвался управляющий. — Николай Васильевич, что же вы еще не одеты? — взгляд Августа остановился на подносе. — И не позавтракали? — Оставьте его в покое. Он плохо себя чувствует, — встал рядом с другом Саша. — А вы, Бинх, лучше бы молчали, будь моя воля… Я бы вас угостил розгами. — Только воли у вас нет. Коля увидел самодовольную улыбку на лице друга, и понял, что он пропустил что-то важное, очень важное. — Гоголь, у вас час, а потом вас ждут на прогулку. Коля хотел поинтересоваться, что за прогулка и кто его ждет, но не успел — рассвирепевший управляющий громко хлопнул дверью. — Кушай давай, — кивнул довольный Бинх на поднос. — А я тебе расскажу, что у нас тут случилось, пока ты там в карцере прохлаждался. — Что? — Шучу я… Ешь. Коля стал неспешно ковырять в предложенных яствах, а выбрать было из чего. Не каша с маслом и вареные яйца, а кусочки сочной говядины, теплые булочки, свежий зернистый творог. И все на фарфоре и кружевных салфетках. Видать, действительно с графского стола. А Бинх начал рассказ про свой героический побег и, завершая его, весь лучился от удовольствия: -…привез он меня, значит, обратно. Как принца из кареты своей за ручку вывел, и говорит этой твари Августу: — Александр Христофорович полностью осознал свою вину и с этого момента я беру этого юношу на поруки и обещаю к концу моего здесь пребывания сделать из него образцового ученика. — Бинх мечтательно улыбнулся. — Ты можешь себе представить, какое у того было лицо? Коля и сам не заметил под такой увлекательный приключенческий рассказ, как покончил с завтраком. Друг рассказывал в таких красках и даже лицах, что забывались все страхи и горести, которые, судя по намеченной прогулке, были еще впереди. Наверняка граф его сегодня не отпустит, пока не добьется… своего. Что же… Он уже всё решил, он будет сопротивляться до последнего. — Эй, ты меня не слушаешь, Коль? — Бинх потрепал друга по плечу. — Фандорин пообещал нам помочь. Вот и тебя выпустили, наверняка его, Эраста Петровича, молитвами. — Спасибо, Саш. Но я не думаю, что граф меня отпустит. Он очень явно дал понять, чего хочет. — У нас сегодня с Эрастом Петровичем урок географии. Вот я ему… — Ты — что?.. Ты рассказал ему обо мне и графе? Коля побледнел бы еще сильнее, если бы это было возможно. — Нет, нет конечно! — замахал руками Бинх. — Не смог я. — Не смей, — поднял потухшие глаза Коля. -Как же мне быть с прогулкой?.. — Тяни время… Ну не будет же он на прогулке… — Бинх, стушевавшись, замолчал. — И не отчаивайся, Коль, только не отчаивайся. — Угу… На пороге комнаты вновь посланником ада возник Август. — Вы все еще не одеты, Гоголь? Нас уже ждут.***
Яков Петрович в ожидании занял уютное кресло на крытой террасе, что огибала все левое крыло усадебного дома. Полуденная прогулка обещала быть сегодня особенной. Сердце гулко билось в предвкушении и даже вчерашняя странная бессонная ночь не смогла испортить ему настроение. Эраст прибыл как нельзя вовремя. И мальчишку этого белобрысого остановил от глупого побега, и кажется очаровал графа, да так, что тот милостиво согласился и на прогулку с Колей и даже простил того самого беглеца, который оказался юношей не робкого десятка и довольно смело объяснил свой поступок протестом против насилия над другом. Когда Яков Петрович из сбивчивого злого рассказа юноши понял, кто именно тот самый друг и где он в данный момент находится, ему вдруг очень сильно захотелось придушить дорогого хозяина поместья, темные делишки которого вольно или не вольно выдал смелый мальчишка. — В карцере? Тот самый Николай? — Гуро многозначительно поднял бровь, изо всех сил стараясь придать своему лицу выражение «кто посмел обидеть мою любимую собачку». Данишевский стушевался лишь самую малость. — Мальчик заслужил, Яков Петрович. — Я не сомневаюсь. Но тем не менее, прошу его простить и отпустить, — жестко припечатал Гуро, чем заслужил благодарный взгляд белобрысого юноши. — Помню, помню я о нашем договоре, дорогой друг, — сдался граф. Гуро удовлетворенно кивнул, не преминув заметить, с какой ненавистью на своего благодетеля смотрел юный Саша, особенно в тот момент, когда речь зашла о Николае. И вот теперь в назначенный строгим хозяином и его прихвостнями час Гуро ждал, когда наконец появится тот самый юноша, с которым он даже не говорил ни разу, а кажется знал целую вечность. — Яков Петрович, а вот и мы, — заискивающе прозвучало за спиной. Гуро обернулся, поднялся и замер, отчетливо ощущая с каким удивлением, переходящим в замешательство, на него смотрят те самые голубые с холодным проблеском глаза. — Благодарю вас, Август, мы с Николаем Васильевичем теперь сами справимся. — Тогда я вас оставлю. Управляющий скрылся, хотя Гуро был уверен, что далеко тот не ушел. Чуть помедлив, Гуро шагнул навстречу юноше, а тот отшатнулся от него как от чумного, но тусклых, словно потухших глаз не опустил. Голова у Коли шла кругом, а ноги держать отказывались. Спустившись на террасу вслед за управляющим, Коля был готов увидеть жандармов, разъяренного графа Данишевского, но никак не того, кого тщетно пытался забыть все эти бесконечные три дня в холодном карцере. — Доброе утро… — произнес он чуть слышно. — Доброе утро, Николай Васильевич. Мы лично с вами незнакомы, позвольте представиться: Гуро Яков Петрович. — Я… не ожидал вас здесь увидеть. — Вам неприятно моё общество? — Нет, просто я не совсем понимаю, чему обязан. От Гуро не укрылась болезненная бледность юноши, и яркие пятна на его щеках, что были не трогательным румянцем, а скорее предвестниками нервного жара. Мучить юношу долгой прогулкой не хотелось, но и отпустить не было ни малейшей возможности. Когда еще появится новый шанс хоть недолго побыть рядом с человеком, в присутствии которого он вдруг ощутил себя юным гимназистом, впервые приглашенным на взрослый прием. Расположить к себе этого странного вороненка хотелось безумно. Поэтому, не теряя ни минуты, Яков Петрович предложил пройтись совсем недалеко, лишь до ближайшего озера с прожорливыми утками и парой лебедей. Юноша как-то обреченно кивнул, прячась за давно немытыми волосами. — Вы позволите предложить вам руку, Николай Васильевич? Вы очень бледны, вам нездоровится? — в голосе Якова не было ни толики равнодушия и Коля это услышал, послушно подстраиваясь под шаг Гуро. — Нет. То есть — совсем немного. Не беспокойтесь. — Это, видимо, последствия нахождения в карцере? — Откуда вы… — Коля остановился, вынудив остановиться и собеседника. — Его сиятельство… Юноша, который минутой ранее благосклонно принял его руку, вдруг решительно отстранился, и Гуро разозлился на себя и свой длинный язык. «Рядом с тобою я теряю всю свое хвалёное спокойствие и пресловутую дипломатичность». — Мне уже лучше, Яков Петрович. — Но… — Я… я не нуждаюсь в вашей помощи. — Простите, если я чем-то вас невольно обидел, — и снова эта подкупающая искренность, которую Коля отчетливо слышал и в которую так хотел верить, но отчего-то не верил… — Скажите, Яков Петрович, к чему эта прогулка? — Просто прогулка… В память о том вечере, на котором вы поразили меня своим чтением старинной баллады. — Вы… вам правда понравилось? — Очень. И я не лгу, не имею знаете ли такой привычки. — Я… У меня тогда получилось не стушеваться… во многом благодаря вам, — признался, проклиная своё робкое косноязычие, Коля. — Я учту это в следующий раз… могу даже сесть немного ближе. Коля, до сего момента, смотрящий себе под ноги, расслышал улыбку в голосе Гуро и наконец поднял глаза. Вблизи Яков Петрович был еще интереснее, чем тем вечером в салоне. Все тот же тонкий профиль, упрямые четко очерченные губы, выразительные глаза, которые вовсе не портили мелкие морщинки. Коле был уверен, что такой белоснежной рубашки, впрочем как и темно-синего сюртука, чья тяжелая шелковистая ткань была так приятна на ощупь, он еще не видел никогда. Данишевский одевался броско, но никогда с такой изысканной элегантностью. Коля так засмотрелся, что даже не заметил, как они уже подошли к озеру, в котором тонули редкие проплывающие по небу облака, а плескавшиеся на мелководье утки разводили по воде многочисленные круги. Гуро помог своему драгоценному спутнику присесть на стоящую на берегу резную скамью и, к удивлению Николая, осторожно извлек из кармана сюртука платок, в который была завернута свежая булочка, точь-в-точь такая, что ел сегодня Коля на поздний завтрак. — Не желаете составить компанию? — обратился Яков Петрович к юноше. И, не дождавшись ответа, отломил половинку, оставив вторую на скамье, отправился к оживившимся после появления людей птицам. На птичий гомон из-за тростниковых зарослей выплыла пара лебедей и подплыла ближе к человеку. Гуро залюбовался белоснежными красавцами, Коля смотрел, как этот взрослый, серьезный, умудренный опытом мужчина что-то угукает себе под нос, подзывая птиц поближе и поражался все сильней. — Ну что же вы, Николай Васильевич, смелее, — обернулся к нему Яков Петрович, блистая улыбкой, от которой у Коли зашлось сердце. — Они ждут чего-то повкуснее комаров и мошек. А разве они едят мошек, захотелось задать глупый вопрос. Но вместо этого Коля поднялся, прихватив вторую половинку булки, и отправился к кромке воды. Удивительно, но всего несколько минут, проведенных рядом в компании шести прожорливых уток и двух царственно прекрасных лебедей, и между ними уже установилась незримая связь… Гуро осторожно посматривал на юношу, бледное лицо которого заметно оживилось в процессе прогулки и недолгого прицельного метания хлебных мякишей. — Вы, Николай Васильевич, любите загадки? — Задал вопрос Яков, когда они вернулись к скамье и опустились на нее. — Загадки? Даже не знаю, что сказать… — А мы с братом в детстве очень любили, сами придумывали, сами испытывали на друзьях. А однажды летом вдруг наткнулись в отцовой библиотеке на старую, местами порванную, местами выцветшую книгу, а там баллада старинная, английского автора, который так и остался для нас загадкой. А вот балладу я помню до сих пор, она так и называлась «Баллада о загадках». Вот послушайте: Три девушки шили в саду над водой, Джéннифер, Джентль и Розмари. К ним рыцарь приехал гостить молодой, А в роще поют соловьи до зари. Одна усадила его у огня, — Дженнифер, Джентль и Розмари, — Другая овсом накормила коня. А в роще поют соловьи до зари. Постель приготовила третья сестра, — Дженнифер, Джентль и Розмари, — И сна пожелала ему до утра. А в роще поют соловьи до зари. Но девушкам рыцарь сказал перед сном: — Дженнифер, Джентль и Розмари, Загадки мои разгадайте втроем! — А в роще поют соловьи до зари. — Что в мире звучнее, чем рог егерей? Что в мире колючек терновых острей? Что слаще, чем хлеб, утоляет сердца? И что на земле тяжелее свинца? Что в мире длиннее дороги мирской? Что глубже на свете пучины морской? Продумали сестры всю ночь до утра, Дженнифер, Джентль и Розмари. И вот что придумала третья сестра. А в роще поют соловьи до зари. — Звучнее молва, чем рога егерей, А голод колючек терновых острей. Для совести грех тяжелее свинца, И хлеба дороже нам слово отца. Длиннее дороги лишь ветер один, И глубже любовь всех подводных глубин! Загадки разгаданы все до одной, — Дженнифер, Джентль и Розмари, — Отгадчица рыцарю станет женой. А в роще поют соловьи до зари.* — Как красиво, — завороженно протянул Коля, не понимая, зачем и почему ему сейчас так просто и сокровенно читают стихи… а его холодные пальцы греют в своих теплых красивых ладонях. Странно, неожиданно и приятно. Впервые чужие прикосновения не вызывали в нём явного отторжения или страха. Неужто так всегда поступают едва знакомые люди? Что-то подсказывало Коле, что нет… Но в силу своей юности и неопытности он не мог знать такие тонкости. — Я тогда подумал так же как и вы сейчас. И тотчас же решил заучить, чтобы очаровывать девушек, — проговорил Гуро, не давая колиным ладоням сбежать из тепла его рук, любуясь полыхающими, теперь уже от смущения щеками. — Правда?.. — Я тогда так думал. — А теперь? — А теперь я думаю, что каждый рано или поздно должен найти главную загадку в своей жизни и обязательно попытаться разгадать её. — А у вас это получилось? — У меня пока нет, но я буду стараться. — Найти эту загадку? — Разгадать её. — Так вы её уже нашли? — Определённо, Николай Васильевич. Коля слышал и видел, но, как ни пытался уловить неуловимое, не мог. Прохлада, идущая от озера, снова сковывала что-то внутри, унося то тепло. что дарил ему… Яков Петрович. Гуро не узнавал сам себя. Он с чувством абсолютной правильности происходящего нёс романтический бред, подбирая слова, словно юнец на первом свидании, боясь обидеть излишней откровенностью объект своих нежных чувств и это ему, черт возьми, нравилось. А этот волшебный объект даже не поднимал на него глаз, смущаясь и закрываясь, вызывая не недоумение или злость, как бывало с другими, а бесконечную нежность и желание защищать. Но не только Яков Петрович смотрел на юношу. Смотрел и лучший следователь Петербурга, и этот профессионал бил сейчас тревогу. Эта тварь Данишевский его все-таки простудил, но не только. Перед ним не тот Николай, который читал на том вечере, стеснялся, робел, но блестел глазами и яростно цеплялся, ища его взгляд, не столь как опору, сколь показывая — у меня есть не только талант, но и характер, желание нравится. От того мальчишки осталась лишь тень. «Что же с тобой случилось за эти три дня, Коленька?» — Пойдемте, Николай Васильевич, вы совсем замерзли, вам нужно отогреться горячим чаем у камина. Руки, к облегчению и огорчению Коли, пришлось разнять. Они, не сговариваясь, покинули тихий уголок и отправились в сторону поместья. И как бы не прятался Брут в тени плакучей ивы, Гуро его заметил. Шли не спеша, никто не хотел разлучаться так скоро. Стараясь разговорить притихшего собеседника, Гуро перевел разговор на как ему показалось нейтральную тему — учебу и друзей, но и тут Коля не проявил заинтересованности, рассказал лишь о хорошем друге Саше. А вот когда Яков спросил о мечтах и будущем… Коля испугался сам себя. Близость этого мужчины вызывала в нем все самые яркие и самые странные чувства. Он хотел слышать этот бархатный голос, смотреть в эти завораживающие своей теплотой и участием глаза, но всё это мгновенно утратило своё очарование, как только он услышал про будущее. Неужто то самое, что пророчил Данишевский? Неужели то единение, что сейчас случилось между ними, просто игра… Ложь, от которой предостерегал его Андрюша… И вот уже в ушах зазвенел шепот ненавистного графа: «Ванечке с ним было хорошо. Очень хорошо…», а сердце точно остановилось, и Коля громко и зло пробормотал, не поднимая глаз: — Зачем я вам, Яков Петрович? Неужели Ваня вам наскучил? Вскинув голову, он с ужасом увидел непонимание в глазах напротив, а потом помчался, не разбирая дороги, чуть не сбив с ног графа, тоже вышедшего подышать свежим воздухом. Когда обескураженный Гуро вернулся к дому, встретивший его Данишевский усмехнулся: — Ну и как вам прогулка, Яков Петрович? Вы по-прежнему настаиваете на встречах с Гоголем? Он же дикий, не приручаемый зверек. — Всенепременно настаиваю, Ваше сиятельство. Люблю покорять неприступные крепости и решать сложные задачи, — процедил Гуро, выжимая из себя улыбку. — Понимаю. В таком случае вы будете в восторге от воскресного вечера. Гуро поспешил к себе, чтобы больше не видеть этого холёного лица и не слышать насмешливый голос. Главным сейчас был Коля. Именно он был виновником того, что впервые свидание Якова обернулось полным фиаско. Гуро был несколько ошарашен и задет. Что это было? Коля упрекнул его, обвинил? И для чего это упоминание Ванечки? Или… он что-то знает или догадывается. В таком случае, эту странную вспышку можно объяснить лишь одним — юноша ревнует. А это значит… Гуро уже подходил к дверям своих апартаментов, когда из глубоких раздумий его вырвал знакомый девичий голос: — Яков Петрович! Простите, что беспокою, но горничная не успела сменить вам полотенца. Вы позволите? Оксана с улыбкой протянула ему пару холщовых простыней. Но Яков отлично помнил, что утром их уже поменяли. — Давайте. — Гуро принял у девушки её ношу и благодарно кивнул. — Спасибо. Я сам. Вы можете идти. Оксана поклонилась и поспешила прочь, а Яков зашел в комнату и, аккуратно встряхнув принесенные полотенца, увидел как на паркет планирует сложенный вчетверо лист бумаги. Яков поднял его и пробежал глазами: «Если вы действительно хотите помочь, то мы с госпожой готовы рассказать все, что знаем, но заклинаю — спасите Гоголя и Бинха от участия в приватном вечере, который господин граф собирается устроить в ближайшее воскресенье». Гуро смял письмо в жалкий бесформенный клочок, представляя, с каким наслаждением он так же легко свернёт шею Данишевскому. Но пока это только мечты, потому Яков, ненавидя самоё себя, прошептал: «Потерпи, хороший мой, придется потерпеть!» ________________________________________ *старинная английская баллада