***
Оглушительный раскат грома и шум усиливающегося дождя вывел Гуро из задумчивости. Все же непогода разошлась ни на шутку и теперь неизвестно, как скоро прибудут его дорогие коллеги. Яков Петрович потер виски и неприлично широко зевнул. Они с Эрастом уже давно переместились из хозяйского кабинета в один из пустующих поблизости. Тело после тщательного осмотра врачом унесли в холодную, бутылку с отравой приобщили к делу, а напившийся сердечных капель Август закончил стонать и всхлипывать и отправился восвояси с указанием из комнаты носа не казать. Допросы десятка гостей братья провели быстро и без особых проволочек: лучшие друзья и знакомцы убиенного графа разливались соловьями, боясь разоблачения, и вовсю сотрудничали с лучшим дознавателем столицы, рассказывая все, что знали и даже то, о чем просто догадывались. — Расти, четвертый час. Иди к себе. Хватит, завтра продолжим. — А ты? — отозвался с другого стола Фандорин, продолжая что-то записывать. — Я тоже пойду к себе. — Как ты думаешь, нам пригодится хоть что-нибудь из того, что мы выслушали этой ночью? — задал вполне резонный вопрос Эраст. — Скорее нет, чем да. Всех этих господ с регалиями придется отпустить. Давать официальные показания против Данишевского они не будут даже под страхом смерти, иначе их хваленая репутация полетит ко всем чертям. — Ты прав… — Зато нам теперь известны практически все темные делишки графа. Страх, развязывает языки. Тем более, мне удалось убедить их в том, что я здесь хоть и негласно, но как официальное лицо, осуществляющее расследование таинственного самоубийства воспитанника, а не как толстосум-извращенец, падкий на молоденьких мальчиков. — Все складывается как нельзя лучше. Осталось только отыскать убийцу. — Вот завтра с новыми силами начнем. — А мальчики? — Нервировать их еще и допросами… Просто доверительно побеседуем. А с участниками приватных спектаклей думаю вообще с глазу на глаз. — Поддерживаю. — Ну всё, пора отдохнуть. — Гуро отложил бумаги. — Глухая ночь или уже утро? — Скорее утро, — проговорил уставший Фандорин, глядя на светлую полоску, что появилась на горизонте. По стеклам продолжал хлестать дождь, тяжкая неспокойная ночь заканчивалась. Прихватив с собой все важные документы во избежание, мужчины разошлись в разные стороны, мечтая о нескольких часах покоя.***
Гуро не спеша шел по тёмным коридорам, думая о широкой кровати и теплых простынях, надеясь, что слуги не забыли про неизменный стакан воды, что он всегда выпивал перед сном. Хотя сейчас он бы с радостью заменил воду на что-нибудь покрепче в качестве универсального снотворного. Приоткрытая дверь насторожила, горничная никогда прежде не забывала её запереть. Неужто настолько выжил из ума отравитель, что решился напасть на следователя? Яков от этой мысли отмахнулся. Вряд ли подобный тихий преступник пойдет на открытое нападение, да и смысл… Гуро толкнул дверь и застыл, не веря своим глазам. На маленьком диванчике, неловко подтянув под себя ноги, в одной ночной рубашке спал тот, кого он даже мысленно не мог себе представить здесь и сейчас. Коленька. Огонь в камине давно погас и комната ощутимо выстудилась. Гуро чертыхнулся. Мальчик наверняка замерз. Стараясь ступать как можно тише, — а это было легко, потому что за окном по прежнему шумела непогода, заглушая все иные звуки, — он приступил к растопке камина. Пламя не спеша занялось и только тогда Гуро позволил себе приблизиться к своему незваному, но желанному гостю. Тот был очень бледен, под глазами залегли тени, а кончик носа трогательно утыкался во что-то, что Яков тут же идентифицировал как свой сюртук и позволил себе мягко улыбнуться. Коля, дышал едва слышно, совсем по-детски пристроив ладонь под щеку. Будить измотанного юношу не хотелось категорически, сейчас это казалось Якову сродни преступлению, но и оставить замершего мальчишку на диване Гуро не мог, потому осторожно приподнял Колю, и не дыша понес к разобранной исполнительной горничной кровати, которая, слава богам, была все же прогрета. И вот когда Гуро уже был готов облегченно выдохнуть и прикрыть мальчишку одеялом, тот распахнул глаза. — Я-яков Петрович? Гуро чуть не выругался вслух. Не получилось. — Я, Николай Васильевич. — Вы вернулись? — Да… Я так понимаю, вы уже давно меня ждали. И тут Коля окончательно проснулся и начал осторожно осматриваться. — Я уснул? — констатировал очевидное Коля. — Прямо на диване, — проглотил улыбку Гуро. — Простите, просто дверь была открыта, — решился приврать Коля, чтобы его появление здесь не показалось Якову странным. Коля попытался сесть, но тут же был мягко уложен обратно на подушки: — Ну что же вы разволновались? Все хорошо. На дворе ночь, вы в безопасности, и теперь самым лучшим будет укрыться потеплее и поскорее заснуть. — Но я хотел сказать… — Коля, вы позволите вас так называть? — Конечно, Яков Петрович. — Так вот, Коля, завтра я выслушаю все, что вы мне скажете, а пока устраивайтесь поудобнее и закрывайте глаза. Утро вечера мудренее. Мягкий глубокий умиротворяющий баритон снова вогнал Колю в краску, но увидев, как Гуро идет к выходу из спальни, он спохватился. — Яков Петрович? А как же вы? — Гуро удивился, увидев, как юноша перемещается к левой кромке кровати. — Где вы будете спать? Гуро, который уже настроился коротать бессонную ночь на том самом диванчике, пододвинув его ближе к камину, чтобы не дай бог не напугать драгоценного мальчишку своей преждевременной близостью, не смог отмахнуться от подарка, который ему вручили, даже не подозревая об этом. — Намеревался на том самом диване, что облюбовали себе вы. — Мне кажется здесь хватит места для двоих, — опустил ресницы юный невинный провокатор, решительно похлопывая ладошкой рядом с собою. — Ну если вы настаиваете… — Прошу. — Уговорили. Я скоро приду, засыпайте. И, Коля, снимите наконец мой сюртук. Отходить в нём ко сну не очень удобно. Юноша моментально вспыхнул и принялся неуклюже выпутываться из сюртука, а Яков с ужасом понял, что его выдрессированный организм больше не подчиняется холодному рассудку, однозначно показывая, как ему нравится юноша, робко стягивающий на груди шнуровку тонкой ночной рубашки. Раньше Гуро никогда не замечал в себе влечение к юношам младше двадцати пяти — неоперившимся еще птенцам, а теперь один-единственный мальчишка одним взмахом длинных своих ресниц изменил привычную картину его мира. Гардеробная располагалась по соседству со спальней, потому идти далеко не понадобилось. Кувшин и таз для омовений стояли на столике у кровати. Гуро спешно умылся прохладной водой. Теперь предстояло решить основную проблему: переодеться ко сну так, чтобы не смутить мальчишку. Но юноша как-будто и не думал смущаться. Почувствовав на себе внимательный взгляд, Гуро усмехнулся. За ним скрытно наблюдали. «Куда же подевалась ваша скромность Коленька? Ну что же, удовлетворим ваше любопытство». Ночные рубашки Гуро не жаловал, предпочитал спать обнаженным в хорошо протопленной спальне. Но сегодня пришлось поступиться своими принципами. Гуро быстро разделся до исподнего. Его чуткий слух уловил чужое неровное дыхание… Яков сменил выходную тонкую рубашку на плотный лён, в процессе как бы невзначай поиграв грудными мышцами, а исподние штаны решил не трогать. И уведенного Коленьке должно хватить с лихвой. Гуро загасил все свечи и осторожно нырнул под одеяло на правой стороне широкой кровати и облегченно выдохнул. Он думал, что этой ночью не заснет, но как оказалось, умиротворение от нахождения в одной кровати с удивительным юным мальчиком, который пришел к нему сам, волшебным образом мгновенно утянуло его в объятия Морфея.***
Просыпался Коля медленно, лежа на чем-то удивительно мягком. Приятное тепло окутывало его со всех сторон, почти как в раннем детстве, когда его, проснувшегося от ночного кошмара, укачивала в своих объятиях матушка. Коля неспешно открыл глаза и только чудом не вскрикнул. На расстоянии вытянутой руки к нему лицом лежал и крепко спал такой знакомый и абсолютно незнакомый мужчина. Жесткое выражение и сардоническая усмешка тонких губ исчезли, словно смытые утренним дождем, уступив место абсолютной расслабленности и мягкой неге на спокойном умиротворенном лице. Уложенные накануне в строгую укладку волосы растрепались. Темная прядка, упавшая на высокий лоб, вызвала у Коли непонятную дрожь, кончики пальцев аж покалывало от желания к ней прикоснуться. Только сейчас Коля заметил, что спали они под одним одеялом, но Гуро даже во сне не посмел нарушить его личное пространство. Коля понял, что сам абсолютно не против нарушить чужое и удивился этому странному чувству. Только рядом с этим мужчиной он не ощущал страха и неловкости, лишь чувство абсолютной защищенности и совсем немного — нереальности происходящего. Но к стыду своему Коля совсем не знал, как вести себя в сложившейся ситуации. Разбудить? Подняться и уйти? Уходить не хотелось до такой степени, что он бы стерпел сейчас и укоризненный взгляд внезапно появившейся горничной. Коля осторожно завозился, стремясь поменять неудобную позу и почти сразу услышал: — Доброе утро, Николай Васильевич. Темные глаза открылись и очень внимательно, чуть насмешливо посмотрели прямо в испуганные голубые. Уже не «Коля», с досадой заметил юноша, но глаз не отвел, словно завороженный вглядываясь в совсем не пугающую, а напротив, тёплую шоколадную тьму. — Доброе, Яков Петрович. К его лицу потянулась рука и сделала то, о чем он сам мечтал несколькими минутами ранее: тонкие пальцы скользнули по скуле и, перехватив длинную темную прядь, что падала на глаза, забрали за заполыхавшее ухо. — Я-Яков Петрович, я вчера пришел… — Шшшшшш, молчите, душа моя. Дайте мне на вас наглядеться. Коля подумал, что ослышался, но в следующую секунду он уже был не способен думать вообще, потому что чужие теплые губы мягко коснулись его ладони, опрометчиво оставленной на подушке. Коля вздрогнул, но руку не отнял. — Не бойтесь, Коленька… — Гуро приподнялся и теперь его открытая светлая и очень редкая улыбка была еще ближе, как и приоткрытые тонкие губы. — Теперь вас больше никто не посмеет обидеть. — Я не боюсь, — прошептал Коля, понимая, что больше не может молчать под пристальным обволакивающим взглядом. — Я верю вам, Яков Петрович. Его неуверенные тихие слова послужили тем единственно верным паролем, после произнесения которого Гуро накрыла волна чистейшей нежности, о существовании которой в своем давно заледеневшем сердце он даже не подозревал. — Коленька, голубчик… — шепнул он, укрывая юношу в объятиях. А Коля совсем задохнулся, когда губы Якова Петровича коснулись его чистого лба, припухших век, порозовевшей скулы, темной полоски над губой и нежной линии челюсти. Теперь эти невесомые, будто робкие поцелуи были везде; от них точно что-то переворачивалось в животе, а в груди болело, как после быстрого бега. Коля почувствовал, что теряется и, чтобы не сорваться от переизбытка чувств, зажмурился, ощущая на своих губах чужие, от которых исходил тот самый неповторимый терпкий аромат сандала. Его целовали уверенно, успокаивающе лаская ладонями шею и скулы, и Коля ответил на свой первый настоящий поцелуй со всем искренним юношеским порывом первооткрывателя. Приоткрыл губы, решительно обвивая одной рукой плечи Гуро. Он совершенно не умел целоваться, а нахлынувшие эмоции сбивали дыхание, но и оторваться от этих губ Коля был не в состоянии. Он еще не понимал, горький яд подарят они или волшебный эликсир, но одно знал точно: этим утром его жизнь изменилась безвозвратно, обрела новые волнующие краски и, наконец-то, смысл. Когда Яков Петрович разорвал поцелуй и опустился на подушки рядом, Коля сам нашел его ладонь и крепко пожал, благодаря и обещая. — Ну и что вас привело ко мне этой волшебной ночью, душа моя? — спросил абсолютно спокойный Яков и только чертики в его глазах продолжали плясать свой жаркий танец. Коля смотрел прямо, из всех своих сил борясь со своей извечной стыдливостью. — Хотел сказать, что не виновен… И отдать вам сюртук. — И только поэтому вы проделали такой длинный путь босиком и в одной рубашке? — Гуро откровенно веселился и Коля напрягся. — Зачем вы смеетесь? Увидев упрек в прекрасно-странных глазах, Гуро мгновенно потерял веселость, припоминая, насколько раним этот светлый мальчик. — Простите ради бога, Коленька. — Яков нежно поцеловал тыльную сторону его ладони так, что Колю обдало жаром и он тут же забыл, на что злился. — Старый циник во мне неистребим. — Ну что вы, Яков Петрович… Со мной уже давно никто так, как вы, не разговаривал, не смотрел, словно… — Словно? — Словно я диковина какая… — договорил Коля, пряча глаза. — А вы и есть диковина, душа моя, — с улыбкой признался Гуро. — Удивительная, исключительная, неповторимая диковина. Коля вспыхнул и снова уже сам потянулся навстречу ласковым губам, которые подарили ему еще один поцелуй, удивительно нежный и впервые настолько откровенный. Дыхания слились, пока языки знакомились и ластились, но, едва вступив в трепетную игру, Коля сдался, позволяя себе просто насладиться новизной ощущений. Прикрыл глаза, обвивая широкие надежные плечи, чтобы не сойти с ума от радости полного незамутненного счастья.***
Перед тем как проводить Колю в его комнату, Гуро позволил себе невинную, но такую желанную шалость. Уже накинув на плечи юноше свой тяжелый бархатный шлафрок глубокого винного цвета, укрывший того от нескромных взглядов практически до пят, Яков погладил Колю по макушке, невесомо поцеловал в губы, а потом спустился влажной дорожкой по чистой, мраморно-белой шее, и хищно приник к ней там, где изысканная хрупкость переходила в плечо. Юноша в его объятиях мелко вздрогнул, но даже не подумал возмущаться, пряча счастливое лицо у него на груди. — Пойдемте, мой хороший. Ваш друг уже наверно места себе не находит. Коля согласно кивнул, кутаясь в шлафрок и блестя голубизной глаз. — Пойдемте, босиком все же зябко, — пожаловался Коля простодушно. — Я бы с удовольствием донес вас на руках, душа моя, — промурлыкал Гуро. — Но вы же первый и воспротивитесь. Коля мечтательно вздохнул, но вслух произнес: — Будет лучше, если никто не будет знать. — Как же удивительно вы покладисты, Коленька. Из апартаментов Гуро они вышли рука об руку и без происшествий и ненужных встреч добрались до ученического крыла, где их встретил злющий Бинх, которого безуспешно пытался урезонить Эраст Петрович.Только увидев друга живым, здоровым и подозрительно умиротворенным, Саша немного успокоился. Дурно себя чувствовал этим утром лишь один миловидный и темнокудрый случайный свидетель, что кусал сейчас красивые пухлые губы, лежа лицом в подушку. — Ах ты тварь, строишь из себя невинность… Перед глазами обозленного Ванечки стояла немыслимая картина. Ранним утром он видел, как в свою комнату возвратился ненавистный писарчук в сопровождении самого интересного мужчины из тех, кого Ванечке приходилось встречать. И возвратился не как использованная шлюшка. Вовсе нет. Он был препровожден с почетом, как наследный принц, облачен в бархатный шлафрок, а за плечи его придерживала уверенная мужская рука, Да и держался писарчук по-иному: не сутулился, ну тушевался, а улыбался так, что у Вани заныло под ложечкой от зависти. Маленькая дамская пудреница влетела в стену, рассыпаясь на мелкие детали и поднимая столб пыли. — Я тебя уничтожу, писарчук, и заберу обратно то, что принадлежит мне.