Тёмные омуты

Завтрак им принесла Оксана, бледная и странно тихая, а когда Коля спросил, что случилось, нехотя призналась, что с утра к ним с Елизаветой Алексеевной зашел господин Фандорин и вежливо попросил явиться на беседу. — Ну и что ты перепугалась? — поспешил успокоить девушку Саша. — Допрос всех живущих в поместье — это обязательная процедура. Нам так Эраст Петрович сказал. — Я не знаю, как они будут разговаривать с госпожой. Её, кроме меня, совершенно никто не понимает. А если напугают по незнанию? — Если я скажу, что Яков Петрович не может быть с вами грубым, ты мне поверишь? — спросил Коля, заглядывая девушке в глаза. Оксана смотрела недоверчиво. — Он прав, — поддержал друга Бинх. — Господин Фандорин тоже никогда не посмеет обидеть девушку… — Знаю я, — недовольно отозвалась Оксана. — Он и с кухарками на кухне как с герцогинями разговаривает. — Вот и перестань трястись, — поставил точку Бинх, принимаясь за завтрак, чтобы не думать про герцогинь. — Ладно, пойду я. Нужно еще госпожу подготовить. Она, как узнала о смерти отца, так и застыла у окна, словно статуя мраморная. Девушка забрала поднос и отправилась к себе, а мальчишки ненадолго замолчали. Чай и булочки с вареньем сегодня показались Коле манной небесной и даже дождь стучал по стеклу как-то музыкально, видно, сказывалось обретенное душевное равновесие. — Чему ты улыбаешься? — поинтересовался у друга Саша, отпивая сладкого чаю. — Что? — Коля поднял глаза от тарелки. — Я еще не видел, чтобы ты так улыбался. Коля понял, что, думая о прошедшей ночи, совершенно не контролировал своё лицо, и поспешил закрыться волосами. — Ты чего? Ты меня стесняешься, что ли? — недоуменно моргнул Бинх. — Нет, просто… Я не думаю, что ты поймешь. — А ты сначала расскажи, а потом и решим. — Я был этой ночью у Якова Петровича, — начал Коля, отложив розетку с вареньем. — Это мы уже выяснили, когда ты соизволил вернуться. И? — Имыцеловались, — выпалил Коля на одном дыхании. — И что я тут должен не понять? — Но… ты же так резко отнёсся тогда к Ване… — Ну ты сравнил. Себя и этого… — Но я же тоже с ним спал. — Что? — Мы спали с ним в одной постели, а потом он меня поцеловал и я позволил. А потом… — Коля вспыхнул, — Сам захотел поцеловать его и мне это понравилось. — Точно понравилось? — Я… это было так… — Коля глотнул чая, горло пересохло, — словно во сне, а вроде и не во сне вовсе. — Он не сделал тебе больно? — Что ты, наоборот… бережно так, как к девушке. Саша хмыкнул. — Так ты навроде девушки и есть… а за ними ухаживают. — Я не девушка. — Да понятно. Ты не подумай чего, только лучше о том, что спал с Гуро в одной постели, молчи… — И не дурак. — Это да… Просто люди подумают, что в постели этой ты не просто целовался, а делал всякие непотребности, как этот Ванечка… — Не-непотребности? — Коля закашлялся, расплескивая чай. — Забудь. Главное, что Яков Петрович с тобой добр. Ведь добр? — Очень. И, Саш, я очень боюсь, что он уедет, и… — Влюбился значит? — Что? — Он час как ушел, а ты уже скучаешь. Коля только кивнул, а Саша ужаснулся, вдруг представив, что Эраст Петровичу тоже придется уехать, как только они с братом поймают преступника. — Коль, а что теперь будет с нами? Данишевский был единственным покровителем пансиона, а теперь его не стало. — Может, Елизавета Алексеевна будет наследницей? — Дак она же девушка, да еще и немая. — Ты хочешь сказать, что нас выгонят? — Коля похолодел, мягкая улыбка сошла с его лица. — Надо спросить ЭрастПетровича, — вскочил вдруг Саша и закружил по комнате. — Я не хочу к тетке. — К какой это т-тетке? — на пороге стоял Фандорин. Сегодня он выглядел настолько идеально, что у Саши сами собой подогнулись колени, он рухнул на стул. — П-простите, что прервал вашу беседу, господа, но Яков Петрович хотел бы поговорить с вами. Вы готовы? — Да, конечно. — Коля поднялся, поправляя волосы и манжеты, что не укрылось от внимания Эраста. — Куда нужно идти? — Знаете кабинет напротив графского? — Да. — Ступайте первым, а мы с Александром Христофорычем скоро подойдем. Коля посмотрел на застывшего на стуле друга и устремился к двери. Когда за ним закрылась дверь, Эраст Петрович опустился на Колин стул. — Так что т-там о тётушке, Саша… — А? Я не хочу к ней возвращаться… Она снова от меня избавится. — А с чего вы решили, что должны ехать к ней? Саша недоуменно моргнул. — А разве не так? Ну, граф же умер и пансион как это… расформируют. — Вполне возможно. Но воспитанников в любом случае не оставят на улице. Саша поднял свои чудесные светлые глаза и с такой надеждой посмотрел на Фандорина, что тот не выдержал и перехватил мальчишескую ладонь с искусанными ногтями. Саша опустил глаза на их сплетенные пальцы и понял, что краснеет так же, как и Коля при упоминании Якова. — Мы с братом об этом п-позаботимся, обещаю. — Вы? — Вот как только выберусь в столицу, так сразу и зайду на чай к генерал-губернатору. — К г-генерал-губернатору Петербурга? — Брови Саши изогнулись, делая его и без того миловидное лицо по-детски непосредственным. — Скажем так, мы с ним п-приятельствуем. — А-а-а.......... Эраст с трудом удерживался от желания рассмеяться, видя, как мальчишка переживает легкое недоумение. Невдомёк юноше, что случалось ему и с государем кофий по-свойски распивать. — Но довольно обо мне… Скажите, где бы вы хотели учиться? — Я? — Вы, Саша. Больше я здесь н-никого не наблюдаю. — Нууу, наверно там где Коля, он же мой друг. — Эм… Спрошу по-другому. Кем вы себя видите в этой жизни? — Морским офицером, — выдал Саша сокровенное, ни на секунду не задумавшись. — Вот это д-другое дело… Уважаю. — Эраст отпустил мальчишечью ладонь и одобряюще похлопал юношу по коленке. — Вы уедете? — Что, п-простите? — Вы уедете в столицу? — Конечно, как только здесь появятся господа жандармы и Яков больше не будет нуждаться в моей п-помощи. Саша скрестил руки на груди. — Я понимаю. — Саша, я надеюсь, что как только все формальности будут соблюдены, вы покинете это нехорошее место и не разочаруете меня, п-поступив учится…Вы всегда можете рассчитывать на мою помощь. — А другие мальчишки? — ощутимо расслабился Бинх. — Уверяю вас, что и с ними все будет хорошо. А теперь собирайтесь. Яков П-петрович ждать не любит.

***

Коля почти бежал по казалось бесконечным извилистым коридорам и даже пару раз наткнулся на горничных и пансионеров. И те и другие проводили его недоуменными взглядами. Достигнув хозяйских апартаментов, он заставил себя замедлиться, выровнять дыхание и заправить выбившиеся пряди за уши. Яков Петрович не должен понять, как он торопился, чтобы… — Вам же было хорошо со мною, я видел, это невозможно скрыть. Послышался приглушенный, но очень знакомый голос и Коля замер. — Иван Григорьевич, я вызвал вас для серьезного разговора. И если у вас больше нечего добавить прошу на выход, — прозвучавший в ответ голос Гуро был ровен и сух. Коля сделал пару шагов и сквозь приоткрытую дверь увидел, как ненавистный Ванечка поднимается со стула, на котором сидел во время беседы и, обойдя исполинских размеров стол, оказывается за спиной Якова Петровича и кладет свои изящные ладошки на его плечи. Коля обмер, почувствовав, как что-то неизведанное, тёмное и большое поднимается изнутри, чтобы в следующее мгновение выбить из легких весь воздух. — Не забывайтесь. — Гуро поднялся и, обернувшись спиной к Коле, а лицом — к замершему Ванечке произнес: — То, что случилось между нами в той спальне, там и останется, Ваня. Я сожалею, что тогда поддался на провокацию графа и вам не в чем себя винить. — Винить? Да нет же! Вы один были добры ко мне, в отличии от остальных. Смотрите! — Ваня резко оголил запястье правой руки. — Этот шрам… графу нравилось наказывать меня огнём, когда я чем-то ему не угождал. Но с вами… С вами меня никто не принуждал. Я люблю вас! Коля больше не мог этого слушать и распахнул дверь. — Яков Петрович. Гуро стремительно обернулся. Ему понадобилось лишь мгновение, чтобы понять, что Коля слышал этот странный диалог. Таким неприкрытым негодованием горели его глаза, а нежные губы поджимались от досады. Мальчик отчаянно ревновал. — Проходите, Николай Васильевич, я вас ждал. — Взяв себя в руки, проговорил Гуро нейтральным тоном. — Иван Григорьевич дал показания следствию и уже уходит. Увидев соперника, Ванечка словно задеревенел и прирос к полу, но ненадолго. Жесткая рука стиснула его предплечье, и Гуро медленно, но верно повел юношу к выходу из кабинета. Проходя мимо, Ваня что-то неразборчиво прошипел в сторону Коли, а тот, словно не замечая ядовитого взгляда, смотрел только на Гуро. — Доброго дня, Иван Григорьевич, — стальным голосом выдал Гуро, выпроваживая упирающегося юношу и запирая двери на ключ. Коля молчал. Все, что рвалось из него, вся нежность и теплота вдруг рассыпались прахом. В груди образовалась черная дыра, которую люди зовут ревностью. В воздухе повисла неприятная недосказанность. — Николай… Коля не знал, что сказать, лишь страшно боялся, что его оттолкнут, а потому первым шагнул навстречу и уткнулся лбом в широкое плечо. Гуро ощутимо расслабился и притянул его к себе. — Коленька, голубчик, простите, что вам пришлось это увидеть и услышать. — Я… понимаю. Это не Вы… это он. — Господи, да за что же мне такое счастье, — выдохнул Гуро чуть слышно в тёмную душистую макушку и обнял хрупкие плечи. — Вам не следует ждать от меня подвоха или предательства, Коленька. Все, что было сказано мною ночью, чистая правда. Колю отпустила нервная дрожь и он сделал то, что так хотел сделать еще сегодняшним утром, но так и не решился. Поднял лицо и прошептал, серьезно глядя в проницательные тёмные омуты: — Я люблю вас, Яков Петрович. Гуро сглотнул, всмотрелся в бледное лицо, с содроганием увидев влажную дорожку, скользящую по чистой мальчишеской щеке и успокаивающе поцеловал опущенные веки. — Душа моя…

***

Эраст стоял в эркере оранжерейного окна, наблюдая за тем, как от центрального здания усадьбы спешным шагом идёт единственная теперь её хозяйка с наперсницей в сопровождении брата. Яков пригласил девушек прогуляться до ажурной беседки, что притаилась в глубине сада, как только дождь немного перешелся. Барышни приняли любезное приглашение, им наверняка было о чем поведать Гуро. Эта дневная прогулка была предпринята не столько для того, чтобы поговорить без посторонних глаз и ушей, сколько для того, чтобы никто не помешал Фандорину незаметно проникнуть в покои юной хозяйки в поисках вполне определенных улик. Потому, как только трио скрылось за деревьями, Эраст, стараясь не слушать совесть, которая настойчиво твердила, что люди чести так не поступают, направился в сторону покоев Елизаветы Алексеевны. Навстречу ему попалась лишь горничная графини, так вовремя направлявшаяся с корзиной белья в сторону хозяйственных помещений. Легкий щелчок и дверь в гостиную юной барышни открыта. Примерно представляя, где следует искать, Фандорин направился в сторону со вкусом обставленной светлой и уютной спальни, где на комоде благоухал букет пионов, а на кровати было раскидано несколько разномастных шляпок. Начав с резного туалетного столика, на котором стояло изящное венецианское зеркало, Эраст вскоре понял, что в его ящичках нет ничего, достойного внимания, кроме баночек, кисточек, духов и притираний различного рода. Фандорин переместился к комоду золотистого ясеня и начал методично открывать глубокие выдвижные ящички, полные шелковых и кружевных дамских сокровищ. Лучшего места, чтобы припрятать что-то тайное, чем ворох стыдливого женского белья, придумать было сложно. Интуиция подсказывала Эрасту, что он на правильном пути. Один ящик, второй, третий… В дальнем углу самого нижнего Фандорин нащупал что-то твердое, завернутое в прохладный шелк. Фандорин вытащил находку на свет, но вдруг за его спиной скрипнула половица, а в следующий момент на его шею набросили петлю и начали безжалостно душить. Повинуясь инстинкту, Эраст задышал часто и неглубоко, экономя воздух, просунул свои ладони между горлом и веревкой, и что есть силы ударил невидимого ему сейчас нападавшего каблуком по голени. Того это застало врасплох. Эраст немного развернулся для нового удара — теперь уже локтем по груди. Нападавший зашипел от боли и ослабил хватку, позволяя Фандрину повернуться… — Хома Б-брут, полагаю? — спросил Эраст, освобождаясь от петли. Ему не ответили. Напротив — узнанный им Брут прыгнул на него, вцепился в горло левой рукой, правой ударил по лицу. Отлетев к стене, Фандорин сполз на пол. Брут сделал шаг вперед. Эраст тряхнул головой, разгоняя туман перед глазами (стало только хуже), но сумел вовремя собраться: подтянул к себе ноги, а после — толчком выбросил их, метя противнику в пах. Бесчестный, недостойный дворянина прием, но было не до благородных расшаркиваний. Немного промахнулся и попал в бедро. Брут снова зашипел и упал на одно колено, давая Фандорину необходимую тому фору. Эраст вскочил и обрушил на Брута последний удар. Тот захрипел и обмяк. — С-спокойно, голубчик, спокойно, — повторял Эраст, скручивая Хому его же веревкой.

***

— Ну и что же вы нам поведаете, милейший Хома? — Яков откинулся на спинку стула, наблюдая за застывшим перед ним молодым мужчиной. Руки того были связаны за спиной, скулу украшал красноречивый кровоподтек. В кабинете они были одни. Эраста Гуро практически выгнал, предварительно вызвав к нему жившего в поместье врача. — Итак. Что делали в покоях Елизаветы Алексеевны и зачем напали на господина Фандорина? — Я не нападал. — Интересно-интересно… А позвольте вас спросить, каким образом на его шее появился очень некрасивый след от удавки? — Гуро злился. Не каждый день нападают на родного брата, да еще в обстоятельствах, ему навязанных. Яков корил себя за недогляд. — Я не напасть хотел, а всего лишь защитить Елизавет…госпожу Данишевскую от вора, который проник в её покои. — Вот оно как, от вора… Похвально. Тогда объясните мне, почему вы пытались уничтожить улику. — Какую еще улику? Гуро кивнул на найденную в комоде Эрастом бутыль, что стояла на другом конце стола. — Склянку с ядом, к слову, тем самым, которым отравили господина Данишевского. — Я просто хотел отобрать краденое. — Не говорите мне, что вы не узнали господина Фандорина со спины. Вы ну никак не могли спутать его с вором, которому в поместье и взяться-то неоткуда. Бьюсь об заклад, вы за ним следили… — Нет. А вот господин Фандорин поступил бесчестно, проникнув без разрешения госпожи в её покои. Гуро отмахнулся. — Не пытайтесь сменить тему. Вы за ним следили. И довольно давно. Сначала по наущению вашего хозяина, а потом по собственной воле. Как, впрочем, и за мной. — Он мне не хозяин! — зло прошипел Брут. — И никогда им не был. — А вот с этого момента поподробнее, милейший. — Я нанялся к нему на работу по одной единственной причине… — И причину эту зовут Лизой. — Да как вы смеете? Она чудесная девушка. — Смею, я многое смею… — Гуро улыбнулся так зловеще, что Хома, хоть и был не из пугливых, нервно сглотнул. Из него словно выкачали весь воздух. Он уронил голову на руки и начал говорить. — Елизавету Алексеевну я впервые увидел, когда ей едва исполнилось шестнадцать. Таких ангельски красивых девушек мне знать не доводилось. Я тогда работал приказчиком в магазине, в который они зашли с гувернанткой и отцом. Видели бы вы, как Данишевский на нее смотрел — брезгливо, словно на муху навозную, а сам был таким холодным и отстраненным, точно и не отец он ей вовсе, а случайный прохожий. Столько боли в этот момент было в её глазах и столько признательности по отношению ко мне, когда я обратился к ней с восхищенной улыбкой. Я тогда не знал, что госпожа нема… по губам она читает легко. Я тогда оставил службу приказчика и нанялся к Данишевским… не было мне жизни без неё. А когда случалось порадовать её, заставить хоть на миг улыбнуться, я был самым счастливым человеком на земле. Некрасивые резкие черты Хомы смягчились, глаза подозрительно заблестели. Гуро смотрел на него и думал, что точно так же, как этот влюбленный мужчина, готов многое отдать за улыбку на тонких колиных губах. В искренности чувств Хомы Гуро не усомнился ни на миг. — И теперь вы решили спасти её от тюрьмы, скрыв улики… — Да неужели вы считаете, что Елизавета Андреевна виновна?! — Все указывает на её причастность к… происшествию. — Протянул Гуро, внимательно наблюдая за Брутом. — Она настолько невинна, что и подумать о таком не могла. Да она молилась за эту тварь, которая не стесняясь её присутствия занималась непотребствами. Гуро покачал головой. — Этот яд ей могли подкинуть! — оживился вдруг Хома, высказав вполне правдоподобную версию событий. — И тем не менее, никто из знакомцев этой семьи, я полагаю, не может утверждать, что девушка боготворила своего отца, — проговорил Гуро, постукивая тонкими пальцами по подлокотнику кресла. — Скорее наоборот. И вырваться из этой клетки она могла двумя способами. Один хорошо вам известен — женитьба, но в случае госпожи Данишевской это было невозможно, женихов поблизости не наблюдалось. В ответ на эту провокацию Хома засопел и дернулся в своих путах.  — А второй, — словно не замечая его потуг, продолжил Гуро. — Убийство своего тюремщика мог быть вполне притворен ею в жизнь, имей она сообщников или сообщника. А что может быть лучше влюбленного сообщника, готового на всё ради любимой, не мне вам говорить. — Хорошо. Я признаюсь, — вдруг спокойно проговорил Хома. — Как там это у вас называется? Чистосердечное признание? Я признаюсь, что испытывая к господину Данишевскому давнюю неприязнь и намеренно опоил его ядом. Сделал это один, никого не посвящая в свои планы. Елизавета Алексеевна не знает о моих к ней чувствах. Арестуйте меня. Гуро скривил губы в скептической улыбке. — И спрятали главную улику в комнате любимой девушки. Вы идиот, Хома? — Никто бы не посмел обыскивать спальню хозяйки. — Не пытайтесь показаться глупее, чем вы есть, молодой человек. — Что вам еще надо? — сорвался Хома на крик. — Арестуйте меня, а её не трогайте. — Вы так стремитесь в казематы и на плаху? — припечатал жестко Гуро. — А что будет с любимой вами девушкой, которая осталась абсолютно одна в огромном враждебном мире, вам хочется узнать? Так я могу объяснить! Гуро понял, что попал в точку, когда и без того бледный Хома стал белым, как полотно. Он смотрел на Гуро совсем по-иному, словно моля о помощи. — А что теперь с нею будет? — чуть слышно прошептал молодой мужчина. — Насколько я знаю, у графини Данишевской нет иной родни, кроме отца. Брут кивнул. — Когда я нанялся к Данишевскому, то узнал, что со стороны матери у Елизаветы Алексеевны никого не осталось, а о себе граф никогда никому ничего не рассказывал. — Неудивительно. Так вот, если вы еще не поняли, то вашу сердечную привязанность ждет совсем не радостная жизнь, если она в ближайшее время не обзаведется любящим супругом, действительно любящим. В противном случае может появиться ушлый проходимец, который соблазнит состоятельную одинокую девушку, чтобы заполучить все её богатства, а затем тихо избавиться от постылой немой супруги, — откровенно нагнетал Яков. В ответ на это Хома только длинно выдохнул и сверкнул глазами. — Или же Елизавета Алексеевна может прожить затворницей всю свою жизнь, пока не менее ушлый управляющий не разорит её подчистую. И тогда ей придется отправиться в какое-нибудь богоугодное заведение доживать свои дни, рисуя свои талантливые акварели, среди умственно отсталых и убогих стариков. Вы такого будущего ей желаете? — Нет. Я сделаю всё, чтобы она была счастлива. — Тогда перестаньте наговаривать на себя и помогите нам найти настоящего преступника. — Гуро посмотрел Хоме прямо в глаза. — Я обещаю вам, что позабочусь о том, чтобы тот понёс минимально возможное наказание. Я считаю, что для графа это вполне заслуженный конец. Хома раздумывал недолго. — Я кое-что видел…