***
На тренировке, когда он не улыбнулся в ответ на ухмылку Бокуто, его наполнило невероятное чувство вины. Его буквально разрывало: одна его часть хотела и дальше играть в волейбол, становится все лучше и лучше, пока он не будет на высоте. Но другая его часть бы подавлена и поймана в ловушку ожиданиями его семьи. Волейбол — просто клуб. Он нужен был только для того, чтобы скоротать время. Что-то, позволяющее ненадолго отвлечься от учебы. — Хэй, Акааши! Капитан сказал, что ты будешь сегодня тренироваться с нами! Волейбол — просто клуб. — Полагаю, ты хочешь, чтобы я попасовал тебе? Волейбол — просто клуб. — Да?.. Волейбол — просто клуб. — Тебе не обязательно говорить это как вопрос, Бокуто-сан. Волейбол — просто клуб. — Ну… Эм… Я просто хотел убедиться, что ты будешь не против потренировать со мной удары! … — Подай мне мяч. Ему действительно нравился этот клуб.***
Он гордится тем, что получает высокие оценки, потому что в нем воспитывали идеального сына с того момента, как он открыл глаза. Он единственный ребенок в семье, поэтому он должен быть лучшим. Если его родители не смогут порадоваться его успехам, тогда он потерпит неудачу — не только как сын, но и как человек. Сколько он себя помнит, все его существование основывалось на том, сможет ли он поступить в любую школу, в какую только захочет, или нет. Если он может сделать все — значит он все-таки чего-то стоит. Оценивая себя, он всегда основывался на том, что он мог сделать, и к какому-то времени список того, что он сделать не мог, был маленьким. Но потом он стал старше. Он понял, что на самом деле имели в виду родители, когда говорили ему такие вещи. Он понял, что быть одаренным ребенком — значит стать подавленным подростком. Его оценки падали, а вследствие — и его значимость. Ему пятнадцать, но уже скоро будет шестнадцать. Он знает, что если его первый год здесь не пройдет достаточно хорошо и если его оценки не будут соответствовать стандартам его родителей, то они переведут его в другую школу, которую выберут уже сами. Это чудо, что они согласились с тем, что он пошел в Фукуродани, но теперь он должен доказать, что это было не зря. А его отвлекает какой-то глупый спорт. Он не смотрел на родителей, когда вечером пришел домой. Он стыдно, и он чувствует, как покраснело лицо, когда отец остановил его, положив руку на его плечо. На несколько мгновений воцарялась холодная тишина, затем отец медленно сжал руку, и он обернулся. Отец внимательно осмотрел его и положил руку ему на лоб: — Ты весь красный. Ты ведь не заболел? Если бы отец сказал это каким-нибудь другим тоном, то он бы даже поверил, что тому не все равно. — Я не знаю, — ответил он и вздрогнул, когда отец резко убрал руку, словно обжегся. — Ты не знаешь? — спросил отец и цыкнул языком. — Прими лекарство после ужина. Он молча кивнул и взял лекарство из кухонного шкафчика. Мать, не оборачиваясь, накладывает из кастрюли на плите в тарелку что-то вроде рагу и протягивает ему. Он сел за стол и тихо начал стучать ногой. Рагу все еще горячее, но он все равно запихивает его в рот. Отец подошел к нему, бросил пару таблеток и поставил стакан воды напротив него, сурово посмотрев: — Прекрати стучать ногой, Кейджи. — Прости, пап, — перестал, но затем стал постукивать пальцами по столу, принял таблетки. Отец посмотрел на него с раздражением, но больше ничего не сказал. — Так, — подала внезапно голос мать, — как дела с твоим клубом? Он чуть не подавился водой, но смог проглотить ее. Услышав его кашель, родители обернулись, посмотрев на него, и когда он снова смог дышать нормально, они оба немедленно вернулись к еде. Это было бы даже похоже на пощечину, если бы он к этому не привык. Он съел еще одну ложку рагу, используя ее как предлог для того, чтобы успеть обдумать ответ. — Все-… — Проглоти еду, прежде чем говорить, Кейджи. Это отвратительно. Он сделал паузу на несколько мгновений, делая вид, что тщательно пережевывает перед тем, как продолжить говорить: — Все… Эм… Все — что? — надавила на него мать. Это шанс. Он не может сказать, что это скучно и быть полностью свободным от волейбола. Он может сказать, что хочет уйти из клуба, и тогда у него появится возможность сосредоточиться только на учебе. Если только он скажет это… все вернется в норму. Он сможет вернуться к тому, что было в средней школе. Только его пальцы стали стучать по столу еще громче, более нервно. Он не хочет возвращаться к этому. — Все хорошо, — сказал он наконец и уставился в свою тарелку, чтобы не видеть разочарованного выражения, которое точно появилось на лицах родителей. — Мне весело. Тишина оглушала. Он пытался отвлечься едой, но уже доел все, так что ему остается только вертеть ложку во рту. Половина воды в стакане осталась нетронутой. Он слушал звонкий стук, когда мать начала мыть посуду после ужина, и звуки становились все громче и громче от ее растущего гнева. — Я надеялась, ты сам уйдешь из клуба, Кейджи, — огрызнулась она. Он вздрогнул и вынул ложку изо рта. Он даже не смеет сказать что-либо в ответ. — Неблагодарный мальчишка, — она очень редко так прямо оскорбляет его. — Мы столько сделали для тебя, а теперь… — ее голос звучал так, словно она стала плакать, и его страх проник еще глубже в сердце. — Ты ненавидишь нас? Это так? — мать швырнула тряпку в мыльную воду и шлепнула ладонями по столешнице. — Н-нет! — запаниковал он. — Нет. Это не так. — Я просто не понимаю тебя! Этот клуб не имеет никакого смысла, и ты сам сказал, что он только на время средней школы. Его руки затряслись, а нога стала стучать еще чаще. Даже если бы отец сказал ему прекратить, он не смог бы это сделать. — Нет… Я-… М-мне нравится там. Он помогает сосредоточиться. Я-я клянусь, я благодарен за все! Вы замечательные родители. Во рту пересохло. Мать немного успокоилась и провела рукой по волосам: — Мы стольким пожертвовали ради тебя, Кейджи. Ты знаешь это? — Я знаю. — Мы потратили столько времени, чтобы быть уверенными, что у тебя все только самое лучшее. — Я знаю. — Мы предполагали, что ты отплатишь нам тем же. — Я знаю. Мать сжала челюсти и спустя несколько секунд достала тряпку из раковины и снова стала мыть посуду, затем поставив ее в посудомоечную машину — то, смысла чего он не понимал. Он встал и отнес тарелки в раковину, стараясь не смотреть матери в лицо, пока мыл их под ее пристальным взглядом. Она забрала тарелки, когда он закончил, почти выхватив их, понажимала на кнопки посудомоечной машины и оставила ее работать. Она вытерла руки полотенцем и медленно повернулась лицом к нему. — Я разрешаю тебе остаться в этом клубе, — он надеялся, что радостное волнение не отразилось на его лице. — Но если он начнет мешать твоей работе, я запрещу все внеклассные занятия. Понял? Он прекрасно знал, что родители предпочли бы оставить его запертым в комнате с частным учителем на всю оставшуюся жизнь, пока он не станет богатым и успешным. Позволить ему посещать школу и быть в клубе — это вкус свободы, о которой он не мог и мечтать. — Я понял, Мам. — Хорошо, — она вздохнула и отправилась в сторону кабинета. — Позанимайся немного перед тем, как лечь спать. — Да, Мам. Когда он остался один, он осознал, что улыбался.***
Утром он чувствовал себя отвратительно. Он сонно уставился в потолок над ним и моргнул несколько раз, чтобы прогнать сонливость. Но даже спустя несколько минут дымка перед глазами не прошла, и тогда он попытался сесть. Живот резко прихватило, как только он пошевелился, и он почувствовал такую слабость, что рухнул обратно на кровать. Он чертыхнулся себе под нос и попробовал сел снова, на этот раз медленнее. В желудке что-то булькнуло, и он почувствовал тошноту. У него возникло подозрение, что это из-за вчерашних таблеток, которые он принял, хотя даже не был болен. Вероятно. У него кружилась голова, однако сегодня он должен был пойти в школу. Он не может позволить себе отстать сейчас, когда только что получил временное согласие своих родителей по поводу волейбола. Он побрел через комнату и на ощупь открыл дверь в ванную, включая свет и тут же чувствуя тошноту. Он переждал несколько секунд в дверях, стараясь подавить это чувство. Он закрыл глаза и сделает несколько глубоких вдохов, прежде чем направиться к раковине. Он бросил мимолетный взгляд на душ. Ему показалось, если он попробует принять его сейчас, он просто умрет. Вместо этого он решает вылить на себя доброе количество дезодоранта (с запахом природы — потому что он нравится матери), чистит зубы и пытается сделать с волосами что-то более-менее презентабельное. Его кудрям больше нравится жить своей жизнью, но если он достаточно постарается, он даже сможет немного выпрямить их. У обоих его родителей прямые черные волосы. Они говорят, что это он унаследовал от кого-то со стороны отца, но все равно не одобряют, если он не пытается усмирить свои волосы. Через усилие он надевает форму. Теперь, когда он проснулся, он, наконец, может стоять прямо, но мир вокруг все еще кружится, и с каждым морганием в голове отдается пульсация. Он видит пятна перед глазами, когда случайно поднимает глаза на ослепительный свет в ванной. Он брызгает на лицо водой, чтобы казаться хоть немного живым. Он выходит в гостиную и замечает, что родители уже ушли на работу. Его обед стоит на столе, без записки, без чего-либо вообще. Он решает, стоит ли брать еду с собой, и все-таки запихивает коробку в сумку. От одной мысли о еде его начинает тошнить. Он пытается заглушить запах еды с кухни, затыкая нос и надевая ботинки так быстро, как только может. Он вышел даже раньше, чем собирался. Холодный уличный воздух помог справиться с повышенной температурой тела. Он почувствовал, что даже может сосредоточиться, когда ветер подул ему в лицо, так что добраться до станции он смог без особых проблем. Но Бокуто — это совершенно другая история. И хотя он обычно ценит, как Бокуто помогает ему отвлечься от всего, каждое слово, произнесенное им сейчас, подобно тяжелому молоту, бьющему по голове. Он прикладывает руку ко лбу, когда начинает чувствовать головокружение. Поезд переполнен людьми, в нем слишком тепло, даже жарко, и — о боже — кажется, сейчас он потеряет сознание-… — Бокуто-сан. — М, да? — Не мог бы ты немного понизить громкость своего голоса? — А? Без проблем, — Бокуто в замешательстве нахмурил брови, но когда наконец посмотрел на него, взметнул их вверх. — Подожди! Что случилось? Голос Бокуто стал еще громче, и он едва сдержался, чтобы не зарычать от разочарования: — Голова болит. — Оу! — вскрикнул Бокуто, но затем сразу же исправился: — То есть… Оу. Извини. Тебе плохо? Мягкий голос Бокуто не так уж и плох. Он осознает, что даже никогда не слышал его раньше, но ему нравится. — Думаю, да, — пробормотал он, стараясь успокоиться, когда поезд остановился, чтобы впустить новых пассажиров. — У меня есть с собой обезболивающее! Будешь? Мысль о том, что придется принимать еще таблеток, вызвала у него отвращение. Его снова начало тошнить, и он даже прикрыл рот рукой. Бокуто тут же оказался рядом, положив одну руку ему на спину, а другую — на плечо. — Чт-… Акааши! Может, тебе стоит выйти? Прикосновения Бокуто обжигали. — Нет, — быстро ответил он. — Нет, — повторил он снова, задрожав, когда руки Бокуто отпустили его. Не мог пропустить ни единого дня в школе. Прошло уже несколько недель, и учителя уже начинают сложные темы. — Я принял вчера лекарство, и, кажется… Кажется, из-за них я чувствую головную боль. — Думаю, это больше, чем просто головная боль, Акаши. Я Акааши. И я в порядке. Бокуто подозрительно прищурился. Сейчас он очень сильно походил на сову. — Ну, если тебе нехорошо, тогда я помогу тебе. — Поможешь мне? — Ага! Например, похлопаю по спине, если тебя будет тошнить или что-то вроде того, — Бокуто сказал это с широкой улыбкой, как будто не обсуждал что-то отвратительное. Если только тебе не нравится прикосновения, когда тебя рвет. Тогда я просто отойду в сторону и буду подбадривать тебя. Или-… Я имею в виду подбадривать, не потому что тебя тошнит, конечно! Подбадривать, потому что потом тебе станет легче. А если тебя не вырвет, то я в любом случае поддержу тебя! Он не мог поверить, что этот парень настоящий. Он так и стоял, прижав руку ко рту, все еще слегка сгорбившись, и странно смотря на Бокуто. — Что это за взгляд! — Ты очень странный, Бокуто-сан. — Сказал тот, кто пошел в школу больным! — Это просто головная боль. — Как скажешь-… — и с губ Бокуто слетела какая-то не очень хорошая версия его имени. Но на этот раз он даже не потрудился его исправить. Отчасти потому, что он даже не слышал, что Бокуто сказал, и потому, что в горле снова стал ощущаться комок. Это будет тяжелый день.***
Учитель истории решил устроить письменный опрос. несколько долгих секунд он просто пялился на свой лист, перед тем как написать свое имя, и даже эта задача едва оказалась ему по силам. Он смутно осознал, что уже весь вспотел и, возможно, выглядит просто ужасно от изнеможения. Он просто не хочет делать задания, даже несмотря на то, что знает ответ на каждый вопрос. Голова болит, он устал и хочет домой, но одновременно и не хочет туда возвращаться. Он взял карандаш и угрюмо стал вписывать ответы. На один из вопросов нужно было написать развернутое объяснение, но он просто набросал какую-то ерунду, но чтобы хоть как-то получить приемлемую оценку. Ему казалось, что он может просто отключиться, сидя за партой. Если честно, то ему даже хотелось. Бокуто был прав. Он заболел, и ему следовало оставаться дома сегодня. Но тогда бы он пропустил опрос, а его родители терпеть не могли, когда такое случилось. Он всегда должен вовремя сдавать все тесты. Просто пропустить школу — это тяжкое преступление в семье Акааши.***
Он не уверен, как долго маялся на своем месте, как вдруг наступило время обеда. Он слышит отдаленный крик своего нового друга, который наверняка шел сюда, чтобы поесть с ним, потому что теперь это стало традицией, нравилось ему это или нет. А ему нравилось. Но сегодня ему просто хотелось забраться в кровать и спрятаться под одеялом на несколько часов. Когда Бокуто с широкой улыбкой сел напротив него и поставил свой обед на его парту, он почувствовал, как беспокойство постепенно исчезает, но не полностью. Он медленно достал свой обед из сумки и открыл коробку, но от одного запаха его снова начало тошнить. Несколько секунд он пялился на нее с соответствующим выражением лица, в то время как Бокуто расквитался со своим обедом на раз-два. Эта та их общая черта, которую он обнаружил: они оба были влюблены в еду и могли съесть все за одно мгновение. Но не сегодня, видимо. В желудке даже не урчало от голода. Когда Бокуто закончил, он убрал свою коробку и сложил руки на столе. Бокуто посмотрел, что тот ни разу не притронулся к еде, и даже поднял брови, когда увидел, что тот даже не смеет взглянуть на нее. — Ты действительно заболел! — Не мог бы ты говорить потише? — Почему ты просто не остался дома? Тебе нужен отдых! Он промолчал. Бокуто не понять. Как он вообще может объяснить, какие ожидания на него возлагают? Какие он возложил сам на себя? — Я… не хотел потом наверстывать пропущенный материал, — это почти правда, так что вполне сойдет за объяснение. — Хм, — Бокуто кинул на него непонятный взгляд. — Ну что же! Тогда остается только одна вещь. Он встал, закрыл его коробку крышкой и положил ее куда-то в его сумку. У него есть небольшое отделение, куда он обычно клал обед, но Бокуто запихал коробку неизвестно куда. Он уже было открыл рот, чтобы начать протестовать, но желудок снова напомнил о себе, отзываясь болью, так что ему пришлось зажмурить глаза. Бокуто перекинул сумку через плечо и протянул ему руку: — Я забираю тебя к медсестре! Он хотел уже отказаться, но не смог ничего сказать, потому что его снова начало тошнить. Поэтому он просто опустил голову и оперся на руку Бокуто, чтобы встать. Медпункт же недалеко, да?***
Все-таки он был далеко. Пока они шли, он все больше и больше опирался на руку Бокуто, пока тому не пришлось поддерживать почти половину его веса. Они зашли в медпункт. Медсестра — добрая пожилая женщина. Когда она повернулась, чтобы посмотреть, кто зашел в ее кабинет, она охнула: — Что случилось? — Мой друг очень болен! — Бокуто, отводя его к кровати, сказал это слишком жизнерадостным для такой предыстории голосом. — Поэтому я привел его сюда, чтобы он немного отдохнул. Ничего страшного? — Конечно нет! — медсестра встала, подошла к нему и положила руку на лоб, тут же вскрикнув: — Да ты весь горишь! Она медленно убрала руку со лба и направилась в другой конец кабинета. Бокуто посмотрел на него со взглядом Я же говорил. Он лишь закатил глаза. Медсестра положила холодное мокрое полотенце ему на лоб: — Мне стоит позвонить твоим родителям? — Нет, — ответил он слишком быстро и так резко, что медсестра даже отшатнулась. — Они… Они работают. Я не хочу отвлекать их. Медсестра подняла бровь и странно на него посмотрела, но просто кивнула: — Хорошо. Тогда Бокуто радостно уселся на стул прямо рядом с кроватью. Что? — Что ты делаешь? — спросил он, чувствуя, как веки начали тяжелеть, как только он оказался в горизонтальном положении. Бокуто наклонил голову: — Что ты имеешь в виду? — Ты… сидишь. — Невероятная наблюдательность, Акааши, — ответил Бокуто с улыбкой. — Я остаюсь с тобой! Во всяком случае, так долго, сколько смогу. Он был ошарашен. — Тебе не обязательно делать это. — Я не имею ничего против. Ему хотелось натянуть полотенце на лицо, чтобы никто не увидел его выражения. — Но почему? Бокуто выглядел искренне озадаченным этим вопросом: — А почему я не должен? — с любопытством спросил он. Ему нельзя болеть, и даже когда он нарушает это правило, никто не оставался с ним, пока он старался отдохнуть. На этот раз он действительно протянул руку и опустил полотенце на покрасневшее лицо. — Ты странный, — смущенно пробормотал он. Бокуто только ухмыляется, или, по крайней мере, ему так показалось, судя по тому, что он мог видеть сквозь полотенце. — Для этого и нужны друзья! Он уснул только под звук шагов уходящего Бокуто, и ему снилось золото.