Я буду нежен

- Фуго, ну не могу я больше эту математику видеть, давай займемся чем-нибудь другим! - И чем же? Грамматикой? Наранча капризно надул губки. Под «чем-нибудь другим» он точно не имел в виду правила употребления неопределённых артиклей и сложные числительные. Но Паннакотта закрыл глаза, судорожно сглотнув, и Наранча, приняв это за попытки сдержать очередной приступ гнева, быстро изменил свое мнение: - Я сейчас, только тетрадь возьму. Мальчишка решил радоваться минутному перерыву – раз больше ему ничего не предлагали. - Зачем вообще мне эта грамматика. - Вот тебе, поверь, она очень нужна. Я уже не могу смотреть на… Я не могу смотреть на твои глаза. На твои темные волосы, постоянно выбивающиеся из-под банданы. На твои пухлые губы, такие яркие, как будто они покрыты помадой. Хотя я точно знаю, что ты не красишься. Ты ведь просто не способен нанести косметику аккуратно. - … на твои безграмотные записки. Даже не представляю, как ты будешь в полиции объяснительную писать, что пострадавшие сами прыгнули на твой нож. Все трое, строго в порядке очереди. Предварительно абсолютно добровольно подарив тебе свои кошельки и телефоны. А потом аккуратно уложились в штабель. Никто ведь просто не сможет это прочитать из-за твоих ошибок, и ты обязательно сядешь пожизненно. В последний раз что было? - Склонение глаголов. - Спряжение глаголов. – Автоматически поправляет Фуго. - Давай повторим на глаголе «убегать». Мальчишка медленно записывает, проговаривая тихонько: «я убегаю, ты убегаешь, мы убегаем…». От напряжения у него тихонько шевелится обнаженное плечо, и Паннакотта хочет прикоснуться губами к смуглой коже. Собственно, почему бы и нет. Наранча ведь даже взрослее его самого, он всегда сможет отказаться. Фуго не желает ничего плохого, он сможет быть нежным… «Я буду нежен» - с этими словами профессор провел пальцами по щеке Паннакотты. Он тоже наверняка считал, что не делает ничего плохого, и что мальчишка всегда может отказаться. Он не понимал, просто не мог понять, что само предложение покрывает Фуго толстым слоем жирной грязи. - …он убегает, она убегает, они убегает. - Какое «они убегает»? - А как правильно? - Наранча быстро развернулся и почти столкнулся со слишком близко придвинувшемся учителем. Его рука коснулась бедра Фуго – именно там, где в этом сезоне дизайнер решил сделать модную дыру в одежде. Прикосновение кожи к коже породило искру, быстро ушедшую под тканью брюк прямо к цели. - Правильно «они убегают», - зло шепчет Паннакотта. В нем растет ярость: на свое подростковое тело, заводящееся буквально ото всего; на такого притягательного Наранчу, слишком обольстительного в своей непосредственности; на ставшие слишком тесными брюки; на продавца, впарившего Фуго этот дурацкий костюм. - Это просто глагол плохой. Я не хочу убегать. Давай, я сам следующий выберу? - Хорошо. - Пусть будет «целовать», можно? Нет. Нельзя. Целовать – нельзя. Мне нельзя. Тебе нельзя. Нам нельзя. - Можно – если это действительно поможет. - Я целую… ты целуешь… мы целуем… мммм…. «Мммм»? Кто так спрягает? Фуго хотел сказать это вслух, но не смог – его губы оказались прижатыми к плечу Наранчи. Нежно, блядь, прижаты. Паннакотта в ужасе отшатнулся, попытался встать, но растянулся на полу, опрокинув стул. Наранча, конечно, тут же налетел на него. - Я нравлюсь тебе? Я правда нравлюсь тебе? Я уже боялся, что нет. – В перерывах между этими фразами он мелко целовал, скорее даже клевал губами, лицо Фуго. «Он боялся, что не нравится мне?» - думал Фуго, рукой забираясь в темные волосы. «Да, он совсем не мой тип, но это и не важно» - обнимая Наранчу за талию другой рукой, чтобы притянуть ближе. «Какой же он костлявый» - прижимая его губы к своим. «Какой же наивный и беззащитный, хотя и старше меня» - целуя жадно, проникая языком, не давая вырваться. Наранча и не думал вырываться. Его ресницы дрожали, он тихонько стонал прямо в рот Фуго, его сердце стучало, как бешеное. Наранча не против. Совершенно точно не против. Можно даже сказать - абсолютно за. Его руки прекратили хаотично облапывать Паннакоту и стали спокойней. Дыры на костюме внезапно оказались отличным дизайнерским решением, соперничать с которым по степени продуманности могла только тонкая ткань майки Наранчи. Майка еще была надета, но уже позволяла многое. Наранча коснулся пальцами щеки Фуго – именно там, где кожа горела уже несколько лет от единственного прикосновения профессора – и это все изменило. Фуго снова почувствовал слой черной липкой грязи, уже несколько лет покрывавшей его с головы до ног. Грязи, не смывавшейся ни водой, ни кровью. Грязи, начавшей перетекать прямо на костлявого мальчишку, так доверчиво сидевшего на его коленях. Я, блядь, тебя убью. И не важно, что ты уже мертв. Сука, я выкопаю твое тело, заставлю Джорно тебя оживить, и убью снова. Паннакотта отстранился и отполз назад. Был ли Наранча за или против – это не имело никакого значения. Он в любом случае заслуживает кого-то получше чем такой отморозок, как Фуго. - На сегодня хватит. Завтра закончим со спряжением и пойдем дальше. - Почему?! - Потому, что ты еще делаешь ошибки. - Ошибки?! Ты понял, о чем я спрашиваю! Почему ты меня отталкиваешь? Я еще понимаю, если бы я тебе не нравился, но ведь, - он быстро провел рукой по выпуклости в штанах Фуго, - это точно не так. Тогда почему? Потому, что я старше? Но старше он. Потому, что я умней? Звучит совсем, как «ты –тупой». - Потому, что мне лучше знать. Тебе это не нужно. - Достал уже. Хватит делать вид, что мне 12 лет. Я старше тебя и вполне могу решить сам, нужно мне с тобой спать или нет. - Да, ты старше. Но я опытней кое в чем. - С чего ты взял, что ты опытней? Фуго удивился. Довольно быстро он понял, что смерть ничего не доказывала. Но после вступления в банду и обретения станда у него появились новые способы доказательства. Охранник на входе в гей-бар, конечно, не хотел его пускать. На фальшивое удостоверение личности, любезно протянутое Паннакоттой, даже смотреть не стал – парнишка перед ним был явно моложе 21 года. Но хочешь – не хочешь, а хули тут сделаешь, когда сзади тебя обнимает Purple Haze, нежно надавливая на кадык? Насладившись видом здоровяка, пытавшегося побороть ничто, сдавившее его шею, Фуго зашел в бар. Освобожденный охранник ринулся за ним и почти умолял его хотя бы не пить алкоголь, на что Паннакотта легко согласился. Уступки в мелочах заставляли оппонентов забыть, что в главном они проиграли. За несколько вечеров в этом баре Фуго точно нашел «свой тип» - мужчины чуть за 30, робкого (как принято говорить - «интеллигентного») вида, пожирающие глазами его юное тело, но не решавшиеся подойти сами. И это было правильно – только Фуго теперь будет решать, кто и к кому подойдет. После инициированного молодым мафиози знакомства, случайный партнер быстро повышал статус Паннакотты с «тупая смазливая малолетка на один раз» до «я хочу быть с ним, чего бы это не стоило». Подростковая внешность, неординарный ум, манеры мальчика из золотой молодежи, периодически пробивавшиеся повадки отморозка и безразличный взгляд убийцы делали Фуго слишком завораживающим и безумно желанным. Больше никто не смел говорить Паннакотте, будут с ним нежным или нет. И вообще - каким с ним решили быть. Только он теперь определял и раздавал роли. Больше никто не успокаивал страхи Фуго обещаниями – теперь боялись его, а не он. И в квартирах своих партнеров Фуго ясно давал понять – трахать здесь будет только он, а не его. Именно это Фуго доказывал каждый раз, а потом уходил, никогда не оставаясь на ночь. Каждый раз покидая чужие дома, он ощущал, что поделился своей грязью, и от этого стал немного… свободней? И очень легко было отогнать мысль, что, фактически, он теперь постоянно трахался с профессором, просто этот мертвец все время принимал новые обличья. Это было не важно. Слой грязи разрушался хоть ненадолго, мир вокруг становился ярче, а, значит, этот странный способ доказательства своего превосходства работал. И работал точно лучше, чем убийство. Так вот, про эти мелкие шалости Паннакотты знали все. И все знали – Наранча еще ни разу не оказался хоть в сколько-нибудь похожей ситуации. Ни с мужчиной, ни с женщиной. Он вел себя как девственник, которым, очевидно, и являлся. - У тебя не бывает свиданий. - А твои прыжки по чужим постелям внезапно стали называться «свиданиями»? - Хорошо, у тебя нет прыжков по чужим постелям. И свиданий тоже нет! - Да какая разница чего у меня сейчас нет. Я жил в почти тюрьме, а потом на улице – как, по-твоему, я там выживал? Ответ был слишком на поверхности – стыдно не додуматься самому. Фуго отлично знал, как обманчива внешняя невинность Наранчи: мальчишка с огромными невинными глазами прекрасно умел врать, сквернословить, драться и даже убивать, когда нужно. Черт, когда не нужно – он тоже прекрасно умел убивать, к сожалению. Так почему бы ему не быть более опытным в сексе, чем он выглядит, м? И еще один факт тут же становится бесстыдно очевидным. - Наранча, когда я подошел к тебе тогда, в подворотне, когда ты увидел меня в первый раз – что ты подумал? - Что ты хочешь меня трахнуть. - И ты пошел со мной?! - Почему нет? Есть хотелось. А ты был хотя бы симпатичным. Да ты был самым симпатичным из всех, кто ко мне подходил. Да, блин, чего я тебя вообще с этими сравниваю? Ты очень красивый, Фуго, ты самый красивый. Паннакотта жил и работал в банде боевых, блядь, метросексуалов (ну ладно, в банде боевых метросексуалов и примкнувшего к ним Мисты), и объективно не был самым красивым даже среди них. Но он сразу понял и поверил, что Наранча считает его самым красивым, а его субъективная оценка была даже важней общей объективной. И все же… - Да ну на фиг. Не верю. Не пойми неправильно, ты сейчас очень… соблазнительный, но тогда ты выглядел как чумной кошак с этим твоим глазом. Кто бы рискнул к тебе подойти? Фуго говорит все это и не верит себе сам. Даже тогда, не смотря на больной глаз, ужасный запах и сальные волосы, он больше всего хотел разорвать рубашку Наранчи – грубо, вырывая пуговицы с мясом - и впиться губами в кожу на его груди. Он сразу запретил себе смотреть на свою находку, как на кусок мяса – слишком часто на него самого смотрели именно так. Только со временем он из «послушного мяса для секса» стал «опасным мясом для секса», как бы странно это не звучало. Паннакотта был первым, кто первые за много месяцев увидел в Наранче человека, и стало сразу ясно, что ему нужны помощь, забота и участие. Но где «помощь, забота и участие», а где Фуго – и потому мальчишка тут же был передан Бруно, который, конечно, сделал все необходимое и даже больше. И даже потом, когда Наранча был принят в банду, Паннакотта изо всех сил старался не смотреть на него, как на объект желания. - Не веришь? Ну, хорошо, я докажу. Ой, да как ты доказывать собрал… Фуго осекается в собственных мыслях, когда Наранча быстро и ловко расстегивает ему сначала - ремень, потом – пуговицу, затем – молнию, и, в завершение - освобождает его уже полностью вставший член от одежды. Чтобы наклониться и, не тратя времени на разминку, быстро вобрать его целиком в себя. Все это под удивленно-восторженное «Ааааа» от Фуго. А затем начинает двигаться вверх и вниз, даже не давая себе времени привыкнуть. Как будто ему не нужно привыкать. Хотя партнеры Фуго обычно старались его удержать всеми средствами, но на глубокий горловой были способны очень немногие, а в таком исполнении – так и вовсе никто. К своему удивлению, Паннакотта даже не стонет – все слишком ярко, рот раскрывается в беззвучном крике, сил едва хватает на то, чтобы через раз делать тяжелые вдохи. И секс опять работает как доказательство, причем прекрасно работает. Наранча делает это настолько хорошо, что даже профессионально. После такого невозможно считать его ни невинным, ни даже малоопытным. Паннакотта осторожно двумя ладонями снимает его с себя, и поднимает лицо Наранчи ближе к своему. Он столько должен сказать. Он о стольком должен спросить. Что Наранча просто безумно великолепен в этом, а я так долго этого хотел. И прости, что я не нашел тебя и не помог раньше, до того, как ты стал настолько хорошо отсасывать, но я же просто не знал, я не мог знать. И что не надо больше ничего доказывать, и уж точно не надо делать ничего, что ты не хочешь или так, как ты не хочешь. Но он видит две дорожки слез на лице Наранчи и странно радуется им. Ему все еще дискомфортно от подобных практик, он не настолько приучен к этому, как хотел показать сам. Все мысли вылетают, и в итоге получается спросить только: - Почему… почему ты ни с кем не встречался все это время? – он слышит свой низкий, почти чужой голос, свое тяжелое дыхание и понимает только сейчас, насколько же сильно его возбуждение. - Ты не поймешь, наверное. Я просто решил, что теперь буду делать это только с теми, кто мне нравится. Но тут выяснилось, что ты ко мне равнодушен. По крайней мере, был. У Наранчи были все основания полагать, что Паннакотта не поймет. Он действительно занимался сексом не с теми, кто ему нравился (ведь нравился ему Наранча), а с теми, кому он мог доказать. Точнее, с кем он мог доказать себе. Но Фуго понял, и понял даже больше, чем собеседник ожидал от него: он нравится Наранче давно, это не сиюминутное желание и даже не легкая влюбленность длиною в пару недель. Это осознанно и серьезно настолько, насколько вообще возможны осознанность и серьезность в этом возрасте. - Нет, я не был. Вовсе не был. С самого первого дня. Наранча просиял и потянулся за поцелуем. - Чего ты хочешь? – его голос тоже стал ниже. И Фуго точно знает, что его самое горячее желание Наранча сейчас выполнить не может. Его сейчас никто не сможет выполнить. - Я хочу собрать всех ублюдков, которые использовали твое беззащитное детское тело. Я хочу связать их всех вместе и вызвать Purple Haze. Я хочу стоять и смотреть, как они мучаются, как плавятся их тела, как они умирают. И я хочу, чтобы ты, Наранча Гирга, стоял рядом со мной и тоже смотрел. Плохо, конечно, что все закончится за тридцать секунд. Но это были бы потрясающие тридцать секунд. Паннакотта ожидает, кажется, какой угодно ответной реакции, но все равно поражается, когда Наранча говорит с совершенно затуманенным взглядом: - О, Панни, это самое… это самое-самое романтичное, что я слышал в своей жизни. Возьми меня. Возьми меня прямо сейчас. Ни у одного нормального человека упоминание Purple Haze не может считаться романтическим. Но, похоже, Наранча Гирга не был нормальным человеком. Честно говоря, Паннакотта Фуго - тоже. - Раздевайся. Пока на пол летит одежда Наранчи, Фуго быстро скидывает свою и ищет смазку, точнее, хоть какую-то ее замену, но в итоге находит даже полноценный лубрикант. С трудом удерживает от проверки срока годности – цифры там ему точно не понравятся, а ничего лучше здесь и сейчас точно нет. Ну, хотя бы презервативы искать не нужно. Наранча лежит на кровати, полностью обнаженный и даже не пытающийся прикрыться руками. И Фуго, бросив найденное рядом с подушкой, таки осуществляет свое давнее желание – целует загорелую кожу на его груди, чувствуя губами выпирающие ребра, а руками внезапно сильные мышцы пресса. Он не сдерживает себя и действует как обычно: кусается сильно, по-настоящему, оставляет засосы и царапины. Он ожидает действия или слова, или хотя бы знака неудовольствия от Наранчи. Но получает в ответ только стоны и блуждающие по его спине и плечам теплые ладони. Наконец, превратив грудь своего любовника в раскрашенный холст (пусть и не все цвета еще проявились), он отрывается и отстраняется от него. - Возможно, это не для тебя. Ты можешь встать и уйти. Я пойму. Но только не надейся, что я когда-нибудь стану другим. Я просто не могу иначе. – Он говорит похожие слова не в первый раз. Он уже привык давать выбор своим партнерам. Но впервые ему действительно не все равно, что скажут в ответ. - Это для меня. Это точно для меня. Мне нравится то, что ты делаешь. Мне нравится, что это делаешь ты. Выдавив на ладонь достаточно смазки, Фуго начинает медленно разрабатывать Наранчу. Да, у него не осталось нежности, но, слава Богу, еще есть осторожность. И потому он может действовать хотя бы не грубо, потихоньку вводя один палец и уже потом, не спеша, добавлять еще, медленно двигая ими. Ему не нужно торопиться, ему важно найти чувствительные точки. Наранча такой тугой, что в вопросах «было ли у тебя это раньше» или «делал ли с тобой кто-нибудь такое» нет никакого смысла. Ясно, что если подобное и было, то очень давно, а потому в любом случае надо быть осторожным. А лишняя злость, пусть и на незнакомых ему ублюдков, сейчас точно ничему не поможет. Поэтому – лучше не спрашивать, действовать аккуратно и наблюдать. Наблюдать за прикрытыми фиолетовыми глазами, за кривящимися пухлыми губами, за вздрагивающими стройными бедрами, за уже полностью напряженной розоватой плотью. - Кстати, ты мне соврал. - Фуго наслаждается ответным, совершенно непонимающим взглядом Наранчи и продолжает, чуть сгибая пальцы внутри его тела, задевая простату: - Самый красивый тут точно ты. Стон, сорвавшийся с губ лежащего под ним мальчишки, был лучшей наградой. Почти такой же, как капли смазки, упавшие с его дернувшегося члена. Он готов. Он совершенно точно готов. Еще немного поиграв пальцами, просто что бы полюбоваться видом и звуками, Паннакотта оставляет Наранчу и надевает презерватив. - Блядь, ты серьезно? Я лежал в больнице целую вечность, а потом у меня никого не было. Ты можешь не бояться! - А у меня были. И я не хочу причинить тебе вред. - То есть с ними... – дальше речь Наранчи становится бессвязной совершенно, потому как Фуго вкладывает в его рот пальцы чистой руки – их тут же начинает вылизывать язык. - Значит так. Мы будем заниматься сексом только с презервативом. Это не обсуждается, свои пожелания и возражения можешь засунуть себе сам знаешь куда. Пока так, а дальше посмотрим. Наранча больше не спорит, хотя бы потому, что информация про «дальше» слишком хороша для него. Это не на один раз? Тогда пусть будет так, как ты хочешь. Пусть будет как угодно, только пусть будет. Он чувствует давление на свой анус, потом – как неожиданно медленно в него входят, останавливаясь, когда он морщится от неприятных ощущений, терпеливо ожидая, когда он сможет расслабиться. Хотя после такой прелюдии, он ожидал совсем другого. - Скажи, когда я смогу двигаться, – Паннакотте так тесно и так жарко внутри Наранчи. Черт, у него действительно давно никого не было. Но ему мало этого, ему нужно больше. - Ты можешь. Не смотря на разрешение, Фуго не начинает движений. Он медленно целует своего любовника в шею и шепчет. - Я не хочу причинять тебе боль, даже если тебе показалось иначе. Я хочу, чтобы тебе было хорошо. Скажи, когда ты действительно привыкнешь, - и тут же следует укус, потому что я не могу иначе, прости. - Мне хорошо, - Наранча не врет, даже чувствуя зубы на своей коже, и двигает бедрами сам, вызывая стон у Фуго. Он подхватывает это движение и начинает с медленного темпа, сдерживая себя. Но даже этих тягучих и неспешных толчков хватает, что бы Паннакотта понял – он уже слишком близко. Обычно он может дольше, гораздо дольше, но обычно он доказывал, а сейчас занимается… любовью? Впервые в жизни занимается любовью? После стольких партнеров, после стольких оргазмов в чужих объятьях. И поэтому все настолько иначе. Впервые он чувствует, как слой грязи на нем становится тоньше, хотя все еще не закончилось. Грязь пропадает сама, он ей даже не делится – тихонько стонущий под ним Наранча не стал грязней от их взаимодействия. Хотя точно стал горячей. Паннакотта находит рукой его член и принимается дрочить, целенаправленно подводя его к краю. - Панни, я не продержусь так долго… я так вообще не продержусь, - пальцы на его руках сжимаются, сминая простыни. - Знаю. Я тоже уже близко. Но ты должен быть первым. Эти слова работают как спусковой крючок и Наранча изливается в руку Фуго, сжавшись вокруг его члена так тесно, что уже через пару толчков Паннакотта тоже достигает своего пика. Когда он приходит в себя, то может сделать лишь самое необходимое: вытереть руку о простыни, медленно выйти из безвольного тела под ним, упасть рядом. Снятый и завязанный презерватив просто бросает на пол – никаких сил куда-то идти сейчас нет. - Давай поспим вместе? - Шепчет Фуго, чувствуя, как вокруг него руками и ногами обвивается Наранча, - конечно, мы пропустим ужин… - Да и фиг с ним. Когда нам нужно встать? - Спи сколько хочешь. Хоть до утра, - он никогда не спал ни с кем после секса и тоже в каком-то смысле для него «в первый раз»: когда уходить никуда не хочется, а хочется только зарыться носом в темные волосы и крепче прижать к себе лежащего рядом мальчишку.