Дочки-матери

      Красота. Субъективное иллюзорное понятие.       В большинстве случаев красота быстротечна и практически всегда переоценена. Хотя откуда мне знать? С детства меня не баловали комплиментами. Благодаря своим зубам и волосам я рано поняла, что стоит направлять энергию в иное русло. Хотелось обращать на себя внимание, и если не внешностью, то знаниями, эрудицией и смекалкой. Хотелось нравиться… но со временем я убедила себя, что и это не главное в жизни. Всем мил не будешь. Насильно — тем более.       Всё началось задолго до Хогвартса и мало изменилось за время моей учёбы в этой волшебной школе. Никто не говорил: «Вон та хорошенькая всезнайка Грейнджер», нет, говорили: «Та противная командирша», «Зубрила», «Воображала». И с годами я смирилась. Научилась так подавать себя, чтобы внешность априори отходила на второй план. Нашла свою комфортную нишу, друзей, место в мире. И это было чудесно. Не беспроблемно, но… мне казалось, я действительно занимаюсь чем-то по-настоящему важным.       А затем вдруг оказалось, что это на самом деле так. Появилась цель, к которой мы слепо шли, минуя страшные вещи и горестные события. В палатке с Гарри я почти не помнила, как выгляжу, — настолько редко смотрелась в отражение чайника. Особенно в период, когда ушёл Рон. Красота наконец стала чем-то второстепенным, перестала интересовать. Да и опрятность тоже. Куда важнее — умения, навыки, общечеловеческие качества, знания. И так было до того самого момента, как нас обнаружили в лесу.       Не то чтобы я любила себя раньше, но когда именно из-за внешности (я банально не успела изменить её себе), ну и статуса крови, естественно, меня пытали, — я возненавидела тот самый контраст между собой и Малфоями. Возненавидела всей душой. Драко тогда впервые не смотрел брезгливо. В серых глазах застыло омерзение, но направлено оно было не на меня, а на кинжал тётушки Беллатрикс.       Много позже я узнала, что тот кинжал был темномагическим артефактом. Шрамы от него затягивались медленнее обычных порезов, больнее. Они зудели, постоянно всплывая в сознании, напоминая о себе. Но главное — то самое слово, что я не могла с себя свести, как бы ни старалась. Ярлык, что никак не смывался, не заживал.       Маскирующие чары иллюзорны, как и сама красота. Я всё равно чувствовала рубцы под пальцами, считывала подушечками контуры того самого оскорбления. День за днём, от одной бессонной ночи к следующей. А среди знакомых лиц, как по иронии, — лишь ангельски-красивые черты Драко Малфоя. Свидетеля моего первого публичного унижения, моего истязания, первых в жизни пыток. На то время единственных.       Я не могла не смотреть на него, не держаться рядом в Салеме. Мне безумно хотелось испортить эти идеальные черты. Хотя бы на время исказить их той ненавистью, что в школе привычно уродовала его выражение лица при взгляде на меня. Я то и дело сталкивалась с ним на лекциях, маячила перед глазами, чтобы уловить то самое презрение родом из детства. Тщетно. Лишь холодное любопытство, дьявольское спокойствие и чёртова красота. Нереальная белизна волос, тяжесть взгляда чуть уставших глаз цвета пыльного льда и идеальная светлая кожа.       Однажды я нарочно не наложила обманных чар на предплечье, чтобы он увидел. Чтобы вспомнил наконец, что вынужден сидеть рядом с грязнокровкой, и отреагировал должным образом. Столь привычным для Малфоев. Показал мне, какой омерзительной может быть его красота.       Лишь благодаря тревоге в серых глазах я осознала, что и мои порезы тоже видны. Что эти порезы — нечто ненормальное. Не шрамы, а те порезы, которые поверх. Я так привыкла, что никто не видит их, не чувствует. Свыклась с ними, как с чем-то самим собой разумеющимся.       Я точно не помню момента, когда впервые применила к себе режущее заклятие. Но кровь из сочащейся ранки испачкала руку, сокрыв пару букв красной пеленой. Мне это понравилось. Со временем магию заменил простой канцелярский нож. Белёсые полоски постепенно зачёркивали розовые буквы из соединительной ткани, а боль притупляла зуд. Всё вместе странным образом успокаивало, давая выход страхам и временно освобождая от ненависти к себе. Мне нравилось наказывать себя. Нравилось делать хоть что-то. Менять то, что сделали с моим телом против моей воли.       Сложно сказать наверняка, почему именно Драко. Просто в какой-то момент всё сошлось воедино. Обломки систем сложились в один пазл. Он стал моим мучителем и спасением. Я больше не причиняла себе боль, но причинял он. А потом я кончала, как ни с кем и никогда в жизни.       Так, хватит. Нашла о чём вспоминать в выходной день. Надо бы сменить постельное бельё…       В нашей с Роном спальне я увидела её и на секунду усомнилась в реальности момента.       — Роуз? — черты моего ребёнка несколько изменились, она стала взрослее, а её взгляд — остыл?       Девочка отшатнулась от туалетного столика. Приложила указательный палец к губам.       Мыслительные процессы сами собой ускорились. Защитные чары не сработали, значит, это и впрямь она.       — Ты вернулась раньше, дочка?       Кривая улыбка, которой я ни разу не видела на родном лице.       — Вроде того, мам. — Последнее слово прозвучало с холодком, если не с иронией. — Но никто не должен знать. Пока.       — Хочешь сделать отцу сюрприз?       — Я вдруг поняла, что не люблю сюрпризы.       — Роуз… я не понимаю.       — Запомни этот момент, мамочка. Насладись им. В неведении истинное счастье.       Мне надоедает это, и я невербально проникаю ей в голову. Она добровольно меня впускает, я это отчётливо ощущаю.       То, что я вижу, смешано с её эмоциями, но это уже мало меня волнует. Тревога накрывает меня с головой. Сердце начинает колотиться раза в три чаще, а паника достигает каждой клеточки в теле.       Самый большой мой страх. Хуже, чем увидеть боггарта при членах семьи. Мерлин, только не это… Словно во сне я отошла на несколько шагов покинув её разум. Что же делать?       — Даже и не думай, — говорит она с опаской, — я слила всё в Омут и сделала запись в дневнике. Сотрёшь мою память — я всё снова узнаю, но диалога тогда не выйдет.       — Роза, ты… — я действительно в растерянности и не знаю, что говорить, что предпринять… Думай, Гермиона.       — Вау, я теперь Роза. Очень мило, мам. Как же ты могла… Это такая мерзость! Подлость! Ты… я слов не нахожу.       — Всё так, но ты должна меня выслушать, — как это вообще могло произойти… как она там оказалась, что, дементор побери, моя дочь вообще делает в Англии? Грёбаный Малфой… опоздала…       — Я уже насмотрелась, да и наслушалась достаточно. Раз уж я невольно прознала о твоих секретах, пришло время и мне рассказать тебе о своих. И ты посодействуешь любимой дочери, с пониманием приняв её выбор. Убедишь отца…       — О чём ты толкуешь? — паника мешает мне разбирать смысл её слов. Есть ли вообще смысл в её словах?       — О Скорпиусе Малфое, мам, моём парне. Видимо, эта хрень у нас заложена на генетическом уровне, а я всё мнила себя хоть в чём-то особенной.       — Ты и правда особенная.       — Да брось! Хотя, конечно, в чём-то ты права. Мало, наверное, дочерей видели, как их мать ползает на четвереньках. Ты разве только не лаяла.       — Постой. Выслу… — пытаюсь говорить спокойно и хоть немного уверенно, но голос дрожит. Она бросает мою расчёску, которую, оказывается, держала в руках всё это время, и начинает кричать, не дослушав:       — Я. Не. Собираюсь. Тебя. Слушать! Ты пала в моих глазах. И ты должна мне. Я вернусь с учёбы в положенное время и расскажу вам о своих первых отношениях. Со Скорпиусом Малфоем. И ты меня поддержишь! Уговоришь отца, что это не конец света. Сама-то не понаслышке знаешь, верно? Какими умеют быть Малфои.       — Не смей…       — Не тебе указывать! Больше нет, мам. Ты также должна порвать эту нездоровую связь. Скорпиус и его мать начали догадываться. Тебе крупно повезло, что знаю я одна. Но это пока.       — Как много ты видела?       — Достаточно.       — Это важно. Когда ты ушла?       — Как только дверь в ванную захлопнулась за тобой. Больше никаких встреч с ним, поняла? Разве только на ужине в честь моей помолвки.       — Вы действительно вместе? С этим мальчиком?       — Тебя удивляет, что кто-то вроде него на меня позарился? Правда, что ли? Тебя?       — Конечно же нет. Ты так многого не понимаешь, милая. Позволь мне показать тебе, прошу! — слёзы бессилия душат меня, но я не могу позволить себе раскиснуть. Я обязана всё объяснить.       — Ты мне омерзительна. Даже мысль о том, что ты вновь дашь мне подсмотреть, насколько ущербна, вызывает рвотные позывы. Сейчас я уйду, а ты не станешь меня искать. Иначе все узнают, и я не шучу.       — Но…       — Я всё сказала. Не делай глупостей больше, чем уже натворила.       И, обернувшись по своей оси, она исчезла в вихре аппарации. Меня окончательно накрыло чувством стыда и ненависти к себе. Беспомощность сдавила грудь, и всхлипы безудержного рыдания наконец вырвались наружу, рассеяв гробовую тишину, застывшую в спальне после её ухода.       Всё кончено. Точка невозврата наконец настигла меня.