***
— Это место не лучший выбор для встречи, — с ходу заявляет Гермиона, едва двери лифта закрываются за её спиной. Впервые она выглядит не пошло в когда-то «нашем» с ней пентхаусе. Впервые мне не хочется её выебать. А впрочем, вру, это, вероятно, уже рефлекс. — Раньше ты говорила, что тебе тут нравится. Особенно пол в душевой и шёлковые простыни, — не знаю, зачем я пытаюсь её разозлить, тем более что получается из рук вон плохо. Она сильно нервничает и правильно делает: то и дело поправляет волосы, закусывает губу и как бы невзначай касается палочки в потайном кармане мантии. — Избавь меня от этих сальностей, пожалуйста. Что такого срочного случилось, что не могло подождать до свадьбы, на которой, я полагаю, мы вынуждены будем встретиться? — Если торжество не отменится, то… — Ты что-то знаешь? — раздражённо прерывает Гермиона всем видом показывая, как сильно ей не нравится тут находиться. Это даже немного обижает. — Присядь. Я подумал, что ты захочешь узнать обо всём как можно раньше, и лучше, если от меня. — Малфой, ну, не томи. Я спешу домой, — нетерпеливо говорит она, делая лишь несколько шагов вперёд. — Я сказал, сядь, Гермиона, — мой тон вынуждает её подчиниться. — Спешишь домой? Я думал, по средам у тебя свободные вечера. Помнишь, как мы… — Рон перенёс тренировки, чтобы мы больше времени проводили вместе. Узнав, что вы с Пэнси развелись, он предложил, — Грейнджер осекается, но затем нехотя продолжает: — реанимировать наш брак. — А он нуждался в реанимации? Забавно, что мой развод повлиял на твоего мужа, но не на тебя. Ты ведь так и не ответила на мой вопрос. — Я ответила, просто не то, что ты хотел услышать. Наша с Рональдом семья — не твоё дело. Ты же не выяснять отношения меня позвал? Говори, где пожар, или я уйду. — Тут ты права. Иногда молчание — самый красноречивый ответ. И всё же выяснить отношения нам придётся. Так говоришь, твой муж… — Мой Рон тут ни при чём! — взрывается она, электризуя воздух в комнате своей яростью. — Послушай, Малфой… — А вот тут ты ошибаешься, Мисс Всезнайка. Ещё как при чём, — я уже предвкушаю, как покажу ей колдо, сделанные детективом. — Твой Рон при чём, и у меня есть тому неопровержимые доказательства. Она замирает в растерянности и непонимании. Обожаю эти сладкие моменты превосходства. Когда Грейнджер чего-то не знает, владеющий нужной информацией становится для неё центром вселенной. Наконец-то она готова выслушать. — Итак, — я щёлкаю пальцами, и у неё в руках материализуется пухлый конверт из плотного тёмно-коричневого пергамента. — Твой муж встречается с моей женой, ты знала? — Встречается — в смысле как мы с тобой? — выдавливает она тихим голосом. — Ты о сексе, что ли? Брось, Пэнсифора никогда бы не стала с ним, — Грейнджер смеряет меня тяжёлым взглядом, и я добавляю лишь: — Нет, они просто обедают. Чаще, чем следует. — Уверена, этому есть объяснение, — с облегчением проговаривает она на выдохе, распаковывая колдографии. — Конечно, есть. Они оба давно знают о нашем с тобой романе и подстроили всё так, чтобы обо всём прознали и дети. — Драко, — говорит она испуганно, — что ты такое несёшь? — Ну, на самом деле они хотели, лишь чтобы Скорпиус всё узнал, Роза оказалась сопутствующим риском.ХХХV. Малфой
16 июля 2022 г. в 22:38
У нас было что-то вроде треугольника: я нужен был Пэнси, мне нужна была Грейнджер, а Грейнджер нужны были её иллюзии о счастливой семье.
Впрочем, иллюзии — это именно то связующее звено, объединявшее всех нас долгие годы существования. Не всегда жизни. Паркинсон верила в идиллию. В идеальный брак мечты, ведь это единственное, чего она, по её же мнению, всегда была достойна. Она упорно перекраивала наш особняк, дабы стереть любое напоминание о моей матери — прежней хозяйке Мэнора. Она подбирала гардины и обивку на мебель с желанием охарактеризовать себя для наших гостей через витиеватый декор. Выразить то, что она считала личностью, путём кропотливого подбора цветов, ваз для этих цветов и даже скатертей, на которые домовые эльфы расставляли в итоге эти блядские вазы с цветами. Всё это почти двадцать лет было её работой. Было смыслом.
В то время как для Грейнджер смыслом была боль. Несложно догадаться, что к её мировоззрению меня тянуло больше и сильнее, при том что уютный тыл, щепетильно воссозданный моей женой, я с радостью сохранял аки особое право на выдуманное счастье. Гермиона с её маниакальной склонностью к саморазрушению всегда оставалась отдушиной, порочным хобби, на которое я не жалел ни денег, ни внимания. Но основной статьёй моих расходов по завету Люциуса всегда была семья — жена, а позже и сын. Все остальные женщины в моей жизни казались лишь эпизодами. Опытом, в который я с удовольствием окунался, но который никогда не воспринимал серьёзнее утренней газеты, что к вечеру, исполнив своё единственное предназначение, оказывалась в мусорном ведре. Дорогом стильном мусорном ведре, тщательно подобранном Пэнсифорой Малфой.
Со временем все мы пришли к неотвратимому моменту, который многие именуют прозрением. Я же считаю это разочаровывающим осознанием. Когда ты наконец понимаешь, что всем существом стремишься к смерти. Ты не будешь жить вечно. Страх перед небытием порождает бегство от реальности. Это неминуемо. Но способы такого бегства бывают разными.
Мы с Грейнджер удостоверились в своей смертности ещё в школьные годы. Оба прошли весьма жёсткий путь к принятию себя и принятию простого факта — мы не боги, хотя и владеем магией. Мы могущественны, но не всесильны. А потому какая разница, правильно ли то, что мы делаем здесь и сейчас, если это именно то, чего нам столь отчаянно хочется. То, что нам необходимо, чтобы смириться с существующим положением вещей, — мир неидеален. Мы не всегда влияем на него, не всегда способны что-либо изменить. Иногда плохие вещи просто, блядь, происходят, и точка. И с этим приходится жить, приходится учиться справляться.
Казалось бы, с чего нам боятся смерти? Особенно бесстрашным гриффиндорцам. Мне сложно говорить за Грейнджер, но за себя с Пэнси я могу сказать более-менее чётко. В какой-то момент мы вдруг осознали, что и не жили вовсе. Время всё шло, а мы так и не начали. После сорока лет вдруг понимаешь, что конечной остановкой на этом бессмысленном пути, состоящем из покупок и пустых впечатлений, окажется родовой склеп. Жена погрязла в созданной собственными руками практически идеальной дизайнерской крепости, но это так и не принесло удовлетворения или счастья. Не принесло ничего. Что же до меня…
Начиная с шестнадцати лет я был неудовлетворён. Я словно погрузился во внутреннюю фрустрацию, из которой была лишь одна дорога на выход — ярость. Вместо неё я упивался жалостью к себе. Чтоб не идти путём жестокости, который мне уготовила судьба руками отца и его безносого повелителя, я часами рыдал в заброшенном туалете, изливая душу унылому привидению. Слёзы как будто давали временное очищение, снимали ответственность и помогли забыть о бремени, которое на меня взвалили против моего желания. Позже, рассказав об этом девятнадцатилетней версии Гермионы, я понял, почему мне настолько приятна её компания. Она сказала, что путь слабости, который я тогда, оказывается, выбрал, помог мне остаться человеком.
У неё же, напротив, был свой — иной путь. Путь силы без возможности выбирать. И если не ярость, то определённо ненависть стала этой движущей силой для Гермионы. Проблема лишь в том, что когда война закончилась, привычка ненавидеть никуда не исчезла. Она укоренилась и, не находя выхода, начала выливаться в акты селфхарма. Гермиона потеряла контроль над столь сильной эмоцией, передать который ей было попросту некому. Будучи альтруисткой до мозга костей, Грейнджер не нашла ничего другого, кроме как направить всё это на себя. Ненависть к себе превратилась в её верную спутницу, и, как бы я ни старался в итоге её утихомирить, перерыва в нашем общении хватило ей, чтобы передать это саморазрушающее чувство дочери.
То, что сделала с собой Роуз Уизли, помогло каждому из нас ещё раз вспомнить простую истину. Все мы смертны. Однажды магия перестанет работать, и это будет означать лишь одно — конец. Скорпиус в детстве долго не мог понять, как же так: люди уходят, а мир продолжает существовать и после их смерти. Когда-то не станет и меня и его, но всё вокруг останется прежним. Жизнь не закончится в глобальном понимании, как бы парадоксально это ни звучало. Это были первые слёзы моего сына, что я запомнил.
Потому для меня не стало шоком его решение жениться после всего, что произошло с его девушкой. Он выбрал свой собственный путь к саморазрушению.
Возможно, именно события того вечера повлияли на моё отношение к просьбе Пэнси о разводе. Присутствие Гермионы в нашем доме развеяло любые, даже гипотетические предположения о том, что жена передумает уходить от меня. С учётом того, что она, оказывается, знала о моём с Грейнджер романе, шансов всё исправить не было. Я подписал бумаги.
Но паранойя и Мерлин знает что ещё (может, чувство собственничества или уязвлённое эго?) побудили меня всё же нанять частного детектива. Я знал, с кем обедает моя бывшая жена, кому пишет письма, от кого принимает цветы. Какую одежду она надевает, чтобы пройтись по магазинам или встретиться с подругой.
Кроме Милисенты с мужем, Скорпиуса и сестёр Гринграсс, давно уже выскочивших замуж и сменивших фамилии, она периодически встречалась с ещё двумя волшебниками.
Меня не удивили её свидания с Забини. Это было ожидаемо. Детектив по фамилии Криви пообещал выяснить, как давно она с ним встречается. Мне отчего-то важно понимать, изменяла ли она, будучи в браке. Скоро я всё узнаю и, мне кажется, закрою, наконец и этот гештальт.
А вот другой мужчина, с которым она видится реже и украдкой, вынудил меня написать Гермионе. Без её пытливого ума я вряд ли сам разберусь с ситуацией.