Дочки-матери

Я неудачник, как все писатели. Я — писатель, как все неудачники. Ночные грузчики

      Меня зовут Рон Уизли, и я неудачник. Ходячее несчастье. Мои братья внушали мне это с малых лет. Мать в какой-то момент просто свыклась с тем фактом, что я, в отличие от остальных членов нашей семьи, звёзд с неба не хватаю. А затем меня и впрямь затмила звезда — Гарри Поттер — тот самый мальчик, который выжил.       Тогда мне на миг показалось, что именно дружба с Гарри сделает меня особенным. Будто знакомство с ним и есть тот самый успех, сродни выигрышу в лотерею, компенсировавшему тотальное невезение на протяжении одиннадцати лет.       Но вскоре я понял, что ничего не изменилось: передряги, в которые мы попали на первом же курсе Хогвартса, сломанная палочка, блевание слизнями и даже чёртова крыса, оказавшаяся отнюдь не питомцем, долбаные пауки… Если Гарри и был золотым мальчиком, то я скорее был магнитом для несчастий.       Но я редко жаловался на несправедливость судьбы всерьёз, ведь по натуре своей не очень-то склонен к самоанализу. Самоанализ… если бы не Гермиона, я и слова такого бы не знал. К тому же мне, в общем-то, некогда было жаловаться, ведь лет с пятнадцати приходилось просто выживать. И если Гарри буквально преследовала удача во всех его начинаниях, чудесным образом оберегая от смертельной опасности, бродящей за нами по пятам, то я стал именно тем, на кого сыпались все шишки. Но, опять же, я редко возражал, ведь до войны это даже было весело.       Гермиона считает, я тщеславен. Моя жена Гермиона, умнейшая женщина своего поколения, она говорит это так, будто тщеславность какой-то порок. И при этом мужчины, к которым её тянуло с самого детства, как раз таки амбициозны, тщеславны и себялюбивы. Мужчины, во множественном числе, да.       Война сделала нас травмированными моральными калеками, отмеченными печатью скорби. Кажется, эту фразу я вычитал в «Придире», и она тронула меня до глубины того, что рыжим, говорят, не очень-то свойственно. Этими словами Полумна Лавгуд начала некролог своему отцу много лет назад. И это применимо для всех нас, переживших те нелёгкие полтора года.       Хогвартс был в своего рода оккупации, партизанское движение против которой возглавили Невилл с моей сестрой. Мы же с Гарри и Гермионой оказались на передовой. А такое меняет раз и навсегда. Битва за Хогвартс и всё, через что мы прошли до неё, всё увиденное и пережитое не могло не оставить свой след. Тогда мы не осознавали, что больше никогда не будем прежними.       Скитаясь по лесам, имея старый радиоприёмник в качестве единственной связи с внешним миром, я медленно сходил с ума. Я боялся казаться напуганным, боялся казаться зажатым. Я боялся, что больше никогда не стану тем, кем мог быть когда-то. До смерти боялся за своих родных, ведь в голове не укладывалось, как в считанные дни прежняя жизнь могла превратиться лишь в поблёкшие воспоминания. Я не понимал, как Министерство магии может лгать. Я метался, переживал, а затем ещё и отравился ревностью от медальона, изо всех сил рвавшегося обратно к своему создателю.       Ревностью к ней — самой невероятной волшебнице, что я когда-либо встречал. Я даже поверить не мог, что нравлюсь ей. Что могу нравиться ЕЙ. После Крама, на фоне Гарри… после всех тех снисходительных взглядов, которыми кроме Гермионы меня регулярно награждали разве что преподаватели. Я так привык к этому молчаливому снисхождению, что, ясное дело, повёлся на неподдельный восторг в глазах Лаванды Браун.       И аккурат в тот самый момент, когда Гермиона стала наконец моей, началась полновесная война. Захват власти, выбор сторон, бесповоротные и окончательные решения. Но самое паршивое — беспроглядное чувство тревоги, опасности и отчаяния, не проходящее ни днём, ни ночью. Ощущение, что будущее больше никогда не наступит. Мы словно навсегда залипли в трясине мерзкого, вязкого настоящего.       Не потеряй я девственность с уже бывалой Лав-Лав, после первого опыта с Гермионой наверняка разочаровался бы в сексе. Первый раз мы сделали это в Норе и особого удовольствия не получил никто. Она ещё стала меня успокаивать, поясняя в своей привычной поучительной манере, что всё это от неопытности и что со временем… Проблема только в том, что я БЫЛ опытен… так мне казалось.       К счастью, ещё одна черта моей жены — это перфекционизм. Ещё одно маггловское словечко, что она заставила меня выучить. А себя она заставляла, даже в палатке, раз за разом повторять те спешные, спутанные занятия сексом до тех пор, пока мы не научились испытывать подобие удовольствия в самых жутких, депрессивных условиях.       Депрессия, травма, посттравматический синдром. Все эти понятия после войны Гермиона активно черпала из маггловской психологии, чтобы вытащить нас из того состояния, в каком мы оказались после войны. После контузий от Бомбарды, после ошмётков плоти на мраморном полу кабинета трансфигурации, часть которого просто снесло волной магии от мощного заклятия. После тел Римуса и Тонкс, мирно лежащих на куске гардины в Большом зале. Никогда не забуду этих стеклянных невидящих глаз и посиневших, но переплетённых ладоней. Хуже их глаз были только глаза Андромеды, узнавшей о смерти единственной дочери. И отчаянный вой моей мамы, осознавшей, что один из её сыновей погиб.       Мы не праздновали победу. Не было сил. Мы лишь отчаянно пытались вернуться к прежней жизни, чтобы забыть все эти кошмары — свои для каждого по отдельности, но и общие на всех. Когда Волан-де-Морт пал, мне на миг снова показалось, что я всё же не неудачник: общество считало нас героями, а в моей руке была не синяя, не окоченевшая, а живая и такая тёплая — полная магии ладонь девушки, пережившей всё вместе со мной. Понимавшей меня и мою боль.       Первые месяцы мы спали едва ли не по очереди. Кошмары преследовали каждого из нас. Её были о пытках и унижении. О боли и безумном хохоте Беллатрисы Лестрейндж.       Когда я просыпался в холодном поту, Гермиона сперва успокаивала меня, монотонно объясняя, что всё закончилось, что мы победили, и лишь затем протягивала зелье Сна без сновидений. Мне оно ещё помогало, правда лишь в конских дозах. Ей — нет. Потому я часами обнимал её, плачущую во сне, а затем давящуюся рыданиями наяву. Со временем она рассказала мне обо всём, что пережила. Помню, на первых порах я буквально задыхался от чувства бессилия, но виду не подавал.       Чтобы справится с пережитым, она решила с головой уйти в учёбу, уехать подальше на время, «перезагрузить мозги». Тогда-то я и вспомнил о своём клейме лузера. Вдруг осознал, что теряю её. В попытке удержать девушку, не позвавшую меня с собой на континент, я решил позвать её замуж. Она сказала, что должна подумать, взвесить все за и против. А я сделал вид, что поддерживаю её во всём, хотя мне хотелось обидеться или наорать на неё. Или всё вместе.       Но война сделала нас терпимее. Сделала не мудрее и не взрослее, но определённо убила ту глупость и беззаботность, что были нам присущи совсем недавно. Убила детство. Состарила.       Впрочем, учёба действительно пошла Гермионе на пользу. Она вернулась собраннее, увереннее в себе. Приняла моё предложение руки и сердца. А ещё перестала с криками просыпаться от кошмаров.       Так мы и жили, обретя собственную тихую гавань. Пересматривая старые маггловские фильмы и растя детей. Они стали нашими усовершенствованными отражениям. Впитав в себя в равной степени черты характера каждого из нас, а также внешние особенности. Глаза и губы Гермионы, мои веснушки и волосы…       На несколько лет я перестал считать себя законченным неудачником, но затем однажды ночью жизнь снова напомнила мне о моём истинном месте в этом мире.       Гермиона снова плакала во сне, чего с ней не случалось с момента первой беременности. Я проснулся от невнятных звуков, что моя жена издавала, буквально корчась в нашей постели. Инстинктивно я схватился за палочку и невербально воспользовался Люмосом.       Я уже хотел отложить древко на прикроватную тумбочку, чтобы обнять и плавно успокоить Гермиону, но внезапно заметил серебристую субстанцию, вытекавшую из её уха. Она буквально исторгала из головы это воспоминание, а я на автомате поднёс палочку ближе. Она не проснулась, а лишь тихо застонала. Недолго думая я зацепил серебристое облачко её переживаний, а затем в полумраке принялся искать для них сосуд. Первым под руку попался пластиковый футляр для очков. Плотно закрыв его, я удостоверился, что жена больше не хнычет, а вскоре и сам крепко уснул.       Утром Гермиона умчалась на работу, а я уже в лавке Всевозможных Вредилок вспомнил, что в моём чехле не очки. Омуты памяти были частью ассортимента, поэтому я уединился в своём кабинете и нырнул в воспоминание:       — Я ожидала чего угодно, но не маггловскую машину, — сказала моя жена постаревшему Драко Малфою.       — Не просто машина, а спорткар, как его называют простецы, — с язвительной улыбкой поправил он, на что моя жена лишь закатила глаза.       Затем она села на пассажирское сидение, и они неспешно поехали. За окном, в которое она смотрела с преувеличенным интересом, сливаясь, плыли огни вечернего Лондона. Маггловской его части, в которой мы бываем крайне редко.       — Давно ты научился водить? — спросила она после небольшой паузы.       — Прилично уже. Кстати, это именно ты меня подсадила, — лениво ответил он, противно растягивая гласные.       — Что? Я не имею прав не то что на маггловское авто, у меня нет лицензии даже на полёты на метле.       — Я говорю об осваивании изобретений и механизмов простецов. Сперва кино, потом куда более занятные приспособления. В частности те, что созданы доставлять удовольствие.       Она изумлённо посмотрела на него, отчего Малфой лишь расхохотался.       — Ты о секс-игрушках, — робко поинтересовалась она дрожащим голосом.       — Грязная девчонка, автомобиль ведь тоже доставляет удовольствие. Но уверен, ты по достоинству оценишь все механизмы, с которыми я научился управляться.       Настал черёд Гермионы хохотать:       — Ты бы поразился, узнав, кто ещё из моих знакомых увлечённо осваивает механизмы простецов, — намекнула она на моего отца, но Малфой никак не отреагировал. Природу этого намёка я осознал гораздо позже. Один лишь Мерлин знает, сколько раз в итоге я пересматривал этот момент. И все последующие тоже.       Затем хорёк нагло положил руку Гермионе на колено. Она не сбросила его ладонь, а лишь снова отвернулась к окну. Его пальцы тем временем поползли ей под юбку, а она шире раздвинула ноги. Судя по вздохам и закушенной губе моей супруги, Малфой, продолжая правой рукой вести машину, левой отодвинул трусики и принялся трахать её пальцами. Гермиона откинулась на спинку, закрыла глаза и начала подаваться вперёд. Они не смотрели друг на друга. Он сосредоточенно вглядывался в дорогу перед собой, а она то закрывала глаза, то неистово вертела головой, словно билась в лёгких конвульсиях от его прикосновений.       Спустя каких-то пять или семь минут она бурно кончила, чего обычно не делает от стимуляции пальцами. Его рука замерла, а потом она сама убрала её из-под подола. Но это было ещё не всё: Гермиона взяла его ладонь в свои и принялась жадно облизывать его влажные от её же соков пальцы. Сперва один, а потом и оба разом.       — Вот для этого и нужна автоматическая коробка передач, — сказал он с гнусной улыбкой.       Моя жена ничего не ответила.       Меня выбросило из её воспоминания, и я очнулся уже на полу. Меня выворачивало, как тогда в школе, во время ситуации со слизнями.       Немного придя в себя через секунду, я с ужасом обнаружил у себя стояк, отчётливое желание напиться и осознание того, какой же я, блядь, неудачник.