Внутриутробно

Их дом особо не выделялся; в ряд по улице, сплошь за огромными заборами, стояли шикарные по меркам Государства особняки. Прошли времена изысканной роскоши — сейчас в моде у богачей светлые тона и современные технологии везде, где это возможно. Автоматизирован весь ручной труд, начиная с ухода за газоном в саду и заканчивая мелкой машинкой, умывающей лицо и чистящей зубы, пока ты еще валяешься в кровати. Впрочем, у всего это был минус. Несущественный, но неприятно отягощающий. Дома было очень пусто и супер-одиноко. Инга поднялась с кровати как раз после незатейливой процедуры умывания. Она мысленно пожелала ребенку доброго утро и коснулась живота. Шел второй месяц беременности, малышке предстояло еще многому научиться, а ее (определение пола ребенка давно стало реальным еще в первом триместре) матери — еще долго сидеть в импровизированной темнице. Золотой клетке, как в книгах говорят. Хотя классиков минувших лет давно заменили брошюры вроде «как донести свою мысль до младенца», «приемы разговора с младенцем в первом триместре», «методы налаживания телепатической связи с младенцем». Младенец, младенец, младенец. Как будто у этого слова вообще нет синонимов. Инга крепче прижала руки к животу и медленно выдохнула. С первого этажа доносился едва уловимый запах цикория и ее гипер-питательного завтрака, заботливо приготовленного новейшей моделью робота-домохозяйки. Благо, удалось уговорить мужа отключить пресловутый человеческий фактор и машина перестала пытаться быть и заботливой мамой, и терпеливой подругой, и всеми, кто был заложен в замысловатой программе. Инга быстро выяснила, что одиночество лучше соседства с таким существом. Ее муж возглавлял отдел, регулирующий Акт о решении. Иначе говоря, уважаемее его был только скоропостижно погибший ученый, создавший сыворотку, и Президент. Инга не особо понимала, чем занимается супруг на работе, но точно знала — чем-то, что позволяет жить ей в идеальном мире и заодно в абсолютной роскоши. Ей было 32. Критичный возраст для становления матерью, годом больше — и возможные осложнения несмотря на развивающуюся медицину, и грустное осознание, что не застанешь большую часть жизни ребенка. И, если уж совсем честно, Инга не хотела ребенка. Она хотела роскошь, хотела целыми днями лежать на диване и читать бумажные романы, хотела ходить иногда на светские мероприятия и сверкать нарядами и драгоценностями. Инга не хотела ребенка и очень сильно боялась, что ребенок это поймет. Все ее силы были направлены на то, чтобы внушить себе, что все это нужно и важно. Что-то про мысль, что ребенок — продолжение матери, что-то про мысль о радости мужа и ее собственной, когда малышка сделает первые шаги и произнесет первое «ма». Больше того, что ребенок поймет ее нежелание Инга боялась одного — что про это догадается муж. Которого, если уж быть честной до конца, она совсем не любила, но очень уважала. Тем уважением, переходящим в ужас. Перед его властью, перед его решениями, перед осознанием, что может случиться, если что-то будет не по его слову. Инга доела завтрак, показавшийся отвратительным на фоне грустных мыслей, и легла на диван, настроившись на разговор с ребенком. Она стала рассказывать ему про зеленые лужайки у дома, про любящих друг друга родителей, которым только и не хватает для счастья, что ее рядом; про возможности, которые откроются ей в этом чудесном мире. «Отключившись» от ребенка, Инга заплакала. Робот-домохозяйка, мирно протирающий пыль с полок, в замешательстве остановился. Потом будто вспомнил про подавленный человеческий фактор. И вернулся к уборке с тихим скрипом, больше похожим на вздох. *** С каждым днем все страшнее и страшнее. Шел пятый месяц беременности. Муж пропадал на работе сутками, готовя поправки в Акте, которые более или менее устраивали бы активистов, которым лишь бы попротестовать и покачать свои немногочисленные права. Он был злым, нервным, и только взгляд на живот Инги мог вызвать легкую улыбку на уставшем лице. Сама Инга уже давно не улыбалась. Она уже рассказала малышке все, что было должно. И свела их контакт на нет, лишь изредка и через силу напоминая ребенку, что его любят и ждут. С каждым разом все тяжелее врать. Тяжело ходить, лежать, спать. Из-за постоянной тревоги учащалось сердцебиение, снились кошмары. В тех кошмарах муж стоит рядом и держит за руку, а сама она в клинике, в вип-кабинете; по телу расположены датчики, рядом — врачи и Сенса-2, на которой голубыми ровными буковками светится «я не хочу рождаться». И сразу рука мужа превращается в удавку, обвивающую шею, и он кричит хриплым голосом, что она все испортила и не заслуживает больше жить с ним, да и жить вообще. Меняется только способ, которым муж убивает ее. Сегодня Инга проснулась от удара ножом в грудь. Боль, до ужаса реальная, не проходила еще минут пять. А после — супер-питательный завтрак и очередной день безделья, разбавленного неприятными мыслями и горячими слезами. *** За неделю до планового осмотра с последующим «решением» Инга сдалась. Она проснулась раньше обычного и выскользнула из дома, выключив сигнализацию и заодно свою прислугу. У мужа плановое собрание, которое будет длиться около двух часов. Конечно, уведомление придет сразу, но оставалось надеяться, что у него не будет времени взглянуть в экран и сорваться на поиски. Ближайший подпольный центр находился в паре кварталов. Пришлось с гордо поднятой головой пройти мимо стройных домов, в окнах каждого из которого могла мелькать смерть в виде любопытной «подружки», готовой в любой момент рассказать о случившемся своему мужу. Который, в свою очередь… понимаете. Ингу волновало все. В голове путались мысли, дыхание сбилось, было ужасно душно. «Дойти, дойти, дойти» — красной строкой перед глазами. Дойти, узнать ответ и научиться снова дышать. *** Центр ютился в убогом подвале возле огромного завода. Завода, на котором штамповалась сыворотка. С надеждой, видимо, что окрестности шерстить никто не будет. Совсем недавно прошла очередная плановая волна закрытия подобных центров. Кучу машин, имитирующих Сенсу, раскурочили и сдали в металлолом. Всех сотрудников крупно оштрафовали и посадили под домашний арест. Новые клиники возникли почти сразу же. Другие люди, наскоро сделанные недо-Сенсы, и вновь огромный поток женщин, подобных Инге, стремящихся узнать и исправить ситуацию. Внутри было на удивление комфортно. Стены оббиты светлыми пластинами, заодно блокирующими излучение, исходящее от аппаратуры. Вполне сносные диваны в зоне ожидания; брошюры на стеклянном столике, телевизор на одной из стен. Молодая девушка, вытянувшись по струнке, изучала один из журналов. Инга расплатилась, жалко улыбнувшись сидящему на ресепшене мужчине, и уселась в свободное кресло. Минуты издевались, тянулись медленнее обычного. Малышка в животе брыкалась, не давала погрузиться в собственные мысли. Инга не посмела установить контакт и успокоить, сказать, что все хорошо. И так слишком много лжи для еще неродившегося создания. Оставив телефон там же, на ресепшене, Инга на ватных ногах прошла в кабинет. Псевдо-Сенса выглядела грубо — сшитые металлические пластины, экран с трещиной. Собиралась впопыхах, в тайне. Однако клиника обещала минимальный риск для здоровья (как и, собственно, в «легальном» центре) и стопроцентный результат. Инга села в кресло и стала ждать. Когда необходимые датчики были подключены, врач, или кем там был тучный мужчина в белом халате, испарился. Инга осталась наедине со своими страхами. Наедине со своим ребенком. «Привет.» Две мучительных секунды ожидания, и на экране короткое: «Привет.» Инга молчала. Подбирала слова, крутила их в голове, не решаясь «отправить» ребенку, тяжело вздыхала и вытирала текущие по щекам слезы. Время сеанса ограничено, как и ее время. Скоро муж узнает, выведает, устроит допрос и доберется до истины. Инга собрала в кулак всю свою волю и закрыла глаза. «Скажи, ты хочешь родиться?» Она не открывала глаза неприлично долго. А когда открыла, издевательски-красные буквы на экране сложились в единственное слово. «Нет.»