Внутриутробно

Их выписали спустя неделю. Анализы, бумажная волокита, пышные проводы. Медсестры и врачи с натянутыми от уха до уха улыбками — за них двоих им заплатили столько, что хватит на безбедную старость. Инга отвечала им такой же улыбкой. Муж забрал на машине; шарики развевались на теплом ветру, играла тихая музыка. Он совсем не улыбался — напряженно дергались желваки, на руках выступили вены. Казалось, еще немного, и он вырвет руль. Инге было страшно; в одеялах тихо посапывала малышка, иногда вздрагивая. Ей нечего было бояться — она забыла все, что знала, не помнит ни о том, что нелюбима матерью, ни о том, что не хотела рождаться. Спокойствие и безмятежность. Инга тоже с радостью забыла бы свою жизнь. Проснуться в незнакомом доме, с незнакомым человеком, начать сначала — и свернуть куда надо, сделать все, как хотелось. Сценарий невероятный, но до дрожи желаемый. Из мыслей вывел скрежет тормозов. Дома мало что изменилось. Поменялся робот — новая модель сочетала в себе и няню, и домработницу. На кухне едва слышно мешала ложкой чай юная девушка. Муж попросил отдать ей ребенка. Инга почувствовала облегчение, когда малышка оказалась в чужих руках. И — ожидаемо — ни капли беспокойства. Она ушла в свою комнату и до поздней ночи читала романы и смотрела глупые сериалы. Иногда звала прислугу, чтобы побаловать себя молочным коктейлем или сендвичем с тунцом. Насколько недолговечна и шатка была эта беспечность, Инга представляла. Представляла и постоянно кидала на дверь взволнованный взгляд. В конце концов кто-то постучал. На пороге стояла девушка с ребенком на руках. Пэри была неестественно красной и содрогалась от громких рыданий. Звукоизоляция не позволила Инге услышать эти звуки раньше; за что она мысленно поблагодарила всех, кого могла: от мужа до сторителей дома. Они смотрели друг на друга с минуту. Наконец девушка нашла в себе силы отдать ребенка. Она помолчала еще несколько секунд, потом прошептала: — Не могу успокоить ее больше часа. Няня привезет коляску. Ей нужно будет поспать с Вами. — И испарилась. Инга осталась с плачущим ребенком на руках и дрожью в ногах. Присела. Закрыла глаза. Вспомнила глупую песню из детства. Она качала малышку и тихо напевала родную мелодию. Когда посмотрела на Пэри, та крепко спала. На ее щеках блестели слезы — слезы Инги. *** Спустя неделю недочитанный роман покрылся толстым слоем пыли. Остатки пироженых исправно убирались роботом первые три дня, а потом она просто перестала пускать машину в комнату. Кроватку убрали к няне, ребенка — тоже. Инга не видела девочку с той ночи. Не видела мужа, не видела няню. Перестала различать картинки на телевизоре, а после вообще его выключила. Инга лежала на диване, а иногда и на полу, и смотрела в потолок. Забывалась тревожным сном, резко просыпалась от кошмаров. Состояние ее чем-то напоминало мандраж до «решения» и родов, но причины были другие. А еще — закончились силы на отчаяние. Все поглотила пустота. Она вскакивала среди ночи с четкой мыслью, что ребенок в беде. Панику удавалось унять раньше, чем сознание окончательно просыпалось. Максимум, что удавалось Инге — дойти до двери и положить вспотевшую ладонь на ручку. Она знала, что муж не будет рад, увидев ее рядом с дочерью. Он считал Ингу опасной. Непредсказуемой. Неуравновешенной. За приступами паники пришло полное эмоциональное истощение. Инга не чувствовала ничего к вещам, которые раньше вызывали радость. Она не чувствовала ни отвращение к беспорядку, ни злости на мужа за его игнорирование, ни благодарности к няне, что ребенка почти не слышно. Если жизнь — масляное полотно, сейчас с него осыпается большими кусками краска. Новые мысли рождают новые трещины, и совсем скоро вместо яркого пейзажа на холсте будут лишь серые разводы. Счастье — пугливый зверь, но изворотливый. Может прибежать из-за солнечного луча в окне или вкусной яичницы. С желанием жить сложнее. Оно уползает медленно, но уверенно, и назад поворачивать не торопится. Даже не оглядывается. — Ты будешь есть? — Муж изображает беспокойство, стоит в дверях с тарелкой сендвичей, даже выдавливает жалкую улыбку. — Я поела. — Когда? — Позавчера. Он смотрит пристальным взглядом, а после молча ставит тарелку на тумбу и закрывает за собой дверь. Инга переводит взгляд с потолка на стену, потом вновь на потолок. Муж больше не заходит. *** Проходит месяц. Бесконечные часы раздумий формируются в единственно-верную мысль, быстро раздувшуюся до нового смысла жизни. Нужно, чтобы малышки не было. Все вернется на свои места, жизнь наладится. Инга начала выходить из комнаты. Гуляла по дому. Стояла в дверном проеме, наблюдая, как няня играет с Пэри. Стояла в коридоре, слушая причмокивания, когда няня кормила малышку. Пару раз даже покачала кроватку, помогая успокоить ребенка. Только детская колыбельная застряла в горле. Ненависть стекала в сердце по капельке, отравляя его. Инга не торопилась, наслаждаясь своим новым смыслом . Она стала проявлять внимание к мужу; то ненароком спросит, как работа, то позаботится об ужине, отодвинув робота, то присядет рядом в зале, неловко спрашивая, как дела. Она корчила няне доброжелательную улыбку, смеялась над шутками мужа, умилялась малышке. А после уходила в комнату и черкала черной ручкой белые листы бумаги; слезы, попадавшие на чернила, создавали произведения искусства. В каждой кляксе Инга видела мертвого ребенка. *** Инге казалось, что муж ничего не видит. Он приветливо улыбался при случайной встречи в коридоре, вновь начал заносить еду в комнату, порой сам заводил легкие разговоры. Ненависть к ребенку потихоньку расползлась и теперь касалась и мужа. Инга искренне радовалась лишь тому, что, убив малышку, она убьет и мужа. Инга верила, что ее план осуществим и идеален. Через месяц ей доверили гулять с Пэри. Замкнутость уступила место общительности, апатия — желанию действовать, двигаться, жить. Инга перестала походить на ожившего мертвеца; посмотрев на нее во время прогулки, заметишь и трепетное отношение к младенцу, и подобие счастливой улыбки. А еще робота-няню, идущего следом. Это и был первый звоночек. Звоночек, который стоило бы заметить, и который остался без внимания уверенной в себе и в своем плане Ингой. Уверенной — беспричинно — в глупости и наивности мужа. Робот оказывался рядом каждый раз, когда Инга подходила к ребенку. Караулил под дверью, когда она плакала от ненависти в своей комнате; тенью стоял в коридоре, когда женщина ужинала, бурча себе под нос проклятия. *** Солнечное утро выходного дня. С рассвета в доме звучит приятная музыка, муж играет с Пэри, у няни отгул. Инга нашла в себе силы спуститься к обеду. Ей не терпелось воплотить свои замыслы, и именно этот чертов выходной день отделял от мечты. Последний день притворства, лживых улыбок. Последний день. Муж предложил позавтракать на веранде. Сам принес тарелку дымящейся яичницы и слишком сладкого кофе. Инга не стала ругаться, тронутая вниманием супруга, и, сделав глоток, взяла в руки книжку. То был детектив с расследованием дела о детоубийце — книга, сама посмотревшая на Ингу в магазине. На солнце быстро разморило. Книга выпала из ослабевших рук, страницы зашуршали на ветру. Инга откинула голову на подушку и закрыла глаза. Чтобы больше никогда их не открыть. *** — Послеродовая депрессия, понимаете? Я старался поддержать ее, давал все, что нужно. В последний месяц все наладилось, — мужчина прокашлялся и стер со щеки несуществующую слезу. — Но, как оказалось, это было лишь затишьем. Могу ли я еще чем-то помочь? Мне нужно побыть одному. Сотрудник полиции лишь покачал головой, задумчиво выводя что-то в своем черном блокноте. Он кивнул мужчине и отошел к санитарам, забирающим тело. Затем прошел в комнату Инги, где нашел расчерканные листы бумаги и коробку тех самых таблеток в ящике для белья. Подавил чувство неестественности всего происходящего и вышел из дома. В коридоре из темноты на него с интересом смотрел робот. Тем временем так внезапно ставший вдовцом мужчина неспешным шагом дошел до детской. Взял ребенка на руки, прикрыв глаза, и чмокнул в лоб. В тишине его хриплый голос звучал более чем уверенно: — Теперь мы в безопасности.