Пьедестал

      Максанс возвращается домой в не самом хорошем расположении духа. Его грудь беспричинно ноет, настроение паршивое, а ещё нервы на пределе перед будущим показом. Окружающие почему-то решили, что он родился под счастливой звездой или с золотой ложкой во рту; что быть моделью для него — пустяковое дело. Всего-то нужно покривляться пару минут перед камерами с пафосным выражением лица, правда ведь? Что в этом сложного? С таким-то личиком это не потребует много усилий.       Никто не знает, что у Максанса панические атаки. Никто не знает, что каждое утро мужчина сидит в ванной и уговаривает себя выйти за порог квартиры. Никто не знает, что любая стрессовая ситуация способна выбить Фовеля из колеи. Но никто и не должен знать. Никому нет дела до проблем красивой и холодной куклы. Разве они вообще могут быть? Так и самой кукле нет дела до других. «Нужно просто меньше зазнаваться и перестать заботиться о том, что о тебе подумают другие» — твердит Максанс себе ежедневно. Обыденная утренняя мантра.       Перед показами и даже обычными выходами на сцену Фовеля настигают тревожные мысли, дрожь в конечностях, приступы удушья. В ушах гудит так, что пропадают всё окружающие звуки — отчётливо слышен лишь невыносимо быстрое биение сердца. В такие моменты хочется только одного — уткнуться в колени у тёмной уголке и отключиться от реальности. Но Максанс всё же переступает через себя, своё самочувствие, подавляет рвотные позывы и лезущие наружу слёзы, натягивает дежурную усмешку. Делает всё так, чтобы ему дали наивысший балл; аплодировали так, чтобы болели руки, вставали с мест, кричали, фотографировали, восхищались. Так и делают. И ни один из присутствующих не догадывается, какими жертвами достигается на первый взгляд лёгкая победа.       Показы не обязательны, их можно спокойно пропустить и не получить за это нагоняй от руководства. Однако же они дают много возможностей, потому большинство моделей принимает в них участие. Предложения о сотрудничестве с мировыми брендами, заключение контрактов с иностранными агентствами, карьерный рост — это лишь часть плюсов участия в подобных мероприятиях. На них новоприбывшие модели получают опыт, ценные советы как от старших коллег, так и от профессионалов из числа зрителей.       В груди нарастает жар, Фовель трёт кулаком ноющее место и морщится — больно. Списывает всё на усталость, падает на диван и прикрывает глаза. Телефон в кармане оповещает о пришедшем уведомлении, но мужчина его игнорирует. Догадывается, что Давид написал по поводу новенького. Или просто попросил не быть таким заносчивым, особенно с незнакомыми людьми.       Максанс понимает, что ему придётся возиться с Акселем, обучать его, «воспитывать» и натаскивать. Подвергать себя ещё большему стрессу, лезть на стену от гнетущей тревоги, рвать волосы на голове от желания сбежать от реальности. Отказаться от новичка нельзя: Давид может и не допустить до показа. Или вообще отстранить от съёмок на неопределённое время. Такое случается временами по разным причинам: кто-то ведёт себя грубо с руководством, кто-то приходит на работу пьяным, кто-то устраивает драки и так далее. При повторном случае непослушания Давид разрывает контракты провинившихся с модными журналами, запрещает сниматься в рекламах, клипах. А затем выкидывает из агентства, если прошлые ограничение не возымели никакого эффекта.       Фовель не исключает возможности изжить партнёра, пускай даже для него это гнусный и гадкий способ. Но ведь и сам Аксель не так уж и хочет вариться в этом бизнесе, и не нужно обладать телепатическими способностями, чтобы понять это. Парень выглядел настолько жалко и растерянно, словно его насильно заставили прийти в агентство. Так что много усилий, чтобы наставить на парня путь истинный, не понадобится, правда?       Телефон вновь вибрирует, и вновь, и вновь. Максанс мысленно посылает написывающего ему человека, жмурясь от головной боли. Надо бы выпить таблетку, но мужчина даже встать не может: бессилие буквально вжимает его в обивку дивана. Вибрация сменяется громкой мелодией. Если не ответить, то она не утихнет. Максансу приходится через силу взять трубку.       — Ты столько ждёшь ради принципа или чтобы побесить меня?       — И тебе привет, Камиль.       — У тебя что-то случилось? По твоему голосу складывается ощущение, что до моего звонка ты мёртвый лежал на дороге, размозжённый колёсами переехавшего тебя грузовика.       — Так и есть. Сейчас вот до оторванной ноги дотянусь и пойду домой.       — А сейчас без шуток. Что произошло? Панические атаки?       — Нет. Новичок. Не тот, которого мне подобрало агентство. Другой. И он просто невыносимый.       — Ты всё ещё про новенького или уже про себя?       Максанс вздыхает, но без злобы. Даже если Камиль говорит подобные вещи, она не делает это с целью обидеть или оскорбить. У них это что-то вроде поддержки. Они знакомы долгое время, так что дружеские подколы между ними довольно частое явление. Камиль стала модельной агентшой Максанса давно, чуть ли не с самого начала его работы в «Elite Paris». Многие считают, что они любовники, пускают о них разные слухи, но друзья лишь смеются с этого и иногда даже создают поводы для появления новых.       — Камиль. Он действительно невыносим. Как я буду с ним работать? Что мне делать? Он похож на слепого котёнка, который только появился на свет. Наверное, только вчера ему пришла идея стать моделью, — Фовель повышает голос, не сдерживая своих эмоций. От усталости наружу лезут все старательно сдерживаемые ранее чувства.       — А что с ним не так? Давид скинул его фотографии, он довольно красивый и фотогеничный. У него хорошая фигура и изящное лицо. Вы будете отлично дополнять друг друга, как Хенрик и Тарьей. К характеру ещё привыкнешь. Уверена, у вас они схожи.       — Как Хенрик и Тарьей? — возмущается Максанс, проигнорировав последние слова женщины. — Они геи, Камиль, и влюблены друг в друга. А мы друг друга сразу же возненавидели, так что буквально не сможем находиться не только в одной студии, но и в одном здании. Если бы ты лично познакомилась с ним, то поняла бы, что его характер прямо противоположен внешности — для понимания этого хватило одного короткого разговора. Я как только его увидел, сразу понял, что мы не поладим. Вообще. Никак и никогда. Так что зря босс сделал нас напарниками, здесь он прогадал. Зачем он решил делать из меня наставника для новичков, если я не подхожу для этой роли?       — Я попросила его об этом. И не забывай, что твой характер тоже невыносим.       Максанс задыхается от возмущения и раздражения. Грудь теперь жжёт не от боли, а от гнева. Его модельная агентша, которая, казалось бы, должна была делать для него всё самое лучшее, так подставила его.       — Что? То есть это была не прихоть Давида, а твоя? Зачем? Ты же сама прекрасно знаешь, что я не могу найти общий язык не то что с новыми моделями, но и со своими коллегами. Мне труд—       — Максанс. Я знаю, какой ты и через что ты был вынужден пройти, чтобы добиться такого успеха. Это в сильной мере повлияло на тебя, но не стоит забывать, что ты такой же человек, как и все. Не думай, что отличаешься от остальных, раз тебе пришлось многое пережить. Не думай, что все вокруг ненавидят тебя и пытаются сделать тебе больно. Не думай, что… извини, мне звонят по второй линии.       Женщина сбрасывает, и Данэ-Фовель подавляет желание выкинуть телефон. Его состояние стало ещё хуже, он надеялся, что Камиль согласится с ним по поводу новичка.       — К чёрту Камиль, к чёрту Акселя, к чёрту эту работу и этот мир. К чёрту всё. Нужно перед завтрашним днём запастись терпением, чтобы просто не прибить партнёра на месте, — Максанс достаёт сигареты из второго кармана и закуривает одну из. — Сколько силы у этого паренька? Ощущение, будто раскалённым металлом прошёлся по коже.       Нехотя Фовель встаёт и подходит к зеркалу. Стягивает свободной рукой футболку и застывает с ней и с сигаретой в другой. На груди красуется большое, бордово-тёмное пятно, похожее на ожог.       — Не припоминаю, чтобы утром у меня было… это. Когда успел? Неужели не заметил и напоролся на что-то горячее? Впрочем, неважно. Главное, чтобы до показа прошло.       Максансу плевать на свою внешность. Он надеется, что окружающие разглядят за ней нечто большее. Единственное, что не даёт мужчине запустить себя, — работа. И порой ему хочется послать её куда-то подальше, спрятаться от объективов, вспышек камер, назойливых взглядов. Но это единственное, что даёт Максансу чувствовать себя нужным. Кто он без всего этого?

***

      Аксель спит хуже, чем за день до этого, когда был на нервах из-за предстоящего похода в модельное агентство. Сейчас же нервотрёпки не уменьшилось, но ворочается и постоянно он просыпается не по этой причине. Ему всё время кажется, что плечо невероятно жжёт, будто к нему прижимают раскалённый прут. Боль медленно перетекает в грудь, но там она не такая сильная, лишь пульсирующая, глухая.       На утро парень ничего не обнаруживает на своём теле: ни шрамов, ни покраснения, ни чего пострашнее. Даже вчерашнего ожога нет. Обычная бледная кожа, с парой родинок и кое-где выпирающими костями. Боль прошла, беспокоит только зуд, как во время заживления царапины.       — И как только меня взяли моделью? Я же совсем отличаюсь от того же Максанса. Не буду отрицать: он идеален. Кроме характера. А я… какой-то худой, нет — тощий, чуть ли не прозрачный. Лицо… симпатичное, но недостаточно, — Орьян хмурится, кривя губы. — И во что я ввязался? Лучше бы доставщиком пиццы устроился. Теперь придётся со всякими типами—       Поток нелестных высказываний прерывает собака, тычущаяся носом в ногу хозяина. Смотрит так жалостливыми глазами, тяжело дышит мокрым носом. Парень не уверен, сожалеет она ему или просто хочет есть. Последнее предположение выглядит более реалистичным, так что вскоре питомец полностью отдаёт всё своё внимание миске с кормом, пока Аксель готовит себе завтрак.       — Может, умудрился сковородку задеть? Или масло попало? Наверное, что-то из этого. Но так быстро прошло… вчера состояние ожога ухудшилось в несколько раз после случая в лифте. Или мне так казалось из-за усталости? Думаю, что и сегодня буду еле стоять на ногах. Уже хочется всё бросить, но я не пойду на поводу у Фовеля. Показ даже выиграю, во!       Парень смеётся, осторожно перекладывая омлет на тарелку, чтобы снова не обжечься. Живот скручивается в плотный клубок от аппетитного аромата, во рту скапливается слюна. Аксель не в силах противиться голоду; почти не жуёт, проглатывает неразрезанные куски, делает большие глотки горячего чая, обжигая ротовую полость. Вкусный завтрак приподнимает настроение, становится чуть легче.       Мысли Орьяна самопроизвольно возвращаются к модельному агентству. Вчера во время блужданий по коридору он заметил на стенах довольно интересные фотографии. На них были изображены два парня явно не французского происхождения. И их имена, написанные под фото, были иностранными: Тарьей и Хенрик. Аксель бы не обратил на них особого внимания — как и всех моделей с фотографий до этого, — однако его привлекло то, что парни на снимках целовались. И Чем дольше Аксель смотрел на них, тем отчётливее понимал, что знает этих людей.       В первый раз, когда Орьян увидел их на обложке журнала, бесхозно лежащего в фойе театральной академии, то попытался как можно быстрее перелистнуть на другую страницу. Ему не было противно от обнимающихся парней, влюблённо глядящих друг на друга, скорее тоскливо. Ненужные воспоминания выползали наружу, как пауки из вентиляции. Аксель долгое время пытался забыть, выкинуть из головы всё лишнее, но у него так и не получилось.       Это произошло в первый год обучения в театральной академии. Для Акселя всё было новым, неизвестным и волнующим. Этюды, постановки, спектакли, роли, костюмы — всё это вызывало нереальный восторг и восхищение. Каждое выступление дарило множество приятных эмоций, вызывало трепет в груди и очаровывало. Для Орьяна первые два года были удивительными, волнующими, наполненными красками и впечатлениями. Но вскоре всё изменилось.       Однажды к ним на репетицию — ближе к её середине — пришёл молодой парень, лет девятнадцати, со странным акцентом и привлекательной внешностью. Он сразу же привлёк к себе взгляды присутствующих. Речь его была смесью французского, английского и норвежского — как потом выяснилось. Иностранец приехал из Осло в погоне за мечтой стать актёром. В родном городе он проучился три года, но бросил училище и переехал в Париж.       Его приняли быстро, преподаватели прониклись к нему любовью и уважением. Норвежец быстро вживался в роли, знал необходимый материал и умел надолго завладевать вниманием зрителя. Нередко ему доставались главные роли. Он всегда был заводилой, весельчаком, душой компаний. Хорошие отметки, безупречная репутация и доверительные отношения со всем вузом — меньшее из его достижений.       Такой открытый и обворожительный человек, красивый не только внешностью, но и душой, сразу же пленил сердце Акселя, молодого и глупого юноши, с самой первой репетиции. Парень не мог отвести от него взгляд; с открытым ртом ловил каждое его движение; затаив дыхание, слушал, как тот пытался говорить на французском бегло и быстро, что получалось не так успешно; улыбался, видя, как чужие губы расплываются в мягкой улыбке. И именно тогда он решил, что они соулмейты. Не может же всё внутри трепетать, замирать и трепыхаться без причины, из-за обычного незнакомца?       Немногое было известно Акселю про родственные души, только, что ими могут быть люди разной расы, разных взглядов, разных ниш. И что когда такие люди встречаются, они понимают, что перед ним соулмейт. Это непередаваемо, невообразимо, немыслимо, это оставляет впечатлений на всю оставшуюся жизнь, как и воспоминания о первой встрече. Но только если ты понял, что перед тобой твой соулмейт. Чаще многие проводят много лет в поисках того самого, кто предназначен ему судьбой. Кто-то вообще не находит, потому что его вторая половинка мертва, и проживает жизнь в одиночестве. Строить отношения с обычными, неродственными душами сложнее. Нет той связи, нет тех эмоций. Но у Орьяна рядом с этим парнем они были: счастье, радость, эйфория. Всё это ютилось внутри, заставляя влюбляться ещё больше.       Но Аксель не пытался познакомиться, втереться в доверие или поближе узнать новичка. Он наблюдал за ним издалека, не показывая своих чувств, оставался в тени, боялся быть разоблачённым. Ему было всего лишь восемнадцать, то, что парень испытывал, казалось чем-то неправильным, ведь влюбляться нужно в девушек с милой улыбкой, нежной кожей и звонким смехом. Но девушки совсем не привлекали, а новенький всё сильнее утягивал на дно.       С каждым днём Орьян влюблялся в норвежца всё больше, бесповоротно, безвозвратно, отдавался целиком и полностью своим чувствам. Почти два месяца он наблюдал за новеньким, цеплял его взглядом в толпе, пытался быть рядом, но незаметно, теряясь среди остальных учеников. И думал, что его не замечают, не заостряют на нём внимания. Но в один день, после спектакля, когда он тщательно пытался отыскать тёмную макушку и в коридоре, его нашли первым.       — Привет, — раздался голос за спиной Акселя, и тот вытянулся в струну от испуга, чем вызвал на чужом лице улыбку. — Мы же в одном спектакле играли, да?       — Д-да, — горло у парня пересохло от волнения, и получился какой-то хрип.       — Тогда это твоё, верно? — Акселя протянули тетрадь с сегодняшними записями. — Ты оставил на скамейке.       — Да? Спасибо!       Орьян аккуратно забрал тетрадь трясущимися руками и засунул в рюкзак, кое-как справившись с замком. Он не ожидал, что с ним вот так неожиданно заговорят. Именно с ним, таким тихим и незаметным, теряющимся среди более шумных и открытых учеников.       — Кстати, я Герман, — протянул руку парень и добродушно улыбнулся. — Томмераас.       Аксель пожал его руку, не веря тому, что этот момент реален, и почувствовал приятное покалывание на кончиках пальцев, постепенно перебиравшееся выше, к груди, разливающееся там теплом.       — А-аксель Орьян, приятно познакомиться.       — Странно, я уже здесь пару месяцев, но мы с тобой особо и не общались. В отличие от других ты какой-то… тихий, спокойный. Но не думай, что это плохо. Наоборот. Я не люблю надоедливых людей, а здесь их полно. Даже так я разглядел тебя среди всей этой шумной толпы, хотя ты активно старался спрятаться. Я прав?       Приходится стыдливо опустить голову. Акселю казалось, что такие, как Герман, его не замечают. В нём же нет нет ничего примечательного, что могло привлекать взгляды окружающих.       — Эй, я же пошутил. Не обижайся, — Томмераас извиняюще улыбнулся и подошёл ближе. — Может, прогуляемся в честь знакомства? Ты свободен сейчас?       — У меня были кое-какие дела, но, думаю, это подождёт.       Орьян не верил своему счастью. Парень, который заставлял биться сердце чаще, взор глаз которых выбивал весь воздух из груди, пригласил его на прогулку. Его, такого необщительного, незаметного и совсем не соответствующего типажу подобных Герману людей.       Они гуляли весь вечер, обошли парочку кафе, накупили сладостей, ели мороженое в парке, кормили уток и провожали закат. Вот так, утром они были друг для друга незнакомцами, а теперь стали чуть ли не лучшими друзьями. Обоим казалось, что они были знакомы ещё задолго до их встречи, когда-то в прошлой жизни, в другой вселенной. Иначе почему им так хорошо было вдвоём, почему сердце билось так быстро и к щекам приливал жар?       Аксель после целую ночь думал о том, что произошло в тот день, воспроизводил в голове каждую минуту, проведённую вместе с Германом. И надеялся на что-то большее, значимое для них обоих. Например, на продолжение общения, на такие же прогулки, на касания и объятия, и… поцелуи?       Несомненно, он хотел последнего больше всего. Представлял это в своих мыслях, из-за чего краснел с рядом другом: боялся, что тот умел читать мысли. Томмераас же изначально понял, что к чему, подождал ради приличия пару недель — целовать такого невинного человека так скоро после знакомства было сродни преступлению. И всё же решил долго не тянуть. Пригласил на прогулку в их любимый парк, отвёл под большое раскидистое дерево и поцеловал. Нежно, ласково, мягко. Так, как ещё никого не целовал в своей жизни. Аксель неловко ответил, неумело и растерянно. Так, как умел.       После этого начались их отношения — Герман предложил. Аксель бы со стыда под землю провалился, если бы сам попытался. У него-то ноги подкашивались во время простых чмоков щёки, а тут — столь важные и серьёзные слова. Его бы точно хватил удар в ту же секунду.       Томмераас открывал для юноши много вещей, помогал в изучении актёрского мастерства, давал советы и поддерживал, дарил столько тепла и любви, что они ощущались почти на физическом уровне. Был человеком, на которого можно было положиться, которому можно было довериться.       И Аксель думал, что он никогда не будет счастлив так, как в этот год. Но в один день Герман пропал. Просто исчез. Парню сказали, что он уехал обратно в Норвегию, так как у него появились проблемы в личной жизни. В жизни, где должен был быть Аксель. Не лишним человеком, не тем, кого можно выкинуть за ненадобностью. Не игрушкой.       Глупые мечты о совместном будущем разбились о реальность. Орьян страдал, плакал ночами, пропускал занятия, закрывался ото всех и срывался на семье и друзьях, когда уже не мог держать негатив в себе. Парень не понимал, почему с ним так поступили, почему бросили, почему ничего не сказали на прощание. Всё было ложью? Все те объятия, поцелуи, касания? Все те чувства? Как же Аксель раньше не заметил, что его обманывают? Что с ним только играются? Так, развлечение на время обучения.       Осознание, что так поступил самый дорогой человек, соулмейт, резало без ножа, раздирало душу в клочья, душило слезами и тошнотой по ночам. Им невероятно повезло, что они встретились в таком молодом возрасте, в полном расцвете сил. Больше это не имело значения.       Первые месяцы Орьян ненавидел Германа, затем — себя. Потом смирился, принял случившееся как несправедливость жизни. И простил, придя к этому решению через слёзы и бессонные ночи. Видимо, у Томмерааса были серьёзные причины на то, чтобы бросить, как он говорил, любимого человека в его жизни. Но ведь можно было хотя бы написать, объяснить, что так нужно было сделать, что Аксель точно в этом не виноват.       Аксель винил себя. Считал, что был недостаточно хорош, вёл себя глупо и по-ребячески. Наверное, был посмешищем для других, поэтому с них не хотели позориться? Поэтому так легко отпустили, так жестоко бросили? Орьян не знал ответа. Сколько бы не пытался найти оправдания поступку Германа, не мог. Не мог простить, не мог забыть. Ему понадобилось несколько месяцев, чтобы хотя бы перестать плакать по ночам. Постепенно возвращался здоровый аппетит, в голове прекращали крутиться мрачные мысли, глаза не были каждый день на мокром месте. Вернуться в привычный ритм жизни помогли друзья, настоящие, не исчезнувшие после отъезда Германа. Одним из них был Лео, который до сих пор с ним общается, и который как раз и посоветовал ему податься в модели.       Спустя столько лет он помнит обо всём, что произошло в театральном вузе. Иногда ему снится Томмераас, но в последний год это происходит всё реже. Как-то Орьян увидел его имя в журнале, но сразу же перелистнул страничку, чтобы не ворошить прошлое. Воспоминания всё ещё отзываются щемящей болью в груди. Аксель боится, что из-за неосторожных мыслей та частичка чувств, что всё ещё ютится где-то глубоко внутри него, разрастётся в нечто больше. Это того не стоит, в этом больше нет необходимости. Это должно быть вырвано с корнем и выброшено в мусорное ведро. Как он когда-то.       Собака громко лает, услышав шаги соседей в подъезде, и парень возвращается в реальность. Дожёвывает кусок омлета, запивает чаем, трёт заспанные глаза. Телефон под рукой вибрирует, высвечивая на экране номер босса. Акселя бросает в жар от нарастающего волнения.       — Да?       — Привет! Надеюсь, ты выспался после вчерашнего тяжёлого дня, — на том конце слышится приглушённый смех. — Хочу напомнить о сегодняшних съёмках. Не волнуйся, они больше обучающие, чем официальные. Но всё же не опаздывай, у Максанса после этого свои дела — уже начинает подготовку к показу, хотя ещё куча времени. Кстати, не хочешь и ты в нём поучаствовать? Ещё успеешь поднабрать опыта, да и мои работники помогут тебе. Всё-таки это будет большим прогрессом. Даже если не выиграешь, получишь свой кусок популярности. Не против?       Слишком много информации для одного телефонного звонка, думает Аксель.       — Да… да, конечно. Отличная возможность влиться в эту… сферу модельного бизнеса и всё такое. Приду вовремя.       Давид посмеивается: он любит эту забавную неловкость новичков.       — Вот и молодец! Наберись терпения перед съёмками — с Максансом оно станет для тебя верным спутником.       — Спасибо. До свидания.       Аксель ждёт, когда босс отключится, возвращает телефон на место и вздыхает. Зачем он согласился? Быть может, он уже профессиональная модель? Или каждый день расхаживает по подиуму, словно для него это пустяковое дело? Ни первое, ни второе. «Не ударился ли я головой на этой неделе случайно? Да так, что последние мозги отшибло. Что я творю? А завтра что? Пойду обнажённым сниматься в какой-нибудь извращённый журнал? Или… влюблюсь в Максанса? Нет, это уже совсем ужасно»       Аксель фыркает, стараясь стереть из памяти образы, сотворённые секундой ранее его воображением. Максанс — последний человек, в которого он может влюбиться. А если это произойдёт, то только в случае помутнения рассудка. «Пройдусь вперёд-назад и хватит. Ну, ещё зрителям улыбнусь. Достаточно. Победа мне не светит, так что и стараться не нужно»       Несмотря на то, что Аксель пообещал прийти вовремя, ему приходится бежать до агентства — он перепутал адреса, и такси остановилось не там, где нужно. В этот раз никто парня уже никто не толкает во время преодоления подъёма по лестнице. Зои — как написано на её бейджике, — сидящая на ресепшене, мило ему улыбается и показывает большой палец вверх.       Орьян кивает ей в ответ, ощущая небольшой прилив уверенности, и направляется к лифту. Его сердце уже не бьётся где-то на уровне саднящего горла, и мышцы не сводит судорогой. Аксель успевает поправить волосы, глядя в зеркало, похлопать себя по щекам и поправить воротник джинсовки. Выглядит он не по-модельному, конечно. Но хотя бы уже вид не усталый и изнемождённый, как было после пробуждения. Уже что-то.       Нильс встречает Акселя улыбкой, при этом не отвлекаясь от экрана монитора. Лишь указывает на кресло, продолжая двигать мышкой. Обрабатывает фотографии, думает Аксель. Послушно ждёт несколько минут, пока к нему не обращаются.       — Сейчас тебя немного приукрасят: небольшой макияж, причёска и подходящая одежда. Обычные процедуры перед съёмками.       Фотограф звонит кому-то по телефону, и вскоре в студии появляются две девушки, которые отводят Акселя в гримёрку. Его усаживают перед зеркалом и просят не двигаться. Орьян чувствует себя не в своей тарелке, когда по его коже проходятся кончики кисточек и нос щекочет запахом лака для волос. Те всегда у него были в полном беспорядке, но это не особо его волновало. Теперь же ему придётся заботиться о своём виде, спать достаточное количество часов, полноценно спать, ухаживать за лицом и другими частями тела. Слишком много лишних телодвижений.       — Пожалуйста, не опускай голову, я не хочу попасть тебе в глаза, — просит одна из девушек, наклоняясь перед ним. — Я Колин, а это Анна. Мы будем тебя гримировать перед каждой съёмкой. Не беспокойся: не тонной макияжа. Ты и так очень красивый.       — Наверное, из-за личика тебя и взяли. Но не думай, что это главное, — говорит уже Анна, перебирающая одежду для съёмок. — Просто постарайся быть самим собой. Если ты неестественен, это видно. Даже через камеру. Не парься. Тебя взяли, так что позволь себе немного расслабиться. Сейчас Давиду нужны новички, так что на этой неделе он тебя точно не выкинет. Если не учинишь что-нибудь.       — Ободряюще. А что… вы можете сказать насчёт Максанса? — как бы невзначай спрашивает Аксель.       — А что о нём говорить? Его фотографии говорят сами за себя. Красивый, сексуальный, горячий. По крайней мере, так говорят остальные девушки, — пожимает плечами Колин.       — А вы?       — Мы? — Анна и Колин с улыбкой посмотрели друг на друга. — Мы заняты друг другом.       Орьян не сразу понимает смысл их фразы и выражения лиц, а потом раскрывает рот и глупо хлопает глазами. Щёки наливаются румянцем. Девушки лишь смеются и отправляют Акселя обратно в студию, посоветовав не нарываться на ссоры с Максансом. Похоже, все знают о его характере. «Они мило смотрятся вместе. Наверное, соулмейты. Открытые и, вроде, дружелюбные первое впечатление от них хорошее. Хотя кто знает, что люди скрывают в этом месте. Вдруг они хуже Максанса? Хотя этого по части грубости и высокомерия уже никто не переплюнет»       Когда Аксель открывает дверь, в него чуть не врезается его партнёр — можно уже начинать вести запись всех столкновений. Снова с кислой миной, недовольный и раздражённый, с тенью уныния на лице. Аксель смотрит в упор — задрав для этого голову — в выразительные глаза, в которых плещется насмешка.       — А я уж надеялся, что ты не придёшь. Уже обрадовался, — оскаливается Фовель, вставая в проходе, явно не собираясь отходить.       — Оно и видно. Только показывай свою радость более… заметно, что ли. Чтобы она пробивалась сквозь желчь. И если ты не возражаешь, то я пройду.       Орьян протискивается между мужчиной и косяком и снова чувствует жжение в плече. Фовель, похоже, тоже что-то ощущает, так как вздрагивает и отходит на пару шагов в сторону. Они удивлённо смотрят друг на друга ещё пару секунд, пытаясь понять, что только что произошло. Их гляделки прерываются голосом Нильса.       — Хорошо, теперь все в сборе. Давайте начнём. И судя по вашему настрою, под конец вы мне драку устроите.       Партнёры проходят к стене и встают максимально далеко друг от друга, и Нильсу приходится придвигать их ближе, хотя те сопротивляются. Спустя несколько попыток они принимают нужную позу: Максанс стоит за спиной Акселя, чуть склонившись, Аксель — с руками в карманах, откинувший голову назад, подставляя незащищённую шею.       Орьяну не нравится. Он представляет, как Максанс превращается в ужасного оборотня, вгрызается в нежную кожу шеи острыми зубами, рвёт плоть на куски, затапливая студию липкой кровью. По телу пробегается дрожь от разыгравшейся в воображении картины. Ему бы в писатели-фантасты, а не модели.       — Аксель, выпрямись немного, не съёживайся, — просит фотограф, держа в руках камеру. — Расслабься. Это твой первый день, но не стоит так волноваться. Всё будет хорошо. Просто сделаем пару снимков, и ты свободен.       — Будто ему это поможет, — усмехается Максанс и подходит ещё ближе, отчего на парня падает тень. — Ты не справишься.       Шёпот тихий, горячий, обжигает ухо, и так хочется проехаться кулаком по чужому лицу, чтобы прекратить все эти издевательства.       Аксель закатывает глаза, на что Нильс тихо посмеивается. Принимает более удобную позу, расправляет плечи. Ему всё ещё некомфортно, но он старается выкинуть из головы ненужные мысли. Вскоре у него начинает получаться. Появляется удовольствие от съёмок, его хвалят, говорят, что фотографии получатся очень хорошими. Их, наверное, уже около сотни, потому что затвор щёлкал не меньшее количество раз. Сколько поз они уже поменяли?       Несмотря на прекратившийся поток гадостей, Максанс продолжает излучать угрозу, по крайней мере, душевному спокойствию Акселя. Словно затишье перед бурей. Вот-вот грянет гром. Разразится гроза. Ливень обрушится на их головы.       Случайные касания так странны и волнительны. Орьян ощущает, как пальцы Максанса обжигают кожу, хотя между ними слой одежды. Неужели чудится от усталости? Или воображение снова идёт против него?       Максанс, случайно запнувшись правой ногой о левую, валится на Акселя. Последний его ловит, хватая за плечи, и в ту же секунду отталкивает от себя. Ладони обжигает, словно Данэ-Фовель — огнедышащий дракон, покрытый мелкими раскалёнными чешуйками. Обе модели замирают. Смотрят друг на друга, обдумывают произошедшее. Кажется, что слышен скрежет работающих шестерёнок.       Затянувшуюся паузу прерывает Нильс, обрушивая на парня свою догадку:       — Вы соулмейты?