With you infinity

Сокджин появляется четвертым. В их маленькой неуютной общаге с вечно дребезжащей створкой окна на квадратной кухне (два на два, не больше, честно) и протекающим краном в ванной - это Сокджин узнает сразу же, потому что после очень недоброго взгляда Намджуна прячется там «помыть руки». Вместо этого смотрит на капли, разбивающиеся о керамику раковины с переменностью в три секунды, и думает, что вообще-то зря. Зря Сокджин все-таки сюда пришел. Четвертым он появляется в общаге, но последним по списку тянется везде, где только можно. Не то чтобы Сокджин не умел петь или не умел танцевать, или, например, не умел читать реп так, как это делает Юнги. Хосок, Намджун. Кто угодно. Сокджин просто не может чисто спеть детскую песенку-распевку про собаку (над ним никто не смеется только потому, что в репетиционной становится слишком тихо для такого откровенного хамства, но позже каждый из трейни удостоверяется, что пошутил на эту тему так, чтобы Сокджин обязательно услышал). Сокджина взяли в компанию за красивое лицо, рост и фигуру - это не собираются скрывать, просто даже и не получилось бы - Сокджин ведь бесталантный. Тренер грозится, что если к концу месяца Сокджин не сможет представить ему хотя бы одну сносно выученную хореографию, то ночью он втихую проберется в общежитие и подпортит ему личико - тогда компании незачем будет Сокджина держать, а собственный нервный клетки останутся гораздо целее. Сокджин, если честно, то даже не обижается. Когда Намджун очень важно и серьезно говорит боссу, что некий Ким Сокджин, четвертый на очереди в новый бойз бенд, запорет им все - под этим коротким «все» Намджун почему-то подразумевает даже чересчур много, настолько, что Сокджин не может себе представить. Насколько эта компания, мечта, труд - «все» для Намджуна. Или для Юнги, потому что Юнги - намджунов друг, а у них, кажется, жизнь работает по правилу «мое-твое». И даже для Хосока, который дышит своими танцами, старается на практиках репа каждый раз так, что Сокджину просто стыдно. Для Намджуна у Сокджина нет оправданий. У Сокджина вообще нет оправданий, ни для кого - для себя в первую очередь. Поэтому Сокджин остается почти до утра (все-таки до утра - только к половине пятого он пробирается в общежитие) оттачивать свои деревянные движения. Его ноги не ходят, пот по ресницам или слезы, честно, уже не различить. Сокджин смотрит на себя в запотевшее зеркало по отчаянному жалко, смаргивая глупое наваждение взять и бросить все прямо сейчас, вытирается полотенцем, а потом, уже в общаге, влепляется рассеянным взглядом в протекающий кран ванной. В эти капли, сползающие к трубам каждые гребаные три секунды. Думает. Ну и что? Дальше то что? А оно вообще ему надо? Кран чинят через полгода. Сокджин даже успевает подумать, что жизнь налаживается вместе с краном - все к нему притираются, привыкают, он ко всем - тоже. На самом деле, нихрена не окей. Могло бы быть, может, в другой вселенной, где Сокджин умеет хоть что-то. Тут - нет. Сокджин просто превращает главный недостаток (красивое лицо не недостаток, но именно за него его все тут не любят) в систематичную шутку, которую пихает во все удобно-неудобные места. Конфетно-букетный период, когда от Сокджина отстали, а с Юнги Сокджин даже подружился - в меру того, как с Мин Юнги вообще можно дружить, заканчивается быстро. Плюс-минус семь месяцев. Около того. Потом в их общежитие подселяют пятого и, честно, Сокджину надо было уходить еще тогда, когда кран бессовестно протекал. У Пак Чимина в глазах столько огня и невысказанный надежд (мальчик, да у тебя капсом через все лицо, ну), столько в нем мечтаний о сцене и лучшем будущем, что распирает от этого по итогу всех в радиусе километра. Хосок воротит нос первым, потому что Чимин слишком похож на него - того Хосока, который с безумной улыбкой («меня приняли!» - кричит он каждый раз в течение месяца, потом прекращает - естественно, прекращает, и не из-за Юнги, который ворчал) перешагнул порог этого общежития. Такой же безнадежный идиот. Хосоку слишком противно смотреть на то, как еще один человек ломается о суровую жизненную реальность. И Сокджин понимает. Сокджин не может не. Чимина тоже не жалуют. Сокджин бы предложил сделать ставки, когда этот парень поймет, что все здесь не творится чудом волшебной палочки - месяц, полгода, год? Ему самому, например, хватило двух недель. Сокджин не предлагает только потому, что Чимин слишком хороший для такого циничного дерьма, а Намджун Сокджина и так все еще недолюбливает. Не доверяет - так правильнее. Постоянно почему-то ждет, что Сокджин уйдет первым. Предаст их. Крыса. Слабак. Не-у-дач-ник. Немногим позже, сидя на кухне два на два метровкой, доедая до жути пресную индейку с грамулькой риса без соли - у них одинаковые с Чимином порции, обоим сказано худеть, на соль и специи наложено право вето - Сокджин почему-то понимает, что Намджун, наверное, прав. Сокджин бы слинял отсюда первым. Если бы с ним согласился уйти Чимин - свои законные три месяца стойко выдержавший и светившийся все так же ярко даже после неудачного исполнения песенки про собаку (в этот раз смеялись все). Этой тупой надеждой, мечтами, etc. Сокджин бы забрал отсюда Чимина (тот никогда не согласится, хотя плачет каждый раз, когда кусает свой диетический яблочно-овсяный батончик, думая, что его никто не видит), вытащил его, укрыл. С заботой. От дерьма этого, нахрен, только бы подальше. Чимин сохраняет свою позитивность даже на четвертый месяц, но Сокджин до противного уверен, знает, они все на самом деле это знают - тут ломается каждый. Чимин, наверное, просто держится чуть дольше остальных.