With you infinity

- Мне двадцать четыре, блять, года, - оскаливается Юнги. - Почти двадцать пять, - зачем-то добавляет Сокджин. Сокджину двадцать шесть и никаких проблем. «Почти двадцать семь» - мысленно исправляет себя Юнги, но вслух только тяжело выдыхает. Без разницы, знаете, сколько: тридцать или пятнадцать. Без разницы, куда из этих сторон ближе. Небо голубое, дождь переменный, работа нестабильная. У Юнги все как всегда – этим простым «как всегда» можно описать большую часть его собственной жизни. Юнги почти двадцать пять. В последнее время этот факт почему-то не дает спокойно дышать. Сокджин как-то говорит, что у Юнги запоздалый пубертат. Так, с насмешкой, и Намджун смеется – еще бы не смеялся, а потом Юнги дает ему подзатыльник. Сокджину не дает. Может, хотелось-хочется, но Сокджин хен, а хенов не бьют, хены в зале себе дальтовидные-бицепсы-трицепсы качают, и… В этом ведь самое паскудное. Во всем одном: запоздалом пубертатном периоде (все-таки вряд ли), затхлом магазинчике на углу Итэвона, скрипящих пластмассовых стульях с блевотным морским отливом. В Сокджине, которому-почти-двадцать-семь. Иногда Юнги думает, что эту дрянь пора бросать. И непонятно, что именно включает в себя эта короткая, но всеобъемлющая «дрянь» - такую вот свою жизнь или все-таки Сокджина. Вроде и дружишь уже будто полвека, привык, притерся, даже к блевотному цвету стульев у магазинчика и вечно сухим кимпапам там же. От этого только попеременно мерзко на душе, как бывает только глубокой осенью високосного года, когда все вокруг постоянно твердят, что произойдет что-то плохое. То самое, когда ни туда, ни обратно. Вот честно. У Юнги давно прошел пубертат, но примерно в то время Юнги встретил Сокджина. Интересно, а если взять билет в один конец, подальше от Сеула, найдут ли его тогда? Юнги почему-то противно кислит завтраком от этого глупого вопроса прямо в глотке. Иногда не хочется находить ответы (там скорее всего будет «да»), но от этого не становится легче. Иногда хочется сбежать так, чтобы не пришлось объяснять. ...Юнги – очень тупо – посвящает ему песни. Не пишет, конечно, тривиальное «любимому Сокджину» в начале каждого текста, но пишет внутри, в каждой букве, гораздо глубже, чем обычно можно заглянуть. С его семнадцати этих тряпичных текстов накопилось больше ста и на каждый такой Сокджин всегда показывает ему большой палец. Юнги все нравится: и Намджун, слишком многознающий, и тексты собственные, которые «не про любовь», и ритм подставленный, и большой палец от Сокджина… Сокджин, гребаный мерзопакостный мудила, работающий престижно в красивой компании с известным названием и акциями на рынке выше, чем Эверест; красивый, умный, глупый так-то, но такой вот прямо свой. Все это надо было бросать еще в первые три года. И никаких вам посиделок у магазинчика с соджу и сухими кимпапами. Без постоянного сокджинового брюзжания о чем-то неважном, смеха Намджуна и там вот как бы не надо. Юнги этого уже не надо, причем давно. Юнги надо бросать (ну, курить ведь бросить смог, а тут один хрен разница), но почему-то он не может даже представить, чтобы после такого вечера Сокджин не горлопанил на всю улицу «Мамаситу» или «Фантастик бейби», в зависимости от степени алкогольного опьянения. И чтобы он, Юнги, не давил в себе эту паршивую сучью улыбку, глядя на Сокджина. Прошло почти шесть лет (у них все под ласковой эгидой «почти»), а у Юнги до сих пор «все и так хорошо» вызубренным ответом для многопонимающего Намджуна, как в первый раз спрашивающего – это был школьный коридор, они тогда шли в столовую за сладким хлебом и чаем – а почему бы просто не сказать? Все и так хорошо. Почему нет-то. Когда Юнги таки же выдает это свое: - Тебе самому почти двадцать семь, захлопнись уже выделываться психологом, - и Сокджин смеется так откровенно, чисто. У него ужасно дурацкий смех. Сокджин и сам весь дурацкий. Шесть лет прошло. - Не беспокойся, - зачем-то улыбается, выпивает свою рюмку залпом, - в двадцать пять все закончится. Юнги проглатывает свое едкое «хотелось бы» соджу с пивом, неумело намешанным все еще слишком много знающим Намджуном.