With you infinity

У Сокджина категорически много любви. У Сокджина столько глупой нереализованной любви, что иногда кажется, будто она не поместится у него в теле, развернет ребра на сто восемьдесят градусов, разворошит все внутри, и он лопнет от ее переизбытка. И Сокджин еще, как очень глупая и наивная девчонка — ей никогда не разбивали сердце, она слушает one direction и собирает фантики с жвачек love is — верит в сказки, которые не заканчиваются. Выращенный на «Касабланке» и «Энни Холл», просмотренных в детстве с родителями под кривой перевод с английского на корейский, Сокджин помнит, как Рик Блейн сражается за свою любовь к Ильзе Лунд и как мистер Дарси съедает свою гордость, чтобы быть с мисс Беннет. Сокджин вспоминает, что есть истории, которые просто не должны заканчиваться — и смотрит на Тэхена. Но такой провонявшей наивностью в это во все мечтами и мыслями, что даже Намджун иногда сворачивает свой умный язык в трубочку. У Сокджина «долго и счастливо» на последней странице, он хоть и отшучивается на осторожные подколы Хосока — Сокджин все-таки хен, а еще заместитель председателя в студенческом совете, и это как суперкамбо, почему его в принципе нельзя подстебывать, — но верит. Очень-очень сильно. Как делал это Рик Блейн. И мистер Дарси. Зря, конечно, глупо все это. Зря. Но у Сокджин много любви и практически половина всей достается Тэхену. Просто потому, что. И Сокджин совершенно закономерно наблюдает за тем, как пьяный в сопли-слюни Чонгук звонит Тэхену и со словами «друг, а забери меня отсюда» начинает убуханно сопеть в трубку. Вокруг беснуются полупьяные полуживые люди, кто-то отходит блевать на первый этаж, кто-то трясется в странном подобие танца под что-то клишированно-сладкое с засемпленным даунбитом. Сокджин просто смотрит. На Чонгука. Из головы сразу пропадает мысль, что это вообще-то плохо — злиться без причины. И они пришли сюда всем студенческим советом чтобы праздновать, чтобы весело было. А Сокджин — смотрит. Чонгук кладет трубку, едва попадает телефоном в задний карман брюк и плетется блевать в туалет на первом этаже. Сокджина даже не выбивает из колеи, что Тэхен прибегает по первому звонку Чонгука, что тащится обеспокоенно выпрашивать у единственного здесь знакомого — Сокджина, естественно, — где же этот чертов Чон Чонгук, надеюсь, он не заблевал тут все. У Сокджина, кажись, к такому уже иммунитет. Сокджин не истерит, не гадит в отместку — Чонгук там, наверное, один реально загнется, сломает зубы о санфаянс, заснет на полу, и его надо срочно спасать, Сокджин даже криво-косо улыбается в ответ обеспокоенному Тэхену, раз за разом выжимающему кнопку вызова на контакте «идиот». Потом долго-долго смотрит ему в спину, убегающему, слетающему по ступеням вниз, и неясно, развозит ли его так с выпитого шампанского или, может быть, всего лишь просыпается свалявшаяся собачья тоска. Сокджин тихо позволяет себе побеситься хотя бы пять минут. Но он слишком в любовь ко всем, донт ворри би хэппи — сложно на кого-то беспричинно злиться, когда девизом собственной судьбы становится песня Бобби Макферрина, расписанная транслитом по улыбке, идущей вкось. Разве можно Чонгука — и вдруг ненавидеть? Чонгук этого не заслужил — Чонгук хороший парень и совершенно ни в чем не виноват. Сокджин, наверное, за столько времени ассимилировался, научился уживаться с правдой, которая обычно колет глаза — у каждого человека в его собственной жизни есть кто-то важнее Ким Сокджина. И это нормально, так бывает, когда в жестком обществе ты становишься «удобным» конструктом, потому что патологически боишься не нравиться людям. В этом даже нет ничего страшного. Просто в один момент Сокджин понимает, что в списке контактов своего же телефона нет ни одного, которому можно было бы позвонить в час ночи с просьбой — забери меня, я пьян и мне плохо. От этого глупого осознания почему-то никак. Либо очень грустно, либо очень смешно и хочется плакать. И то, что Сокджин глубоко и давно в Ким Тэхене, который тащит Чонгука на своем плече с выстраданной заботой, не меняет ни йоты сути всего дела. Жизнь Сокджина идет под откос как сошедший с рельс поезд и не то чтобы Сокджин собирался что-то менять. Все нравится. Не нравилось бы — выкрутился как-нибудь. Но у каждого дерьма есть своя точка начала и конца. И вот Сокджин доходит до своей станции конечной, как-то жутко идиотски, под несуразным предлогом «я пьяный, а значит все мои слова — алкоголь, не я», выстраданной для собственной дурной башки, и такие отговорки у них не действуют, не маленькие уже, но очень хочется себя чем-то защитить. Сокджин сильно-сильно играется в дурачка, затаскивая реально пьяного Тэхена в переулок. — Я люблю тебя, — кончики губ дергаются вверх, фальшиво, такой пропитой жизненной иронией, и где-то на задворках сознания играет новогодняя «ласт кристмас ай гив ю май харт», чтобы вышло более трагично. — Будь со мной, пожалуйста. Вот и все. Конец. То, что они с Тэхеном по условностям начинают встречаться — бред полнейший, и Сокджин не знает, сколько еще вообще выдержит. Хочется верить, что может быть, может, когда-нибудь, сегодня, сейчас, хоть один человек полюбит его в ответ бескорыстно, ничего не прося взамен. Как Сокджин — просто потому, что. Может быть, когда-нибудь… Сокджин ведь тоже заслуживает быть счастливым, да? Можно? Можно, конечно, да. «Долго и счастливо» у Сокджина уже случается, еще там, в темном обхарканном бычками переулке Тондэмуна, под аккомпанемент вымышленной «Wham!». Все, что происходит после — разбивает Сокджина вдребезги.