Сушить одежду старым феном, предоставляемым больницей, было невыносимо долго и мучительно скучно. Но перспектива проходить весь оставшийся воскресный день в сырой одежде Келла не устраивала, поэтому ему пришлось смириться со своей участью и проторчать за рутиной около трех часов. Легче всего было с майкой — она почти сама высохла пока Келлан сушил свои брюки и раскисший и поплывший грязью по руке гипс. Именно с гипсом Кел возился больше всего — повязка размокла и приняла неправильную форму, а когда высохла больно впилась в кожу руки. Надписи, оставленные Фредом и Джастином, размазались. Свое преступное поведение скрыть уже не представлялось возможным, а значит, и наказания не избежать.
От спонтанной прогулки под бурей Келлан еще не мог оправиться, его колотило не то от холода, не то от осознания страха перед разоблачением и большой возможностью воспаления. Он будто чувствовал, как адреналин все еще разливается по крови, как стенки сосудов набухают от повышенного давления, как сердце бьется, а его удары отдаются из подреберья в ушах. Руки трясло, желудок сводило судорогой. Кровь так быстро разносилась по сосудам, все процессы набирали обороты, и даже действие наркотика начало спадать — боль в животе и спине начала возвращаться. Конечно, не такой необузданной волной, как вчера, но все же. И несмотря на все это, морило в сон. Тремор сводил остывающее тело.
Келлан натянул на ноги еще влажные брюки, с брезгливостью посмотрел на гипс и махнул на все это рукой. Ну не побьют же его за это? Он не стал надевать влажную майку, нацепил на тело сразу рубашку и застегнул пуговицы вплоть до самого горла. Поверх обернул вокруг тела тонкое одеяло, снял с ног промокшие ботинки и носки, оставив в них также и тот заветный сверток, и осторожно лег на кровать, предварительно запихнув мокрые вещи между тумбой и кроватью, откуда поднимался теплый воздух от радиатора. Он подогнул ноги как можно ближе, стараясь тоже спрятать их под свернутым вокруг тела одеялом, но места не хватало, а укрыть тело в один слой казалось бессмысленным — колотило от холода его знатно. Уткнувшись ледяным носом в подушку и шмыгнув несколько раз, он тут же беспокойно задремал.
На этот раз снилось что-то бессвязное, но спокойное: дороги, дом, какие-то старые знакомые. Келлан не запомнил, что именно. Обычный легкий сон, избавляющий от боли и переживаний, скрывающий разум от грядущих проблем. Кел спал чутко, часто просыпался и замечал, как мрачный день медленно сменяется на тёмный вечер, а дождь то неистово хлещет по окну, то затихает, переходя на легкую изморось. Ветер больше не склонял ветки деревьев так низко, что вот-вот готов был их сломать, лишь слегка колыхал еще не слетевшие листья и тихо пел свои прощальные колыбельные.
Возле двери его палаты раздались глухой стук каблуков и спокойные размеренные шаги. Кел все еще дремал, но уже не от необходимости восстановить силы, а из лености и неохоты терять собранное одеялом тепло. Все шумы вокруг себя Кел воспринимал лишь с позиции раздражителей и не обращал на них свое внимание, пока чуть ли не над самым ухом, как ему показалось, раздался противный женский голос, ранее им уже слышимый.
Детектив пытался абстрагироваться от этого звука какое-то время, но мешая спать, голос казался невыносимым, и чтобы хоть немного от него избавиться, Кел положил голову под подушку, а сверху накинул на себя одеяло. С теплом пришлось распрощаться — оно улетучилось сразу, как одеяло было повернуто. Но даже так он все еще мог разбирать уже глухие фразы женщины, находившейся с его палатой очень близко, настолько ее голос был громким.
— … и передайте вашему пациенту, чтобы он не носился как ненормальный по коридору. Он пролил мой кофе на бумаги, это немыслимо. В таком возрасте ему должно быть стыдно за подобную беспечность!
Точно, Кел вспомнил этот голос. Утренняя медсестра, которая своим недовольством могла посоревноваться только с тем известным котом из интернетных мемов. Время уже подходило к восьми вечера, а она все еще дуется из-за пары капель кофе на столе. Да и не было там документов, лишь стикер без единой записи. Но разве это было важно тому, кто сейчас выслушивал эти ложные обвинения.
— Я поговорю с ним об этом.
Кел перестал дышать и тут же открыл глаза. Дрема улетучилась в момент ока. Этот голос-то он точно узнает теперь везде, куда бы ему не посчастливилось попасть. Мягкость и спокойствие, какая-то чувственная мелодичность, — все это замаскировывало жесткость и твердость, нетерпимость и ледяной расчет. Этот голос принадлежал человеку, который знает свое дело и не желает от него отступать. Голос Мефистофеля был дарован тому, кто был ниспослан, чтобы помогать, но являлся лишь дьяволом в ангельском обличии.
Конечно, с последним Келлан знатно преувеличил, но сжимающийся в теле комок страха был тому явной причиной. В его голове засела милая параноидальная мысль, гласившая, что как только доктор Каллен войдет в палату над Келлом тут же нависнет угроза. Может быть лучше было сегодня не лезть в палату, а прыгать вниз и бежать, сломя голову. Или, чтобы наверняка, просто падать вниз головой. Да, со страхами легче бороться, когда нет раздражителя. Ты думаешь, что уже ничего не сможет тебя испугать, а когда причина возвращается, тут же хочется забрать слова обратно.
Скрип двери разрезал тишину, а полоска света рассеяла тьму, царящую в палате. Кел вжался в одеяло сильнее, и, хотя его голова была закрыта подушкой, он чувствовал пронзающий взгляд карих глаз на своем теле, на макушке, спине и шее. Он рефлекторно сильнее сжал наволочку одной рукой и край одеяла — другой. Отклики сердечных сокращений отдавались по ушам, а под подушкой они звучали еще громче и четче, как стук половника о дно кастрюли. Ладони вспотели, стали скользкими, а дышать становилось труднее — воздух будто не попадал в легкие, а застревал где-то в трахее. Ну зачем док решил прийти? Что же ему дома не сиделось?
Келлан еле-еле сдерживал всхлипы.
— Давно он спит? — почти шепотом произнес док, его голос мелодично пронзал тишину, словно поток утреннего ветра, случайно забредшего в лес или скользнувшей по китайскому колокольчику — музыки ветра. Тембр, как всегда, был мягким и тихим, но было ли настроение Карлайла сегодня таким же? Док держался стойко повсеместно, из любой ситуации (хотя бы тех, которые Келлан мог наблюдать лично) его врач всегда выходил достойно и благоразумно. Но порою и в его душе стрекотали цикады нетерпимости и страсти к своему ремеслу, и поведение дока давало трещину, едва заметную, но все же.
— Не знаю, — кинула женщина, стук ее каблуков разнесся по коридору и начал потихоньку становиться менее резким и более глухим. Она покидала их общество, оставив доктора наедине с пациентом. Но, видимо все же решила, что не может оставить последнее слово не за собой, поэтому мерзостно добавила последнюю фразу. — Да, и вообще, не могу я за каждым следить. Тем более за несносными мальчишками.
Более она Келлану не докучала в тот день.
Даже в тишине необходимо было прислушиваться, чтобы услышать легкие шаги доктора Каллена, более он свое присутствие ничем не выдавал, даже его дыхание не было слышно. И если бы он не сел на край кровати, где Келлан притворялся безжизненным телом, то детектив не смог бы точно сказать, где доктор Каллен расположился. Когда ледяные длинные пальцы его руки лишь легонько скользнули по обнаженной ступне Келлана, по позвоночнику парня тут же промчался невидимый поезд, и он сдерживал себя всеми силами, чтобы не дернуться от страха.
Подушка была оторвана от лица и беспощадно кинута в ноги. Келлан успел разжать пальцы, иначе это выглядело очень подозрительно — человек спит, а пальцы крепко сжаты. Док бы это счел за трупное окоченение, не иначе. Свет над койкой зажегся вместе со щелчком переключателя, ярким пламенем была повержена тьма. Кел не смог удержаться и крепко зажмурил глаза. Едва слышимый смешок оповестил парня, что Карлайл уже давно все заметил, а затем твердая крупная ладонь врача медленно прошлась в ободряющем прикосновении по голове парня — затылку, а затем и шее.
— Просыпайтесь, детектив, — голос все еще нежный, даже без отблесков холодной нетерпимости. Его рука в своем приятном жесте случайно защекотала шею. Кел поморщился и, натянув одеяло на руку, хотел накрыться им с головой, но руку перехватили, а одеяло одернули до самого пояса. Ну вот, сейчас у дока испоганится настроение, он уже начал вести себя резко. Но нет, голос звучал все также спокойно. — Келлан, поднимайтесь. Не заставляйте меня прибегать к крайним мерам. Спать будете ночью.
— Вас не поймешь, находиться вне кровати — плохо, в кровати — тоже плохо, — детективу удалось разлепить свои яркие зеленые глаза, но от непривычного света ночника над кроватью он тут же зажмурился. Странно, времени еще и восьми вечера не было, а в палате царила такая непроглядная тьма, что рассеянный свет казался невыносимо ярким. Но детектив все же смог к нему привыкнуть и открыть глаза. — Мне сказали, что сегодня у Вас выходной, доктор Каллен.
— Так и есть, я вернулся за документами. Медсестра сказала, что утром вы желали меня видеть, — Келлан развернулся на спину, слегка поморщился, когда коснулся больного участка на спине, но все же смог вытерпеть, чтобы не зашипеть. Белокурый мужчина не сводил с его лица взгляда, сидел так близко, что это начинало смущать. Келлан почему-то вспомнил, что всякий раз, когда расстояние между ними сокращалось, доктор вытворял какую-нибудь пакость, которую Кел никак не мог ожидать и от которой долго еще не мог прийти в себя. То транквилизаторы, то шершавый шпатель и угрозы ремнями, то укол, который он не забудет никогда, хотя промедол порядком стер неприятные воспоминания вчерашнего вечера. В голове вертелся только вопрос, о том, на что готов этот тип пойти сегодня. Но док все еще сидел неподвижно, его лицо было расслабленным, в руках ничего не было. Да и в одежде вряд ли было много карманов, откуда можно было бы вытащить козырь. На нем была лишь рубашка-поло и зауженные брюки с ботинками, туда даже шприца не поместится.
А затем Карлайл как-то неспокойно посмотрел на него, с прищуром и подозрением. Рука врача, некогда просто расположенная на краю кровати, там, где была опущена спинка, резко коснулась щеки парня, в области пореза. Келлан почувствовал ее холодное прикосновение, пластыря не было.
— Ворочался во сне? — спокойно произнес он, пока его пальцы лишь кончиками касались сухой кожи. Кел не был уверен в том, что повязка слетела в кровати. Скорее всего в ванной, когда он выжимал брюки или пытался закрутить бинты, чтобы гипс продолжал держаться. В любом случае, когда детектив влез в окно и прошел в уборную, пластырь еще был на месте. Он не мог его потерять по другую сторону окна. Но, кажется, глаза все же выдали испуг, и это не могло не быть замечено. Взгляд добрых глаз врача немного переменился, стал более сосредоточенным, а в голосе прорезались нотки твердости. — Хорошо было бы обработать, порез зияет и кровит. Думаю, нам стоит прогуляться. Поднимайся.
Келлан не хотел. Ему все еще казалось, что он не высох, что он сейчас встанет и с его тела на пол польются осевшие капли дождя, что на его коже еще остались следы от веток, ударивших его, и перекладин подоконника, в которые он упирался, пока полз за разгадкой. Он замялся, опустил пальцами руки рукав рубашки еще ниже, чтобы и кончик повязки не попался в плен этой мягкой карамели глаз, этому внимательному вдумчивому взгляду.
— Куда подниматься? — чуть слышно произнес Келлан, а сам вжался в матрас и потихоньку спустился ниже по кровати, ближе к одеялу, но его маленькую попытку к бегству тут же пресекли — доктор выдернул одеяло из-под ног Келла и бросил его на стоящий поодаль стул.
— В процедурную, обработаю тебе раны. Мне бы не хотелось, чтобы твое выздоровление затягивалось лишь потому, что твой лечащий врач пускает все на самотек, — док в рассеянном свете ночника стал выглядеть не таким доброжелательным, каким был раньше, хотя мягкая улыбка все еще украшала его овальное утонченное лицо. Он встал с кровати, протянул свою длинную руку к плечу Келлана, обхватив его своими тонкими пальцами и поднял парня, словно тряпичную куклу, усадив на кровати и не давая завалиться обратно. Детектив такого не ожидал, сустав отозвался болью.Обнаженные ступни своих ног Кел спустил сам прямо на ледяной кафельный пол. Он не знал, как быть дальше, ботинки все равно еще не высохли, а вытаскивать мокрые носки было равносильно чистосердечному признанию, поднятию белого флага. Но доктор не отступал, стоял, может, чуть поодаль, скрестив руки на груди и внимательно наблюдая. Взгляд изумрудных глаз пациента метался от ботинок к двери, к одеялу, к кровати, к врачу до тех пор, пока голова не закружилась. И прошло-то всего несколько мимолетных мгновений. — Келлан, не заставляй меня тащить тебя на руках, ты уже не ребенок.
Детектив повесил голову, а сам склонился к обуви, порядком иссушившейся под радиатором, но все еще влажной, хотя и теплой. Носки Кел не вытаскивал, пропихнул ступню прямо так, чтобы не вызывать лишних подозрений и упреков. Было неудобно, подобно тому, что ходить в неподходящей по размеру обуви. Но выбор был сделан, и парень все же смог выпрямиться и небольшими шажочками, пошатываясь, выйти из палаты вслед за Карлайлом, который, будто ожидая подвоха, часто оглядывался, чтобы посмотреть на своего пациента.
Коридор больницы был ярко освещен, свет неоновых ламп беспощадно бил в глаза. Тишина давила на мозг, а удары резиновой подошвы о пол раздавались глухим эхом. Как обычно, никого на пути не было, лишь пустые стены, одинокие лавочки и несколько огромных горшков с комнатными растениями. Обстановка дышала ужасом. Карлайл все еще шел впереди, он не спешил, но и не плелся тихо наравне с Келланом, доктор обгонял своего пациента метров на пять. Скоро впереди должна была появиться лестница, Кел подумал повернуть туда и сбежать, пока док все еще будет на ходу разглядывать пачку листков, которую он держал в руке. Парень начал понемногу замедляться, чтобы увеличить расстояние, лестница была всего в паре шагов.
Доктор Каллен обернулся, уже стоя почти у самой сестринской стойки. Келлан подумал, что наверняка этот человек читает каждый его шаг, иначе почему он так умело предугадывает все его жалкие намерения. Свет скользнул по добродушному лицу, остановился отблеском в карих глазах, и медленно опалил бледную кожу врача, упав в ямочку на щеке и растворившись в ней. Всего секунда, а заинтересованный взгляд дока как-то снова переменился, стал более пылким, словно док сам жаждал сделать что-то такое, о чем давно мечтал. Этот блеск, эта восторженная полуулыбка, эти напряженные мускулы лица, — все это было похоже на попытку скрыть азарт. А еще какой-то резкий скоротечный отблеск бледной кожи доктора Каллена, похожий на игру света в отполированной поверхности, резко раздался в свете ламп и затих. Кел решил, что ему показалось, хотя он был уверен, что видел это резкое мерцание.
Было тяжело принять улыбку азарта в лице дока, его непостоянство, Келлану не хотелось на самом деле оказаться под натиском ремней или получить очередную порцию успокоительных. Урок уже был усвоен. Парень опустил голову и увеличил темп шага, почти нагоняя своего врача, и, наверное, впервые в жизни молясь кому-то свыше, чтобы его наблюдения о неистовой увлеченности со стороны дока оказались лишь выдумкой воспаленного мозга.
Когда они свернули направо, почти сразу уперлись в железную массивную двухстворчатую дверь, Кел ахнул про себя, до того его впечатлила эта громадина.
Больница, где он проводил свой второй день в заточении, была далеко не новой, но некоторые дизайнерские и архитектурные решения были инновационными на момент постройки госпиталя: само здание было необычным, не привычным прямоугольником, или, точнее параллелепипедом, высотой в шесть этажей, оно было изогнутым, представляло некое подобие квадрата без одной грани, с тремя сторонами в виде целостных блоков — одного длинного, основного и двух боковых. Та самая «длинная» сторона была обустроена палатами, расположенными со второго по пятый этажи, а, в свою очередь, каждый этаж был отдан на откуп разным отделениям: травматологии и хирургии, педиатрии, общей терапии, урологии. На первом этаже располагалось приемное отделение и клиника, на шестом — реанимация. Наблюдательность показала Келлу, что в правой от его палаты стороне, за углом были расположены три кабинета врачей, ординаторская и сестринский склад. Он мог предположить, что на верхних этажах было также. В левое крыло, которое находилось еще дальше поста, Келлан до этого момента не заходил, хотя через панорамные стекла, которыми была оснащена больница «изнутри квадрата», он еще сегодня видел, как в эту сторону увозили пациента на каталке, вплоть до того места, где он сейчас стоял, а затем человек с медсестрами словно растворились, так как дальше окон не было, лишь пустая безликая кирпичная стена.
Эту дверь в окно заметить Келлан бы не смог. На стене, рядом с ней, был оборудован электромагнитный замок со стертыми кнопками в виде цифр и сканер, считывающий магнитные коды. Доктор Каллен уже прикладывал к сканеру свой пропуск, в ответ на что послышался противный писк, а светодиодные датчики замигали зеленым цветом. Душераздирающий скрежет послышался откуда-то изнутри кирпичной стены, а затем перешел на саму железную громадину грязно-зеленого цвета. Над дверью погасла красная лампа, и створки медленно начали раскрываться. Все это походило на проникновение в секретные помещения архива ФБР, что пугало и будоражило одновременно. Даже охранник за ним наблюдал, что тогда, что сейчас.
За дверью показался, как и предполагал Келлан, коридор, но не такой широкий, он был уже того, по которому они добирались, раза в три, а также намного темнее. Находясь перед входом в «пещеру», Кел заметил едва различимые в темноте очертания дверей, которые выдавали красные фонарики сверху, оповещавшие, скорее всего, о включенной сигнализации. Мало ли что могло храниться за этой толстой железной образиной.
— Проходи, не стесняйся, — кинул доктор, убирая свой магнитный пропуск с бейджем в карман. Он подошел к пациенту, который все еще мялся на одном месте, и положил свою руку на его плечо, обхватив его за спину.
— Я туда не хочу, там темно и страшно, — детектив хотел податься в сторону, но ладонь врача на его плече сомкнулась сильнее, а рука плотнее коснулась его спины и шеи
сзади. Док пошел вперед, подтягивая за собой пациента, у которого не оставалось выбора кроме как идти вперед.
— Как пройдем дальше, я включу свет. Будет не так темно.
Келлан хмыкнул, немного попытался отстраниться от навязанных объятий, но док, несмотря на внешнюю гибкость и узость тела, отсутствие ярко выраженной мускулатуры, был достаточно силен, ему не доставляло труда с легкостью справиться с молодым парнем вроде Келла, который так или иначе, все же прошел первичную боевую подготовку. И, конечно, детектив смутился, что док успокоил его из-за смущающей темноты, но про страх не сказал ничего. Конечно, он уже знал, что док раскусил его почти что детские соблазны впадать в истерику от вида медицинских манипуляций, Карлайл знал о неконтролируемой панике пациента перед лицами в белых халатах и их приспешниками — медсестрами, знал об этом с первого взгляда на него. И все это время он игрался с мальчишкой, как кошка с мышонком, но так или иначе, делал все возможное, чтобы «мышонок не уснул вверх лапками». Док проявлял ту заботу, которая требовалась парню двадцати с хвостиком лет, стоя на грани, когда забота могла превратиться в одержимость и маниакальную опеку, но не переходя ее. Док не был мамочкой, и даже папочкой не был. Он был тем, кем и должен был быть врач.
Но, несмотря на всю эту заботу, Карлайл просто не мог не пугать, потому что в нем отсутствовала та толика черствости и цинизма присущая всем лицам его профессии, к которой Кел привык за пока еще не долгие годы работы.
Ровно двадцать три шага по кафельному полу от металлической двери до пятого красного фонарика на стене насчитал Келлан. Док включил свет только сейчас, зажглась одна лампа, расположенная прямо над ними — врачом и пациентом, Келлан тут же зажмурил глаза — светило еще ярче, чем в коридоре, хотя источник был только одним — с обеих сторон их окружала темнота. Карлайл снова вытащил свой пропуск и прислонил уже к маленькому сканеру, расположенного где-то на метр ниже красного фонарика, справа от длинной и широкой двери, которая в миниатюре походила на ту, через которую Келлан недавно проходил. Только открывалась она уже не как дверь-купе, а во внутрь помещения, и требовала приложить усилия. Док отпустил Келла и прошел вперед, включая свет внутри, детектив прошел следом, все еще ослепленной яркостью и до конца не осознающего, куда его привели.
Дверь захлопнулась сразу как он вошел, и щелчок замка стал тем предвестником страха, что он успел испытать прежде, чем паника растворилась в его теле, как таблетка аспирина в воде.
Когда Кел только попал в госпиталь Форкса, когда Чарли впервые познакомил своего коллегу с доктором Калленом, когда над его телом навис олицетворяющий ужас шприц, Келлан решил, что достиг предела страха. Настоящего страха, необузданного. Сейчас же это все казалось не больше, чем испуг резкого и стремительного — рефлекторный испуг. Но теперь, все было по-другому.
Он стоял, остолбенев, сжимаясь, не в силах сделать и вдоха. В ушах царила тишина, сердце как будто заглохло, а напор крови снижался. И несмотря на это белесые щеки тут же обдало жаром, как и уши, Келлан не видел своего отражения, но уловил себя на мысли, что он наверняка должен был покраснеть. Пальцы на руках и ногах вмиг замерзли.
Тут была еще умывальня, через пять-шесть широких шагов уже операционная.
Доктор открыл один из узких шкафчиков у двери, достав оттуда несколько голубых тряпок и подошел ближе. Келлан на него не обращал внимания, он не мог думать ни о чем другом, кроме как о секционном столе обитым черной тканью, напоминающей заменитель кожи. Точно таком же, как тогда. Келлан хорошо помнил тот день, те руки, что вжимали его в твердую гладь, взгляды свысока, сбитое дыхание и крик, отражающийся эхом о стены. Дрожь накатывала лавиной, ледяные руки вжались в ткань брюк и кожу под ними до такой боли, которая является предвестником травм, но Кел ничего не мог с собой сделать.
— Келлан, что с тобой? — вопрос прозвучал как будто не с уст доктора Каллена, откуда-то изнутри собственного сознания пациента. Он был проигнорирован также, как настойчивое докучавшее ему тормошение со стороны. Келлан все еще не дышал.
***
Удар пощечины по щеке, неприятный толчок вперед, настойчивая хватка сильных рук санитара, тащившего его через весь коридор больницы. Страшно и больно. Сустав правого плеча разрывало от рези. Опять толчок, но уже со спины. Он падает на колени, разбивая их в кровь. Врач. Тот самый, с конфетой, но уже без улыбки, с невозмутимым холодным взглядом. Раздеть, помыть — указания, данные тому громиле-санитару. Ванна была холодной, его окунули несколько раз прямо с головой, а потом больно оцарапали твердой мочалкой. Мыло попало в глаза. Он не мог успокоиться, все время плакал, его за это ругали. В то самое место его занесли на руках. Крики все еще срывались с его рта, он кричал так сильно, что сорвал голос, но не мог остановиться. Он сжимал руки до самого конца, чтобы никто не мог его уколоть. Он ворочался, бился головой о твердую поверхность стола, черного «кожаного» стола. Руки все же разжали, закрепили ремнями, а затем укололи, больно укололи, мышцы сжимались все сильнее, а очертания начинали медленно размываться. Он не мог прекратить кричать, несмотря на жалкие попытки со стороны персонала его запугать. Отчаяние овладело им без остатка.
«Пускай орет, — тихо произнес доктор, которого медсестра поодаль одевала в хирургический халат. — Скоро все будет кончено».
«После такого, скажу Бекке, что детей заводить мы точно не будем, — добавил громила и потер искусанную Келлом руку. Все засмеялись над его шуткой, все кроме распятого на столе Келлана. Громила посмотрел на него в последний раз, и в его глазах и выражении лица не было ничего, что напоминало бы сожаление. Он ухмыльнулся. — Я сидел в тюрьме трижды, один раз за убийство, хотя приговаривал не одного. Хотел бы я прикончить этого сам, без всех этих ваших седативных. Как жаль, что за меня это сделает его мамочка и папочка».
Было больно, не только от катетера в вене, не только от осознания, что все закончится. Что уж говорить, Кел и не понимал, чем все закончиться, он не понимал, что такое смерть. Он был в отчаянии, потому что мама, чьи руки теплее и нежнее хлопка, что папа, чья защита всегда казалась несокрушимой, на самом деле желали ему смерти и так легко на это согласились.
Лишь брат его любил. И Келлан не жалел, что выполнил его последнюю просьбу, не был обижен несмотря на то, что папа не пожалел преподать ему напоследок пару важных уроков — две громкие пощечины, от которых звенело в голове даже на грани сознания.
Келлан своровал для брата папин телефон. Тот самый, с которого был осуществлен звонок в службу 9-1-1.
Ему было десять, и он был приговорен к смерти в такой же комнате, где оказался спустя тринадцать лет.
***
Его голова дернулась, как шарик на веревочке — назад, затем вперед. Прошлое развеялось мрачной дымкой, Келлан громко вздохнул и несколько раз моргнул. Руки потеряли чувствительность до самого локтя, ноги казались ватными, и в тоже время в них скопилась чуть ли не вековая усталость, стоять было тяжело. Щеки ярко пылали, Келлан это чувствовал.
— Эй, смотри на меня, — громко и четко произнес Карлайл, Кел перевел свой взгляд на врача и дернулся. Впервые на этом до лицемерия равнодушном лице отражался неподдельный испуг. Врач щелкал пальцами перед носом Келла, слегка наклонившись, чтобы их глаза были примерно на одном уровне. Он держал детектива за плечо, крепко и больно, и, кажется, начинал резонировать с его дрожью. — Келлан, ну же, не отключайся так больше, смотри на меня. — Его слова были твердыми и четкими, он умело скрывал волнение, и Келлан ему поверил.
— Я… — неосознанно произнес Кел, а потом, вздрогнув от собственного голоса, потихоньку приходя в сознание и, чуть ли не впадая в ужас от все еще мерцавшего перед ним взгляда на оперблок, продолжал с дрожью и неподдельным волнением. — Я…я…я… — он не мог прекратить заикаться, не мог выдавить из себя больше ничего, но легкое поглаживания по плечу, такое знакомое, такое родное, словно мамино, смогло успокоить его на то мгновение, пока слова вылетели с его уст, как пожелтевшие листья с дерева. — Я туда не пойду! Нет, ни за что! Отведите меня обратно, прошу. Я буду делать все, что скажете, я не буду убегать, я не буду больше лазать, где не стоит, я вынесу уколы, промывания, все что угодно. Не скажу ни слова, даже не пикну. Хоть режьте на живую, без анестезии, делайте операции. Заберите, заберите меня отсюда!
Келлан не прекращал, его глаза стали пустыми, в глотке все пересохло от долгой брани, он не мог замолчать. Страх лишил сознания. Перед ним был только чертов стол, к которому, казалось, вот-вот подойдет тот врач и его приспешник санитар. А где-то внизу папа и мама перешептываются, что Тимоти скоро станет легче, что они смогут забрать его домой, ведь скоро, совсем скоро будет Рождество.
— Келлан, немедленно успокойся! — в голове, наконец, щелкнул переключатель. Мысли загасли, сознание все еще прорезалось сквозь пелену истерики. Доктор впервые наорал на него, накричал, словно на блудного ребенка. Его брови почти сомкнулись, лицо переменилось. Кел сжался, инстинктивно ожидая удара, отец всегда его хлестал после криков. Но затем, когда пальцы доктора на плечах Келлана перестали давить так сильно, Карлайл продолжил более спокойно, но без соблазнов и успокоений, все также твердо. — Я решу твою проблему, но я не могу отвести тебя в палату сейчас. Мне просто необходимо обработать твои раны в стерильной обстановке. — Доктор особо сделал напор на слова «необходимо» и «стерильной», он интонационно выделил их, произнеся их более громко и твердо. — Парень, у тебя сейчас иммунитет снижен, любая инфекция, и я никуда тебя не отпущу, будешь прозябать здесь еще неделю. Тебе оно надо?
Кел качнул головой. Доктор все еще придерживал его за плечи, пытаясь унять дрожь. Его голос до сих пор казался властным и сильным, но приобретал более мягкие очертания. Он смотрел прямо в глаза Келла, будто читая в них все самые потаенные и сокровенные мысли, словно гипнотизируя подчиняться. Эта карамель не могла не обволакивать сознание, дыхание стало легче, страх, еще окутавший тело, немного ослабил тиски, но не отступил.
— Я не пойду туда, — фраза прозвучала как мольба, Келлан бессознательно протянул ладонь здоровой руки к Карлайлу, намереваясь обхватить его голову сзади, чтобы этот взгляд его глаз никуда не делся, чтобы он так и остался его успокаивать, чтобы только не видеть то, что стояло у доктора за спиной. Но он одернул себя, когда рука уже приближалась к цели, он понимал, как бы неразумно это выглядело и покраснел.
— Пойдешь! — Карлайл отрезал истерику сразу, его пальцы отпустили узкие плечи и скользнули ниже, к планке рубашки на груди. Он нагло расстёгивал пуговицы, и его взгляд переместился на рубашку. — Оставишь одежду тут, я дам тебе стерильную. И разуешься тоже. Затем вымоешь руки и лицо и ляжешь на кушетку. Именно в таком порядке.
— Нет!
Кел отстранился. Обычно он легко поддавался, шел на уступки, старался сгладить острые грани, прийти к консенсусу, только, чтобы отделаться мелкой кровью, чтобы избежать худшего. Но сейчас он был готов даже на драку, на все, чтобы только не испытывать это снова.
— Вы не можете меня заставить, — чуть тише произнес Келлан, отмахиваясь от руки, пытавшейся помочь. Он отошел назад, уперевшись спиной в железную дверь. Рассудок давно его оставил.
Доктор стоял на месте, не двигаясь. Он был растерян, но не готов был сдаваться. Пока он не решался подойти ближе, отошел в сторону, к ящикам и немного порыскал там, вытащив пару ампул и шприцы, поставив их на небольшой столик с бумагами и одеждой, которую он ранее туда положил. Затем снова посмотрел на Келла.
— Келлан, — спокойно продолжил Карлайл, потирая пальцами левую бровь, будто от напряжения. Его голос звучал устало, тихо и немного по-свойски, он говорил сейчас с ним не как обычно, в твердых тонах, но уже не в отношении врач-пациент. Их связь приобретала новый оттенок, какой именно Кел не мог распознать, да и не преследовал цели сделать это. Он вообще не был способен мыслить рационально. — Я, как раз-таки, могу заставить тебя. И я сделаю это, если потребуется. Ты не забыл по какому основанию я тебя задержал? Ты — пациент с неустойчивой психикой, что доказал мне уже не в первый раз. — Доктор снова его отчитывал, но не сердито и не с укоризной, а с той долей заботы, которую смеют взять на себя лишь некоторые люди. Его отчитывал сейчас не врач, а будто бы… Келлану тяжело было это признавать, страшно. Но даже находясь в цепях необузданного страха, он сейчас видел перед собой отца. — Я тебе помогу в любом случае, при любых обстоятельствах, хочешь ты этого или нет. Но есть два варианта развития дальнейших событий. Первый — ты пересиливаешь себя, помогаешь мне тебя переодеть и спокойно ложишься на кушетку. Второй — мы с тобой долго возимся, ты убегаешь, я догоняю. Поверь, в твоем настоящем состоянии, без обид, у тебя шансов не много. Я дам тебе сильный транквилизатор, очень сильный. Затем на собственных руках утащу на кушетку и все равно сделаю, что должен. Только при первом раскладе событий, мы закончим быстро, и ты пойдешь спать, а при втором, я не знаю, чем это закончится, но тебе еще трое суток минимум лежать под особым контролем.
Келлан сглотнул. Его тело казалось полностью лишенным энергии и смысла дальнейшего общежития. Ноги подкосились, и он медленно скатился по железной стенке, рубаха задралась, а в спину больно врезалась дверная ручка, немного царапая кожу.
— Да это, блядь, изнасилование какое-то, — прошипел Кел, опуская голову ближе к подогнутым коленям. Он чувствовал, как свет померк над ним, даже затылком видел нависшую над телом фигуру Карлайла. На колени упала стопка голубой одежды — больничной робы и хирургических брюк, Кел придержал стопку, чтобы она не скатилась на пол. — Изнасилование мозга.
— Называй, как хочешь, только одевайся. И, ради всего святого, прекращай капризничать.
Карлайл не оставался безучастным, он все же снял с него рубашку, тут же нацепляя сорочку. Конечно, он заметил то, что осталось от его работы, но предпочел временно не поддаваться желанию прочитать лекцию, хотя Келлан видел, как надулись щеки доктора, как он сдерживал себя, чтобы не вставить свои пять копеек. Когда дело дошло до брюк, Кел покраснел, отвернулся на несгибаемых ногах, и принялся спускать штаны. Белье он оставил, на этот счет указаний не поступало. Доктор ушел мыть руки, не оборачивался, пока Кел не закончил, доктор уважал его интересы, но долгое растянутое дыхание, и кривая пустая улыбка будто говорили за врача: «Что я там не видел?». Помыть руку и лицо Карлайл все же помог детективу. Он сам снял гипс еще до входа в то место, куда Кел старался не смотреть, осторожно придерживал раненую руку своей ледяной ладонью, он даже сделал воду как можно теплее и лично обтер кожу парня мылом, пока весь «цемент» не был осторожно смыт.
Когда его подвели к столу, Келлан не думал ни о чем. Он просто не мог. Страх разлился по его телу с такой интенсивностью, что мозг экстренно давал указания выбрасывать все, что могло быть синтезировано организмом: от адреналина, от которого сжимались все сосуды до кортикотропина. У него явно было высокое давление, иначе в ушах бы не стоял гул, как от стадиона болельщиков, но пальцы все еще были ледяными и нечувствительными. Келлан забрался не без труда, стол был высоким, а рукой отталкиваться было целой пыткой. Но у него это получилось, пока док все еще намывал и без того чистые руки по локоть, наносил на них антисептик и натягивал перчатки. Если бы он был тут не один, Кел бы точно решил, что операция будет сегодня, сейчас.
— Ложись, Келлан. Кушетка тебя не укусит, — произнес док подходя ближе.
«Конечно не укусит, тупой ты болван, — подумал про себя Келлан, метнув злобный и одновременно панический взгляд на дока. —
На ней просто можно копыта отбросить, пока тебя будут вскрывать, как лягушку на биологии».
Но он все же лег, стараясь не смотреть на аппараты, которые призваны поддерживать жизнь в чьем-то теле, когда для того возникнет необходимость. Но круглую лампу, горящую не менее десятью фонариками, Кел просто не мог не замечать, ибо она взгромоздилась над ним змеей, которая уже открыла свою пасть и вот-вот проглотит его целиком и без остатка. Келлан поежился и закрыл глаза. Он заставлял себя представлять какие-то несвязные образы, которые никак не приносили удовольствия, но которые могли отвлечь. Свет же лампы светил так сильно, что просвечивал веки, под которыми скапливались капли жгучих щиплющих слез.
Он больше не вздрагивал всякий раз, когда ледяная кожа Карлайла касалась его щеки. На это просто не было сил. Келлан будто чувствовал, как нервы, давно напряженные этой давящей гонкой его и врача за свои интересы, лопнули в тот момент, как его затащили в это чистилище. Сегодня он побывал в той точке, откуда уже нельзя было вернуться, сейчас он встретился со страхом один на один. Только теперь никто не вызовет копов, теперь он сам коп, который должен защитить себя любым способом.
Карлайл подложил под голову пациента салфетку и немного сдвинул лампу в сторону, чтобы та не светила в глаза. Когда свет стал менее ярким, Кел открыл глаза и слезы тут же скатились по коже головы вниз, трепля нервы щекотками по уху. Док молчаливо вытер влагу салфекой и отвернулся.
Сердце раз за разом пропускало удары, дыхание становилось все менее глубоким и более поверхностным, Келлан чувствовал, как тьма надвигается на него с углов операционной. Ему не давали никаких лекарств, никаких седативных, но он словно уже ощущал их тошнотворное действие на свой организм, его начало мутить, живот больно сжало спазмом.
— Сейчас я промою рану водой, будет не больно, — коротко кинул Карлайл, склоняясь над лицом Келла. Как ни странно, но детектив не видел в руках врача ничего, возможно из-за нежелания крутить головой, из-за страха увидеть наполненный шприц, но скорее потому, что на этот раз Карлайл был осторожнее, чем в их первое знакомство. В любом случае теперь все же приходилось поступать более благоразумно и поддаться на уговоры лежать тихо. Этого всего было не избежать, у дока были явные преимущества, а его аргументы казались ой какими убедительными. То, что происходило, Кел мог описать как мокро и мерзостно, но не больно. Жжение было непременно, но нервные клетки будто не успевали донести до мозга импульс, застывали, отказывались вообще передавать информацию о теле. Скорее всего в шприце был местный сильный анестетик, работавший быстро и хорошо знающий свою работу. Он попадал на рану и замерзал в ней, а остатки, стремящиеся скатиться по щеке ловко были пойманы ватным тампоном, придерживаемом Карлайлом чуть ниже пореза.
Детектив старался отвлечься на процедуру, но паника была выше этого, ему дурнело с каждой минутой, перед глазами уже бликами плясали красные пятна, а тьма подбиралась ближе. Тишина в ушах сменилась звоном. Сосуды сузились, давление подскочило.
— Расскажи мне о семье, Келлан, — Карлайл тихо выводил парня из лабиринта сознательности-бессознательности, когда тот уже был ближе к отчаянию и готов был отдаться окутывающей тело черной пелене. — Ты вчера говорил, что у тебя была бабушка. Какой она была?
На этот раз Келла дернуло. Карлайл немного отстранился от раны, взглянул на пациента, а затем взял шприц с другим раствором, и снова его пальцы легли на тонкую мягкую теплую кожу.
— Я не помню, чтобы говорил об этом, — Кел не врал, он действительно этого не помнил, но почему-то резкие черные обрывки все же подсказывали, что такое имело место быть. Доктор улыбнулся, а затем немного надавил на края раны, собирая остатки осевшего там гноя.
— Ох, видимо стоило дать тебе меньше препарата вчера. Видишь ли, современные дети напичканы всякой ерундой, и порой на них не действуют малые дозы, — док мягко обтер рану салфеткой и взял в руки длинный пинцет, его от пациента скрыть уже не удалось. — Будет немного неприятно, потерпи, пожалуйста. — Он склонился над Келлом, принимаясь легонько вытаскивать ниточки швов, видимо, рану приходилось очищать глубже, чем планировал детектив. Док же не унимался. — Но так или иначе, говори со мной. Мне бы не хотелось, чтобы тебя начало тошнить от страха. Давай, переключим тебя на что-нибудь приятное. Твоя бабушка была приятным человеком?
— А я говорил, что она умерла? — Кел намеревался закончить этот разговор, ему вообще не хотелось это обсуждать. Он намеревался смутить Карлайла, чтобы тот отстал со своей «псевдозаботой» и поскорее покончил с этой неприятной процедурой. — Как и все, кто был мне дорог.
— Да, говорил, — чуть тише добавил док, а затем громко кинул пинцет на железный поднос, снова вооружившись шприцем. Когда он раздвинул концы раны сильнее, Кел не смог сдержать шипение, он изогнулся на столе, но тут же был прижат обратно. Холодный раствор проник под кожу. Когда боль немного отступила, и рана «замерзла», а Карлайл набрал еще один шприц с раствором и, опустившись над Келлом, продолжил. — Но я спросил не об этом. Каким человеком она была?
— Ну, наверное, любящей и заботливой, — он поморщился, когда док прочищал порез металлической палочкой, затем снова промывал раствором, на запах походящего на гипохлорит. Ему было тяжело сосредоточиться на вопросе. Повисла неловкая тишина, Карлайл как-то скептически рассматривал выходящую из пореза жидкость, словно видел в ней что-то необъяснимое. Разговор не клеился и особой пользы от него детектив не видел. Тьма все еще подбиралась к его телу, дышать становилось тяжелее, блики росли, а док, словно сквозь дымку говорил с ним дальше.
— Продолжай. Как проявлялась эта любовь и забота?
— Она никогда не ставила меня в опасное положение, — слова сорвались с языка быстрее, чем Кел успел их обдумать, но он совершенно не знал, что действительно понималось под словом забота.
Он не успел прочувствовать значение этого понятия на собственной шкуре. Для него забота и любовь были синонимами слова «объятие» и ничего больше. Тоже самое он мог сказать про материнство или семью. Потому что так было изображено на картинках в «Гугл», потому что все, что он помнил о маме — ее нежные руки. Но сейчас речь шла о бабуле, которая неизвестно каким волшебством добилась опеки над ним. Она была экстравагантной дамой, носившей тонкий леопардовый халат и постоянно сидевшей на кухне перед телевизором с сигаретой в мундштуке. У нее были какие-то психические отклонения, она иногда видела что-то неосязаемое, немыслимое. Она пила много таблеток, очень много. И каждый раз говорила, что если пропустит хоть одну, то точно сойдет с ума. Но с ней было интересно находиться, хотя бы потому, что она могла дать своему внуку шанс на какую-никакую, но жизнь.
Карлайл хмыкнул, посмотрел своими лисьими глазами на рану, а затем на испуганное, почти белое с красными пятнами на щеках лицо пациента, выпрямился и потянулся за чем-то еще. Этим чем-то оказались тонкие упругие пластыри — скобы, которыми он принялся скреплять концы раны.
— Что ты имеешь под этим ввиду? Под опасным положением?
— Ну, это… — Кел не знал, что ответить. Не хотелось говорить о причинах, мотивах и обо всем. Как никак, Карлайл был его «насильником», душил излишней заботой, открываться перед ним — перспектива так себе. — Мне бы не хотелось это обсуждать.
— Ладно, как угодно, — тихо произнес он, переместившись к руке, осторожно ее осматривая. — Расскажи тогда о брате. Он был старше или младше.
— Старше, — кинул Кел, отвернув лицо в сторону и все же увидев аппарат ИВЛ, окруженный толстыми трубками и баллонами. Маска было последним, что он увидел перед недолгой отключкой в «тот самый день». Слезы опять наворачивались на глазах, и ему стало стыдно от этой надоедливой жалости к себе, к тому, что он не мог просто отпустить то, что случилось, что у него не получалось забыть. И этот изверг ковыряет не только раны физические, но и душевные, а послать его было равносильно прописать самому себе долгосрочное наблюдение и лечение.
В глубине темноты скользнул силуэт, и до края сознания донесся тихий мелодичный смех. Точно. Тимми смеялся в тот день, когда Келлан показал ему свой рисунок. Неказистый и кривой. Кел тогда обиделся, а брат потрепал его по голове и сказал, что пройдет время и рисунки станут красивыми и ровными. Сам Тим рисовал почти профессионально, очень точно и душевно, вся его палата пестрила прекрасными портретами персонала больницы. Кел считал, что когда ему стукнет шестнадцать, то он тоже так научиться. Но он так и остался криворуким.
— Келлан, поверни голову обратно, — голос дока звучал все тише и мягче, а его манипуляции с рукой были болезненными, возникало чувство, будто Карлайл, поворачивая кисть, растягивает какую-то внутреннюю нить, отдававшую ноющей тянущей болью. Кел повернул голову, вынужденно наблюдая, как его руку крутят на весу.
Справедливо будет указать, что рана не выглядела как-то иначе, чем когда детектив разглядывал ее дома. Она все еще была отечна, хотя казалась не такой покрасневшей, порезы не были зашитыми, но по краям уже были обработаны какой-то мерзкой коричневой жидкостью. Но почему-то пальцы на поврежденной руке начали болеть, это немного настораживало.
— Как думаешь, твоя бабушка и брат, смотря на все то безобразие, что творится в твоей жизни, хотели бы, чтобы ты сохранил способность двигать пальцами?
— Думаю, да, — спокойно произнес Кел, уже понимая, к чему клонит доктор. Он не был дураком, он ждал этого разговора, который должен был состояться раньше, и при более спокойных обстоятельствах. Сейчас даже не хотелось думать, что собирался предложить ему Карлайл, ему даже представить было сложно, чтобы снова вернуться сюда.
— Я уже говорил, что ты умудрился разрезать сухожилия. Сделал это, прямо сказать, изящно, не до конца, где-то на две трети. Сейчас твои пальцы сгибаются лишь потому, что рука отекла, воспаление не дает разорваться связке полностью. Я хотел зашить все в тот день, когда впервые притащил тебя сюда, и когда ты был… — док с осторожностью подбирал слова, он поджал губу, а затем продолжил. — Когда ты был более спокойным. Но я не смог сделать все сразу, и так была обильная кровопотеря, лихорадка, действие препарата. Я не стал рисковать, все что успел, так это поставить дренаж, чтобы снять отек. Но два осколка все еще там, между костями и их надо срочно убирать, — док с аккуратностью ювелира положил руку парня на подлокотник, который немного отводился в сторону и посмотрел на Келла, прекратившего дышать.
Он обошел его, встал прямо за головой и словно в утешительном жесте, положил свои руки на плечи пациента.
— Келлан, я намереваюсь завтра провести операцию.
