Келлан засмеялся громко и истерично. В душе сосуд страха давно переполнился, и, упади в него еще одна капля, тот неминуемо разобьётся, а разливающаяся волна в тот же час смела бы душевное равновесие без остатка. Келлану нужна была помощь, срочная, квалифицированная. Он не мог справиться сам с собой, он действительно поймал себя на мысли, что сделает все, чтобы никогда не возвращаться в это место снова, никогда не испытывать это распирающее душу чувство беспомощности, бессилия. Он дошел до состояния, когда страхи воспринимались как реальность, а реальность как ночной кошмар. И что в этот момент делает доктор? Он выливает в треснувший переполненный сосуд столько тревожных мыслей, что они с трудом поместились бы в водонапорную башню.
Карлайл стоял над ним, его лицо выглядело обеспокоенно, и голос звучал нервно. Будто бы он задумал что-то, и эта задумка обратилась прахом. Док только что потерпел поражение, но Келлу не было жалко его ни на йоту. Он сам виноват, что притащил психопата сюда, в то место, которого детектив боялся больше всего.
Келлан хохотал громко, с силой напрягал и без того напряженный живот, он не мог контролировать это, в истерике он несколько раз шлепнул ладонью больной руки о край стола, боль становилась невозможной, но даже это не могло остановить эту истерию. Слезы градом катились из глаз и заливались в уши, плакать, лежа на спине, было крайне неудобно.
— Вы хотите, чтобы я добровольно согласился на два часа безумия? Серьезно? У меня сейчас сводит нервы, а мы тут не больше получаса, — живот болел от смеха, дышать становилось все тяжелее и дымка сонливости одурманивала мозг. Кел действительно чувствовал, как начинает засыпать. — Доктор Каллен, вот вы вроде здравомыслящий человек, но порой говорите глупости. Видите же, что у меня не получается.
— Если бы у тебя не получалось, ты бы выбрал вариант номер два, с догоняшками, — твердо отрезал док, подтягивая ближе к себе травмированную конечность. В его руках снова оказался шприц без иглы, который кончиком погружался меж рванных краев раны, изливая меж тканями свое содержимое. Руку будто обдало жаром, но затем все снова затихло. — Детектив, не поймите меня неправильно, но будь другой способ излечить вас, я бы его уже предложил. Но стекло не рассосется, оно, если ничего не сделать, так и останется в вашей руке, причиняя дискомфорт: каждое неловкое движение даже не только предплечьем или кистью, но и пальцами руки будет приносить боль не меньше, чем от свежего пореза. Воспаление не утихнет, будет медленно расти, уничтожая соединительную ткань. Келлан, ты будешь гнить изнутри.
Эта размеренная речь поглощала без остатка, одновременно убаюкивая. Келлан действительно прекратил истерить, и, хотя ему все еще было нехорошо, хотя он не мог выровнять дыхание, сделать его более легким и глубоким, он все же смог ощутить вселяемое в него спокойствие. Всхлипы оставались последними отголосками большой истерики, черная дымка, окружившее тело парня, начала немного развеиваться, а в ушах звенело не так сильно. К предметам вокруг возвращались очертания. Голова отзывалась давящей болью, правым глазом свет казался розовее, чем левым, видимо, капилляр лопнул от напряжения.
Доктор Каллен наложил тонкую повязку на предплечье, всего в три оборота бинта, и принялся бережно «пеленать» конечность в ортопедическую лангету на липучках. Что ж, ее испоганить будет не так просто. Кел повернул свою голову так, чтобы видеть все действия врача, видеть то выражение его лица и тела, с каким он выполнял свою работу. В помещении стоял дурман от погибших лейкоцитов, а спертый запах протухшей крови вперемешку с резкой вонью медикаментов будоражил все чувства. Сказать, что Келла мутило, ничего не сказать. Доктор Каллен же стоял расслабленно, осторожно и тактично придерживая пальцами своей левой руки запястье своего пациента и с ювелирной бережностью затягивал руку до момента ее полной фиксации. Рука казалось легкой как пушинка, Кел привык к гипсу, как любой привыкает к зимней обуви, поэтому прилагая столько же усилий, чем раньше, одергивал руку сильнее и выше. Доктор, закончив со своей работой, бережно положил руку парня на поверхность кушетки, а затем одернул короткую сорочку Келлана, чтобы обеспечить себе доступ к ране на животе. Холод оперблока тут же скользнул по коже, Кел почувствовал, как покрывается мурашками и тело снова затрясло.
Когда пластырь был резко сдернут, Кел поморщился, но смог сдержать звук раздражения. Тело дернулось от боли и тут же обмякло, «растекаясь» на столе. Док наклонился ниже, его ладони осторожно пальпировали область раны, медленно надавливали на кожу и отпускали. Затем он, также, как и с раной на щеке, принялся сводить края, видимо определяя, имелось ли в повреждении воспаление.
— С этой все хорошо, начинает заживать. Рана чистая. Я обработаю ее снаружи, раскрывать нет необходимости, — доктор в очередной раз принялся работать шприцом и салфеткой, в этот раз уже не щипало. Но от холода тело сильно знобило и Карлайлу приходилось чуть ли не прижимать пациента к кушетке. Он работал медленно, спокойно, не спешил. Когда со шприцем было покончено, он достал одноразовый тюбик с какой-то смердящей мазью, запах которой резко бил по обонянию. — Ну, вот и все.
Келлан лежал без сил. Страх был очень энергозатратной штукой. Возникало ощущение подобное испарению энергии из организма, будто ее выкачали вместе с дрожью, уносили вместе с уходящей черной дымкой. И несмотря на полное осознание никчемности этой паники, Кел просто не мог прекратить бояться. Он был вымотан, но все еще тяжело дышал, все еще видел перед собой призраки прошлого, слышал голос брата в тени. Да, действительно хотелось уснуть, но не только от напряжения, а еще из-за потребности прекратить свои страдания. Когда Карлайл изолировал рану на животе пластырем, парень попытался тут же подняться.
— Не так быстро, детектив, — мягкие увещевания, легкий нажим ладонью на грудь, и Келлан снова в горизонтальном положении. Он чувствовал, что начинает задыхаться, перед глазами уже блистали огни цирка во мраке. Голова кружилась как после карусели. Хотелось срочно встать и уйти, но ему не давали.
Карлайл отвернулся к стойке позади него и, по-видимому, убирал отходы сегодняшней процедуры. Келлан слышал скрежет стекла о столешницу, шелест полиэтилена. Детектив повернул голову, в надежде рассмотреть все действия доктора, отвлечься на них, хоть на секунду позабыть о панике. К сожалению, док закрывал своей спиной совершаемую им работу. Не прошло и минуты, как Карлайл повернулся и прошел обратно, одна прядь его волнистых волос, бережно зачесанных назад, выбилась из общего ряда и упала доктору на лоб; он будто и не заметил этого, просто прошел к пациенту.
Он встал по левое плечо Келлана, облокотившись ладонями рук о поверхность стола, его взгляд был напротив парня, а в лисьих карих глазах царила большая толика заинтересованности. Келлану стало неудобно от такой близости к его телу, он немного отодвинулся вправо, но был остановлен крепким прикосновением.
— Келлан, я тебя прошу, объясни мне, чего ты так боишься. Что я тебе сделал? — Карлайл не сводил взгляда с его лица, будто сканируя, замечая изменение каждого мускула, любое покраснение или бледность кожных покровов. Он взял на себя работу полиграфа. Его рука бережно сжала левое плечо, и Кел решил, что сейчас оборвется последний волосок каната, на котором висело его здравомыслие. Кажется, док был не намерен отпускать его, пока не получит нужную информацию.
Врач лишь мягко, совсем по родному, улыбался. Его скользнувшая с плеча пациента рука, на которой уже не было пугающей перчатки, коснулась разгорячённого лба парня, а пальцы ловко смахнули пружинки темных волос, упавших на глаза.
— Я боюсь не вас, — слова звучали как шепот. На большее сил не хватало. Келлан ощущал легкое головокружение, но ледяная ладонь на коже приносила облегчение, парню не хотелось больше, чтобы док его отпускал, и в тоже время он жаждал, чтобы этот человек его оставил. Он лишь своим присутствием и выходками выкачивал всю энергию, энергетический вампир, не иначе.
— Раз не меня, то чего? Что пугает тебя здесь?
А действительно, что? Келлан понимал, что он не боится боли, не боится ничего, что приносит стеснение. Даже сам доктор Каллен не пугал его своим внешним видом. Почему он испугался сейчас так сильно? Ему не раз приходилось сталкиваться с оборудованием оперблоков, он нередко выезжал на место смерти пациента, присутствовал при вскрытиях. Там ведь тоже были секционные столы, врачи, оборудование. Да, ему было тяжело находиться в подобных местах, но еще никогда он не чувствовал себя так плохо. Пожалуй, он решил для себя, что он боится повторения «того самого дня», боялся, что доктор с конфетой доведет дело до конца. Папа и мама будут рады, а Тимоти останется жив. Они втроем, как семья, отправятся домой, а сам Келлан переедет жить в холодильник патологоанатома, пока его не кремируют, ведь вряд ли родители похоронят его в семейном склепе.
— Мне, наверное, страшно умереть, — отпираться, что ты боишься, сил не было, да и смысла тоже. Карлайл давно все понял, все уяснил для себя. Келлану оставалось только зажмурить глаза и попытаться расслабиться. Он не досчитал барашков прошлой ночью, на них можно было отвлечься, а еще так он не сможет видеть этот сосредоточенный, как будто участливый, взгляд Карлайла. Кел просто представит, что здесь кроме него никого нет. — Когда я уже смогу уйти отсюда?
— Не переживай, я тебя отпущу, но сначала я хочу быть уверен, что донес до такого мальчишки как ты всю необходимую информацию.
— Я не ребенок, не стоит обращаться ко мне, как к маленькому. Я взрослый, — голос Келла дрогнул, прозвучал с нотками обиды и громче, чем просто шепот. Он не смог держать глаза закрытыми от нахлынувшего на него мгновения злости. Он мог позволить Карлайлу делать свою работу только потому, что сам боялся за свою. Ведь никто не выплатит его долги, если психиатр не напишет правильный отзыв о нем.
Доктор мягко улыбнулся, провел несколько раз пальцами по волосам Келлана, пока тот не одернул свою голову. Карлайлу только и оставалось, что немного отрешиться и отойти назад. Он прикатил откуда-то круглый стульчик на колесиках и сел на него, теперь его голова была на уровне тела его пациента.
— Знаешь Келлан, по сведениям ВОЗ, стадия жизни как «взрослый», распространяется на лиц, достигших возраста сорока четырех лет. Даже я еще не взрослый, а молодой человек, а ты, мой милый дружочек, совсем еще дитя, подросток-переросток. Ведешь себя как ребенок, получаешь такое же отношение, понятно?
— Я не виноват, что вы относитесь ко мне так, — уклончиво произнес Келлан, переводя свой взгляд на потолок, изрезанный той же самой плиткой, что была в его палате. Он наотрез отказывался даже смотреть на лицо доктора, лишь поджал губы и думал, что следует ответить. Слова слетели с языка быстрее, чем Кел успел их обдумать. — Будь я ребенком, я бы не работал там, где работаю.
Детективу не надо было видеть, чтобы понять, как широко губы Карлайла растянулись в улыбке, его почти неслышное дыхание все сказало за него. Больной руки снова коснулись ледяные пальцы, но уже у самого сгиба локтя, слегка поглаживая, а потом отстраняясь. Кел не мог не чувствовать этот взгляд карамели на своем лице, док не отпустит его, пока не узнает все самое потаенное, что Келлан укрыл в своей душе.
— Ты меня обманул, юноша, ты не боишься смерти, — ну вот, голос дока снова прозвучал твердо и строго, Келлан рефлекторно обернулся, его инстинкты подсказывали, что ему просто необходимо было увидеть, как изменилась гримаса доктора. Но, к счастью для Келлана, Карлайл все еще был спокоен, хотя поза, в которой тот восседал на стульчике, не могла прямо показать все притворное дружелюбие, доносимое доком: его спина была чрезмерно прямой, выправка как у военного, правая нога закинута на левую, а руки теперь были скрещенными, не использовались в бульварных способах успокоения. — Более того, ты не боишься боли, не боишься страданий, я бы сказал, что у тебя даже некоторые базовые рефлексы очень сильно притуплены. В частности, твой инстинкт самосохранения, с ним явно что-то не так. Будь с этим все в порядке, ты бы не был настолько безрассудным. — Док несколько раз пошевелил ступней правой ноги и отвернулся к висящим у выхода часам, затем принялся дальше сверлить Келла взглядом. — Келлан, ты не выйдешь отсюда до тех пор, пока я не пойму, в чем дело. Мне надо знать, с чем я столкнулся.
— Боюсь, ничем не могу помочь. Я не знаю, в чем дело, — детектив буркнул, шея начинала уже болеть, пальцы рук и ног все еще не могли согреться, а то время как кожа на лице пылала огнем. От запаха медикаментов начинало тошнить — было бы только чем, Келлан ни разу не поел нормально, находясь в больнице, ну если не брать во внимание тот кусочек бургера. Может, и голова кружилась из-за голода.
Из угла снова послышался смех брата. Тимоти будто издевался над ним, а чертовы наркотики служили усилителем этих издевок. Кел повернул голову и взглянул на то место, откуда исходил смех. Нужно ли говорить, что он никого не увидел?
— Хорошо, — коротко произнес доктор. Неопределенность его вряд ли не устраивала. — Пойдем другим путем. У тебя уже был опыт медицинских манипуляций до того, как ты попал сюда, ко мне? — он снова приблизился, Кел посчитал это попыткой показать свое не безразличие в возникшей проблеме, явное участие в помощи к пациенту. — Твоя медицинская карта пуста, кроме данных о профосмотрах — ничего. Три страницы информации о тебе, и все.
— Меня ни разу не резали, — ответил Келлан, пытаясь уйти от ответа, но в тоже время хотел показать, что готов пойти на встречу, лишь бы закончить все это представление. Он хмыкнул про себя, поймав себя на мысли, что хочет обратно в палату. — Но я был донором крови в детстве.
— И костного мозга, — констатировал Карлайл, тяжело вздыхая. — У тебя шрамы на коже, вдоль бедренной кости. Почти не заметные, круглые. У детей стволовые клетки редко берут из вены. Ты был донором, чтобы спасти брата?
— Да.
— Наверное, врачи не всегда были «приветливы», — Доктор Каллен делал свои предположения на ходу, которые были близки к истине, но таковыми не являлись. И Келлан был этому рад, не хотелось открываться. — Детские травмы порой накладывают свой отпечаток. Но, дело, похоже тоже не в этом. Я спокойно брал у тебя кровь, все случилось именно здесь, не так ли? Что-то произошло в операционной и это отпечаталось у тебя в голове. Ты не сказал, что у тебя не было операций, ты сказал, лишь то, что тебя не резали.
Келлан сглотнул, это поставило точку в его лжи. Доктор все понял, прочитал его как открытую книгу, выудил все сокровенные тайны.
— Ну же, Келлан. Я ведь прав?
Парень тяжело выдохнул, повернул голову к доктору, не в силах больше продолжать этот разговор. Каждое слово, приближавшее его к тому самому дню, было словно пинком, бьющем его изнутри. Ему приходилось хватать воздух ртом, как зимней рыбе, приходилось применять все свои усилия, чтобы успокаивать разрывавшееся сердце. Хотелось закричать, хотелось сказать Каллену, чтобы тот завалил рот, что это вообще не его дело.
— Простите, я не понимаю, — детективу приходилось использовать остатки здравомыслия, чтобы говорить спокойно. В глазах темнело, в воздухе плясали огоньки, выжженные хирургической лампой на сетчатке глаз. Келлу уже не терпелось встать. — К чему все это? Я же сказал, что не хочу операции, не буду подписывать никакие бумаги.
— Где-то час назад ты меня уверял, что не зайдешь сюда, не ляжешь на стол. Но зашел же, а затем и лег как положено. Мне даже не пришлось тебя связывать, — Карлайл шутливо коснулся рукой кожаных ремней, свисающих с подлокотников стола. Для Келлана их наличие не было нонсенсом, всех пациентов во время операции привязывают, в целях предотвращения казусов с наркозом. Улыбка сошла с лица Карлайла, он подвинулся ближе, взял ладонь Келла в свою, мягко и тепло, как друг или кто-то родной. Келлан хотел снова отпрянуть, но рука в лангете побаливала, а док держал крепко. — Послушай меня, я действительно хочу помочь. Если бы дело было только в связках, я, возможно, оставил все как есть. Но, самая большая проблема в инородном теле. Келлан, в худшем раскладе ты можешь потерять жизнь, если кусочек стекла обломится и попадет в кровоток. Сейчас, пока на тебе шина, ты не имеешь привычной подвижности, но потом с усилением напряжения, возрастет влияние и на осколки. Неужели, ты потом захочешь оказаться в больнице без сознания? Неспособным сам принимать решение? Тебя тогда все равно отвезут в подобное место, все равно прооперируют, и будет очень хорошо, если спасут. Это мы с тобой знаем о стекле, а если другие врачи не посмотрят твою карту? Если не поймут в чем дело? — он не прекращал настаивать, в то время как Келлану только и оставалось, что поджать губы, чтобы сдерживать собственные мысли. Было тяжело, очень тяжело. Каждое слово доктора рассыпало все его аргументы, мужчина хорошо знал свою работу. В его словах не было лести или добродушных успокоений, все его фразы были четкими, твердыми и объективными. — Ты же, как ты выразился взрослый человек, должен уметь взвешивать каждое принятое тобой решение. Если ты думаешь, что просто утрешь мне нос, отказавшись от лечения, то это не так. Ты не заденешь этим мои чувства или репутацию, ты лишь один из многих моих пациентов, уйдешь ты, придут другие.
— Вы хотите сказать, что у меня нет выбора? Что мне нужно сделать только так, а не иначе?
— Нет, Келлан. Выбор есть всегда. И нет хорошего или плохого выбора, есть только последствия, которые стоят за твоим решением.
Его наученный долгой работой врачебный взгляд плотно осел на лице пациента, усталого, измученного. Процедура для Келлана была настоящей пыткой, но он все еще держался, ведь когда-то это должно будет закончиться.
— Как ты смотришь на то, чтобы я тебе объяснил ход операции, рассказал, как все произойдет? Чтобы ты еще раз хорошо все обдумал, — док говорил уже отстраненно, он немного откинулся назад на стуле, будто за ним была спинка, и снова скрестил руки на груди. Его лицо все еще было расслабленным, несмотря на долгие бессмысленные попытки «уговорить слона пройти сквозь игольное ушко». Но его голос не мог не отвлекать от паники и тошноты, от возвращавшихся воспоминаний, от хихиканья Тима. Кел был благодарен хотя бы за терпение, которое у доктора, казалось, было безграничным. — Для начала, ты можешь лечь ровно?
Кел покачал головой и тяжело вздохнул. Он чувствовал, что его скоро стошнит.
— Мне нехорошо, может хватит? — слова звучали жалобно, Келлану пришлось закрыть глаза, чтобы обстановка прекратила кружиться перед ним. Если бы не тихие осторожные слова доктора, если бы на его месте был кто-то другой, детектив бы уже давно спрыгнул с кушетки, добежал до стойки с ножами и вскрыл себе вены. Кел поморщился, такие мысли ему доселе в голову не приходили, он постарался избавиться от них. Но опять возвращались воспоминания.
Кажется, в тот день его тоже тошнило, но не во время «казни», а после, когда он приходил в себя после наркоза в карете скорой помощи. Точно, его стошнило на врача, но его за это не ругали. Огромная рука в черной перчатке из плотной шершавой ткани тогда погладила его по спине. Тот коп был с ним по пути в больницу, другую больницу. Фельдшер тоже не был злым за эту выходку, он лишь сказал, что все хорошо.
Прикосновение руки стало реальным и осязаемым. Кел в который раз открыл глаза, увидев над собой доктора, который уже стоял в высоту собственного роста, осторожно поглаживая его по волосам, а затем по щеке. Это прикосновение длилось всего секунду, но, как предположил потом Келлан, именно оно, а не десятки других подобных, стало решающим в принятом решении. Пальцы парня впились в обивку стола, наверняка оставляя там следы ногтей.
— Первое, что я сделаю, это поставлю тебе центральный катетер в подключичную вену, — Карлайл обошел Келлана, встал за его головой, как тогда, когда он сообщил об операции. Его холодные пальцы скользнули по щеке ниже, прикосновение перешло на шею и дошло до плеч, легло на хлопковую ткань сорочки. Всего секунда, но уже закружилась голова. Доктор Каллен без усилий расстегнул хлипкие кнопки, одернул угол ткани ниже, оголяя ровную кожи ключицы. Келлан вжимался в кушетку, он не знал, что ожидать от подобного прикосновения. — Я бы мог поручить это медсестре, но не хотелось бы даже думать о том, что кто-либо совершит ошибку. Хочешь сделать что-то хорошо, сделай это сам, верно? — Воздух скользнул по коже, Келлан сжался. Он будто на самом деле почувствовал, как медицинское поле перед катетеризацией дезинфицируют, как длинная игла нависает над ним. Доктор, будто игрался, но его голос был серьезным. — Затем, тобой займется анестезиолог. Но я могу предположить его действия. Он введет тебе небольшую дозу седативных, ты не уснешь от этого, но будешь ощущать себя более уравновешенным, немного заторможенным. Тебе ведь это не помешает, не так ли?
Карлайл склонился над ним слишком близко, его спокойный голос звучал как нечто отдаленное, неосязаемое. Кел не видел лица врача, он старался не оглядываться исподлобья, смотреть вперед. Но это не облегчало его ситуацию никак, ведь Келлан уже чувствовал его дыхание на своей коже — легкое, но холодное и будто неживое. По позвоночнику пробежал холод. Кел смотрел на потемневший от ужаса потолок, а его воображение представляло, как Карлайл сидит сзади и вводит в невидимый катетер иглу с препаратом, как химикат попадает в кровоток. Руки снова коснулись его плеч, детектив вздрогнул и тут же почувствовал облегчение, как если бы ему действительно ввели седативное. Сердце, впервые за этот час, начало биться спокойнее и ровнее, но не настолько, чтобы успокоиться.
Доктор Каллен обошел его с другой стороны, осторожно касаясь левой руки, переворачивая ее тыльной стороной. Рукав сорочки был коротким, и парень чувствовал, как ледяные пальцы коснулись его запястья.
— Ассистент подключит к твоему телу датчики, считывающие основные показатели: сатурация, пульс, давление. — На плече почувствовалось сдавливание, Келлан невольно обернулся, увидев, как доктор действительно натягивает на него манжету тонометра, а затем надевает на палец пульсоксиметр. Стало не по себе, и Кел отвернулся. Раздался неприятный звук скольжения, подобный трению каната о канат, неприятно сдавило предплечье. Парень дернулся, а сердце пропустило удар. Он, несомненно, оказался в ловушке. — Он зафиксирует твои руки, чтобы ты не дернулся во время операции. — Карлайл затянул кожаный ремень, обошел Келла с другой стороны, собираясь зафиксировать и вторую руку, но уже выше, почти под самой подмышкой.
Руки Карлайла яростно сомкнулись на краю ремня, но он все еще смотрел на Келла, не сводя взгляда, будто ожидая очередной истерики. Он, наверняка видел, что парень дышал неспокойно, неровно, поверхностно, что щеки его были пунцовыми, что один белок глаза окрасился в алый. Но все это было необходимо. Второй ремень был затянут.
— Затем с тебя снимут лангету, пока я буду мыть руки перед операцией и надевать халат, — Док расстегнул липучки, но повязку не снимал, отвернулся. За ним снова послышались звуки предметов, переставляемых по столешнице, запах спирта ударил в нос. Келлан не успел и обернуться, а влажная салфетка коснулась линии сгиба руки, а за ней игла впилась в нежную кожу.
— Что вы делаете? Я не давал вам разрешения! — Кел попытался дернуться, но ремни надежно выполняли свою роль — парень не мог и с места сдвинуться, пока нависший над ним Карлайл вводил ему в вену препарат. Док улыбнулся.
— Может, действительно стоило давно применить эти штуки? Я хотя бы чувствовал спокойствие за то, что мне не придется переделывать свою работу. Но не переживай ты так, это легкое успокоительное. Посмотри на монитор, такими темпами у тебя скоро инфаркт случится, — Келлан обернулся в сторону правой руки, где уже были включены мониторы, выводящие информацию с датчиков. Пульс перевалил за сто тридцать ударов в минуту, но синусовый ритм, похоже, был в норме. Кроме тахикардии никаких серьезных проблем Келлан не видел, кроме как возрастающего давления. Док присел на стульчик снова, устремляя свой сосредоточенный взгляд обратно на монитор. Пульс не падал, но Келлан почувствовал, как дыхание становилось глубже, блики перед глазами растворялись. — Но завтра анестезиолог введет тебе обезболивающие под кожу, под мышцы, прямо до кости, обеспечив полную блокаду тканей. Звучит немного пугающе, но на деле, это не так больно.
Келлан откинул голову на стол, держать ее на весу, смотря то на монитор, то на руки врача было весьма утомительно, шея начинала сильно болеть от напряжения. Он был рад хотя бы тому, что было легче дышать.
Доктор Каллен снова обошел пациента — его длинные пальцы возникли перед глазами Келлана. Карлайл коснулся правой ладонью щеки Келла, а левой он придерживал прозрачную широкую маску, охватывавшую область от крыла носа, до кончика подбородка, и шириной от одного уха до другого. Это была настоящая операционная маска, которая не была сравнима с обычными терапевтическими.
— Затем анестезиолог будет подавать тебе немного закиси азота, чтобы ты лежал спокойно и не нервничал, — Карлайл прислонил маску к лицу пациента, и детектив вздрогнул, ощутив на лице поток воздуха, исходящего от тянувшейся к маске ребристой трубки. Он немного дернулся, пытаясь убрать лицо от поступающего газа. Доктор улыбнулся, и продолжил. — Сейчас я подаю тебе небольшую дозу кислорода. — Карлайл закрепил маску толстыми полосками пластыря, а сам вернулся к своему месту.
Детектив почувствовал легкий дурман, стало действительно хорошо. Видимо, кислорода все же больше, чем «немного». Обычно так делают в самолетах, когда он терпит какую-то поломку или попадает в зону турбулентности, пассажирам дают подышать кислородом, большая концентрация которого приводит к состоянию, похожему на опьянение.
Ледяной скальпель коснулся гладкой поверхности руки. Келлан напрягся и тут же поднял голову настолько, насколько позволяло ему его бесправное положение узника. Он увидел Карлайла, сидящего на своем стульчике без спинки, державшего в руке скальпель и прислонившего его к уязвимой руке. Только не острием, а кончиком ножки.
— Когда анестезия полностью подействует, ассистент обработает тебе руку антисептиком от плеча до пальцев, после чего я произведу разрез, — ножка скальпеля скользнула по руке, немного вдавливая кожу, а затем ее прикосновение больше не чувствовалось. — Будет абсолютно не больно, но, возможно, ты почувствуешь давление и услышишь звук рвущееся под скальпелем ткани. Когда я извлеку стекло и примусь за сухожилия, анестезиолог добавит тебе кислорода, ты станешь более контактным. Я попрошу выполнять тебя простые команды, например, сгибать и разгибать каждый палец руки, сжимать ладонь в кулак, двигать кистью.
Карлайл убрал свой инструмент на столешницу, а затем развязал руку, предварительно вернув шину на место. Он еще какое-то время понаблюдал за показателями на мониторе, а затем отключил и их, снял манжету, развязал вторую руку. Пока он осторожно убирал все задействованные им приспособления, Келлан снял с себя маску. Становилось лучше, ему даже удалось на несколько мгновений забыть, что он в оперблоке. Доктор, тихо переместившись за голову Келлана, застегнул сорочку в области ключицы и принял маску из рук пациента, пока Кел все еще старался прийти в себя.
— Ну, это ведь не так страшно, как ты себе представлял? — доктор Каллен немного склонил голову на бок, выбившаяся прядь его волос упала на его висок, он добродушно продолжил. — Стоит, наверное, сказать, что в палате перед тем, как тебя привезут сюда, тебе дадут успокоительное, посильнее того, что я только что тебе дал. Не думаю, что у нас возникнут проблемы, если честно, ты и не вспомнишь ничего.
Кел поднял руку перед собой, осмотрел едва заметный след от иглы, откуда все еще выходили маленькие капли венозной крови. Он поднес руку ближе к лицу, и сжал ладонь настолько, насколько был способен. Боль тут же дала о себе знать, резью отражаясь от повреждения и по поверхности кости, Кел сжал кулак сильнее. Он все еще был жив.
— А что вы будете делать, если я умру? — он разжал кулак до того, как Карлайл обернулся, до того, как тот даже успел обратить внимание на столь неразумный поступок, парень немного приподнялся на локтях. Тело все еще покачивало, чернота еще обволакивала углы, тошнота начинала подниматься от желудка, подкатывая к горлу. Вся эта игра, бесспорно, немного отрезвила, но не смогла побороть сомнения. Келлан сам решил довести дело до конца.
Карлайл убрал все из рук, опять сел на стул, подвигая его как можно ближе. Кажется, он и сам понял, что этот вопрос несет в себе нечто большее, чем обыденное любопытство.
— Келлан, ты не умрешь. Это рядовая операция, я сделал их уже больше пяти сотен, это точно. И никто ни разу не умер.
— Но ведь кто-то все-таки умирает? — Келлан снова опустился на стол, широко раздвинув руки, будто уже примеряя свое место на операции. Он глядел на потолок, пытался сделать голос менее дрожащим. Он уже понимал, что его вынудили это пережить, было теперь позорно отпираться.
— Умирают. Но и от похода к дантисту умирают. Это все связано с болезнями, со старостью, с некачественными действиями врачей. Тут много фактов, которых у тебя нет. Если не считать твоих повреждений, которые, разумеется, очень серьезные, то ты здоровый парень. Есть небольшие проблемы с водным балансом, но тебе дадут физраствор, чтобы почки лучше выводили препараты, введут антибиотики, чтобы предотвратить возможные инфекции. В целом, у тебя нет противопоказаний, — доктор подпер подбородок ладонью, оперев локоть руки о край стола, и взглянул в сторону стерилизующихся в «печке» инструментов.
— Ну, а если все-таки у меня остановится сердце, — горло свербело о самой мысли, что судьба все-таки возьмет свое, что мама получит желаемое, а Тим так и останется похороненным. Не хотелось бы смотреть в этот треклятый потолок, слыша противный писк аппаратов, видя краем глазу прямую линию, вместо извилистой синусоиды, понимая, что вот-вот и ты уснешь, никогда не проснувшись.
Карлайл тяжело вздохнул и тоже посмотрел на потолок, видимо подумав, что его пациенту там кто-то сеет эти дурацкие мысли в голову. Но там никого не оказалось, что, впрочем, было ожидаемо.
— Тогда буду действовать по инструкции. Анестезиолог возьмет мешок «амбу» и введет тебе дозу атропина. Я с ассистентом скину твое тело на пол — хирургические столы не предназначены для проведения реанимационных мероприятий. Сестра вызовет реаниматолога, а мы начнем непрямой массаж сердца и искусственную вентиляцию легких. Если через три минуты сердце не заведем, повторим дозу лекарств. Затем будем интубировать, продолжать массаж. И так тридцать минут.
— А если за тридцать минут ничего не выйдет? — Келлан повернулся так, чтобы видеть лицо Карлайла, чтобы наблюдать за его реакцией. Он все еще касался подбородком своих рук, но его лицо уже не было таким спокойным и ласковым, скорее сосредоточенным. Вопрос его не смутил, он рассуждал с позиции врача, с позиции человека, знающего свое дело. Сейчас он не смог бы сказать ничего другого.
Келлану нравилось, что доктор Каллен не вселял ложные надежды.
— В таком случае, я объявлю время смерти.
***
Келлан считал, что, когда выйдет из этого жуткого места, ему тут же станет лучше. Но становилось лишь паршивее. Доктор Каллен заканчивал убирать мусор, он не смотрел на Келлана, который в момент снял выданную им одежду, запрыгнув в свою, обулся и выскочил в черный коридор. Большая железная дверь была закрыта, горела только одна лампа. Идти дальше смысла не было, все выходы были закрыты, парню только и оставалось, что дожидаться своей «охраны», жадно глотая воздух ртом. Он прижался телом к стене настолько плотно, насколько только мог, а затем почувствовал, как сильно гравитация тянет его вниз. Келлан скатился по стене, к которой прижимался спиной, усевшись на корточки, голову опустил на грудную клетку и принялся глубоко дышать. Это все, что он смог сделать.
Перед глазами все еще мелькали отголоски прошлого. Он действительно, как бы не отпирался раньше, сейчас ощущал себя ребенком десяти лет, который вот-вот вручил брату папин телефон и отправился в уборную на втором этаже, потому что там кто-то из пациентов забыл резиновый кораблик, который он намеривался запустить в раковине, забив слив туалетной бумагой. Он еще не подозревал, что папа узнает обо всем намного раньше, чем хотелось двум озорным братьям.
Как долго времени прошло с того самого момента, когда он вышел в коридор и до того, как доктор Каллен вышел за ним, Кел не мог и предположить. Он заблудился в собственных мыслях настолько, что потерял привычный ход.
— Пойдем, Келлан, я провожу тебя в палату, — док чересчур резко поднял парня за плечо, голова закружилась сильнее, чем Кел мог вынести. Он споткнулся о собственную ногу, и чуть не полетел плашмя вниз, доктору пришлось придержать его за талию. — Если не можешь идти, я сейчас кресло подкачу.
— Нет, могу, — детектив спокойно ступил несколько шагов, ему становилось уже лучше, видимо кислородный передоз начинал сходить на нет. — Доктор Каллен, мы можем выйти на улицу? Ненадолго, подышать.
— Чем тебе здесь кислород не нравится? — мужчина улыбнулся, и неспеша повел пациента на выход. Келлан спустя еще пару шагов мог идти и без поддержки, но все еще пошатывался из стороны в сторону. — Прости, но будет лучше, если ты полежишь. Могу выгулять тебя завтра утром, перед «процедурой». — Карлайл намеренно заменил слово «операция» на менее пугающее, но Келла было не обмануть. Он-то все прекрасно понимал. Кажется, док уже успел когда-то всучить ему бумаги, раз так уверен в получении подписи.
— Жалко. У меня на свежем воздухе почерк ровнее.
— Тогда придется открыть окно и проветрить твою палату, не хотелось бы видеть твои кривые подписи.
***
Когда ровная размашистая подпись была оставлена на шести двухсторонних листах бумаги, Келлан действительно осознал, что назад дороги нет. Он передал тяжелую ручку своему врачу, который бегло просматривал листы, проверяя, не пропустил ли Келлан где-либо свой автограф. Но все было на своем месте, Келлан ничего не упустил.
Ветер стих, его прикосновение ласково обдувало кожу из открытого окна, дыхание становилось легче. Келлан водил пальцем по узорам на его покрывале, ожидая, когда его, наконец, оставят один на один со своими мыслями, но, кажется, док не спешил домой. Странно, разве не у него сегодня был выходной?
— Может, у тебя будут еще вопросы? — вкрадчиво произнес Карлайл, убирая документы на стул, а сам садясь на край кровати, в ноги Келлана. Под весом доктора, подушка на краю кровати немного подскочила и чуть не упала на пол, но была вовремя поймана. — Касаемо операции или другие. Ты можешь спросить, все, что посчитаешь нужным.
— Почему вы заставили переодеться меня, а сами были в уличной одежде? Даже не в халате. О какой стерильности вообще могла идти речь? И разве вообще так можно заходить в операционную?
Карлайл засмеялся, пожалуй, впервые так звонко и так раскованно. Келлан не видел в этом ничего смешного, но и сам не смог сдержать улыбки, слыша этот переливистый смех.
— Пожалуй, я отвечу на этот вопрос так: все операционные расположены на шестом этаже, а к обычным перевязочным не предъявляются настолько строгие правила. Да, в свою оправдание скажу, что одежда на мне рабочая, я переоделся в кабинете, — Келлан немного демонстративно отвернулся, когда понял, что его наглым образом обманули. Но доктор все же вынудил его продолжить разговор. — Может, еще что-то хотел узнать?
— Почему вы не дома? У вас же выходной? Что пришло вам в голову, что вы бросили дела и пришли меня стращать?
Доктор улыбнулся уже по-другому, и опустил взгляд на пол. Его лицо выглядело спокойным, а в глазах промелькнула маленькая искорка. Наверное, он подумал о семье.
— Моя супруга и мои дочки отправились за покупками в Сиэтл на несколько дней, а сыновья уехали смотреть какой-то матч. Мне было одиноко дома, решил поработать, — Карлайл посмотрел на Келлана с тем же выражением, с каким отвечал на поставленный вопрос. Это смутило. — Раз уж ты задал настолько личный вопрос, а я на него ответил, могу я задать встречный вопрос тебе?
— А не многовато ли вопросов ко мне за сегодня, — парень скрестил руки перед собой и слегка надулся. Ветер качнул занавеску, и засвистел между резиновой нитью, тянущейся вдоль рамы. Тучи начинали развеваться, на ночном небе выглянули точки — тот свет, что доносился от миллиардов звезд галактики. Наверняка где-то там есть планета, где кто-то очень похожий на него страдает в одиночестве. Есть ли у этого кого-то возможность обратиться за помощью? У Келла, в любом случае, такая возможность если и отсутствовала, то был шанс немного отвлечься и поговорить, смотря на ночное небо. Когда он в последний раз так делал? Кажется, никогда. — Ну, хорошо. Я отвечу, если смогу.
Карлайл немного прищурился, его правая рука коснулась подбородка, будто почёсывая его, док был расслабленным, но в его подергиваниях ногой было заметно волнение. Неужели он боялся задать то, что его интересовало.
— Что произошло с твоим братом?
В груди пылко кольнуло. Призрак грусти впился в самое сердце, оставляя на нем неприятный осадок. Размышления о Тимоти Кел собирался оставить на ночь, вряд ли ему удастся сегодня заснуть, до того эта тема казалась ему щепетильной и сокровенной. Но он дал обещание ответить, и собирался его сдержать.
— Мой брат, Тим, — произносить имя вслух было больно всегда. Даже с бабушкой Келлан не называл брата по имени, а теперь будто нашел в себе запас душевной энергии. Он хмыкнул, чувствуя, как к глазам подбираются слезы, опустил голову вниз, чтобы скрыть растущее напряжение. Карлайл его не останавливал, не говорил что-то вроде: «если тяжело, то можешь промолчать», он просто вежливо слушал. И Келлан не хотел заставлять его ждать. — Тимоти умер от рака крови.
— Это очень грустно, — Карлайл вздохнул, также опуская голову в знак почтения человека, с которым он никогда не был знаком. — Не знаю, как пережил бы потерю члена семьи, должно быть тебе довольно тяжело. Тебе было, наверное, было сложно смириться с тем, что твой брат заболел?
Келлан не думал, что Карлайл решит продолжить разговор на тему смерти, он считал, что пока не готов это обсуждать. Но и идти назад не хотелось, поэтому он, склонив немного голову на бок, попытался ответить более правильно, хотя не знал, как именно это сделать.
— Когда я родился, брат уже болел, — уголки губ Келла поползли ниже, он нахмурился, не зная, стоит ли и дальше продолжать, но почему-то хотелось сказать то, что еще никто не слышал с его уст. Он ожидал, что произнести это будет труднее, но оказалось, что это было легче, чем просто вздохнуть. Ему давно было пора это рассказать, хотя бы для того, чтобы снять с сердца этот наросший булыжник. — Собственно поэтому я и родился.
В комнате повисла секундная тишина. Келлан поджал губы, боясь рассказать больше, чем был способен возложить на кого-то, а Карлайл, наверное, не совсем правильно понял эти слова. Его взгляд пылко скользнул по лицу пациента, твердо остановился на нем. Он смотрел прищуриваясь, и в его взгляде мелькали эмоции непонимания и подозрения, чего-то еще, что Кел не мог разгадать в силу небольшого жизненного опыта.
— Прости, Келлан, позволь узнать, что именно ты имел под этим ввиду. Твои родители тебя сотворили на замену брата? Переложив память о нем на тебя?
— Нет, все не так. Мне, если честно очень непросто об этом говорить. Вы можете не понять, — сосуд уже трещал, и Кел сам выбил почву у себя из под ног.
Он тяжело вдохнул полной грудью и отвернулся от настойчивого взгляда медовых глаз. Кел немного приподнял голову, взглянул на потолок, надеясь, что это поможет залить слезы обратно, помешает им выбраться наружу. Но пожар на щеках уже не скрыть, кажется, успокоительное начало отпускать. Действительно, иначе как легким его не назовешь. Пройдет еще пара минут, и он вспомнит о «завтра». Точно, «завтра» уже так скоро.
— Я родился, потому что тело брата изнашивалось, его внутренности были «сломаны» и требовали замены. Ему нужен был донор, но никто бы не отдал органы ребенку с нулевыми шансами на выживание, — он снова тяжело вздохнул и опустил голову. Все негативные чувства вдруг исчезли, он почувствовал облегчение. Наконец, он смог этим поделиться. На серой ткани брюк два круглых пятна медленно разрастались, а ледяные объятия сомкнулись где-то в районе плеч.
Келлан почувствовал жар, исходящий откуда-то изнутри, из самой грудной клетки, и быстро разливающегося пожарищем по всему телу. Его голова осторожно касалась чужого плеча, он чувствовал, как по его спине прошлось ласковое поглаживание. За подобные объятия доктора легко могли наказать, это было крайне неэтично, но Кел, уткнувшись носом в крепкое плечо, сам поддался на столь важное сейчас прикосновение, скрестив свои руки за спиной мужчины.
