Я рву цепи вокруг себя Я не дам моей свободе сгинуть в аду — Beyonce ft. Kendrick Lamar, Freedom
Элиотт заваривал кофе, когда раздался звонок в дверь. Парень прикрыл глаза и натянул рукава свитера так, чтобы они скрывали уродливые шрамы на руках. За окном был солнечный декабрьский день. За неделю температура прыгала от нуля до пяти градусов, а пасмурные облака сбрасывали то дождь, то мокрый снег на жителей Парижа. Демори предпочитал оставаться дома в такие дни, но сегодня с самого утра погода предвещала что-то хорошее. Вероятно, этот звонок в дверь был ещё одним добрым знаком. За дверью стоял Лука. Элиотт хотел бы сказать, что Лалльман ни капли не изменился с их последний встречи, но к счастью это не так. В прошлый раз, когда он его видел, Лука лежал в больнице, изуродованный синяками, его кожа была болезненно желтой, но сейчас это не так. И Элиотт рад. Лука тоже рассматривал Элиотта. Парень изменился, коротко постригся, но волосы уже отросли на пару сантиметров. Теперь скорее Демори походил на ёжика своей стрижкой. Врач говорил, что это произошло во время очередной фазы мании. Демори бредил и говорил, что волосы — это история, что они хранят память, а он хочет забыть. В целом парень выглядел практически нормально, если не считать того, что он похудел на пару килограмм. — Милая квартира, — сказал Лалльман, оглядываясь. Новая квартира Элиотта была светлой, просторной и уютной. Демори пришлось искать новое жильё после курса реабилитации, так как Лука съехал с их квартиры, а в одиночку Элиотт не мог позволить себе снимать целую квартиру. Он подал объявление о поиске соседей, опасаясь, что вряд ли кто-то захочет жить с человеком, у которого в личном деле записана попытка суицида и биполярное расстройство. Тем не менее его поиски увенчались успехом. Демори нашёл брата с сестрой, которые прилетели из штатов на учебу в Париж. Это оказалось довольно выгодным сотрудничеством, так как они искали соседа скорее от скуки, чем из-за финансовых потребностей, так что за аренду Элиотт платил меньше, чем рассчитывал, а на каникулы парочка улетала домой. Таким образом месяц зимы и два месяца лета Демори будет единоличным хозяином квартиры. — Кофе? Я только сварил, — предложил Элиотт. — Спасибо, — улыбнулся Лука. Демори до сих пор помнит, сколько ложек сахара Лука добавляет в кофе. И всё ещё добавляет корицу. Лука видит, как дрожат руки Демори, слышит разочарованный вздох, когда сахар рассыпается по кухонной тумбе. Почему никто не пишет, что, желая перерезать вены, ты повреждаешь сухожилия, которые отвечают за движения рук? Молодые художники, поэты, музыканты — все, кто зарабатывает на свой хлеб руками, должны понимать, что скорее всего попытка перерезать вены не лишит их жизни, а лишь помешает им заниматься любимым делом в дальнейшем. Лука видел статистику: процент удачных суицидов от порезанных вен мизерно мал. Элиотт отводит взгляд и ставит сахарницу на место. Лалльман задвигает ностальгию в самый далёкий угол своего сознания и старается игнорировать то, как сильно он скучал по Элиотту. — Я удивлён, — говорит Элиотт, усаживаясь, напротив. — Ты не приходил. Парни приходили, Манон и Мика периодически навещали, остальные девчонки практически поселились в клинике, но не ты. Почти три месяца прошло, и только теперь ты здесь. — Я тоже был в больнице. Несколько недель, — ответил Лалльман, вспоминая неуклюжие заигрывания его лечащего врача. — Твой лечащий сказал, что мне не стоит идти к тебе. Тебе нужно было время. Мне тоже. Лалльман вспоминает время, проведенное в больнице как потраченное впустую. Но несмотря на это ребята часто заходили. Парни приносили домашние задания и конспекты, девчонки новые сплетни и еду. Дафна особенно пеклась о питании Луки и приносила полезную пищу практически каждый день, а когда не могла, то передавала её через Базиля. И Лалльман это ценил, потому что выжить на больничном пайке он бы вряд ли смог. Естественно он не рассказал им всю правду. Лишь ту версию, которая его устраивала. Что они с Элиоттом напоролись на хулиганов и ввязались в драку, но проиграли. Потом сильно повздорили, Демори сорвался и попытался свести счеты с жизнью. Эта теория устроила всех, практически всех. Манон и Мика помнили, что Лука пришел целым и невредимым после нападения. Но они этого не комментировали перед другими, а, когда оставались одни, Лука сменял тему. К Элиотту его не пускали, врач настаивал на том, что Демори нестабилен и воспоминания, которые разворошит Лука только ухудшат его положение. — Я просто не ожидал, что это затянется, но я рад видеть тебя. И всё же я думаю ты пришел не просто выпить кофе, — сказал Элиотт. — Нет. Тебе передали приглашение на вечеринку? — Да, рождественская вечеринка у Шарля. Он давно не устраивал вечеринок, не так ли? — Демори вскинул бровь. То, что его жених жил всё это время у другого парня его напрягало. Тем более, что слухи и сплетни, которые распространялись по школе, доходили до девочек, а те в свою очередь рассказывали их Элиотту. Да и постоянные публикации с Мюнье в инстаграмме Луки хоть и выглядели невинно, но казалось, что есть что-то большее за ними. Вкупе со слухами Элиотт был готов поверить в это, но Манон утверждала, что они с Мюнье до сих пор пара, а всё остальное лишь больные фантазии младшекурсников. — Вроде того, — Лалльман склонил голову. Долгое время им удавалось скрывать то, что Лука теперь живет у Шарля, но всё же правда вышла наружу не самым приятным путём. Лалльман нахмурился. — Так ты придёшь? — Ты хочешь, чтобы я пришёл? Мы пойдём вместе? — в голосе Демори проскользнула надежда. Три месяца долгий срок. Многое могло произойти за это время. Лука даже мог его простить. — Нет, нам нужно поговорить и об этом тоже, — Лука поднял взгляд на своего уже вот-вот бывшего жениха. — Я… Парень глубоко вздохнул и отставил чашку. Из внутреннего кармана куртки он вытянул маленькую бархатную коробочку. В ней лежало кольцо, которое Демори подарил ему. Это был солнечный день, почти как этот, только тогда было лето. Лалльман нашел кольцо на дне стаканчика от лимонада, который чуть не выбросил по неосторожности. Это было изящное золотое кольцо с сапфиром. Элиотт сказал, что глаза Луки всё равно гораздо ярче сапфиров. Лалльман опешил, но в тот момент он был настолько счастлив, что и подумать не мог о чём-то плохом. И вот теперь они здесь, где он добровольно возвращает кольцо. — Ты разрываешь помолвку? — Ты хотел дать мне свободу, помнишь? Пока оно у меня, я всё еще принадлежу тебе. Так что я возвращаю его, — эти слова дались Лалльману с огромным трудом. — Я хочу понять, кто я, Элиотт. Но пока я рядом с тобой, не могу. — У тебя было три месяца, — прервал Элиотт. — Мне кажется это достаточный срок, чтобы разобраться с собой. — За эти три месяца не было ни дня, чтобы я не думал о тебе! Весь мой мир сузился до тебя. Все мои заботы только о тебе. Принял ли Элиотт лекарства? Где он сейчас? А если что-то случилось? Он снова ушёл и не отвечает. Ночами я сидел без сна, пока ты не вернешься, следил издалека, чтобы ты не вляпался в неприятности, ведь я же тебя контролирую. Не даю тебе свободы. И однажды, когда я даю тебе право выбора, даю тебе эту самую свободу, что я получаю? Звонок из участка посреди ночи, где нахожу тебя избитым. Довожу до дома, укладываю спать, забочусь, опять. Манон и Мика выставили меня виноватым, я сам винил себя. Хотя это был твой выбор. И что я получил в благодарность Элиотт? — Демори сжал кулаки и отвернулся к окну. — Ты избил меня. Лука выдохнул. Он не хотел ссориться, но так получилось. Все эти три месяца эти мысли и чувства варились в нём, и ни одной живой душе это не было интересно. Никто, практически никто не видел, как он варится в собственном соку, как его голова разрывается на части. Всем было интересно как Элиотт. Бедный несчастный Элиотт, которого довела жизнь и его непутёвый парень. Знали бы они. Иногда Луке хотелось встать и закричать: «Я тоже был там! Я тоже пострадал от всего этого!», но они бы не поняли. Он ненавидел себя даже за то, что продолжал защищать Демори. Тогда он начал вести дневник, выплёскивая всё туда. Шарль наблюдал издалека, но не вмешивался. — Я помню, что я сделал, Лука, и я извинился. Я никогда себе этого не прощу, но я не могу изменить прошлого, — слова Луки хлыстом били по едва зажившим ранам. Элиотт знает, что не может ничего возразить. Он знает, что каждое слово Лалльмана это правда. — Ты про то чёртово письмо, которое прицепил на дверь? Я ехал к тебе, чтобы сказать, что съезжаю. Вероятно, всё было бы как ты предсказывал. Я бы уехал, немного побыл один, но простил тебя и вернулся. Но ты решил сделать всё по-своему. Когда ты избил меня, мне было больно. Но когда я увидел тебя там, в ванной, в крови… Это не сравнимо ни с чем. Это предательство. И трусость. Ты не смог сказать мне этого лично. Решил сбежать от проблем, пока я не могу ничего сделать. И плевать тебе на мои чувства, иначе бы ты подумал, что я… — Что ты что? Да, Лука! Я не здоров, у меня расстройство. И ты знал на что шёл. Я предупреждал тебя, я отстранился, когда ещё мог, но ты упрямо разбивал одну стену за другой. А теперь я просто не могу отказаться от тебя, не могу отпустить. Я даже не знаю люблю я тебя, или же одержим тобой. Врач сказал, что это глубокое чувство, не порыв, не навязчивая идея. И я понятия не имею, что с этим делать. Я не знаю, как всё исправить, потому что уже нечего исправлять. Я знаю, что всё испортил, так зачем ты пришёл? Просто, чтобы ткнуть меня носом в это? Как щенка, который нагадил в доме, тыкают в дерьмо. — Я хотел увидеть тебя! Я скучал, я так хотел подойти, обнять, сделать вид, что ничего не произошло. Однажды я практически сделал это. Но в последний момент понял, что не могу. Вот и всё. Мы оба знаем, что этот разговор в любом случае бы состоялся, и лучше раньше, чем позже. Я устал от неопределенности. Я хочу прекратить всё это. Напряжение в комнате достигало предела. Они оба знали, что пока что-то не скажешь вслух — это не будет реальным. А сейчас они сказали и пришло то самое осознание, что это конец. Нет никаких Луки и Элиотта. Лука вспоминал как шел по вечернему городу вслед за Демори. Он часто следил за ним эти полтора месяца. Издалека, на безопасном расстоянии. Никто не знал об этом. Только в дневнике было несколько записей. «Видел его в магазине. Он купил апельсиновый сок, хлопья и молоко. Стандартный завтрак. Поддавшись воспоминаниям, я купил то же самое». «Гулял по набережной весь вечер. Много курил. Прячет новую стрижку под шапкой. Дошел до остановки, на которой когда-то признался мне в любви. Я почти коснулся его, почти сказал, что люблю, но в последний момент отвернулся и дождался пока он уедет. Что со мной не так?». — Ты всё решил для себя, а я должен сдержать своё слово, которое дал под действием препаратов и болезни. Хорошо, — вздохнул Элиотт. — Я не приду на вечеринку. Элиотт сотню раз пожалел о письме. Потому что теперь ему придётся сдержать слово. Ему придётся отпустить Луку. И нет никаких гарантий, что Лалльман не осознает, что Демори лишь тянет его на дно, не дает ему жить полной жизнью. Никаких гарантий, что Лука вернется к нему. Жизнь Элиотта, как и последние три месяца будет состоять из одиноких прогулок, приемов у психотерапевта три раза в неделю и лекарств. Но если это тот путь, который ему нужно пройти, чтобы совладать с болезнью, взять её под контроль, то он выдержит. Ради себя, ради Луки. А потом он попытается снова, попытается завоевать своего парня обратно. Сейчас же Демори отступит. — Ты не должен отказываться от друзей лишь из-за того, что мы больше не пара. Они скучали и были бы тебе рады, — сказал Лука, вставая из-за стола. — Я тоже рад, что тебе лучше. — Ты рад, что я стабилен, но это не будет длиться вечно. Рано или поздно я снова сорвусь. Не питай ложных надежд. — Я рад, что ты жив, — сказал Лалльман на прощание. — Всегда пожалуйста, — ответил Элиотт и закрыл за Лукой дверь.***
Лалльман пришёл домой раньше, чем Шарль. Они оба направлялись на встречу со своими возлюбленными. Лука не особо любил говорить на эту тему с Мюнье. Они уважали границы друг друга и старались не задевать те темы, которые приносили дискомфорт. Хоть и знали о проблемах друг друга всё. Сложно скрывать что-то от человека, с которым живешь под одной крышей. Лалльман знал, что с Манон становилось сложнее день ото дня. Девушка была прекрасным другом, но если она вбила себе что-то в голову, то её трудно переубедить. Она смотрит на всё только с одной позиции. Лука понимал, что в какой-то степени его вина тоже здесь присутствует, но Мюнье отрицал это и просил не пороть чепуху, когда Лалльман заводил эту тему. Они сильно сблизились за это время. Было что-то чуть большее чем дружба в этих отношениях, и Лука сам это понимал. Иногда он ловил на себе задумчивый изучающий взгляд Шарля. Но в этом никогда не было сексуального подтекста. В его заботе, готовке завтраков, том, что он будит Луку в школу, даже когда они спали в одной кровати, не было ничего. Парня долго мучали кошмары после выписки из больницы. Мюнье просыпался каждую ночь, будил Луку, успокаивал, приносил теплое молоко с печеньем. Не спал вместе с ним, находил как-нибудь темы для разговора и ни разу не пожаловался, что Лалльман мешает ему спать. Однажды Лука попросил его не уходить, и Шарль не ушел. Он без какого-либо стеснения или предрассудков лег рядом с ним, обнял и так они уснули. Кроме того, Шарль неплохо натаскал Луку по школьным предметам. Мюнье сам собирался поступать, а заодно гонял и младшего по материалу выпускного класса. И Лалльман ценил это. Особенно он гордился тем, что Иман больше воспринимает его не как обузу в их совместных школьных проектах, а равноценного партнера. Рядом с Мюнье Лука чувствовал себя немного ограниченной личностью. Он начал читать, отчасти от скуки, отчасти из-за того, что хотел иметь возможность поддерживать разговоры Шарля о литературе. Шарль вернулся заведенный и злой. Он сходу сбросил ботинки у входа и направился на кухню. Лука последовал за ним. Очевидно свидание пошло не по плану. Он видел что-то агрессивное в поведении Шарля. Видно было, что он о чем-то размышляет, будто сомневается. Парень запустил руку в волосы, убирая мешающие пряди со лба, и подошел к Луке, заставляя того упереться в кухонную тумбу. Лалльман никогда не видел сексуального подтекста в поведении Шарля, но сейчас его парфюм так искусно смешанный с запахом зимнего воздуха и кожи Мюнье делал всю ситуацию сексуальной. Руки Шарля были по обеим сторонам от Луки, упирались в тумбу. — Что-то не так? — спросил Лука, готовый уже к любому варианту событий. — Мне надоело, что меня обвиняют в том, чего я не делал, — после этих слов старший парень впился своими губами в губы Луки. И он не отстранился, а наоборот с жадностью ответил на поцелуй. Будто так оно и должно было быть. Шарль усадил парня на кухонную тумбу и стянул с него майку. Кожа Луки покрылась мурашками, потому что в квартире было довольно прохладно и чертов Шарль начал вылизывать его шею. Лука сжал своими коленями его бедра и прижался поближе. Он знал, как Шарль умеет нежно обнимать, как может погладить по плечу или потрепать по волосам, но сейчас он открывал новую сторону своего соседа. Страстную, необузданную. Мюнье избавился от своей майки и подхватил Луку за ягодицы. Лалльман сильнее прижался к сильной и широкой груди Мюнье. Что-то точно изменится после этого, но не один из них не собирается останавливаться сегодня. Их дыхание начинало сбиваться. Лука заметил, что его брюки исчезли только когда, почувствовал холодную столешницу своей кожей. Шарль стоял перед ним на коленях и осторожно стаскивал его брюки и нижнее бельё с лодыжек. Шарль встал на ноги и снова они оказались лицом к лицу. Лука уперся лбом в лоб Шарля и тихо спросил: — Ты уверен? — Да.