***
Луна дотерла последний оставшийся в баре бокал. Действительно последний, потому что предыдущую партию когтевранка успешно разбила, постпредыдущую разбили гости концертного холла, и несколько коктейльных наборов уничтожили лично «Мародеры», поскольку Джеймс Поттер, ведущий солист группы, совместно со своим приятелем, Сириусом Блэком, не менее ведущим солистом группы, сочли этот номер забавным. На счастье, что называется. Теперь верный ожидающий барменши помогал ей склеивать их магическими манипуляциями. — Ну, вот, — похвастался Ремус, взмахивая дирижерской палочкой. — Почти все. От неожиданности его голоса, девушка слишком сильно сжала хрупкое стекло через полотенце. И вскоре… у нее в руках сверкали замотанные в полотенце кусочки посудных частиц. — Ой, кажется, еще один треснул… — с поникшей головой проронила блондинка. — Ничего, починим, — с пьяненькой улыбкой забрал полотенце с осколками вежливый мародер. — Спасибо. — Незачем тебе тереть эту посуду, как магглы. Все трешь-трешь, не проще применить чары очищения? — Люблю все делать руками, — загадочно улыбнулась студентка композиторской кафедры, а ее помощник звучно проглотил слюну, обжигающе глядя прямо в глаза. Полумна Лавгуд, делая вид, будто ничего не понимает, опустила взгляд под барную стойку и подвинулась ближе к спинке высокого стула. Парень слегка наклонил корпус тела вперед, синеватая подсветка осветила его лицо в мельчайших деталях. На его щеке был старый порез, шрам, достаточно выделяющийся при прямом ракурсе, но Луна стеснялась не из-за этого. Она в принципе никакого внимания на внешность музыкантов не обращала. Ей не хотелось говорить про магию, на использование которой она установила для себя табу в период летних каникул. Как многие волшебники, Луна продвигала свои творческие труды, что позволяло ей магичить без проблем. Такое мелкое заклинание, как очищающее, за колдовство вне Консерватории не считалось, да и хорошим ученикам всегда делались поблажки. Учащиеся вокального и симфонического факультета набирали энергию для чудес через концерты, в основном, продюсерского — за счет продвижения своих брэндов и благотворительности среди магглов, эдакого пособничества талантам. Любой ученик Хогвартса мог начать выступать или дарить свои идеи миру магглов, вследствие чего его магические способности становились бы лучше и лучше. Кроме того, у каждого факультета была факультетская группа, однако выступали такие только во время учебы, на соревнованиях факультетов. Помимо того, что Луна общалась на музыкальных форумах с будущими абитуриентами, помогала там советами ребятам, рожденным в семьях не-музыкантов, она вела собственную маггловскую группу. Типа, поставляла им вдохновение и следила за их реализацией. Вот только… ее папа считал, что потребление магии, полученной по астральному каналу, является чем-то обидным по отношению к магглам. Папа сам крайне редко пользовался магией, полученной за отдачу своих трудов, хотя они не были сильно востребованы, он говорил: «популярность психоделики еще сотрясет мир». «Мы просто родились раньше нашей звездной эпохи», — подтверждала Луна. В общем, юная композиторша жила с отцом совершенно по-маггловски, подрабатывала летом, где имелись вакансии. А пользоваться магией по всяким пустякам — этого нельзя. Так сказал папа, и Луна в этом уверилась. — Я, наверное, — скромно отсунулся Ремус. — Наверно, не тот, кого б ты хотела сейчас видеть здесь? — О, нет, что ты! Нет, конечно, — клятвенно заверила Луна. — Мне очень приятно, что ты остался помочь. Очень-очень. — Правда? — Да. Девушка взаправду поразилась, что за мысли у гриффиндорца, ведь она думала совсем про другое. Возможно, ей не стоило так тщательно отвечать в уме на каждую его реплику в попытках придать им все новые и новые смыслы. Он ей нравился, вообще-то. Луна поэтому избегала свидания с ним еще с первого курса. Что может быть страшнее встреч с тем, о ком думаешь перед сном в течение долгого времени? Вдруг ляпнешь какую-то хрень или чего хуже — услышишь урчащую интерлюдию в собственном желудке в самый неподходяще интимный момент? Поэтому, Луне проще было придуриваться балетной шкатулкой, эдакой «вещью в себе». Именно личный барьер мешал ей показать нравящемуся человеку настоящие чувства, из-за чего когтевранка пыталась замутить с кем-нибудь другим. И решила начать с девушек. Кроме протежирования маггловских групп, Луна общалась с будущими студентами Хогвартса из мира магглов — одной из таких была Гермиона Грейнджер. Они сразу нашли нечто общее между собой, обсуждая весьма пикантные темы в сети: обе тяготели к психоделическому року и обеим в охоту было попробовать однополые отношения. Но вот нестыковочка — Гермиона даже не подошла к бару, хотя Луна видела ее в зале с «Мародерами». — Джиггеры из алюминия, — по воздуху приплыла коробка питейных мензурок, дабы занять стойку. — Их восстанавливать не надо. — Да, хорошо, — отрешенно ответила девушка. — Сириус Блэк мог задаться целью и эти разбить. — Да, это верно… Ремус Люпин очаровался белокурой композиторшей с первого курса Консерватории, однако прощупать однокурсницу на предмет романтики оказалось сложнее, чем лады перебирать. Обычно, по вузу они перебрасывались фразами похвалы чьему-нибудь подведомственному магам маггловскому коллективу, если тот набирал популярность. Луна вела неплохо востребованную и раскрученную группу в мире магглов, Ремус всякий раз отмечал ее заслуги в астрале — сети для музыкантов, — но ровно столько же был проигнорирован. Но такое поведение его устраивало, поскольку Луну он находил нереально оригинальной, интригующей, загадочной и вообще неземной особой. Настолько чуднАя и чУдная, ни на кого не похожая, когтевранка могла покачивать шеей, словно индюшка, пока расписывала нотные альбомы, не обращая внимания на коридорные батлы Хогвартса, олицетворяя беззаботность, могла упорхнуть в стиле «Лебединого озера» в классических балетных чешках, которые всегда носила, или укружить в бальном ритме от диалога с кем-либо — и это никем не сочтется невежливым. Люпин опасался, что никогда не заинтересует ее. Кроме того, понимать, о чем Лавгуд толкует, задачей было не для слабонервных. — Притворюсь, и никто из нас не распознает ошибочность всего, с первыми лучами. Запретными плодам, таинственными взглядами, любезностями не корми, ту, кто все это презрит. Но, ты попробуй, вдруг, сейчас это вкатит, в этот раз выстрелит. Ведь никто меня не любит, О! Воистину! Так, как любишь ты, * — еле слышно мурлыкала девушка ту же композицию о «темных временах», что Ремус слышал все время вечера, когда помогал ей в баре до и после концерта. — Как насчет того, чтобы взять вот этот шампунь, — левитирующая бутылка шампанского спланировала в раскрывшуюся Ремусову ладонь, оборвав мурчание песни Луны. — И отправиться к нам в Мародер-мэнор? — после чего он несколько раз приподнял бровь. — Ты приглашаешь меня к себе? Боюсь, я не могу так сразу… — Так… не сразу. Луна, мы знаем друг друга сто лет! — ругая себя за то, что никогда не умел убеждать девочек так, как это делали Джей или Сири. — Давай… прогуляемся по пляжу. Если ты нуждаешься в моем обществе? — снимая рабочий фартук, произнесла Луна, чуть наклонив голову набок с немного ошеломленным выражением лица, что являлось для нее стандартным. — Ладно, давай прогуляемся, — с азартом закивал парень. — Еще и как нуждаюсь в твоем обществе… — Забавно, что оно не надоело тебе за годы учебы… Такие замершие позы, перевешивание прядей с одной стороны к плечу, пленительно-похуистичный взгляд с поблескиванием в серебристо-туманных, выпуклых глазах из-под ленивых век, протяжная речь, а главное — содержание речи, доступное лишь высокочастотным созданиям, — любой бы заключил, что Луна сидит на транквилизаторах, что она лупит барбитураты, что ее таращит, как жука, обмазанного инсектицидами, — но только не ударник «Мародеров». Ремус — не любой, он тоже был другим. Они выпорхнули из концертного зала ко входу, открывающему вид на низменность утеса, который спускался широкой тропой к устью реки. Медленно шагая по пологому склону в сторону дикого пляжа, однокурсники мило беседовали в формате «ни о чем». По пути Луна напевала: — Хоть кто-нибудь способен видеть взрыв блеска, там, где лучи утра касаются капель росы и поднимаются волнами? Осознаешь ли ты, что никто не способен видеть твоими глазами? Осознаешь ли ты, что это видение лишь для тебя одного? Просто прекрати бояться жизни. Твоей единственной страсти. Хватит опасений! Перестань немедленно! Это нереально, выкинь это… ** Гриффиндорец брел чуть позади, зомбированный перевернутым месяцем в волосах блондинки. Моментально просчитав фазу безопасности новолуния, Люпин уговаривал себя успокоиться, — молодой месяц был пассивен, но это не отражалось на волчьей плоти, дремлющей до первого прикосновения. Рожковая антенна переливалась всеми лунными фазами, завораживая, как натуральное ночное светило. В ней все было не от мира сего, будило неизвестные ритмы, и та музыка, которую она напевала, погружала, расслабляла, отчего срабатывал механизм контроля. Хотя бы один из мародеров был им оснащен. Поэтому Ремус, подобно робким цыпочкам, не торопил события — нельзя представиться грубым и резким. Ну, разумеется, он хотел ее трахнуть! Только не так, как раньше. Все, что ранее, это были варианты на раз. — Сниму, а то ловит волны всякие, — девушка заметила любопытство к своему головному убору. — Ты в этом… похожа на какую-то египетскую богиню. — На Хатор! — А, верно. Верно, — Ремус полез в телефон, чтоб удостовериться с чем имеет честь. — Это ведь транспортная сцена? — Луна оглянулась на здание. — «Сферу» можно отправить в любую страну? — По идее, да. — Хочу знать, где в новом месте мне предстоит натирать стаканы! — засмеялась когтевранка. — А нам гитары расстраивать. — Где вы планируете следующий концерт? Барменша на подработке плавно покачивала бедрами, ступая со склона вниз, попутно допрашивая об устройстве их места кутежа и ее труженичества. — Пока только Британия, загранпоездки не способствуют успеваемости в Хогвартсе. Может, по окончанию… — К чему ограничивать себя в передвижении? — на этом голос девушки оборвался ухающим скачком, и она понеслась бегом к живописному разветвлению могучего притока и к затопленному, наполовину зарытому в песок, белому камню. По пути она издавала какие-то непонятные звуки, то свистящие, то протяжные, которыми призраки пугают людей, и громко напевала: — Внутри твоего притворства, преступления сметены туда, где все забыто. Ты в высшей точке блаженства, пределы его размыты. Все еще вне досягаемости. Этот океан не объять, в этом пространстве все теряется. Все значит ничто. Это действительно то, чего хотел ты? Действительно ли ты хотел именно этого? Отказ от капитуляции ослабляет до того, что разрывает на куски. Кто дерзнет высмеять, кто посмеет осудить? Все значит ничто. Это действительно то, чего хотел ты? Действительно ли ты хотел именно этого? *** «Героиновый рай… и они там вдвоем… и мы, наверное… туда попадем… по дорогам вен, по дорожкам пыли, ведь мы так любили, мы были… мы были с тобой все время вместе, как Сид и Нэнси, Сид и Нэнси! — Блядь, кто мне эту насадил… что за поебень», — запрещая себе петь даже шепотом, Люпин освещал себе тропинку телефоном, пока спускался вслед за Лавгуд. — Луна, Луна! Купаться в реке, полагаю, не лучшая из затей… — предупредил гриффиндорец разумно. — Согласна с тобой, Ремус Люпин, — зажато улыбнулась она, усаживаясь на белую глыбу. — Спой что-нибудь еще, пожалуйста, перебей мне песню, прилипла, мозг выедает. — Уу-у… — зловеще парировала Луна, потом уточнила. — Уу-у? — Точно. Уу-у. Как никогда лучше «уу-у» описывало состояние Ремуса. Он подошел, но взгромоздиться на камень, рядом с девушкой, пока не торопился — вода всюду. — Мистероны! — заявила Луна. — Чего, блядь? — парень ударил губы ладошкой. — Без блядей. Когтевранка посмотрела неодобрительно, затем соорудила выражение «удавшейся шутки». Люпин кашлянул в кулак, подумывая о том, что следовало бы найти второго бармена на замену, тогда у них было значительно больше времени для совместных прогулок. — Мистероны — раса инопланетян. Они родом с Марса. Это из мультяшного научно-фантастического сериала, разве ты не знал? Британский телесериал шестидесятых. — Знал, конечно, — Ремусу удалось искреннее сделать вид, что ему не поебать, притом примоститься бочком на глыбе, ради этого он пожертвовал левым кедом, оказавшимся в воде. — Конечно, знал. Обожаю эту группу. Я ее рекламировала еще до поступления… Ты ведь на мой канал часто заходил, и Джеймс Поттер тоже… — Заходил, бывало, — закивал Ремус, затем признаваясь ущемлено. — И с портала Джеймса тоже я заходил. — Как мило… — Тебе не холодно? — назойливо схватив ее предплечья, поинтересовался молодой человек, согревая дыханием плечо, оказавшееся у его губ. — Нет… мне нормально, — приветливо нахмурившись и, как бы не договаривая, подгибая колени параллельно груди, обняв руками коленные чашечки. — Что же, тогда, не поешь? — опираясь на вытянутой руке, свесив ногу с неудобного каменного насеста, охлаждающего простату, Люпин провел пальцами по волосам, убирая белесую прядь за ухо. — Ближе-е…— затянула соль Луна. — Без колебаний. Дай мне. Все, что у тебя есть. И это длится столь долго, что я не могу описать. И это неправильно. Прямо сейчас, так неверно. Поздно-о. Спектакль начался. Признаюсь, все может быть не тем, чем кажется. Такое неразрешаемое. Такое неискупаемое. Но если я не зайду дальше, как я пойму? Не могу обрести уверенность… **** Изо всех сил сохраняя равновесие, Люпин понял, что некая его часть все же перевешивает. С подобранными почти под подбородок коленками блондинка казалась совсем крошечной. И то, что пришлось окунуть в воду и вторую ногу, не помешало ему ниже пояса основательно привстать. И очутившись напротив, парень уперся тем местом, где у него стало туго и становилось все туже, в передние стороны стоп. — У тебя голос красивый. Ремус был до предела… …честен. Может, из-за… некоторых неудобств, он не мог заценить по достоинству смысл слов в исполнении, но в силу опыта, он не врал. У Сириуса гортанно-гундосые звуки, производимые при участии задней стенки неба, корня языка и альвеол, у Джеймса голос был невероятно певучий, звонкий, Лили приструнила свои писки до здоровых колоратурных, Питер обуздал шепелявость, а Ремус научился управлять хрипом. У Луны же голосок был таким нежным, струящимся — далеко не каждый композитор умеет управлять своим лирическим, в данном случае, сопрано. — Спасибо. Обычный, мне казалось. — Мелодичный, мягкий и поставлен для эстрады. — Таких много голосов, как мой, моему нечем запомниться. — Чуть-чуть поработать над техникой… — Нет, Ремус, нет у меня аппетита к публике. Рапсодий напишу тысячу штук, а петь? — она проникновенно перевела дыхание. — Вдохновению не прикажешь. Она не могла не чувствовать, как между сводом ее стоп что-то втискивается и трется, как растолстевший крот, не могущий попасть в свою нору. Но она молчала, будто ничего не происходит, — дразнит? Ремус уже давным-давно причислил девушку к тем, чей девиз непобедим: возбудим, но не дадим. Луна и впрямь планировала не давать мародеру как можно дольше, ибо после близости, как гласят кучи сведущих, партнеры склонны забивать хрен на своих возлюбленных. Она изобразила, что разглядывает звезды, пока сокурсник пытался поиметь ее пуанты, вернее — область между ними. — Ладно. Может, еще что-нибудь? — спросил гриффиндорец с надеждой. — День ускользает, больше его не удержать. Саму себя мне больше не понять. Сокровенная фантазия открывается для меня… Но слившись с ней воедино, чем я буду обязана… О, беспокойства растирают меня в порошок. Мне на этой ступени больше не стоять. И саму себя мне больше не узнать. Сокровенная фантазия открывается для меня… Но слившись с ней воедино, чем я буду обязана… ***** Луна пела, слегка повернув голову к реке, рассеивая звучание над темной водой, и еле слышно постанывала. Но виной тому было не патетическое выступление, а то, что ладони Ремуса начали мягко скользить по доступным им изгибам, окружая ее грудь сквозь тонкую ткань, очерчивая декольте и трепетно прокатываясь под бретельками. Расправленный в разные стороны воротник ее блузы находился в дюйме от его губ, он прикусил один треугольничек ворота, и Луна ощутила кожей шеи горячее дыхание. Это заставило немного сфальшивить, но конкретно не попадать в ноты она стала лишь ощутив нечто голое, гладкое и скользкое между своими лодыжками — оно было упругим и почти развязало бантик на ее пуанте. Люпин не мог преодолеть себя, когда девичий стройный стан оказался близко настолько, что молочно-йогуртовый аромат Лавгудовой кожи опутал его целиком, как и ее голос, и едва различимая музыка, играющая у него на легилиментном портале. Музыка бальзамирующая, тягучая, протяжная, разоблачающая все, что творилось на душе. Кроме того, эти штуки, похожие на серп новой луны, на шляпе девушки, также ожили, своими резонаторными дугами создавая тревожные помехи, щекотливое псевдо-эхо, множественный, множащийся фон. Это не было новшеством для когтевранки — таскать на себе различные инструменты. Однажды она ходила на уроки в мундштучном роге, в альпийском горне, в медной валторне, накручивая на них волосы на манер прически, время от времени они трубили басом, подбирая особенно неуместный момент. Все эти причуды казались ему божественными. А сейчас, эта ожившая штуковина, проводящая меж рогами терции слабого звука, стала напоминать древний идиофон — античную трещотку из культа Хатор. И толпы мистеронов поклоняются этой Небесной Корове — богине любви, песнопения, музыки, танцев и веселья, овеянной ореолом опьянения. И систрум или систр — храмовая погремушка, олицетворяя движение всего сущего, сотрясает в сладком бреду все, что было создано, ибо все оно должно быть сотрясаемо. И в этой одинаковой, однородной тряске все смешивается, но каждый элемент звучит по-особому. Элементы, такие как: двухпарная вилка на голове Луны, раздвинутая, словно врата, в отличие от коленок Луны, плотно прижатых друг к другу, балетная обувь на маленьких ступнях Луны, сведенных вместе, выглядывающие из-за ворота лямки бюстгальтера Луны, размещенные справа и слева от зазора блузы. И все было так охуенно, пока она пела, а Ремус терся о ее промежность чуть выше щиколоток, чуть выше округлых косточек и чуть ниже худеньких икроножных мышц, все сильнее, и сильнее смещая переплетенные вокруг ее лодыжек шелковые ленты, заодно и край своих, легко спускающихся без удерживающего пояса, штанов. Там был ничтожный зазор снизу голеней, который позволял на самую малость проникать меж ними, когда из-под сползших штанов жульнически прорывалось навостренное естество… вернее, лишь влажный конец, все-таки, невзирая на учащенность движений, от входа в святилище Сехмет еще весьма далек. — Ремус Люпин, душка… Рем… — осторожно убирая с себя его руки, стараясь замедлить их амплитуду около своих сосков, Луна позвала парня, замерев недвижимо, чтоб еще больше не воспалять трущуюся о ее лодыжки торчащую, липкую… «занозу». Ну просто, Ремус ей очень-очень нравился. За минувшие полтора года она мастурбировала только на него. Луна вообще была почетным мастурбатором, клиторомятелем, вульвосжимателем, а может даже и мастером мастурбации, проще говоря, с живым человеком, а тем более с тем единственным объектом грез, она себя ни в какую не представляла. Ей нужен был кто-нибудь для тренировки. Кто-то нейтральный. С кем можно покривляться, поюродничать, поистерить или потупить вдоволь и притом будет плевать, что ведешь себя как-то не по правилам. С Ремусом у нее возникал барьер. Помимо зажатости в половом плане, ей еще приходилось порою иметь дело с Джеймсом Поттером и Сириусом Блэком, в лице Ремуса и вместо Ремуса, потому что друзья и образ жизни друзей оказывали на него огромное влияние. Краем мозга Люпин понимал, что Лавгуд останавливает его, но остановиться сейчас означало бы лопнуть, как шина на полном ходу. Прилагая усилия, он опустил ладони на камень, почувствовав, что девушка тихонько, но настойчиво напрягает колени, чтоб отстранить его. Вот только стволом члена, уже опутанным лентами балеток когтевранки, он стянул с нее и саму обувь, чувствуя шелк ткани и нежность кожи стоп своей плотью, мародер также ощутил, как на него накатывает бристольский залив. И наконец… Наконец, Ремус подумал, что кончить на Луну сойдет за святотатство, поэтому быстро перехватил ствол своего члена у основания и зажал, что есть мочи. Правда, он не был уверен, что не кончит в итоге, — член вырастает, но пользоваться им он при этом не учит: ты либо от природы умный, либо куришь бамбук. В тот миг, он перехватил обувь Луны, и каким-то образом попал членом в одну ее пальцевую туфлю, а вторую, как назло, уронил в реку. — Вот блядство! Наебновение египетское… — огорчился Ремус, когда не удалось ни сперму сдержать, ни туфлю. Зато, гриффиндорец успел отойти немного в сторону, чтоб его спутница не видела происходящего, а желательно и не слышала его бранные бормотания. Все-таки, не хотелось прослыть грязным матершинником перед этой богиней, несмотря на то, что грязным насильником пуант — непреднамеренно пришлось. Обретая спокойствие примерно минуту, Ремус достал дирижерскую палочку, тратя концертные чары на возвращение обуви Луне и придание этой обуви прежний вид. — Ты промочил ноги… — с жалостью констатировала прекрасная композиторша. Ремуса порадовал тон ее голоса, все такой же безмятежный. — И не только… Со вдохом спустившего воздушного шарика, он, сутулясь, подступил к ней, не смея поднять взгляд, и протянул ей обе пары обуви, уже высушенной почти насухо, держа за ленты. — Спасибо тебе, — приняла девушка тканевые туфельки. Оценив ситуацию на остаточные шансы, музыкант «Мародеров» посмотрел на нее, так как ругать себя было уже поздно. Он следовал к данной беседе сотнями бессмысленных разговоров в Хогвартсе, миллионами глупых улыбок в коридорах, в аудиториях, в библиотеке и в Большом зале, дохулиардами вздохов и междометий. И это еще далеко не вся романтика. Пожалуй, ему было скучно с теми, кто не вгонял в ступор время от времени. И чем опытней требовалась пояснительная бригада для общения с Лавгуд, тем желаннее становилась Лавгуд. В конечном счете, Люпину всегда хотелось встречаться с кем-нибудь, в кого не пихали его друзья. — Ты мне нравишься, Луна… Она повернулась в анфас, глядя в его голубые озерца глаз, игриво молвила: — Ты мне тоже, Рем, очень-очень нравишься. — Правда? — Ну-у… Да! — будто вспомнила какое-то заклинание. Ремус перевел дыхание с явным облегчением, он-то думал, Луна не заметит этого в ближайшие дни, даже если он начнет хромать на обе ноги, опираясь на член, вместо трости. Ну просто, он ни с кем не спал с тех пор, как понял, что ему нужна именно эта когтевранка. Пару месяцев назад, примерно. — Ну, тогда… — он взял девушку за руку, и когда она позволила, сразу осмеливаясь обнять, а вскоре и притянуть ближе к себе, обеими руками обхватив ее бедра. — Может быть тогда… Объявим нас парой? В смысле, будем встречаться? — выпалил Ремус, минуя основное: «как творческое оборотничество влияет на психику каждое полнолуние, что ему приходится выплескивать энергию в лесах, за много миль от города, а если этого не делать, часто охота разодрать кого-то на фантики…» С видом довольно жалостливым, проникновенным, как бы утешая товарища, Луна подалась вперед, коснувшись подушечками пальцев подбородка парня, словно невзначай: — Ох, ну, я… даже не знаю… — тихо изрекла она напротив его лица. — Почему? — Ремус ждал долгие секунды, чтоб увидеть, как Луна безрадостно пожала плечами. — Что-то мешает ответить мне: да? — У меня есть кое-какая тайна. — У тебя-то тайна? — переспросил он. — Я уже знаю о мистеронах, чем еще ты можешь меня удивить? — Мистероны? Боюсь, это другое… — Может, поделишься? — Я лесбиянка, Рем… — М? — Да. Как долго он ждал и практиковался перед зеркалом, наконец, сказать ей о своих переживаниях, о реакции своего члена на нее, о том, что он, в принципе, не прочь жениться на ней после Консерватории. Как долго он хотел услышать положительный ответ? История умалчивает, только Мародеры знают, только их песни кричат. — Но я тебе нравлюсь? — тупо переспрашивал Ремус. — Ты же сказала, что… — Да, — улыбалась Луна. — Но, я не девушка. — Это заметно. Люпин почувствовал, что к лицу приливает кровь, еще он чувствовал себя ужасающе глупо. Он должен был догадаться! Любой дурак уже давно бы сообразил. — Я, наверно, должен извиниться… — он убрал руки и попятился. — Извини за это… — Нет. Все нормально, ты не должен извиняться, Ремус Люпин… — Вышло как-то… в общем, херотень какая-то… Он встал на берегу и принялся просушивать свои кеды, но то ли заклинания забылись, то ли концертные чары уже все вышли. Высохли только шнурки. — Рем, я сказала, что ты мне нравишься. Это правда, — внезапно Луна прервала попытки волшебства. — Если я скажу, что не против гулять с тобой? Просто… я хочу разобраться в нас. Моя тайна не смутит тебя? Парень вдруг поймал себя на том, что копирует некоторые из ужимок Луны. А ее слова могли значить все, что угодно. Тем не менее, это была она, та самая. Пусть думает о себе, как ей удобно. Ремус вздохнул в который раз, тяжко и компромиссно: — Мы справимся с этой тайной, Селена моя. — Мне пора домой, — Луна виновато собрала руки в замочек. — Идем, провожу. — Это далеко очень… — лениво улыбнулась она. — Понял. Я вызову тебе такси. Отсюда до центра часа полтора, а потом до ее дома еще два — они придут под утро. Луна еще не ходила на такие расстояния, но она слышала, что Ремус любит гулять в одиночестве. И совершает он пешие прогулки по ночам Паганини знает за сколько миль от Лондона… Поскольку, у нее было тревожно на сердце, девушка покинула камень, воскликнув: — Подожди! Кажется, пройтись пешком было бы интересно. Встретим рассвет в пути? — «Хэ»-хорошо, — задумчиво ответил сокурсник. — «О»-отлично! — «Зэ»-заметано, — повторили букварь. — Будем идти, значит. Отсюда и до утра. Они зашагали босиком, кеды Ремуса так и не высохли, а Луна изъявила добровольное желание. Трава была росистой, зато асфальт прогрелся за день на солнце и теперь был теплым и пыльным. По дороге, чтоб сгладить давешний разговор, девушка напевала: — О, неужели никто не замечает? Мы сражаемся на войне. Другого пути нет. Не важно, кто-что скажет. Разве это может быть ошибочным? В эту самую минуту, ошибка ли? Буря на восходе зари. Я проникаюсь молчанием… во мне погибают слова. Замерзаю внутри себя, не найдя… никакого сторонника. Ведь, правота — не всегда правда. Не всегда правда… О, неужели никто не замечает? Мы сражаемся на войне… другого пути нет… не важно: кто-что скажет… ****** Ремус переписывался в телефоне с однокурсниками, чтоб узнать, насколько его бухие друзья в безопасности, иногда похлопывал в ладоши, но Луне казалось, он считал ее немного сукой. Поэтому девушка подняла тему о гостях «Сферы». — Думаешь, неспроста Он появился? В анонимном голосовании «Кто Темный Маэстро» Он занял первое место. — Ты права, вряд ли Он внезапно заинтересовался панк-роком. — Ведь это доводы, слухи, никто не знает, как на самом деле, не правда ли? — Да, правда. Доводы и слухи, — сказал Ремус, чтоб Луна не терзалась по поводу всяких. — И о чем Северусу Снейпу с Ним общаться? Все как-то странно, да? — Странно. Уж не вербуют ли Нюниуса в Пожиратели микрофонов? — Пожиратели микрофонов? — звонко зазвенел смех Луны. — Пожиратели лир слишком поэтическое прозвище для каких-то психов. — Описывают их весьма поэтично. Те, кто побеждают смерть через музыку. — Черный пиар и хитрожопые мудаки всегда были отличной парой. В таком куражном обсирании слизеринцев и от них производной банды обезумевших оркестрантов двое покрыли расстояние в сотни кварталов, вскоре оказавшись у дома Лавгудов. А на прощание… А на прощание ничего не произошло, конечно, кроме любезного пожатия рук и улыбочек, а еще Луна уже уходила по газону, но вдруг что-то вспомнила и вернулась: — Вот, это подарок. Приятных снов… — протянула ему свои туфельки в качестве королевского подъебона. До встречи в Мародер-мэноре оставалось поспать четыре часа.***
— Ну что, как она? Глубока? Широка? — Под корень глотает? На протяжении следующих суток Ремусу предстояло записываться для маггловского «Астрала» и, разумеется, созерцать нетрезвые приятельские физиономии. — Вообще-то… — ни в пример Сириусу и Джеймсу, ударник и речитативист группы редко делился сокровенными подробностями своих похождений, но парни всегда искренне переживали, интересуясь, как он провел досуг. — Вообще все? — восхитился Сохатый. — Вообще ничего? — друзья оторопело уставились на него. Перерыв с записями выдался уже под вечер. Ребята стояли на балконе, пролегшем меж двух зданий: студии и непосредственно жилого корпуса. Ремус затянулся с наслаждением, отворачиваясь к проспекту, где Косая аллея, мерцающая тысячами ночных огней, растворяла в неоновых лучах сигаретный дым, и произнес: — Она не такая. — Не «какая?» — свел брови Джеймс. — А такая? Надувная? — толкнул локтем Сириус. — Восковая? — все трое начали ухихикиваться, точно торчки. — Левая или правая? — Чувак, ты ее трахнул? — Скажем так, — Ремус сплюнул с балкона и взъерошил свои волосы на затылке, снова затянулся. — Скажем, трахнул ее между лодыжек, а потом трахнул ее балетку. Друзья переглянулись. Через миг все втроем разразились придурашным фырканьем. — Слишком возвышенные отношения, — покачал головой Джеймс. — Бах упаси! — согласился Сириус. — Пардон-тес, мы не в теме. — Нам с Бродягой не догнать… — Похоже, наш пациент влюблен, Сох? Мы его теряем. — Дядя доктор выписывает тебе не менее пинты спиртяги в день, добротного косячка, и главное — ебля, — Джеймс заботливо приобнял угорающего Ремуса. — Болеть забудь, совсем здоровым будешь… — Эй, вы! — выкрикнула Лили, выглянув на балкон. — Бегом дописывать! Гарри бродит дурью мается, а у меня с Гермионой еще были свои планы. — Вперед! — Сириус спрыгнул с парапета, где рискованно балансировал на пятой точке. — Нечего оттягивать расстрел. — Спроваживаем детишек и убираемся в говно. Недавно их неизменная компания пополнилась на одного человека — Гарри, который был славным малым и которого стоило уже начинать натаскивать по теории музыкального волшебства. В бонус к Гарри, Лили активно причащала ее новую знакомую к ценностям вокальной кафедры. Репетиция минула в темпе, а вот запись для «Астрала» затянулась из-за прослушки Гарри. Все время Ремус переписывался с Луной по сети, это были странные или неочемные сообщения. «Мародерам» был отведен всего месяц для отчетного концерта и дня, когда Хогвартс-экспресс позовет их на платформу, дабы доставить туда, где уже третьекурсниками они будут влачить студенческое существование, еще несколько крупных мероприятий, приуроченных к благотворительности идей для магглов, на известной сцене. Однако в ночь, так называемого, мальчишника, никто из парней не вспомнил об этом, ибо каждый был ужрат или обдолбан до свинячьего визга, в том числе и малыш-Гарри.