***
Сириус Бродяга Блэк — составная часть слов и неизменяемое прилагательное, обозначающее такие характеристики зрелища как сверх, яркий, дикий, жгучий, заебатый и неебический — только что припарковал мотоцикл на верхней стоянке крыши «Сферы» и готовился обжечь себе горло чем-нибудь остро спиртным. Он шел расслабленно, позвякивая металлическими бритвами на поясе джинсов и поправляя ворот кожаной куртки на голом торсе — мимо склада взорванных декораций, сгоревшей техники, выведенной из строя аппаратуры, глючных микшерных консолей, полетевших проводков, сломанных микрофонов… Везде и отовсюду раздавались шумы: смех, напевы, разговоры, цокот каблуков. Сириус затормозил на развилке, где закулисье примыкало к основной гримерке от подсобки за сценой. — Это же Сириус! — взвизгнул женский голос. — Он мой! — закричал потаскушечий. Сириус оглянулся — еще было слишком рано, но из коридора, огибающего сцену сбоку и выводящего к зрительному залу, неслась толпа обезумевших фанаток. — Тише-тих-тих-тих… мои озорные фрейлины! Меня хватит каждой… — и каждая из статных красоток стремилась обнять одного из солистов «Мародеров», кто-то успевал лишь потрогать, чмокнуть или лизнуть, когда его вынесло потоком тел прямиком в зал. — Девочки, ну девочки! Не налипайте, как саранча, — Виолетта, старейшая из мамаш посетительница Мародер-мэнора, поотцепляла ручонки любвеобильных шлюшек от Сириуса и поприветствовала его. — Что ты, мать? Молодь нашу ретивую не гноби, — Сириус нежно смазал по чьей-то ягодке. — Эх, ромалэ! Припечатав по роскошному задку Виолетты, пустился в лезгинку Бродяга. Так он доплясал до барной стойки, ведя за собой дюжину цыпок и попутно отправляя здравия встречным знакомым физиономиям. — Полумна как всегда загадочна и прекрасна, — улыбнулся Сириус барменше в сферических окулярах и шляпой-колоколом на голове, заказывая текилы для себя и угощения для фрейлин. — Спасибо, Сириус Блэк, Ремус Люпин уже сказал мне сегодня об этом, — ответила когтевранка, подрабатывающая на стаканах, но Сириус успел отвернуться. Развернув руками жест «добро пожаловать», он пригласил девушек, что поближе, приласкаться к нему и лить ему в уши всякую хуиту. Вряд ли хоть одно междометие из этой речи было бы ему интересно. Картавые драм-басы из мощных колонок со сцены ударили в аккурат, чтоб избавить Сириуса от сорной инфы. Он принялся изучать гостей с откровенно скучающим видом, облокотившись о дизайнерски выпуклый плинтус, поскольку барные стулья джентльменски предоставил окружившим его девчонкам… …противоположный пол никогда не обделял Сириуса любовью. Сын холодной матери, — многие из таких по статистике становятся психопатами или педиками, — породистый панк привык, что его обваливают в любви, словно лосось в кляре. Пока все страдают от безответных чувств, Сириус наслаждается полным спектром взаимной любли. Пока кому-то надо строить судьбу со второй половинкой, Сириус знает, что все отношения в итоге останутся люблЁй… Он мог сутками манифестировать, как тупо участвовать в этой пресной моногамии, если можно бесконечно крутить рулетку, раз за разом выигрывая новые призы, пока его взгляд внезапно не выхватил из отирающих дверную панель пацанов — опасность. Сириус запрокинул бутылку и начал пить до дна. Жар затопил его череп пульсацией сонорных звуков, желудок малость перекрутило против часовой, жерло вулканическое образовалось на месте пищевода… когда Сириус допил все залпом. Порою это выручает, однако не теперь. Ведь его взгляд вновь остановился на входе. Обожаемый задрот явился в полной амуниции и видом плохо разбирающегося в происходящем человека, вернее с видом «нахуя так жить» человека. Вскоре чья-то фактура загородила обзор, потом подвинула девочку слева, толкая в плечо задумчивого не на шутку Сириуса. — У- Упоение! — прокричал из-за музыки парень в кожаной жилетке и черной сетке на груди, протягивая чекушку чего-то кровавого. — Эс- Спаситель! — поблагодарил Сириус, беря и отхлебывая что-то кровавое из чекушки. — Что-то подсказывает: давать выступление трезвым — плохая примета! — Я аналогичен с тобой! — Сириус разглядел кореша. — Слышь, Лунтик… тебя из какой залупы сюда? — Я здесь и был, за баром! — ответил Ремус. — Ты меня не заметил за спинами своих… П- подружек! — П- подружки? А ТП- тоже подружки! — так они продолжили весело изучать алфавит. Сириус постоянно мониторил вход, тем не менее. Народ стекался стремительно, и слизеринцы не отставали. На горизонте появился юноша по имени Гарри, за ним вплыл Хвост, Лаванда, Шая, потом подтянулись рыжие двойняшки, рыжие близняшки, шоколадная пантера джаза Анджелина, рыжий пиарщик попсятины Билл Уизли со своей французской дыркой, четенький рэперок Ли Джордан со шпаной, и наконец, пощеголял Сохатый. Олененок, небось, ускачет искать подходящий столик в отдаленных просторах «Сферы» вместе со всеми, — поразмыслил Сириус, не став сбивать того с пути. Его олененок по-любому вернется за горячительными напитками. Между тем в рядах симфонистов прибыло: четыре мужских особи и одна женская. Это были первогодки Забини, Малфой, духовники тяжелой органной артиллерии Крэбб и Гойл, а также духовая, надувная или отдудоленная по всем трубам — малышка Паркинсон. Все они встали неподалеку от входа, не спеша занимать места в зале, и к удивлению Сириуса, Гарри остановился поточить с ними лясы. И все они дружно закрыли от наблюдения кое-какой сумрачный объект. — Не прячьтесь, я вас нашел! — протиснувшись меж девичьих тел, Пит залез на высокий стул, рядом с коллегами по группе. — Надо бы повторить! — Сириус допил Ремусово пойло. — За встречу! — Целых полчаса не виделись! — Пит достал косяк из-за пазухи. — Луна! На твой вкус! — заказал своей композиторше Ремус. Спустя несколько минут вход осияли скрипучая девственница Гермиона и огненная мародерка Лили. Они тоже включились в общение с опирающимися о стену симфонистами… с одним задротом уж наверняка. И это развязывало Сириусу руки. Или это был алкоголь? Не важно. — «Эфир!» — к Бродяге подъехал ядовито-голубой коктейль, на вкус Полумны. — Только заколки не достает! — Бродяга выкинул соломинку и глотнул коктейль, затем отжав у друга самокрутку, крикнув около уха: — Хвост, курить вредно! — энергично напаснулся. Пит легко распрощался с косячком, выкашляв облако глубокой затяжки в сторону зала со словами: — Глаза разбежались! — Сириус похлопал его по спине со словами: — Соберем! Обдавая непроглядную толпу непрозрачным дымом, Сириус ощутил, как усики нот защекотали у него в носу, горечь каннабиса пропитала слюну. То ли от нового заряда аккордов, то ли от спертой дыхалки, конечности задвигались. Какая-то сила толкнула его вперед, вероятно сила неисправимого оптимизма, и он крикнул Ремусу: — Стой, волчара, я скоро! — но тот не отрывал взгляда от барной стойки. Сцапав коктейль и косяк в одну руку, вмиг оказавшись в шаге от факультетских врагов, Бродяга взял за локоть одного из них: — Нюниус! Лили, стоявшая напротив, если правильно послышалось, говорившая: «только не надо вечно неткать, как ты это любишь, Сев!», тут же вздыбилась: — Сири! — Да я просто! — Мародер встал, как открытая пригласительная, и дружелюбно положил локоть на плечо задроту из слизерина. — Чего ты хочешь, Блэк? — насупившись, зыркнув гриффиндорцу прямо в глаза, передавая надломленным баском всю колючесть своего нутра, спросил симфонист, облаченный в траур. — А что такое, Нюничка? Поджилки трясутся? — затянулся Сириус и следом отпил коктейль. — Сири, Бах тебе судья, будь повежливей! — пригрозила Лили. — Я сама доброта! Правда, Нюничка? — Только твое отсутствие это подтвердит… — концептуально ответил тот, кого величали Нюнчиком, убирая с себя чужую руку и слегка уводя голову в сторону ото рта, выдыхающего дым ему в профиль. — Кончай выебываться, Нюнь! — Задротский симфонист фигурно изогнутой кистью махнул около своего уха, мол, ничего не слышно, пожал плечами и подкатил веки, не желая диалога, но Сириус на этом не закончился: — Посмотрите: мы все еще в обиде за тот случай? — выкрикнул вопрос чуть ли не в ухо, укрытое черными прядями. — Не понимаю о чем ты! — и обидчиво отвернулся. — Я займу вам столик, хорошо? — посоветовалась Лили со своим слизеринским соседом, но тот не отреагировал и на нее. — О, парни? То есть Сириус! — вырисовался из-за спин Гарри. — Тут, в общем… знакомых увидел… эм… идемте? — Вот, малой, подержи! — Бродяга всучил бывшему сиротке папиросу, а сам допил «Эфир» и ринулся к бару.***
Близилось время дачи выступления. «Мародеры» как обычно телились, пока Лили махала им со сцены кулаками. Фоновая музыка приглушилась, поэтому Северус мог слышать большую часть из того, о чем эти невменяемые панки ведут их невменяемые толки совместно с уторчеными пиарщиками. — А-е, как положен бит на треш-металл, братки, я манал, еее! Микширование жестов Лили, не распознаю я ли? Сурдопереводчик Ли, братцы, не переводчик злых чик. Е! — Тебе какого? Этого? — барыги-Уизли выборочно указывались на главных дестабилизаторов пространства, сверяясь с кивками Лили со сцены. — Или этого? — Эванс хочет подраться — в очереди склока! — горланил полудурок-Поттер. — Буду погибать МАЛО-ДЫМ! — вопил негодяй-Блэк. — Слазь со стола, гребаный человек-оркестр! Мой Бро не лазит по столам… — Перед концертом! — поправил подпевала-Люпин. — Перед концертом никаких столов — это табу! Забыл? — Я, мать твою, гребаный человек-оркестр! — Блэк лил из бутылки огневиски на вытянутую руку, пытаясь попасть себе в пасть. — Да-да, все сыграл в коридоре, а на сцене обосрался! — Типичный Мародерский отжиг с элементами копро! Публика начинала сплачиваться вокруг их столика и орать вразнобой, кто-то куплеты, кто-то любовные признания, кто-то мольбы о соитии. — Я трезвею! — Блэк обвинил крысятину-Петтигрю. — В последний раз! — уступил бутылку пролитую вполовину на тушку Блэка. — Последний-последний! — нехотя согласился тот, но Поттер перебил своей бутылью. — На! Хлебай! — прежде чем Уизли подхватили его и потащили к сцене. — Ты ж мой котеночек! — Блэка тоже понесли, передавая по рукам. — Мур, блядь! — что подлежало поддержке «хоем». Северус был проклят за то, что сел за столик, расположенный сразу позади стола ненавистных музыкантов. Драко в подтверждении того, что все они психи, подпихнул Северуса под ребра уже двадцать раз, а Пэнси всякий раз, когда они скандировали «хой» давилась абсентом. Блэйзу было класть, но даже он закурил к началу выступления. Они совсем не обсуждали зависшее без анализа дело, лишь глазели. Возможно, большего от них и не требовалось: смотреть и запоминать. Такой вывод сделал сам Северус на прошлой встрече с Темным Маэстро. Он даже ничего не оценивал, не просчитывал по силе и стилистике исполнения врагов, однако каким-то образом ему выпал шанс… стать одним из… Сейчас и это «одно из», избранность в определенном кругу, поручительство перед Темным Маэстро… все утратило смысл. Все куда-то кануло, провалилось, едва этому концентрату из бабских флюидов, помад, духов, кобелиных гормонов, захватывающих дух, курительных выжимок и голубого яда в коктейльном бокале заблагорассудилось подойти к Северусу. В принципе, куда уместней было пнуть его. Хотя прозвище оскорбляло ровно так, как и пинок. Лучше было ударить его ногой в живот, а не позволять Поттеру трогать свои полуголые ляжки в рваной джинсе или самому не висеть на Поттере, делая вид, будто отрезвляющее колдовство уже не работает. Это заставляло Северуса жаться к земле, это превращало его самого в концентрат из ненависти, отчаяния, ревности, спермы, сопель, слез… И он всем этим обмазался изнутри, как делал регулярно, когда эти расширенные зрачки в окантовке серых радужек оказывались где-то на расстоянии растапливающем в них всю детскую злость и выплавляющем нечто другое. Очень родное и страшное. И даже странную обиду за то, во что следом нечто другое трансформировалось… в видение чего-то, что было прописано в каждой партитуре, но чего раньше невозможно было увидеть… в совершенно иное зрение и способность по-иному слышать музыку, живущую в предметах, которые обыкновенно пылились в комнате, в доме, где раньше ничего не звучало. — Этот день создан, чтоб горевать. День абсолютного одиночества. В этот день самым одиноким ощутил я себя. Будто пелена сошла, все живое губя. Если бы я мог эти дни одиночества запретить… но боюсь, я и свой не смогу пережить… — Это день самого опустошающего одиночества за всю мою жизнь… — Это день самого опустошающего одиночества за всю мою жизнь… — Это день самого опустошающего одиночества за всю мою жизнь… — Это день, которому не место в моей памяти! Это день, который должен бесследно быть спрятанным… — все отдались струнным переливам и даже, если Северус начал бы подпевать с издевкой, его не смогли уличить: — Этот день был создан, чтобы я почувствовал ад абсолютного одиночества… если ты сможешь меня найти, уведи за собой из этого дня. Все, чего я хочу — за тобой уйти. А если ты умрешь — возьми и меня. Держась за руки, пойдем прочь из этого дня. * Грустным перебором гитарных струн в сердца завороженных масс, поднявших кверху дирижерские палочки с горящими светляками наконечников, огоньки из роликовых зажигалок и фонарики от брелков, капали минорные зерна, которые прорастали в колосья тоски — колосья темных рук со светящимися факелами, плавно колыхающиеся из стороны в сторону под аккомпанемент. В этом шаманском лесу из фанатских рук, щемящих подвываний и электрических замыканий голос, как бы, отдельно существовал. Появись бы у Северуса разъем голосовых связок этого Блэка… сколько бы с ними было совершено ужасных, непростительных вещей. Этот голос был, как универсальный страдательный инструмент. А поскольку Северус бесконечно любит страдать, и «страдать» отвечает Северусу взаимностью, мог ли он избавиться от зависти к этому лирическому баритону? Скорее, тут даже не зависть — он не хотел такой голос для себя. Это действительно было что-то очень извращенное. Схоже с тем, как Блэк выворачивал звуки своим голосом, казалось, за его носовой перегородкой бездна, когда из мелодичного шепота, вокал поднимался ввысь, казалось, что его альвеолярные гласные не имеют границ, от того, как звук упирался в небо, а потом накапливался и возрастал, будто у него небо открывало портал прямо в небеса. У Поттера тоже был сильный голос, стоило признать. Более высокий баритон, больше набирающий частоту в теноровом регистре, обогащенный гаммой кричащих ля и ми-бемолей, и выдерживающий тесситуру космических высот и комических визгов. Он не был таким же густым и продолжительным, но более рассыпающимся и молниеносным, в нем не было тех рыдательных вибрато, зато в нем звенело тончайшее стекло. Из поттеро-блэкового баритона можно было сплести резонаторное поле великой силы. И такому дуэту Северус уже мог завидовать. Не каждому по отдельности. Или, скорее самой идее создания такого дуэта. Он бы позавидовал Дамблдору, что увидел их баритональный дуэт и создал по факту, только примешивая свойственную гриффиндорцам пестроту, то есть разнообразив речитативом и сопранным бэк-вокалом, однако зависть к проектам Дамблдора приравнивалась к зависти божественной деснице в претворении Большого Взрыва. Поэтому Северусу было проще ненавидеть продюсера «Мародеров». — Проснись! Проснись! Кистью подправь макияж и несись. Кистью подправь макияж и несись! Старые шрамы скроет кисть. Старые шрамы скроет кисть! Ключи от всех замков на твоем столе! Можешь выйти и создать любую байку о себе! — Этого хочешь ты! Исправь ссадины краской! Этого хочешь ты! Шрамы жизни скрыты под маской! — Не думаю, что твоей вере поможет мой праведный суицид. Я плачу, когда ангелы гибнут в искупление обид. Отец! Отец! Отец! Отец! В твоих руках моя душа! Отчего же ты покинул меня? — И твои глаза закрылись на меня! — И твоим разумом отвергнут я! — И в твоем сердце нет меня! — Оох, не думаю, что твоей вере поможет мой праведный суицид! Я плачу, что ангелам суждено гибнуть во искупление обид… ** Мародеры надрачивали струны, иногда безумный взгляд Блэка прорезал зал, словно в попытках зацепиться за что-то… Сколько площади зала уже было зассато кипятком от попадания стрел безумных взглядов в пищащих поклонниц, сложно представить, но после выступления можно смело организовать каток. А ведь они только разминались песнями, распакованными в мире магглов… Голоса Поттера, Блэка и Эванс порой оглушали усиленную заклинаниями технику, микрофоны с оголовьем у Петтигрю и Люпина давно слетели от избиения барабанов палочками и затачивания клавиш синтезаторов бегающими пальцами. Блэк и его амплуа, как оборона, уступающая атаке, мифично и анекдотично. Люди часто нервировали Северуса непостоянством всего, что происходит с ними, а проклятый гриффиндорец вообще был, словно американские горки. Если бы не инцидент, по причине коего оба делили больничное крыло, у Северуса никогда призрачной надежды бы не закралось, что его чувства могут заиметь некую почву. Он не знал, как заглушить свои чувства, ему страшно от своих чувств, у него нет шансов по сравнению с гаремом поклонниц. И тот инцидент не мог изменить количество нет, умноженное на минус бесконечность, но хотя бы дал смирение. Скольких трудов ему стоило смириться и признать самому себе, что он хочет на самом деле. Он пытался разъять чувства по ноктюрнам, он их обваривал в увертюрах, расщеплял на рапсодии, хоронил под реквием. Только болью. Только унижением. Только это помогало на период донельзя скоротечный. Куда привычней было видеть, что этот позер по-прежнему ведет себя ублюдочно, и искать новые способы эзорцизм чувств к нему провести, изгнать это чудовище. Но Северус не был уверен, что у него получится. Ни в чем Северус не мог быть уверенным. Ничего не могло поднять его уверенности. Вдобавок Северус ощущал себя нищебродом, он был реально нищ, в отличии от аристократишки Блэка, который только изображал истинного панка, не интересующегося финансовой составляющей жизни. И лишь меньше недели назад на пути Северуса образовались перспективы… благодаря Темному Маэстро. И он ухватился за них без оглядки. — Пышное выступление, — выплюнул Драко. — Красочные иллюзии в стиле ведущего концертмейстера Гриффиндора. Когда он успел выкупить права на каверы факультетских групп? Я полагаю, это незаконно. Люциус узнает об этом. Однофамилец Поттера носит очки в точности, как у того… Наиболее отдаленный столик в «Сфере» давал возможность вести диалоги, если уплотнить магией звукоотталкивающий барьер. — Это брат Поттера, — медленно пробасил Северус, всматриваясь в зал. — К нам идут. Обогнув толпу, двое музыкантов шагнули в теневую часть «Сферы» почти полностью опустевших на время выступления углубленных ниш со столами и мягкими уголками. Это шагали чистокровки, проникнутые традициями академической музыки до мозга костей. Одного из шествующих звали Теодор Нотт, уравновешенный воспитанник филармонического хора, менестрель смычкового оркестра, чистокровный скрипач, безусловный слизеринец, мамин и папин пирожочек. По рейтингам не заморачивался, ориентиров ни на кого не держал, запись на маникюр не пропускал. То же можно сказать и про второго молодого человека. Второй из шествующих был в свободном бежевом плаще, омрачающем юношеские черты пугающей схожести с чудовищем Северусовых чувств, и волосами чуть длиннее и глаже чудовищных. И если бы Северус хоть однажды засомневался в выборе между «страдать» и «перестать страдать», он бы, конечно, выбрал… второго. Его звали Регулус Блэк, и он был весь такой на вдохновенной грусти и недосказанном сарказме, на легкой лести и мигрени, величав и апатичен, под осеннее настроение… — Так, Северус Снейп это ты? — с озадачивающей улыбкой знающего неоглашаемые секреты, почему-то предложил он ему: — Спустимся к сцене ненадолго? Змеи всегда снимают кожу… …столь же символичен, как барс, что не может стереть своих пятен.***
Магические фанфары затрубили. Зачарованные тарелки взмыли сами собой. Черная сцена зажглась всеми осветительными приборами. Вечеринка зажглась. Всем. Огнем. Виски. Громогласными басами. Сириус залпом осушил предложенный алкоголь, запрыгнув на сцену, когда его подсадили Уизли, и толкнув грудью в грудь Джеймса, крикнул через фибру микрофона в толпу: — НУ ЧТО! ЭЭЭ! ВЫ ГОТОВЫ?! Послышались возгласы пронзительного одобрения масс. — СЕЙЧАС ВСЕ НАМОЧИМ НАШИ ТРУСИШКИ! — опять оглушающий вой толпы. Лунатик достал палочки, высекая искры из металлических пластин ударной установки. Сохатый сел за пианино, и когда ударил по клавишам пальцами, те вспыхнули ледяным магическим огнем, улавливая мотив сразу. Бродяга не упускал из виду слизеринца. — ДИ-ДЖЕЙ СОХАТЫЙ У АППАРАТА! — Завизжали девичьи голоса на эту реплику, но тут же стихли, ибо подключилась электро-гитара Лили. Подключилась бас-гитара Сириуса, клавишный инструментал Джеймса смешался с жестким октавами синтезатора Питера, и гитарного меццо Лили. Ремус приказывая ударным отбивать бешеный ритм по дискам меди. Все ОРУТ! Все Прыгает! Топает! Все беснуются! Бедовый народец! Палки ударных левитируют в воздухе, клавиши сами играют, словно за роялем агрессивный полтергейст, а Джеймс начинает пытать микрофон вокалом. Сириус душит струны голыми руками. Сцена будто взлетает и хрустит под подошвами ботинок. В эти часы концерта — на самом деле какие-то мгновения — им разрешают глупости, им отпускают грехи, Боже прощает им все, чего они еще не совершали, на несколько лет вперед. Мысли летят в пустоту, где все слепо и лишь музыка окутывает своих детей. ЗАЛ ОРЕТ ТОТ ЖЕ ТЕКСТ! Сириус смотрит в зал, теряя из виду слизеринского задрота. Вокал Джеймса впутывается в его диапазон, сливается с его голосом, удлиняя его ноты и вытягивая их так, что они звучат, как «одно», услаждая слух и окрыляя публику. Интерьер меняет красками свет. Фанаты орут. Ликуют. Сириус обливается огневиски. Срывает кожанку с плеч, швыряет в зал. Куда-то. Кому-то. Трясет головой в экстазе. Огневиски стекает каплями по голому торсу, смывая пот. Джеймс в припадке запиливания струн прыгает на рояль, круша крышку ударами стихийной магии, а потом и расстраивая гитару. — ВЫ САМЫЕ КЛЕВЫЕ! ВЫ В КУРСЕ? А ТЫ В КУРСЕ? А ВОТ ТЫ ТОЖЕ? А ТЫ? — УУУ-УУ-У! Частотные мутации и звуковая сейсмичность, щелчки, нечто шаткое под ногами, подводит к наивысшей точке, как в сексе. Наступает концертный оргазм. Всеобщий. Как «Всеобщее Благо», только «Всеобщий Оргазм». Наконец, огромная гитара-огнемет произвела семяизвержение. «Мародеры», гордо кланяясь, покидали сцену под несдержанно эротический рев. Залапанные герои, слегка намарафетившись в гримерке, поспешили занять места за столиком. Присесть после концерта было проблематичней, чем до. Чужие столы то и дело провоцировали Сириуса станцевать на них — в стадии супервозбудимости он отказываться от дурости не умел. Спустя какое-то время все окончательно расселись. Расселись и заказали кальян, попутно обсуждая прошедший концерт. Кто-то еще сновал за выпивкой, кому-то было уже плохо, полные бутылки левитировали к вокалистам из бара, порожние отлевитировали обратно. Сириуса от полетов удерживали девочки, столы и аплодисменты, потому что, если он улетит далеко, кто тогда будет ему хлопать и смеяться. — Да, детка! Заруби этого царя горы! — близнецы науськивали Энджи, которая свергала Сириуса со стола, тряся своим солидным «тверком». Сириус не сдавался, пуская в ход свою пьяную стрип-пластику и непристойно поправляя джинсы на уровне паха. — Ну, Фред! Совсем что ли? — самодисквалифицировалась Энджи, когда рыжий насыпал ей фисташек за пояс. — Я говорил: лучше засахаренные ананасы! — Джордж тоже обналичил свои чеки, вывернув карманы. Сириус торжествующе заржал, все, кто находились за столом, хрюкали со смеху и хлопали о столешницу. Он перехватил бутыль текилы, проплывающую по воздуху, и был теперь неумолим, но закинув волну волос назад, чтоб отпить, и случайно повернув голову… он остановился. — Бродяга? — позвал Джеймс, обрамленный разукрашенными красавицами. — Что такое, сдулся? — Лили, сидящая бочком на широком подлокотнике дивана, протянув ноги над ляжками сидящей на диване прямо Гермионы, тыкнула пальцами Сириуса. — Кто там? — спросил сидящий справа Гарри, отследив уводящий в тень взгляд Сириуса. В тень самого темного столика, где отдыхали скромно, и едва ли на фоне темной стены были различимы беседующие друг с другом темные силуэты. — Ах, там… — как-то обреченно запил из горла Сириус. — Мой брат. — Смотри-ка, слизеринцы рядом с нами все время сидели! — Я давно их тут вижу, — похвастал Хвост. — Где это? — закрутил головой Сохатый. — Позади нас, Джей, — сказала Лили. Расположившийся позади столик зеленых симфонистов себя вел довольно трезво и тихо, ничем не выдав своей непосредственной близости. Но все будто ждало того момента, когда он будет обнаружен. — Может пригласим их к нам? — вдруг нашелся Гарри. И! Это была фраза раздора. Товарищи тут же посыпали градом различных мнений, практически в унисон. — Маленькие анонимные симфонисты… надо дать им шанс! — встряли в дебаты Уизли. — Мальчики, вас путает? Напомнить, кто добивается вашего исключения? — Пусть развлекаются сами! — решительно выпалил Билл. — Эти змеюки все равно не согласятся… — пробурчал Рон. — Друзья, давайте будем максимально гостеприимны? — призвала Лили. — У нас почти все факультеты тут собрались, — заметила Гермиона. — Слизерина не хватает для комплекта… — Я — за! Я — за! Я — за! — восклицала Лаванда, подталкивая всех. — Да, пупсичек? Ты тоже — за? — Щито здесь пГоисходить? Никто не Гад слизеГинцам! — ответила французская дырка Билла. — И забугорным баунти тоже, — двояко парировала Джинни. — Ребят, постойте, ребят… у всех нас разные отношения с симфонистами, верно? — рассудил Гарри. — Я об этих отношениях узнал недавно, но раньше я общался с симфонистами, не придавая значения кто они, и некоторые из них нормальные музыканты — не уроды, пожирающие лиры. У меня есть знакомые среди слизеринцев, получается. А у Лили есть хороший друг из Слизерина, а у Сириуса — брат. Мы можем вместе выпить, в этом нет ничего такого, верно? Гарри поднял ручонку для голосования, а его глаза бойко горели бесповоротностью выбора. — Отлично! Зовем их! — опустив руку Гарри, подпрыгнул Сириус с сидения, понимая, что так резко двигаться после трех пинт текилы и еще непонятно сколько всего выпитого вовсе необязательно. — Ты бАшкой ударился, Бро? — выкрикнул Джеймс из обители женских рук. — Свихнутый! — Эй, Джей-Пи… — склонилась к креслу Сохатого Лили, отсовывая от себя сиськи какой-то невысокоморальной девицы, висящей на собеседнике. — Погоди, Эванс. Гарри, ты, конечно, прав, пропагандируя любовь и все такое прочее… — Здесь Регги, если что. — Правда? Бродяга кувыркнул через спинку дивана, и умудрился выровняться, но вскоре его повело вдоль стены неведомой силой алкогольных градусов. — Что может заставить Сири спуститься со стола, Джей? — удивилась, кривляясь, мародерка. — Короче, я их позову! — воскликнул Хвост. — Пусть девочки! — придумал Сохатый, стянув справа Шаю, Лаванду, Джинни, еще какую-то подругу, расшевелив гнездо фанаток, обсевших подлокотники кресла, соседний диван и его колени: — Давайте — походите немного… — провожая их шлепками по попкам. — Ну… я тоже пойду… — встала Гермиона. — Да, и ты вали, солнышко, — отставил ее в сторону, подтолкнув ладошкой сзади. — Джей! Ты охуел? — гаркнула Лили. — Да, и ты пиздуй, Эванс, веди своего Сопливуса-нихуёбушка, посмотрит, как живут здоровые… — О, нет, Джей! Теперь ты смотри! Лили достала дирижерскую палочку, отчего Джеймс пришел в недоумение, оттащила Сириуса за шею от спинки дивана, за которую он держался, идя к цели. И взмахнула палочкой, чтоб в следующее мгновение у нее в руке появился контракт. — Вы оба! — начала Лили. — Сейчас же, — помахала перед ними свитком. — Произнесете непреложный обет о том, что никто из вас не причинит Северусу вреда с этой минуты! Иначе Дамблдору придется прерывать пиар-акции «Мародеров» или сопранировать на бэке самому, я с вами петь не буду. — Погоди-погоди… что? — сосредоточился Джеймс. — Нет, чисто технически. Если я случайно уроню Нюниуса, и он поранится о камень, по факту — виноват камень… — Быстро! — вопросы логики отпали. — Остынь, Эванс, мы клянемся! — Кляне-е-м, дэ… еся… — Говори трезво! — Слушай, вид нюнеподобных сам себе истребляет, — защитил Бродягу партнер по группе. — Ему не дожить до старости. Что печально, он мог бы выглядеть старым, как Кен Хенсли. Да, Бро? Есть в Нюньче что-то от индейцев… — но Бро уже соорудил рогатку из пальцев и встречающе скриминговал по-панковскому. — Прекрати! Сорвешь голос! — Лили попыталась это прекратить. — Ух-ты-ж… клево… — основная масса этим восхитилась. — Сириус! — оказавшийся рядом Гарри закрыл уши. Это было в честь того, что симфонисты решили присоединиться, типа, они, здесь присутствующие, остались самые выжившие и смысла сидеть раздельно нет. Никто из них лично не конфликтовал, кроме определенных лиц, а извечную неприязнь Хогвартского деления на одну ночь можно было бы позабыть. Но нельзя было забыть этого взгляда, Сириус закрыл рот, отслеживая маршрут обожаемого задрота, и снова уцепился за этот взгляд. И затертый взгляд таких… почти его глаз, был ужасным, больным и укоризненным. — Здравствуй, Пит. Джеймс, привет, Лили, — ужасным, больным, укоризненным всего на миг, потом опять стал по-философски улыбчивым, как у пидорского Хуюльфрика-Брайтона-бичеса-Маэстро-Дамблдора. Отздоровавшись со всеми знакомыми, Регулус начал знакомиться с незнакомыми: — Гермиона? Очень приятно. Гарри? О, это твой брат? — Регги? Рад знакомству, — Гарри пожал руку симфонисту, стараясь не вслушиваться в мертвецкий галдеж Сириуса. — Гарри, Регги? Бро, может махнемся? — заржал Джеймс. — Регулус, — поправил чистой породы симфонист своим деликатным тоном. — Это про звезды скорее, чем про ямайский стиль… Формальности заканчивались, и Сириус, найдя бедрами опору из спинки дивана, расставя ноги и сложа руки, усмехался с того, как он начинает мяться. И как он избегает взгляда, чтоб не превысить формальности. Это делало его улыбку посылающей на хуй. — А с ней поздоровался? — громко указал Сириус на Лили. — Сири, конечно! Что на тебя нашло? — заступнически заперечила Лили. — Все в порядке, — посылающая улыбка. — Ему жаль. — Схуяли ты отвечаешь за меня? Ну же, смотри на меня осуждающе! По-твоему, я мудак… — Нет, нисколько, — улыбка посылания. — Лучшая защита — нападение, априори. — Рег, он хотел поздравить тебя всю неделю, гитарой клянусь… — Не надо, Джей, — улыбнулся Регулус, клоня голову. — Я понимаю. Я привык. — Честное слово. Гарри не даст спиздеть. Никто не даст. С прошедшим! Отметим, черт дери? — Спасибо. Я… знаете, я должен идти. Я не могу остаться, спасибо… — Вот так удрать… — Выступление прошло и… — И? И? Маменька заругает? — Регулус растерянно осмотрел пол. — Полагаю, кому-то надо отдуваться за двоих, — он был растерян всего секунду. — Не умничай! Можешь больше не кушать с ложечки! Тебе уже восемнадцать! — Спасибо, но причем здесь это? Я просто хотел тебя увидеть. — Увидел? Тебе понравилось то, что ты увидел? — Я хотел только видеть, что ты счастлив. — Не хотел! — Сохатый тихо поцыкивал, и Бродяга унимался. — Нет, Регги, ты просто лживая… праздничная мордашка… — Да, ты прав, — усмехнулся Регулус, отступая спиной вперед. — Счастливо, — попрощался он со всем. Совсем неподалеку совсем далекие от их беседы волшебники и ведьмы мира музыки беседовали о чем угодно, чокались рюмками и булькали кальянами. — Проедем за ним до Гриммо? — спросил Джеймс, но Сириус отмахнул, опустошительно выдохнув. И это было так отвратительно, чувствовать себя неправильно, когда вокруг так хорошо. И было еще херовей, что именно Регулус был этим катализатором неправильности. Однако и это чувство вскоре выдохлось. Мародеры вернулись к столику, где их ждали и жаждали. Когда Слизерин подсел к Мародерам, девочкам и кальяну, сложно было разобрать кафедры. Они стали прекрасной сборной, сплотились удивительной пьяной командой из разных факультетов, объединенной общими целями — уничтожения враждебных спиртосодержащих бутылочек и раскуривания приторного табака со сладкой пропиткой. — Будешь? — Шая постучала горлышком склянки джин-тоника по спине Сириуса. — Эс- споительница, — повернувшись, хряпнув разом скляночку, и окунув свой язык в полости Шаиного рта, прошептал Сириус после всего списка. Танцы на столах возобновились слишком стремительно после того, как Бродяга поиграл в питейные вышибалы. Алкогольная рулетка докончила его — на сей раз взялось основательно, и отрезвляющие чары уже были напрасны, и амплитуда движений куда более расхлябана, и он неоднократно падал на кого-то. И много оправдывался названиями коктейлей. — Вагнера мне в шаферы! — ладони Бродяги уперлись в огромные буфера какой-то гламурной телочки, которая села на его колени, стоило ему опять попасть на диван. — Милая, я рад, что природа столь щедро одарила тебя, но у меня во рту побывали… — принялся он перечислить напитки, побывавшие у него во рту, а затем дублировать перечисленное. Освободившись от излишнего внимания, Сириус цапнул кальян, и намылился дальше вдоль дивана. Он вежливо пододвинул Гермиону, перелез активно бодающегося в поцелуе кого-то из рыжих, и приспособился в угловую часть дивана. Вдруг оказалось, что рядом как раз сидел… — О! Это ты… — убито произнес Сириус, замечая замыленным взором. — Нюньчоус мой… недожаренный… не-не, куда уползаешь? Сиди со мной, не ссы… — Подожди здесь, Блэк, — с этими словами слизеринец спокойно перегнулся через спинку дивана на соседние сидячие места, которые они ранее занимали. Сириус затянулся сладким дымом, абсолютно случайно взглянув на эту позу зачем-то перегнувшегося через диван задротского симфониста. — Ну что? Вполне ебабельно… — выпустил дым гриффиндорец, посмеиваясь и растягивая гласные. — Только давай сперва минет? Вернувшись в исходное положение Нюнич посмотрел на него, как на врага народа, и ткнул в грудь кожаной курткой: — На, — Сириус не узнавал вещицу. — Утрись. Пара секунд размышлений и Сириуса разобрало на смех: — Это же… моя концертная шкура! Где ты подобрал мою шкуру, Нюниус? Я ее потерял… — Ты потерял ее в меня, — безразлично пояснил слизеринец. — У тебя в роду, случайно, не было цыган? — черные глаза уставились на угорающего мародера неподвижно. — Какой еще бред посетит твою голову, Блэк?